После событий 11 сентября 2001 г. приоритетом борьбы с терроризмом справедливо считалась самозащита через усовершенствование мер по обеспечению безопасности национальной территории, укрепление международных стандартов законности и сотрудничество по линии разведывательных служб разных стран. За прошедший период в этой области удалось добиться существенных успехов. Однако требуются и более активные действия, способные противостоять среднесрочным и долгосрочным вызовам: необходимо ликвидировать сами корни терроризма. Важно, что в этой сфере сегодня лидируют США – не только потому, что Америка располагает самыми мощными соответствующими ресурсами, но и оттого, что сама «Аль-Каида» считает ее своим главным противником. Перехитрить террористов (политически и тактически) будет тем легче, чем скорее Соединенные Штаты смогут дать понять «Аль-Каиде», что они реально способны остановить терроризм, подорвав основы поддержки, которую тот пока еще получает.


1

До 2001 г. одной из институциональных слабостей системы власти в США была ее неспособность предвидеть новые угрозы. Слишком многие ответственные лица ошибочно полагали: случиться может только то, что уже когда-то случалось. Вот почему в расчет не принималась вероятность того, что гражданские самолеты могут быть применены фактически в качестве крылатых ракет1. Следовательно, наиболее важным интеллектуальным императивом войны с терроризмом является необходимость «рассуждать вне пределов ящика», или, как выразился Дэнис Гормли, «придать операционность богатству воображения» и «расширить сферу ожидаемого»2.
Когда-то в связи с Манхэттенским проектом, преследуя наступательные цели, правительство демонстрировало способность работать таким образом даже в условиях многолетней секретности и режима чрезвычайности при распределении наличных ресурсов3. Фактически тогда, в условиях «холодной войны», бюрократию удалось успешно заставить «задуматься о невообразимом». Администрация США продуманно изменила структуру стратегических сил (включая ядерные морские силы) и создала национальную систему космической разведки. Эти усилия способствовали уточнению теории и практики ядерного сдерживания и позволили обеспечить стратегическую стабильность.
Сегодня, хотя можно уверенно констатировать (пусть и с некоторыми оговорками) оперативную мобилизацию Запада, в первую очередь Соединенных Штатов, интеллектуальная мобилизация так и не состоялась. Политическое мышление по вопросам общей стратегии противостояния всемирному джихаду склоняется к двум крайним версиям. Одна – непривлекательна морально и политически, а другая – рискованна и деструктивна.
Сторонники первой исходят из того, что уже поздно заниматься тонкой настройкой политического курса: отчуждение в отношениях с мусульманами состоялось. Фактически Соединенным Штатам предлагается капитулировать перед непримиримыми догмами идеологии, олицетворяемой бен Ладеном. США будто бы должны отказаться от поддержки Израиля, разорвать стратегические отношения с Саудовской Аравией и Египтом, отказавшись от идеи отстаивать свои позиции и влияние в арабском мире4.
Вторая позиция предполагает полномасштабную мобилизацию Запада против транснационального терроризма исламистов – тотальную войну с террором. По такому сценарию органы правопорядка (включая разведку) и военные возможности Запада могут быть использованы против любых реальных или потенциальных опорных пунктов террористов или их сторонников. Предполагается, что мусульманские правительства оперативно поддержат лидерство Америки5.
Первая точка зрения, по сути, означает переговоры с террористами и фактическую сдачу на милость победителям. Вторая – предусматривает «политику запредельно высокого риска» и возникновение той самой ситуации ожесточенного «столкновения цивилизаций», которая составляет неотъемлемую часть эсхатологии бен Ладена.
Конечно, обе позиции обозначены гротескно, в реальности они не столь грубы. Но важно констатировать: после событий 11 сентября стратегическое мышление так и не выработало реалистичную позицию «золотой середины». Сегодня и капитулянтская, и конфронтационная стратегии исходят из предположения, что говорить с мусульманами по большому счету бессмысленно – их нужно либо умиротворить, либо победить.
Между тем, Запад интеллектуально бессилен настолько, что топчется между вопиющими и неприемлемыми крайностями. Трансатлантический прагматизм успешно направлял общую стратегию в годы «холодной войны». В запасе у него должны быть и более изощренные варианты действий – «третий путь», с помощью которого Соединенные Штаты могли бы сохранить верность собственным обязательствам и договориться с исламскими силами таким образом, чтобы изолировать бен Ладена и его последователей.
Администрации США следует подумать не только о консолидации и концентрации аналитических усилий в отношении угроз, но и о долговременной стратегии борьбы с терроризмом, исходящей из единого пользующего правительственными льготами мозгового центра. Его можно смоделировать так, как создавалась корпорация «РЭНД» в 1950-х и 1960-х годах. Структура подобного учреждения должна быть продумана с учетом запросов «эпохи священного террора» – в этом смысле она должна отличаться от аналитической группы, созданной в свое время для противодействия угрозе ядерной войны.
