Об изменениях в природе военного конфликта «мировое сообщество» специалистов в области безопасности заговорило еще в годы «первой иракской войны» 1991 года. Однако в политологическом смысле говорить о реальности самих изменений до конца 1990-х годов было преждевременно. В самом деле, темпы внедрения собственно военных и военно-технических новаций ведения боевых действий существенно опережали динамику политических перемен в природе войны. В сущности, появление новых военных методов не сопровождалось соответствующими по значимости политическими последствиями. Американские исследователи признавали: «В 1991 г. США достаточно легко разгромили [иракскую] республиканскую гвардию и уничтожили всего за 100 часов четыре тысячи иракских танков, потеряв при этом лишь десять своих. Но преобразовать военную победу в политические изменения не удалось. Вот почему в последующие десять лет Соединенным Штатам пришлось проводить стратегию сдерживания Ирака»1.


1

Явные сдвиги в понимании необычной природы новых войн стали происходить только после террористических актов 11 сентября 2001 года. Именно тогда начали трансформироваться американское внешнеполитическое мышление и взгляды американцев на войну. Осмысливая американский опыт, внимание политическим аспектам войн нового поколения стали уделять ученые и политики других стран. Но, естественно, в Соединенных Штатах перемены в политическом сознании были самыми заметными.
Наиболее характеры они были для самого президента Джорджа Буша и его ближайших советников2. В этом смысле наиболее броским (хотя не самым значимым) сдвигом был почти демонстративный разрыв республиканцев с превозносимым ими в 1990-х годах изоляционизмом. Именно он был основой их внешнеполитической доктрины на выборах 2000 года. Однако в 2001 г. администрация Буша без колебаний сделала выбор в пользу интервенционизма, который предполагает резкое повышение уровня глобальной военной активности. После событий сентября 2001 г. республиканцы, годами порицавшие администрацию У. Клинтона за ее политику «расширения демократии» и «вовлечения», приняли на себя такие военные обязательства, которые были немыслимы в правление демократов3.
Поворотными пунктами в политическом использовании войн стали вторая афганская (2001-2002) и вторая иракская (2003-2005) кампании. С одной стороны, они продемонстрировали новые технологические возможности вооруженных сил США, позволяющие одерживать военную победу на поле боя сравнительно быстро и с минимумом потерь. С другой – обе кампании дали примеры того, как США борются с типологически новыми угрозами при помощи старых методов. Ведь провозглашенная Вашингтоном «глобальная война с международным терроризмом» не является войной в традиционном (для военной теории и военного искусства) смысле.
Обозреватели не раз писали, что обе кампании были средством отвлечь внимание американцев от внутриполитических и экономических проблем. Гораздо меньше специалисты развивали тему объективных трудностей на пути к адекватному осмыслению изменений в характере угроз и природы войны. Между тем, изменения реальности опережает обновление наших представлений о ней. Процесс осмысления перемен сложен и часто оказывается болезненным.
Хотя теоретическое осмысление новых тенденций отставало, в начале XXI века все же очевидна необходимость поставить проблему: как изменяется природа войны, если рассматривать последнюю в качестве варианта политического действия. «Война снова вернулась в политический арсенал». Точнее, она снова стала занимать в нем гораздо большее место, чем то, что было характерно для десятилетий «конфронтационной стабильности» в биполярную эпоху. Реанимировался взгляд на войну как – прежде всего – на политический акт, а не простое столкновение вооруженных сил противников.
Для уяснения изменений природы войны и ее места в текущей мировой политике важно рассмотреть как минимум три группы факторов: технологические, информационно-психологические и собственно политические аспекты войны. Последнее подразумевает выявление места войн в современных международно-политических процессах. Уместно отметить, что большинство теоретических работ и документов внешнеполитического и военного планирования за рубежом и в России пока еще строятся на анализе – в основном – только первой группы факторов4. Информационно-психологические аспекты войны лишь в последнее время становятся предметом исследований, а ее политические аспекты вообще остаются за пределами внимания аналитиков.
Современные западные авторы чаще всего пишут об изменении роли силы в обеспечении безопасности, новых моделях применения военной силы в мировой политике и отличиях вооруженного конфликта в будущем от того, который был известен раньше5. Тезис об изменении природы конфликта, как правило, обосновывают ссылкой на так называемую революцию в военном деле (РВД, revolution in military affairs).
Хотя об этой революции написано много6, по-прежнему нет единого определения этого феномена. Исследователи по-разному видят его природу, направление развития и возможные последствия. Общим является лишь акцент на ее сугубо «технологичном» происхождении. Исходно в литературе фигурировал вообще весьма узкий по смыслу специальный термин «военно-техническая революция», который затем быстро трансформировался в более широкое понятие.
В зарубежной литературе существует рабочее определение этого понятия. Оно интерпретируется как «военная и техническая революция, позволяющая применять технические нововведения в системе организации разведки, управления, контроля и связи». Такая революция связывается с появлением высокоточного оружия и, как следствие, новых операционных концепций, включая доктрины информационных войн и проведения совместных операций7.