Задачи 1950-х были отражением интеллектуальных интересов американцев тех лет: озабоченность будущим, желание одержать в нем победу благодаря превосходству в силе и мобилизации всех средств, вера в технический прогресс и способность капиталистической системы его обеспечить. Мотивации в связи с кампанией против террора тоже весьма сильны. Но в отсутствие сплоченного и иерархически организованного противника в лице какого-то государства, с учетом асимметричной тактики террористов эти мотивации совершенно иные, чем те, которыми руководствовались США в противостоянии с Советским Союзом. Новый враг гораздо сложнее.
По складу ума советские и американские стратеги были похожи друг на друга в той мере, в какой и те, и другие добивались идеологического превосходства в международном масштабе. И для США, и для Советского Союза был характерно манихейское понимание конфликта – логика игры с нулевой суммой, в итоге которой остается место только для одной системы. Вероятно, руководство «Аль-Каиды» может гораздо больше походить на советское Политбюро, чем это может показаться на первый взгляд: будучи «светской религией», марксизм-ленинизм был столь же категоричен и непримирим, как исповедуемая бен Ладеном воинствующая разновидность ваххабизма. Однако необходимость сохранять государство стабилизировала американо-советские отношения. Поэтому на протяжении большей части «холодной войны» обе стороны были более или менее удовлетворены паритетом в ядерной области. Посредством ядерного сдерживания они сделали применение ядерного оружия маловероятным, исключив его из средств ведения войны.
Но руководство «Аль-Каиды», напротив, по-видимому, считает ядерное оружие главным инструментом религиозного свершения. Кроме того, сегодняшняя угроза со стороны неиерархической сети с участием негосударственных акторов гораздо более разнородна, чем жестко централизованная и подконтрольная государственной власти СССР советская угроза.
Поэтому новый мозговой центр должен быть полностью отличным от «РЭНД». Тот интеллектуально базировался на теории рационального выбора. Он ее развивал и, в конце концов, сам стал в какой-то мере воплощать. Эта теория вероятно, в какой-то степени сохранит свое значение и в современных условиях. Но в определении когнитивных особенностей анализа важнее кажутся исторические методы. Необходимость лидерства таких специалистов, как физик Герман Кан или логик-математик Альберт Вольштеттер, сегодня кажется не столь уж бесспорной. Эксперты в области регионоведения станут цениться выше.
Кроме того, новому мозговому центру нужно будет избегать аналитического соблазна искусственно разделить мир ислама на те регионы, которые вызывают озабоченность больше, и те, которые вызывают ее меньше: например, зону Персидского залива, с одной стороны, и Африку к югу от Сахары – с другой. При подобном подходе было бы невозможно учесть особенности всепроникающей, общемировой природы современной террористической угрозы. Допустив именно такую ошибку, аналитики не так давно недооценили серьезность потенциальной угрозы, исходящей от стран вроде Нигерии.
Вот почему уместно ожидать заметного спроса на специалистов по исламу в целом, а также на экспертов в области социологии религии. Экономистов, занимающихся проблемами развития, нужно будет объединить таким образом, чтобы они использовали свои знания для изучения тех районов мира (например, Ближнего Востока), в которых «экономика нефти» стала помехой пропорциональному развитию и замедлила процесс их комплексной интеграции в систему мирового хозяйства. А политологам придется уточнить, как при участии масс местного населения политически трансформировать те авторитарные режимы исламских стран, которые оторвались от своего народа, тем самым побуждая его отдельных представителей искать вождя в лице Усамы бен Ладена.


2

Сегодня сдерживание (deterrence) терроризма в принципе не допускает столь «элегантных» решений, какие были возможны в затяжной борьбе времен «холодной войны». Использовать «устрашение» трудно. Однако ни один серьезный исследователь не станет отвергать эту возможность, даже если мы имеем дело с врагом, который зачастую кажется неустрашимым. Конечно, многие кадровые боевики «Аль-Каиды» и их последователи готовы жертвовать собой по религиозным мотивам. Они не хотят вести упорядоченные переговоры, и потому на них трудно воздействовать, не прибегая к жестким средствам. Другое дело, что устрашение (если понимать под таковым предотвращение чьих-либо действий посредством применения угрозы возмездия) в отношении смертников не возымеет никакого действия. Военная и политическая мощь Америки впечатляет их лишь в том смысле, в каком она побуждает их убивать, прежде всего американцев.
Заметим, что именно политическая закрытость «Аль-Каиды» дала основания считать ее «неустрашимой». Признание этого факта стало побудительным мотивом к действиям США и их союзников сразу после событий 11 сентября: применение мер «жесткой безопасности» и самозащиты для предотвращения нарастающей стратегической угрозы. Соединенные Штаты не исключили «сдерживания-устрашения» из арсенала политики борьбы с терроризмом. Но они были не достаточно уверены в его эффективности и поэтому не стали полагаться на этот подход, хотя он и составляет одну из трех опор американской обороной политики.
Вместо этого в Президентской директиве № 17 о политике национальной безопасности (National Security Presidential Directive 17 – NSPD 17) отмечалось, что «более разнообразные и менее предсказуемые угрозы ...требуют применения новых методов сдерживания».