Другая дефиниция предложена Управлением оценок Министерства обороны США. В этом случае РВД понимается как значительное изменение в природе боевых действий, вызванное применением новых технологий, которое в свою очередь привело к пересмотру военной доктрины и операционных концепций и тем самым фундаментально изменило характер военных операций. Как видно, второе определение игнорирует вопрос о сущности войны, которая представляет собой не только военные операции, а является комплексом взаимодействий политических целей, людских эмоций, культурных и этнических факторов и военного искусства. Авторы пентагоновской интерпретации не признают то обстоятельство, что технологии и технологические инновации при всей их важности остаются лишь инструментами достижения политических целей8.
Впрочем оба определения РВД подразумевают изменения парадигмы, природы и способа проведения военных операций. Эти глубокие изменения существенно трансформируют ключевой параметр потенциала возможностей (core competency) доминирующего субъекта для использования силы или угрозы ее применения. Одновременно РВД может создавать новые ключевые параметры возможностей других субъектов.
Под парадигмой в данном контексте понимается модель, преобладающая при ведении определенного типа боевых операций. Так, во время наполеоновских войн парадигмой ведения боевых действий было использование пехоты, при поддержке и под прикрытием артиллерии, маневрирующей с целью войти в контакт с противником.
В предлагаемом анализе ключевой параметр означает главную, определяющую характеристику способности данной стороны реализовать свои задачи в конфликте. Например, возможность обнаружения наземных целей с воздуха и нанесения по ним ударов с использованием высокоточного оружия является ключевым параметром силовых возможностей военно-воздушных сил (ВВС) США. А между мировыми войнами ключевым параметром военно-морских сил (ВМС) Соединенных Штатов была способность вести точный артиллерийский огонь на дистанции до 30 километров.
Под доминирующим субъектом (dominant player) мы понимаем вид вооруженных сил какой-либо страны, обладающий подавляющим превосходством в зоне военной операции, театра или кампании в целом. В кампаниях 2001-2004 годов доминирующим субъектом были ВВС США, поскольку они обладали безоговорочным преимуществом в воздушных боях и атаках с воздуха, которые были для соответствующих конфликтов ключевыми. В конце Второй мировой войны авианосные подразделения были доминирующим субъектом кампании на Тихоокеанском театре.
Пространство боевых действий (dimension of warfare) рассматривается как природно-географическая, антропогенная или иная среда, в которой ведутся боевые действия (земля, воздух, море, космос, киберпространство).
Наконец, изменение парадигмы (paradigm shift) означает смену базовой модели ведения боевых операций. Например, разрабатывая парадигму нанесения ударов силами авианосных соединений военно-морского флота (ВМФ), стратеги частично отказались от концепции использования «чисто» военно-морских сил – военных флотов, не имеющих в своем составе авианосцев9.
РВД редко начинается доминирующими субъектами. Она часто заявляет о себе в конкретных ситуациях, давая преимущества той стороне, которая первой применила революционное нововведение. Нередко подобные перевороты случаются не там, где были сделаны новые технологические открытия, а там, где догадались, каким образом эти открытия можно эффективно применить.
Более того, РВД не всегда непосредственно связана с разработкой новых технологий. Например, использование североамериканскими колониями иррегулярных частей и ополченцев во время их войны за независимость от Великобритании (1775-1783) знаменовало собой революционное изменение в стратегии и тактике ведения боевых действий, хотя применением новой технологии или новых вооружений эти перемены не сопровождались.
В случае, когда «революция в военном деле» основана на технологических новшествах, она обычно является результатом внедрения одновременно нескольких технологий, а не применения какой-то одной. Не все РВД связаны с новым оружием. Например, распространение железных дорог в Европе и Америке в 1830-1850-х годах привело к резкому повышению стратегической мобильности10, что сопровождалось сдвигами в стратегическом мышлении. Но собственно военно-технологических прорывов в этот период зафиксировано не было.
Американские эксперты полагают, что РВД последних пятнадцати лет характеризуется (1) бумом технологического развития, типичным для перехода от промышленной эпохи к информационной, (2) окончанием биполярной конфронтации и (3) сокращением военных бюджетов наиболее мощных держав прошлого века11. По мнению С. Метца, директора Института стратегических исследований при Колледже Вооруженных сил США, технологическо-организационный аспект современной РВД определяется четырьмя новациями12:
– приобретением ВС США способности к нанесению высокоточных ударов;
– существенным улучшением организации управления, контроля и разведки;
– появлением потенциала для эффективного ведения информационных войн;
– принятием на вооружение различных видов «несмертельного» оружия13.
В исследованиях по заказам министерств обороны различных стран в последние годы сформулировано не менее пяти различных концепций использования новых возможностей РВД.
Во-первых, это теория «бесконтактных» ударов с безопасного расстояния. Идея заключалась в том, чтобы в интересах сохранения своего личного состава и техники избегать непосредственного контакта с противником, нанося ему с большой дистанции удары, координируемые и направляемые высокочувствительными сенсорами и системами управления и наведения.
Во-вторых, существует концепция информационной войны (information warfare), которая также изначально была предложена Э. Маршаллом, но затем развита американским ученым Р. Моландером14. Суть этого построения – концентрация усилий на информационной составляющей военной кампании с целью разрушить информационные системы противника, сохранив при этом свои.
В-третьих, в середине 1990-х годов появилась концепция системы систем (system of systems), которую разработал американский адмирал У. Оуэнс. Ее суть заключалась в том, что связывание в единую систему подсистем сбора и обработки развединформации, управления, связи и контроля, высокоточных вооружений в целом более результативно, чем возможности каждой из этих подсистем.
В-четвертых, другой американский адмирал А. Цебровски представил концепцию сетевой войны (net war). Новизна этой идеи состояла в требовании проведения боевых операций на «трех опорах», то есть с учетом слаженного использования возможностей трех уровней ведения кампаний: информационного, сенсорно-управляющего и уровня непосредственных боевых действий.
Наконец, в-пятых, появилась идея кооперационных (cooperative) боевых действий. Ее эффективность была продемонстрирована ВМФ США во время первой иракской войны (1991). Смысл нововведения заключался в использовании на театре военных действий географически изолированных платформ вооружений (weapon carrier) – крылатых ракет различного базирования, самолетов и беспилотных летательных аппаратов.
Хотя в США имеются новые технологии (а также системы и устройства, использующие эти технологии), о разработке новой военной доктрины и соответствующей ей новой структуры вооруженных сил Соединенных Штатов речь пока не идет. Имеются только операционные концепции, но они все еще проходят стадию тестирования15.
В связи с формулированием военных доктрин, ориентированных на использование РВД, западные аналитики уделяют большое внимание вопросу о применении военной силы16. Лейтмотив их работ – мысль о необходимости свести к минимуму человеческие жертвы среди военнослужащих и гражданского населения. Американское общество демонстрирует довольно высокую степень нетерпимости к военным потерям – прежде всего, разумеется, своим. Возможно поэтому ряд авторов с оптимизмом оценивает потенциальный эффект от применения в конфликтах «несмертельного оружия». Американский ученый Э. Люттвак, например, заметил по этому поводу: «Если удастся должным образом модифицировать военное планирование, чтобы полностью использовать имеющийся технический потенциал, то станет возможно вернуться к методам ведения войн ХVIII века, позволявшим избегать больших жертв и таким образом проводить почти бескровные интервенции»17. «Несмертельное оружие» может также облегчить интервенции на ранних стадиях конфликта.
Важное последствие РВД состоит в том, что она увеличивает разрыв в военных возможностях разных стран18. Государства, которые сумеют воспользоваться возможностями этой «революции», оставят далеко позади себя страны, неспособные поспевать за ней в силу консервативности, недостатка средств или отсутствия политической воли к самореформированию.
РВД позволяет передовым странам участвовать в конфликтах, не связанных с защитой их собственных жизненно важных интересов. Хотя снижается вероятность полномасштабного военного столкновения между самыми мощными государствами, но повышается угроза периферийных конфликтов, в которые могут быть вовлечены негосударственные акторы. Следовательно, при военно-политическом анализе возрастает необходимость учета интересов и прогнозирования поведения последних.
РВД может существенно изменить характер ведения боевых действий в конфликтах – как полномасштабных, так и малой интенсивности. Но подобные изменения вряд ли автоматически повлекут за собой перемены в природе войны. РВД воплощает технологические трансформации в способах проведения военных операций. Однако технология сама по себе не определяет то, каким образом и ради чего военная сила используется политиками. Учет технологического аспекта проблемы не достаточен для теоретического осмысления феномена современной войны.


2

В анализ следует ввести также информационно-психологические составляющие. Внешнеполитические цели могут быть обеспечены не только военной силой, но и, например, экономическими мерами. Однако есть и другие аналитические инструменты. Мир, вступив в XXI век, требует «хирургически точного применения менее осязаемого, но более мощного оружия – знаний»19.
Доминирование в информационной сфере дает возможность успешно достигать внешне- и внутриполитические цели. Обретение информационного превосходства чаще рассматривается ведущими державами как эффективное и перспективное средство, позволяющее добиваться политических целей в ситуациях, когда применение силы невозможно либо нецелесообразно. При этом информационное противоборство постепенно перемещается из военно-технологической сферы в область формирования мировоззрения при помощи методик политического манипулирования.
В настоящее время в обязательном порядке проводится пропагандистская поддержка военных операций. Лидирующие позиции здесь занимают Соединенные Штаты, в которых существует самая широкая в мире программа подготовки соответствующих специалистов. Основным местом их подготовки является Центр им. Дж. Кеннеди при Школе специальных операций в Форт Брэгге (John F. Kennedy Special Warfare Center and School at Fort Bragg, North Carolina)20.
Основными задачами при достижении информационного превосходства являются «обрушивание» на противника «целенаправленно препарированной» информации или просто дезинформации, а также ограничение его возможностей получать достоверные сведения о планах и намерениях США и их союзников. Важной частью информационной войны является создание в собственной стране благоприятного общественного мнения вокруг осуществляемой операции. Спектр используемых средств варьируется от традиционной пропаганды и агитации до применения новейших технических средств.
Комбинация технологических новаций с методами информационно-психологического воздействия позволила разработать концепцию «операций, ориентированных на результат» (effects based operations). Смысл подобных операций состоит в возможности отказаться от ориентации на физическое уничтожение противника. Вместо этого упор делается на изменение поведения противника до такой степени, что он сам начинает психологически настраиваться на возможные выигрыши от капитуляции и отказа от вооруженного сопротивления. При этом новые средства воздействия не исключают использование силы, но главное внимание все же уделяется применению несиловых инструментов – психологического давления. Наряду с ними предусматривается использование дипломатии21, экономических и политических воздействий22. Подобный подход, в сущности, тоже рассчитан на применение силы, однако не только с целью уничтожения вооруженных сил и материальной инфраструктуры оппонента, но также для воздействия на его психологическое состояние и даже мышление.