Впрочем, в последующих комментариях не уточнялось, что имеется в виду под этими «новыми методами». Не объяснялось и какого рода «нестандартные мысли», адекватные изменившемуся характеру угроз, могли бы внести ясность в понимание особенностей «нынешней позиции США относительно сдерживания-устрашения». При этом в тексте директивы содержатся лишь общие рассуждения о «политике жестких заявлений», важности «политических инструментов», «сдерживания посредством “превосходящей силы ...включая ...применение всех наших возможностей”», а также необходимости эффективной работы правоохранительных органов и разведки6.
В документе не поясняется, как можно сдержать «непримиримых» террористов. Тем не менее, после 11 сентября акты террора в Северной Америке и в Европе стали редкими, и это наводило на мысль о том, что правительства «по горячим следам» все же смогли найти способы противодействия крупным террористическим актам. Американские аналитики тем временем погрузились в переосмысление концепции «сдерживания-устрашения» применительно к целям противостояния угрозе терроризма. Последняя их особенно интересовала в связи с опасностью применения террористами оружия массового поражения (ОМП). В рамках этих исследований стали изучаться особенности религиозной психологии членов «Аль-Каиды».
Аналитики обратились к весьма актуальным вопросам7. Прежде всего Джон Парачини занялся выявлением разрыва между намерениями «Аль-Каиды» и ее возможностями. Его работы позволили понять, как при помощи обычной взрывчатки удается добиваться масштаба поражения, при котором число жертв оказывается столь велико, что оно отчасти обесценивает для террористов ОМП и одновременно не создает неприемлемых рисков для самих террористов, позволяя им сохранять стабильно высокий уровень угрозы. Проведенный анализ позволил (в большей степени, чем это желала бы признать администрация США) обеспечить рациональное расходование не безграничных ресурсов борьбы с терроризмом посредством повышения эффективности применения методик управления рисками.
Выводы Парачини были в основном верны. Однако, как представляется, его утверждения о том, будто «бен Ладен не абсолютизирует использование ОМП» и «для него достаточно подготовки взрывов или разрушения зданий при помощи реактивных самолетов»8, звучат слишком оптимистично. Они упускают из виду внутреннюю связь между идеей применения ОМП, масштабностью политического эффекта от грандиозных террористических актов (вроде событий 11 сентября) и эсхатологией радикального ислама.
Многие американские аналитики менее склонны принижать значение таких ассоциативных сопоставлений. На симпозиуме в августе 2003 г. Грегори Тревертон (скептически оценивающий вероятность использования ОМП «Аль-Каидой») заявил, что хотя события 11 сентября явились шоком, их повторение не окажется таковым. Вот почему у террористов могут возникнуть мотивы для применения средств, способных произвести ошеломляющий эффект более высокого уровня9. Да и сам Парачини счел реальной возможность повторения попыток «Аль-Каиды» ради достижения максимального эффекта от своих действий приобрести химическое, биологическое, радиологическое или ядерное (ХБРЯ) оружие, находящееся пока на ранних стадиях производства10.
Касаясь эсхатологии, Брайан Дженкинс заметил: «Веруя, что у них есть благословение Господа, террористы – приверженцы религиозной идеологии не столь уж сильно связаны обыденными нравственными нормами или представлениями о личной безопасности – тем, что в принципе могло бы отвратить нормального человека от применения ОМП». В добавление он делает еще один важный вывод, который начинают поддерживать многие американские специалисты. «”Аль-Каида” и ее подразделения, – пишет Дженкинс, – это не цельная структура. Речь идет о сложном образовании, в основе которого лежат взаимные солидарность и поддержка. Вероятно, в традиционных формах сдерживание-устрашение (deterrence) не очень эффективно против ядра убежденных сторонников или одурманенных новобранцев таких организаций, как “Аль-Каида”, хотя другие составляющие ее системы могут оказаться более чувствительными к инструментам воздействия через убеждение»11.
Нельзя забывать, что даже самые закоренелые террористы не во всем одинаковы. Некоторые мусульманские террористы считают ОМП незаменимым орудием для приближения конца света. Для других оно, по-видимому, всего лишь очень эффективное боевое средство – полезное, поскольку компенсирует слабость обычных вооружений террористов, не имеющих своего государства, по сравнению с вооружениями западных стран. Террористы первой группы готовы использовать ОМП, как только они его захватят. Те, кто относятся ко второй группе, склонны думать о политических и практических последствиях подобного шага12. Вероятно, последних можно сдерживать по крайней мере в том, что касается применения ОМП.
Существеннее, впрочем, иное. Категоричность религиозных моральных обязательств, которые установлены руководством «Аль-Каиды», не исключает возможности существования значительных политических и идейных различий между членами этой организации ввиду крайне дисперсной, и поэтому разнородной транснациональной природы сети исламского терроризма. Как и «классические» террористические группы, которые легче поддаются убеждению, «Аль-Каида» имеет в своем составе профессиональных террористов, колеблющихся «попутчиков» и маниакальных приверженцев. Странно было бы думать, что все они в равной степени невосприимчивы к политическому, общественному и ситуативному воздействию13.
Из признаний пленных членов турецкой группировки «Хизболла» известно, что для них было очень важно ощущать моральную оправданность своих действий. В их представлениях командиры не столько отдавали приказы, сколько передавали «волеизъявления свыше». Успех операций казался знаком одобрения с Небес. Только когда их руководитель (по имени Хусейн Велиоглу) был убит, архивы организации захвачены, а ее ячейка разгромлена, они «осознали», что Господь был не на их стороне. Таким образом, гибель Велиоглу оказала сдерживающее влияние на других боевиков, поставив под сомнение оправданность их целей14.
В то же время нельзя исключить, что устранение, например, такой мощной харизматической личности, как бен Ладен, могло бы лишь усилить его духовное влияние как мученика и облегчило бы террористам вербовку новых боевиков. Скорее представления исламских радикалов об «одобрении свыше» удалось подорвать в случае, если в течение достаточно долгого времени им не удавалось бы осуществлять свои планы. Но, судя по заключенным из турецкой группировки «Хизболла», такой период должен оказаться не столь уж кратким. Те, кто на самом деле испытывает склонность к насилию, вряд ли бы изменились. Но все же многие потенциальные или реальные преступники пришли бы к выводу: «Всевышний нас не одобряет». Есть прецедент из жизнеописания пророка Мухаммеда: вначале его преследовали неудачи (удаление в Медину), но в итоге он одержал победу. Значит, с точки зрения теологии «Аль-Каиды», в близком будущем придется по-прежнему доказывать справедливость своих обвинений в адрес Запада по поводу его хищничества и одновременно демонстрировать успехи в противостоянии с ним: иначе темпы развертывания «всемирного джихада» начнут падать15.
Специалисты по исламу нужны для выработки и формулирования ясного и комплексного курса борьбы с терроризмом. Это они смогут уточнить различия между террористами и определить, кто из них более подвержен внешнему убеждению. Эти же эксперты образуют группы аналитиков оперативных ситуаций подобно тем, в которые входили крупные специалисты по стратегии времен 1950-х и 1960-х годов. Это им предстоит вырабатывать основные направления стратегии нераспространения и сдерживания, эффективной в отношении отдельных разновидностей терроризма.
К нынешней ситуации в широком смысле применимо мнение, некогда высказанное Томасом К. Шеллингом: «...большинство конфликтов, в сущности, представляют собой ситуации торга»16. Шура «Аль-Каиды» (в отличие, скажем, от Военного совета Ирландской республиканской армии) не проявляет заинтересованности в переговорах и не хочет вести переговоры с противником. Но все же есть смысл понять, в какой комбинации жесткие и мягкие средства давления на террористов приведут к тому, что, пользуясь терминологией Шеллинга, можно назвать «безмолвным торгом» или «координационными играми» между исламскими экстремистами и антитеррористической коалицией17.
Идя дальше, Лоренс Фридман предложил стратегию «сдерживания через изменение нормативных оснований». Она адресована не непосредственно воинам джихада, а широким кругам нерадикальной международной исламской общественности и рассчитана на их приглашение к восприятию принципа неприятия терроризма и воспитания соответствующей системы отношений. По мнению Фридмана, «любые политические группы, сколь бы явно фанатичной ни была их идеология, приспосабливаются к изменению соотношения сил и действуют, хотя бы отчасти думая о последствиях». Иными словами, если Запад и ислам нерадикального толка, в конечном итоге, смогут прийти к согласию относительно гражданских и политических норм своих взаимоотношений, то мусульманских террористов можно будет сдержать, то есть фактически победить, используя в качестве противовеса мусульманское общественное мнение, слегка подкрепленное угрозой применения силы18.


3

В силу крайней религиозной мотивации и оперативной гибкости «Аль-Каида» относительно невосприимчива к устрашению. Нетрудно понять, почему в 2001 г. немедленным ответом США стало обращение (в качестве тактического варианта, но не долгосрочной стратегии)19 к использованию потенциала военного превосходства или «превентивным действиям». Рассредоточение «Аль-Каиды» после афганских событий 2001-2002 гг. повысило неуязвимость ее террористической сети по отношению к военным средствам воздействия. Оно также вынудило ее передать существенную часть инициативы в проведении боевых операций и соответствующих полномочий местным группам, многие из которых (в отличие, скажем, от «Исламского джихада» в Египте) сохранили свои позиции в странах базирования.
«Аль-Каида» располагает силами, позволяющими ей дополнять свою прежнюю глобальную программу проникновения в тыл «противника» и ведения там подрывной деятельности новыми задачами. В их числе локально ограниченные акты и организация традиционных мятежей. Вероятно, как раз это мы и наблюдаем в Ираке. Обескураживающий вывод: коалиции нужно наращивать способность к ограниченному и быстрому реагированию на конкретные акты террористов, такие, как создание, например, тренировочных лагерей в Сомали или Йемене или организация мятежей в Ираке. При этом нельзя упускать из виду задачи раскрытия и нейтрализации ячеек и сетей, действующих в городских условиях и непригодных для ведения регулярных боевых действий.