В принципе идея подобных операций не нова. Оценкой поведенческих мотиваций противника интересовался еще в начале XIX века немецкий стратег Карл фон Клаузевиц, подчеркивавший важность психологических аспектов войны. Целью военных действий, утверждал он, может быть и психологическое устрашение противника, а не только его физическое уничтожение.
В литературе выделяют несколько преимуществ операций, ориентированных на результат (ООР). Первое – чисто методологическое. Заложенный в логику ООР подход позволяет сделать планирование военных операций более многоплановым, гибким и потенциально ресурсосберегающим. Эта методология прекрасно обеспечивает интеграцию военных и невоенных аспектов планирования.
Второе достоинство ООР – возможность эффективно осуществить выборку целей и установить соотношения их приоритетности. Этот подход позволяет наилучшим образом выявить слабые места противника путем анализа его системных возможностей. Он ориентирует на разрушение именно ключевых звеньев инфраструктуры противника и позволяет не уничтожать ее полностью. Считается, что таким образом легче проводить параллельные операции против избранных целей вместо того, чтобы поражать их одну за другой23.
Третья сильная сторона ООР – способность оптимальным образом использовать все составляющие мощи своего государства: политические, экономические, военные и дипломатические. Это важно, поскольку полагаться на один единственный источник национальной мощи неразумно: ведь односторонность часто ведет к снижению эффективности кампании и облегчает адаптацию противника к нападению.
В литературе отмечается и четвертое достоинство подобных операций. Они стимулируют более тесное взаимодействие между теми, на кого возложено непосредственное командование боевыми операции и другими участниками обеспечения кампании. Таким образом, в условиях противостояния сложному противнику снижается вероятность ошибок и несогласованности.
Наконец, пятое преимущество состоит в том, что ООР лучше подходят к условиям ведения «сетевой войны»: теоретики подобных операций рассматривают противника как сложную и способную к адаптации систему.
Концепция ООР была довольно успешно обкатана во время информационных операций, сопровождавших вторую иракскую войну. Во время этой кампании психологическая война против Ирака велась с помощью 50 млн. листовок и сотен часов радио- и телетрансляций. Одновременно применялись стратегии подавления систем связи противника с целью подрыва эффективности работы иракской ПВО. В частности, ВС США заблокировали работу иракских средств связи на большинстве радиочастот, вынудив иракцев работать в предельно узком частотном диапазоне, который Соединенные Штаты могли полностью контролировать. Активно использовалась и дезинформация.
Правда, трудностей у американских военных в ходе иракской кампании 2003 года было достаточно. Это прежде всего относится к наземной части кампании.
С одной стороны, она выявила недооценку командованием коалиции роли природных условий и особенностей партизанской борьбы в условиях города. Американские и британские офицеры признавали, что пыльные бури и сопротивление иракцев в южных районах страны на неделю задержали наступление на Багдад. В особенности пострадали подразделения 101-й воздушно-десантной дивизии в районе Наджафа, которые вели боевые действия против Республиканской гвардии с помощью вертолетов «Апач».
А с другой стороны, нехватка пехотных формирований для оккупации и проведения зачисток городских районов вынудила американские войска обходить большие города. Фактически, союзники входили в них лишь для того, чтобы обеспечивать безопасность мостов и линий снабжения. Полный контроль над городами не был установлен и после того, как завершилась активная военная фаза кампании.
Кроме того, военные с большим трудом справлялись с непривычными для них боевыми задачами, поставленными в связи с политико-военными целями кампании. Основной задачей Вашингтона было добиться свержения режима Саддама Хусейна. Вот почему выбор целей в Ираке осуществлялся весьма специфическим образом.
Планируя воздушную составляющую кампании, американские военные стремились прежде всего уничтожить элитные иракские формирования и подразделения разведки. Авиаудары предполагалось наносить таким образом, чтобы максимально повысить вероятность уничтожения военных и политических руководителей Ирака, а также деятелей, причисляемых к террористам и предположительно находящихся во время кампании на иракской территории. Такая приоритетность выбора целей противоречила декларировавшемуся ранее отказу Вашингтона от практики убийств зарубежных лидеров.
Правда, практика устранения отдельных вождей террористов складывалась еще при администрации У. Клинтона (1993-2000). В августе 1998 г. американские спецслужбы и военные попытались организовать с помощью ракет «Томагавк» покушение на Усаму бен Ладена. Однако оно оказалось неудачным. А после событий 11 сентября 2001 г. сенат и палата представителей Конгресса приняли совместную резолюцию, которая дала президенту США право «использовать необходимую силу» для ведения войны против терроризма. В результате правовое основание получили президентские директивы, разрешающие уничтожение предводителей террористов. Напомним, что именно на их основе в Йемене был уничтожен Абу-Синана Али аль-Харити, видный деятель «Аль-Каиды».