Британские ученые провели полезную работу по инвентаризации антитеррористических стратегий, которые можно принять в интересах борьбы с терроризмом. Во-первых, это разведка, или, откровеннее говоря, сбор информации о террористах и анализ, позволяющий уловить ход их мыслей. Правительства стран Запада, особенно европейские, и прежде располагали в данном отношении существенным опытом. Однако новый тип террориста породил новый тип вызова: сегодня террористы объединяются в сети не по вертикальному, а по горизонтальному принципу. В них участвуют люди, между которыми нет отношений иерархического подчинения.
Во-вторых, это увеличение количества мероприятий в русле того, что американцы называют «внутренней безопасностью» (homeland security). Соответствующие программы предусматривают подготовку к гражданской обороне, модернизацию объектов инфраструктуры, выявление и защиту потенциальных «символических» целей нападения, обеспечение безопасности государственных границ и авиационных перевозок. В-третьих, это усиление «эластичности» систем выживания, то есть их способности быстро восстанавливаться после нападений путем привлечения дополнительных ресурсов. В-четвертых, важным шагом станет способность одновременно преследовать террористов, разрушать их сети и ослаблять их психологическую мотивацию. Целью всех названных стратегий (их применение рассчитано на пять лет) является снижение риска, исходящего от транснационального терроризма, до такой степени, чтобы рядовые граждане могли свободно и спокойно заниматься обычными делами.
Методы, которыми предполагается бороться с «новыми» террористами, схожи с теми, что использовались против «прежнего» поколения террористических групп. Однако ввиду горизонтального, транснационального характера террористической угрозы, сегодня сильнее стал акцент на необходимости межправительственного сотрудничества.
Среди новаций – профилактические меры, такие, как проведение в иностранных портах инспекций грузов с участием чиновников тех стран, в которые эти грузы адресованы. Предполагается многонациональное сотрудничество с целью воспрепятствовать транспортировки ОМП по морю, суше и воздуху, а также совместное наблюдение за международными финансовыми потоками.
В данном случае речь идет непосредственно о самозащите. Партнерам по антитеррористической коалиции придется многое сделать для реального уменьшения угроз. В частности, им нужно укрепить международно-правовые режимы (в особенности в сфере нераспространения), касающиеся отдельных видов стрелкового оружия, крылатых ракет и беспилотных самолетов, не говоря уже о баллистических ракетах и ОМП. Требуется восстановить механизм двусторонних и многосторонних переговоров, серьезно пострадавший из-за решения США начать военное вторжение в Ирак в 2003 году.
Но даже если с перечисленными задачами удастся справиться, будет не так просто придать антитеррористической сети действительно обширную по горизонтальному охвату форму, по крайней мере, это трудно в современных стратегических условиях. Сложно собирать данные о персоналиях. Сбор затруднен культурными и этническими различиями, а также религиозной неприязнью к иностранцам – именно поэтому боевики «Аль-Каиды» и ее филиалов не склонны выдавать соратников.
Внедрение агентов в группы «воинов джихада» предполагает особую одаренность вербовщиков и тех, кто будет поддерживать связь с завербованными. Привлекать к такой работе надо или глубоко убежденных, или обладающих огромным запасом жизненных сил, что позволяет им действовать под прикрытием в течение достаточно долгого времени, или же привлекать людей, которые (в идеальном случае) совмещают в себе оба эти качества.
Многие страны с преобладанием исламского населения – в особенности Саудовская Аравия, Пакистан и Индонезия – испытывают давление внутренних сил, сочувствующих террористам. Это мешает их правительствам теснее сотрудничать с Западом. Случаи террористических актов в таких странах на время возмущают общественность, но влияние исламистов оказывается настолько сильным, что местные правительства все равно не решаются проводить последовательно антитеррористическую политику. В обозримом будущем не приходится ожидать, что большинство исламских стран, подобно государствам Северной Америки и Европы, будут из интересов внутренней безопасности активно преследовать террористов и участвовать в соответствующем сотрудничестве на международном уровне.
В то же время, если террористы смогут свободно вербовать сторонников в незападных странах и проводить там свои акции, то антитеррористическим силам на Западе придется поддерживать свою обеспеченную ресурсами готовность на таком же высоком уровне, как и непосредственно после событий 11 сентября. Но все это лишь позволит сохранить статус-кво: стратегическая угроза транснациональных террористических нападений с массовыми жертвами не будет ликвидирована. Для изоляции радикального ислама понадобятся общие и согласованные усилия всех партнеров по коалиции.
Но радикальный ислам трудно сдержать. Физическое рассредоточение структуры «Аль-Каиды», ее фанатизм, организационная и оперативная гибкость – факторы, благоприятствующие сохранению ее мощи. Политически в мусульманском мире она обладает значительной притягательностью регионального масштаба. В ареале Ближнего Востока продолжается кровопролитный палестино-израильский конфликт. Рядом с ними по инерции существуют режимы, которые бен Ладен называет «вероотступническими» – в Саудовской Аравии и Египте, Иордании и других странах. Оккупация Ирака Соединенными Штатами дает радикалам-исламистам мотив для вербовки новых боевиков и локализует цели, по которым этим новобранцам предстоит ударить.
В других странах Азии примерно такой же провоцирующий эффект оказывают «подавление» Индией (как принято считать) мусульман в Кашмире, слияние радикальных исламских течений в некий воинствующий гибрид в Пакистане, Афганистане и странах Центральной Азии. Наконец, ситуацию усугубляют военное присутствие США в Киргизии и Узбекистане, а также стихийный панисламизм в Индонезии.
В Африке к югу от Сахары слабые антитеррористически настроенные правительства (особенно в Кении) не могут помешать террористам превратить соответствующие страны в потенциальные укрытия для тех, кто промышляет пиратством. Нищета на фоне продолжающейся экспансии ислама в южном направлении, конфликтоопасная напряженность между мусульманами и христианами в Кот-д’Ивуаре, Эфиопии, Нигерии, Сенегале, Судане и Танзании дают работу вербовщикам боевиков и тем, кто готовит террористические акты. Смертоносные взрывы в Стамбуле в ноябре 2003 г. показали, насколько уязвима по отношению к транснациональному движению «воинов джихада» даже Турция, у власти в которой находится правительство партии, поддерживаемой исламистами.


4

Стандартный ответ на угрозу «Аль-Каиды», которая еще не вполне себя проявила, заключается в том, чтобы лишить ее возможности вербовать новых сторонников и, в конце концов, способности вести стратегические операции. Теоретически этого можно добиться путем разрешения конфликтов, провоцирующих мотивации террористов и способствующих укреплению террористических организаций в исламских и неисламских странах, где политически скомпрометированные правительства не имеют сил и средств ни для воссоздания «неудавшихся» государств, ни для укрепления государственной власти и либерализации авторитарных режимов к удовлетворению интересов молодых мусульман.
Такая цель напоминает общую стратегию победы США в «холодной войне». Она включает в себя сдерживание, устрашение, достижение превосходства и подчинение обязательствам. Спустя три года после событий 11 сентября мировая антитеррористическая коалиция сумела на время сдержать транснациональный исламский терроризм. Но это и все, чего удалось добиться. Предстоит еще и победить его.
Сомнительная во многих отношениях интервенция под руководством США в Ираке стала в этом смысле шагом назад. Вслед за вторжением «Аль-Каида» и связанные с нею группы сконцентрировали свои усилия, забыв о второстепенных целях в разных частях Арабского мира. Зоной непосредственного интереса стали Ирак и Саудовская Аравия – «ближайший враг» бен Ладена.
«Злокачественное протекание» оккупации Ирака придало новые стимулы иностранным и местным террористам. В то же время она затруднила противодействие терроризму, блокировав появление антитеррористических сил, которые должны были возникнуть в результате политических реформ. Зарубежные воины джихада установили контакт с мятежниками из числа коренных иракцев (связи с ними у них были и раньше – группировка «Ансар аль-Ислам» и лично Абу Мусаб аль-Заркави).
Была выстроена террористическая инфраструктура и в Саудовской Аравии. Ее организаторы пропагандировали идеи сопротивления США и их партнерам, включая саму Саудовскую Аравию. На протяжении десяти месяцев активность террористов давала о себе знать сначала непосредственно в этой стране, затем в Марокко, потом опять в Саудовской Аравии, а еще позднее – в Турции и, наконец, в Испании. Местные боевики «Аль-Каиды», действуя на свой страх и риск, стали чаще нападать на иностранный персонал предприятий нефтедобычи. Они выбирали цели, потенциально имеющие и экономическое, и политическое значение. Причем террористы старались не допускать «побочных» жертв из числа местного населения, стараясь избежать, как ни раз бывало в 2003 году, резкого падения своей популярности в массах.
Для победы над «Аль-Каидой» и ее союзниками Запад должен добиться политического сближения с исламом. Стивен Саймон отлично сформулировал общую рекомендацию на этот счет: «Нужно, чтобы Соединенные Штаты и их партнеры убедили жителей мусульманских стран в том, что их процветание возможно и без уничтожения Запада, и без отказа от собственных традиций перед сокрушительным натиском западной культуры. Этот проект рассчитан на долгие годы. Твердость американцев и их союзников в борьбе с религиозными фанатиками (которые несут разрушение и, следовательно, геноцид) должна сочетаться с великодушием в том, что касается послевоенного устройства. Дружеское отношение ислама к Западу означало бы слишком резкую перемену настроений, чтобы на него было уместно рассчитывать в обозримом будущем. Но заложить фундамент надежного примирения возможно, если США и их союзники предоставят исламским странам существенные экономические и политические преимущества»20.
Запад может продемонстрировать благородство, если всерьез займется политическим урегулированием конфликтов, вызывающих гнев у мусульман. На деле, конечно, конфликты разрешить трудно, а восстанавливать «неудавшиеся» государства непросто.
В краткосрочной перспективе цели либерализации и создания структур безопасности часто противоречат друг другу. Авторитарные режимы обычно лучше всего приспособлены для жесткого противостояния террористам, но в результате нередко происходят «экспорт терроризма» и его транснационализация. Ресурсы государственного строительства в неудавшихся и слабых государствах скудны, и они еще больше истощаются ввиду необходимости борьбы с повстанцами в Ираке и Афганистане – проблема, которую только предстоит разрешить. Может показаться, что и в среднесрочной перспективе прогресс в данных областях недостижим.