С тех пор поиск подобных «целей» непрерывно осуществлялся с помощью всех средств электронной разведки, а наведение на цель в режиме реального времени обеспечивалось силами специальной группы немедленного нацеливания (time-critical targeting cell), созданной в рамках отдела боевых операций Центра авиационных операций ВВС США. Опыт последних лет показал высокую эффективность такого поражения целей. Однако довольно быстро обозначились и проблемы. Зачастую политическая «санкция» на поражение той или иной цели запаздывала, и малая скорость принятия решений не соответствовала возросшим техническим возможностям разведывательных систем и средств управления огнем.
С военно-технологической точки зрения вторая иракская война проходила достаточно гладко. Реализованность ее политических целей – спорна. Краткосрочные военные цели кампании были достигнуты в соответствии с установками политического руководства США, в сжатые сроки и с минимальными потерями. Но на пути к долгосрочным политическим целям Вашингтон столкнулся с рядом трудностей. Даже военный потенциал Соединенных Штатов не обеспечил их осуществления – пока не удалось установить в Ираке тот режим, который казался оптимальным для американских интересов.
Между тем вторая иракская война была фактически первой кампанией, полностью планировавшейся на базе концепции ООР. Но она показала, что технология сама по себе не гарантирует достижения искомых политических целей. Возможно заново осознавая это, американские политологи стали чаще возвращаться к идеям Клаузевица. При этом, однако, они в большей степени опираются на их упрощенное толкование, которое было характерно для советского периода.
В свое время В.И. Ленин постарался «уравновесить» войну и политику, представить первую просто как одну из естественных форм второй. Не приемлющие коммунизм «ястребы» в нынешней республиканской администрации так же, как и он, полностью оправдывают войну, стараясь представить ее в глазах американского и мирового политического мнения как рядовое, обычное средство регулирования международных отношений. При этом сам К. фон Клаузевиц всегда рассматривал войну как крайнюю, предельную и в этом смысле исключительную фазу политической борьбы24. Парадоксально, но в американской администрации фактически преобладает ленинское толкование Клаузевица.
Однако войны в понимании самого немецкого стратега всегда велись для достижения политических целей, а не для военной победы самой по себе. При этом степень влияния политических соображений на военные операции менялась. Одной крайностью является ситуация, когда политические условия провоцировали начало боевых действий, затем приобретавших автономию и развивавшихся по логике, имеющей мало общего с первоначальными политическими целями. Другая крайность – случаи, когда политические соображения, влияя на боевые операции, мешали достижению военной победы. Но если полагаться на осмысление опыта иракской кампании, то можно заключить: простого учета политических целей военной кампании не достаточно для достижения полноценной политической победы.


3

Уточнить представления об особенностях современной войны можно с помощью так называемого фактора асимметрии. Принятие концепции ООР американским военным планированием отражает некую важную тенденцию развития стратегической мысли США. Однако принципы этой концепции не могут быть в равной мере применимы ко всем, весьма разнообразным военным конфликтам. Соответственно сильно варьируются и методы обеспечения «выигрышного поведения». Их выбор во многом зависит от правильности нашего понимания военных угроз и угроз безопасности. В последнее десятилетие природа этих угроз меняется, в частности, оттого, что растет важность и многообразие так называемых асимметричных угроз.
Термин «асимметрия» привлекает все больше внимания. Однако используют его часто недостаточно точно. Асимметрия означает отсутствие общей основы для сравнения. В военно-политической сфере она проявляется в использовании асимметричных политических стратегий, ведении асимметричных боевых действий и появлении асимметричных угроз.
Асимметричные политические стратегии являются наиболее общим родовым понятием ситуаций, в которых «невоенные» методы используются для достижения военных целей, а информационно-психологические методики служат защите политических интересов. Пример такого рода – использование страхов гражданского населения (психологическое устрашение) для целей свержения правительства или компрометации международных союзов, в которых участвует государство.
Асимметричные угрозы нередко возникают, когда другая сторона ощущает опасность от превосходящего ее противника и не может ответить ему симметрично, то есть используя типологически те же силы и средства проецирования угрозы, которые использует тот. В самом общем виде асимметричные боевые действия построены на использовании «сравнительных преимуществ» одной стороны против «сравнительных уязвимостей» другой. Инструментами асимметричных (по отношению к операциям регулярных сил) боевых действий могут быть: (1) использование нерегулярными формированиями оружия массового поражения, баллистических или крылатых ракет, (2) применение информационных технологий или (3) перенесение боевых действий в нехарактерную для них среду (города, джунгли, высокогорье, пещеры).
В военной истории немало кампаний, выигранных вооруженными силами, которые имели схожие с противником (симметричные) возможности. Зато примеры асимметричных военных ответов сравнительно редки и, как правило, связаны с использованием (или планами использования) военно-технологических, операционных и тактических инноваций. Примером асимметричного военного ответа можно считать контрмеры СССР, предпринятые в ответ на американскую стратегическую оборонную инициативу в 1980-х годах, когда сравнительно дешевыми средствами подрывалась эффективность планируемой к развертыванию системы противоракетной обороны США.