США продолжают эскалацию насилия на Ближнем Востоке, и эта порочная практика меняется лишь немного. Не исключено, что открываются более широкие возможности для примирения Индии с Пакистаном по проблеме Кашмира. Реформы в сфере безопасности, нацеленные на повышение эффективности и стимулирование должного порядка управления в конфликтных странах, могли бы со временем позволить найти оптимальное сочетание интересов борьбы с терроризмом и политической трансформации исламских стран21.
Стандартные технократические рецепты позитивного воздействия на ислам предписывают проведение в мусульманских странах политических трансформаций. Имеется в виду реформирование авторитарных, недемократических режимов, которые провоцируют отчуждение масс от власти и распространение радикальных взглядов среди местной молодежи. Рекомендуется более интенсивное вовлечение этой группы стран в мировую систему, а также обеспечение прав мусульманских женщин и повышение уровня всеобщей грамотности. Предполагается, что помимо прочего, эти меры сдержали бы темпы роста населения исламских государств, сохранение которых грозит вылиться в омоложение мусульманских обществ и повышение их возбудимости. Реализация таких мер требуют использования всех ресурсов публичной дипломатии Запада и крупномасштабной зарубежной помощи развитию. Однако в условиях американского военного присутствия в Ираке основная сложность заключается в выработке политики, которая позволила бы стимулировать умеренность в исламском мире, не ущемляя интересы той части мусульман, которую Запад хотел бы привлечь на свою сторону.
Политикам важно понять: на воинствующих мусульман во всем мире одновременно воздействуют национализм и движение джихада. Просачивание воинов джихада в ряды иракских повстанцев, конечно, не исключает их сотрудничества. Действительно, сегодня национализм скорее подчинен всемирному джихаду как одной из сил политического ислама. Но национализм сохраняет значение и сам по себе.
Если обратиться к ситуациям вне Ирака, станет очевидно: не джихад, а скорее смешанный с религиозными мотивами национализм питает воинственность мусульман в Пакистане и Кашмире. Предлагая мусульманскому миру дипломатические, политические и экономические инициативы, Западу стоит относиться к правительствам исламских стран, сколь бы «ущербными» они ни казались, осмотрительно и с уважением.
Возможно, когда-то США имели шанс обойти нелиберальные режимы и установить прямые контакты с населением мусульманских стран (хоть это и сомнительно). Но «после Ирака» такой возможности нет. Отныне американские экономические и политические инициативы придется проводить силами тех государственных машин, которые будут доступны. При этом неплохо будет следовать тактике постепенности, снижая риск того, что в ходе либерализации существующие авторитарные режимы сменятся антизападными. Даже если «дом Сауда» в Саудовской Аравии вызывает раздражение как партнер по диалогу с западными демократиями, он лучше теократии «а ля бен Ладен». Исходя из реалий, Западу лучше отказаться от рискованных шагов, хотя ему трудно оставаться равнодушным к происходящему в обширном регионе Ближнего Востока.
Потенциал либерализации ислама не безграничен. Пределы возможностей невелики, но надежда все же есть. В самом деле, в рамках религиозной доктрины ислама для рационального отделения церкви от государства почти не остается места: даже теоретически государственная власть не может быть суверенной, поскольку источники суверенитета – только Господь и шариат. Поэтому, а также вследствие неприкосновенности принятых священных толкований Корана, у светского реформизма мало шансов на успех.
Однако в силовой политике, проводимой самим исламом, законы и светские учреждения доказали свою необходимость – сколь парадоксальным это ни покажется – в деле сохранения верховенства религиозных институтов. Заметим: Иран и Саудовская Аравия – на деле единственные в мире подлинно исламские республики. Только в этих государствах высшая конституционная власть принадлежит улемам. Но в Иране движению реформаторов удалось существенно потеснить консервативный религиозный истеблишмент, главным образом с помощью демократических методов. В Саудовской Аравии до сих пор ничего подобного не происходило. Однако эта страна, возможно, окажется более подготовленной к подобным процессам в случае проведения ограниченных демократических реформ, для проведения которых Эр-Рияд, по-видимому, созреет после вывода из страны американских войск. Более благоприятные условия для сходных сдвигов появились в Ираке после свержения Саддама Хусейна.
Имея в виду реформы в Иране и малых государствах Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива, один из мусульманских ученых предположил: «...самый надежный путь к сближению ислама и Запада лежит именно через демократию, которая строится на исламских принципах, а не противоречит им»22. В свете сказанного посыл, на котором строилась американская политика трансформации Ирака, был верен лишь наполовину: демократия могла стать инструментом позитивного преобразования Ирака и всего региона, но ее нельзя было навязывать методами военной интервенции. Именно оттого, что исламская доктрина и светский либерализм абсолютно не совместимы, мусульманские государства так подвержены риску политического и культурного отчуждения и склонны к предубеждениям.