Некоторые авторы считают примером асимметричных (по логике стратегического мышления) боевых действий ход германского наступления на Францию в 1940 году, проводившегося через незащищенную территорию Бельгии, а не посредством прорыва оборонительных укреплений на франко-германской государственной границе. Однако на самом деле ссылка на этот пример не убедительна. Германское наступление 1940 г. было все-таки в большей степени примером того, как отсутствие политической воли ведет к провалу кампании, чем случаем асимметричных боевых действий. Вермахт имел системы вооружений, однотипные с теми, что были на вооружение во Франции. На тактическом уровне между Францией и Германией существовали различия в степени подготовленности к эффективному использованию военного потенциала, а не асимметрия25.
Примером явной операционной асимметрии (высокие технологии против обычных вооружений) можно считать американскую кампанию в Афганистане в 2001-2002 годах. Американские вооруженные силы начали боевые действия с колоссальным технологическим превосходством (сенсоры, космические средства разведки и связи, высокоточное оружие и т.д.). Они имели возможность использовать сложнейшее электронное оборудование для координации действий собственных ВВС и сил специального назначения с наземными операциями Северного альянса, ставшего союзником Соединенных Штатов против талибов. Неоспоримое превосходство американских воздушных и наземных сил позволило и силам Северного альянса действовать практически без поражений. Ни талибы, ни «Аль-Каида» не могли противопоставить США и их союзникам ничего, сопоставимого с теми возможностями, которыми обладали американцы.
Рассмотрение асимметричных угроз правильно начинать с асимметрии интересов как наиболее важной их составляющей. Когда слабый противник имеет жизненный интерес, противоречащий нежизненно важному интересу более сильного государства, он получает достаточный стимул к тому, чтобы создать своему оппоненту асимметричную угрозу (что само по себе – асимметричная стратегия).
Подобные угрозы могут удержать более сильную державу от вмешательства в ситуацию, которая не угрожает ее жизненным интересам. Иногда асимметричная угроза способна ускорить вывод иностранных войск, просто сковать свободу действий более сильного государства или уменьшить его волю к вмешательству в чужие дела.
На рабочем уровне американские военные определяют асимметричные угрозы как попытку нейтрализовать или ограничить силовые преимущества США путем нанесения ударов по избранным уязвимым позициям Соединенных Штатов с помощью методов, не типичных для действий американских вооруженных сил.
Есть и более конкретное истолкование, которое подразумевает воздействие с использованием слабых тактических или операционных воздействий на уязвимые точки США. Цель таких акций – достижение непропорционально мощного эффекта, позволяющего подавить волю Соединенных Штатов или выполнить поставленные более слабой стороной задачи.
Асимметричные угрозы могут использоваться не обязательно слабыми странами. Аналитики Народно-освободительной армии КНР опубликовали серию исследований, в которых ведение асимметричных боевых действий рассматривается как один из ключевых средств достижения победы в будущих конфликтах (военных или иных) с Западом. В Китае разрабатываются технологии информационной войны, включая компьютерные вирусы, целью которых является ослабление информационной и управленческой инфраструктуры противника26. Важно то, что асимметричные стратегии могут быть нацелены на психологические манипуляции, посредством которых возможно компенсировать недостаток других ресурсов. Эффект от применения подобных методов может быть как тактическим, так и стратегическим.
В 1990-х годах западные эксперты по стратегии отчасти переключили внимание с «войн по необходимости» (wars of necessity) на «войны по выбору» (wars of choice). Первые связаны с отражением угроз для выживания государства, вторые возникают при необходимости защиты не основных (второстепенных) интересов27.
В современной ситуации «войны по выбору», как правило, ведутся под тем или иным предлогом в отношении слабых государств. Ядерные державы, да и западные страны в целом, фактически уже не находятся под угрозой «войн по необходимости», вызванных прямыми угрозами их существованию. Сознавая свою огражденность от жизненных угроз, они с большей или меньшей легкостью принимают решения о вступлении (если обстоятельства к тому вынуждают) в «войны по выбору», которые если и угрожают их интересам, то не жизненным28, а основным или даже второстепенным. В этом смысле все «гуманитарные интервенции» – типичные «войны по выбору». Однако формально или неформально инициатором подобной войны может стать и более слабая сторона, имеющая неадекватное представление о соотношении своих сил с возможностями потенциальных противников.
Ведение «войн по выбору» отличается от ведения «войн по необходимости» тем, что в первом случае принять решение о начале войны труднее. Ведение боевых действий – дорогостоящее мероприятие, а его последствия не всегда предсказуемы. В принципе большинство государств до 1991 г. довольно явно тяготело к уклонению от прямых военных столкновений без крайней необходимости. Агрессия Ирака против Кувейта в этом смысле воспринималась как «чудовищная аномалия», а вовсе не норма. Но впоследствии модель международного поведения стала меняться. Чувствовавшие себя более сильными, члены НАТО стали прибегать к военной мощи чаще, смелей и откровенней, а все остальные страны мира, соответственно, стали относиться к ним подозрительней.
По-видимому, американские разработки проблематики «мягкой безопасности» (которые сегодня могут показаться в известном смысле новаторскими) в психологическом и политическом отношениях уходят корнями как раз к историческому опыту «зрелой биполярности» (1962 - 1991). Они отражают преломленное либералами-реалистами понимание опасности перерастания конфликтов из-за второстепенных интересов в полномасштабную катастрофу с участием ядерных держав29.