* * *

Для нахождения компромисса с исламом западным державам требуется лучше осознать доктринальные различия в нем. Прежде всего надо глубже понять разницу между его ортодоксальным и радикальным направлением. Хотя отдельным элементам первого присущ антизападный настрой, его приверженцы трактуют предписания джихада ограничительно и в норме отвергают насилие. Вот почему мусульман-ортодоксов можно считать как минимум потенциальными партнерами в борьбе с терроризмом, пусть и в ограниченном масштабе.
Более надежными партнерами могли бы стать умеренные мусульмане. Но вероятность такого партнерства не столь велика, так как умеренные по определению не склонны к конфронтации и опасаются обвинений в нечестивости или, хуже того, в отступничестве23. Лучший шанс для Запада завоевать на свою сторону не радикальных мусульман состоит в концентрации внимания на ценностях, которые не разделяют или почти не разделяют христиан и мусульман. К таковым можно отнести скорее права человека (в особенности взаимную религиозную терпимость), чем такие политические идеалы, как честные выборы. Дипломатия Запада не должна давать повод мусульманам предполагать, будто западный атеизм или даже христианство питают неприязнь к мусульманскому благочестию и исходят из невозможности сосуществовать с исламом. В противном случае чувство «исторического унижения геополитикой», которое разделяют с бен Ладеном некоторые мусульмане, распространится вширь и вглубь24.
Если Запад не станет открыто и честно следовать своим собственным принципам, правительствам и населению мусульманских стран будет трудно поверить и в чистосердечное отношение западных стран к исламу, и в их собственную благонамеренность.

Примечания

1По-видимому, Томас Шеллинг был первым, кто заострил внимание на возможность такой ошибки. См.: Shelling Thomas C. Foreword to Roberta Wohlstetter «Pearl Harbor: Warning and Decision» (Stanford: Stanford University Press, 1962. P. vii).
2Gormley Dennis M. Enriching Expectations: 11 September’s Lessons for Missile Defence // Survival. Summer 2002. Vol. 44. № 2. P. 19-35. См. также: Bobbitt Philip. Seeing the Futures // New York Times. December 8, 2003. P. A29.
3Вопреки популярности представлений о том, что Манхэттенский проект осуществлялся «любой ценой», оттягивая ресурсы от решения других приоритетных задач, стоимость его была невысока. Сооружение четырех ядерных боезарядов в целом обошлось в 20 млрд. долларов (в пересчете по курсу 1996 г.), то есть менее чем в 1 процент от общей суммы военных расходов, оцененных в 2,2 триллиона долларов.
4См., например: Seale Patrick. A Costly Friendship // The Nation. July 21, 2003.
5См., например: Pletka Danielle. Arabs on the Verge of Democracy // New York Times. August 9, 2004. P. A15.
6National Strategy to Combat Weapons of Mass Destruction / National Security Presidential Directive 17.
7Parachini John. Putting WMD Terrorism Into Perspective // The Washington Quarterly. Autumn 2003. Vol. 26. №. 4. P. 37-50.
8Ibid. P. 43. Об этом же см. в книге: Burke Jason. Think Again: Al Qaeda // Foreign Policy. May/June 2004. P. 24.
9Symposium: Diagnosing Al Qaeda. 18 August 2003 (http://www.rand.org/news/fp.h.tml). P. 6.
10Ibid. P. 5.
11Ibid. P. 10. См. также: Davis Paul K. and Jenkins Brian Michael. The Influence Component of Counterterrorism// RAND Review. Spring 2003. P. 12-15.
12Стивен Саймон из «РЭНД Корпорейшн» сформулировал эту мысль для автора.
13Также см.: Trager Robert F. and Zagorcheva Dessie P. Countering Global Terrorism: Why the Death of Deterrence Has Been Exaggerated / Paper presented at the 2003 Annual Meeting of the American Political Science Association. 28-31 August 2003.
14См.: Snyder Glenn H. Deterrence and Defence: Toward a Theory of National Security. Princeton: Princeton University Press, 1961.
15Я обязан Гарету Дженкинсу за то, что он прояснил для меня эти моменты.
16См.: Shelling Thomas C. The Strategy for Conflict. Cambridge: Harvard University Press, 1960. P. 5.
17Ibid. P. 54-67.
18См.: Freedman Lawrence. Deterrence. Cambridge: Polity Press, 2004. P. 127-130.
19См.: The National Security Strategy of the United States of America, September 2002 (http://www.whitehouse.gov/nsc/nss.pdf).
20Simon Steven. The New Terrorism. Chapter 12 // Aaron Henry J., Lindsay James M. and Nivola Pietro S. (whitehouse.gov/nsc/nss.pdf); См. также: Agenda for the Nation / Steven Simon (eds.). Washington: Brookings Institution Press, 2003. P. 425.
21См., например: Simon Steven and Stevenson Jonathan. Confronting Hamas // The National Interest. Winter 2003/2004. №. 74, P. 59-68.
22См.: Takeyh Ray. Uncle Sam in the Arab Street // The National Interest. Spring 2004. №. 75.
23См., например: Bar Shmuel. The Religious Sources of Islamic Terrorism // Policy Review. June-July 2004. № 125.
24Miles Jack. Religion and American Foreign Policy // Survival. 2004. Vol. 46. № 1.