Однако в последние пять лет военная сила вернула себе роль едва ли не ключевого инструмента межгосударственных отношений, в том числе отношений между государствами и негосударственными акторами (террористические сети). Правда, как отмечалось выше, традиционное использование военной силы против нетрадиционного противника не всегда может дать желаемый результат.
Асимметричные угрозы требуют совершенно новых стратегий противодействия им. На первое место выходит информационно-психологический аспект войн. Собственно военная победа становиться менее значимой, чем ее образ и «войны ради нее», который удается утвердить в СМИ и сознании общества. Чисто «технические» победы по-прежнему эффективны тактически, но они не гарантируют достижения стратегических, долгосрочных целей войны, которые по своей сути всегда являются политическими. Военная победа США во второй иракской войне вполне очевидна. Но одновременно того же нельзя сказать не только о войне против терроризма, но даже о кампании за утверждение «иракской демократии». Реальная победа явно не соответствует победе ожидаемой.
В современных стратегических исследованиях требуется четче различать войны между государствами (bellum), а также войны между государствами, с одной стороны, и субъектами, не имеющими легитимного государственного статуса (guerra) – с другой стороны30. Для конфликтов второго типа необходима особая стратегия31.
Первой стадией выработки стратегии для конфликта типа guerra может быть уточнение его сути. Для этого стоит на время перестать думать о терроризме как о чем-то цельном и монолитном. Взамен надо сосредоточить внимание на изучении фактуры – исследовании конкретных актов террора, поведения и характеристик самих террористов, их целей, типа войны, которую они ведут. Только потом можно рассуждать о том, какого рода стратегия применения силы может быть против них эффективной.
Не ясно, в чем должны состоять особенности глобальной войны против терроризма, каковы оптимальные параметры ее ведения. Администрация США пока смогла лишь обозначить круг своих «врагов» в такой войне: государства-изгои, распространители ОМП, террористические организации (действующие в пределах отдельных стран, регионов или всего мира), отдельные террористы, наконец, «неудавшиеся государства», которые в силу слабости могут независимо от их воли использоваться «террористическими сетями».
К сожалению, такой перечень нивелирует различия между государствами-изгоями и террористическими организациями, хотя первые и вторые в корне различаются по характеру уязвимости перед лицом внешней военной мощи. Террористические организации – это конспиративные, негосударственные объединения, для которых лучшей защитой является отсутствие государственности. «Государства-изгои» как суверенные государства имеют территорию, население, инфраструктуру. Поэтому в отличие от террористических организаций они могут быть объектом традиционного сдерживания или военного нападения. Рассмотрение их в одной классификационной категории ведет к путанице в прикладном анализе, что отчасти препятствует выработке эффективной антитеррористической политики.
Несмотря на неплохой тактический результат военного планирования во второй иракской войне и широкое использование в ней информационно-психологических воздействий, недооценка асимметричности угроз, с которыми столкнулись американские военные и гражданские оккупационные власти, привела к множественным неточностям в постановке задач этой войны в целом. Политические и военные цели кампании оказались во многом взаимоисключающими. К примерам подобной взаимоисключительности можно отнести цели уничтожения режима С. Хусейна и, например, обеспечения безопасности иракских нефтепромыслов. Обе были обозначены администрацией Буша как приоритетные32. При этом часть политических и военных целей была вообще недостижима. Ведь те и другие ставились не на базе достоверной разведывательной информации, а на основе конъюнктурных политико-идеологических установок правого крыла Республиканской партии и его представителей в «команде Буша»33.
Заведомая недостижимость демонстративно заявленных политических целей Вашингтона обусловила стремление администрации задать иракской кампании жесткое информационно-пропагандистское сопровождение в СМИ. Инструментарий политико-психологического манипулирования при этом использовался в отношении как населения Ирака, так мирового общественного мнения. Фактически образ второй иракской войны оторвался от ее реального протекания, приобрел самостоятельное значение, начал «саморазвиваться» вне прямой связи с тем, что на самом деле происходило в Ираке и вокруг него. Возник феномен «реальной виртуальности», под которой комментаторы стали понимать ситуацию, когда освещение и восприятие какого-то события оказалось политически и социально важнее, чем само это событие.
Аналитики в связи с этим замечали, что стало реально возможным создание в СМИ образов несуществующих событий (в том числе фиктивных военных конфликтов), которые будут считаться реальными и порождать поэтому вполне реальные политические последствия.


* * *

Революция в военном деле в ее технологических проявлениях действительно меняет характер военных операций как в масштабных конфликтах, так и в войнах малой интенсивности. Но связанные с РВД изменения в системе боевых действий не влекут за собой автоматически изменений природы военного конфликта. Сама технология мало влияет на то, каким образом военная сила используется в политике. Рассмотрения только технологического фактора недостаточно для теоретического осмысления политических аспектов современной войны и тем более выработки практических рекомендаций для военного планирования.
Большинство важнейших систем вооружений США (да и других ведущих держав, включая Россию) создавалось во времена «холодной войны» и поэтому недостаточно приспособлено для борьбы с асимметричными угрозами, ведения боевых действий в городских условиях, когда противники и союзники находятся в тесном и нелинейном соприкосновении друг с другом. Подобные системы вооружений также плохо приспособлены к ведению боевых действий в условиях смешения гражданского населения с регулярными и нерегулярными вооруженными формированиями противника.
Ввиду роста числа военных конфликтов локального характера, важно принимать во внимание, что высокотехнологичные вооружения могут быть применены далеко не всегда. Целью в подобных конфликтах обычно бывает не разгром (уничтожение) противника или захват его территории, а изменение его политики. При этом военные операции, направленные на достижение политических целей, могут и должны сильно отличаться от операций, ориентированных лишь на военную победу. Это позволяет переосмыслить вопрос об оптимальной структуре вооруженных сил для «средних» региональных держав. Для многих из них может быть достаточным ограничиться содержанием вооруженных сил, не предназначенных для уничтожения возможного противника, но способных вынуждать его при необходимости идти на определенные политические уступки без ведения полномасштабной войны на уничтожение. При наличии на рынке соответствующих технологий даже скромные военные бюджеты могут оказаться «достаточными» для поддержания обороноспособности, понимаемой подобным образом.
Переход к высоким («бескровным» для американских военнослужащих) технологиям ведения боевых действий сопровождался возникновением нехватки боеспособных пехотных частей для оккупации территории побежденного противника в условиях враждебности местного населения. Вот почему уместно ожидать попыток США использовать вооруженные силы и полицейские формирования союзных государств («миротворческих контингентов») или многонациональные силы под руководством американских командующих для выполнения политических задач после завершения боевых действий. Заметна и тенденция к «приватизации» военно-силовых полномочий государств34: стало распространяться (не афишируемое Вашингтоном) использование гражданских подрядчиков в целях обеспечения правопорядка в Ираке. Государство оказывается заинтересованным в снятии с себя части функций, связанных с использованием военной силы35.
Возрастает интерес к использованию асимметричных способов ведения боевых действий, которые становятся новым путем достижения военно-политических целей. В данном случае асимметричные боевые действия – это использование одной из сторон неожиданной тактики, оружия с целью или нанести политическое поражение противнику, или уменьшить его превосходство вплоть до полной его нейтрализации. Призванные оказать воздействие на политические намерения противника, подобные действия могут компенсировать недостаток материальных, технологических и иных ресурсов.
Хорошо изученные стратегические концепции прежних эпох находят в современных условиях более ограниченное применение, чем прежде. Они не учитывают возникновение нового класса конфликтов – войн между государствами и транснациональными негосударственными субъектами (аморфными глобальными сетями, прямо не привязанными к системе межгосударственных отношений). Для конфликтов нового типа требуются типологически новые стратегии.
Растет значение фактора информационного превосходства как наиболее эффективного и перспективного средства достижения военно-политических целей. Роль этого инструмента может быть особенно значительна в ситуациях невозможности либо нецелесообразности использования традиционных вариантов военного вмешательства.
Становится технически возможным и экономически оправданным целенаправленное воздействие на процесс выработки потенциальным противником его ключевых военно-политических решений путем манипулирования информационными потоками, доступ к которым он стремится получить, или, наоборот, в которые он может быть искусственно погружен независимо от своей воли.
Происходит становление принципиально нового типа военных «операций, ориентированных на результат», целью которых как раз и является давление на противника с целью побудить его изменить свою политику и поведение. Война перемещается (вернее – возвращается) из сферы собственно военного планирования в сферу политики. Заметен процесс (ре)интеграции военных инструментов во внешнеполитический арсенал ведущих государств и – что принципиально – негосударственных игроков международной политики.
Военные инструменты меняют свою природу в силу технологических новшеств и заимствования методов их применения из «невоенных» сфер деятельности. Применение военных средств все тесней увязывается с использованием невоенных, среди которых главным становится политическое манипулирование с учетом всей мощи современных информационных технологий. Наконец, растет количество закрытых разработок всевозможных вариантов асимметричного, оригинального, непредсказуемого применения самых разнообразных сочетаний военных и невоенных средств.

Примечания

1B. Zellen. Rethinking the Unthinkable: Nuclear Weapons and the War on Terror // Strategic Insights. 2004. Volume III. Issue 1.
2T. Donnelly. Underpinnings of the Bush Doctrine. National Security Outlooks / American Enterprise Institute for Public Policy Research, February 2003.
3J.J. Wirtz, J.A. Russel. US Policy on Preventive War and Preemption // Nonproliferation Review. Spring 2003. P. 113.
4Осмысление теоретических аспектов безопасности и войны в отечественной литературе последних пятнадцати лет тревожит и удручает. Публикации русских авторов в основном либо касаются исключительно конкретных вопросов (распространение ОМП и соответствующих технологий), либо представляют собой «сиюминутные» комментарии для газет или интернет-изданий по вопросам военной политики США и российско-американских диалогов в связи с военно-политической проблематикой. Нового поколения фундаментальных монографических работ, в которых бы в сколько-нибудь цельном виде анализировались сдвиги в представлениях о международной безопасности и роли войны в ее обеспечении, в России сегодня просто не существует. В университетах студентов учат по выходившим еще в советские годы обобщающим книгам А.Г. Арбатова, А.А. Кокошина и немногих других авторов и монографиям иностранных ученых, прежде всего – американских. Правда, нужно упомянуть новую монографию А.А. Кокошина «Стратегическое управление» (М.: РОССПЭН, 2003), однако ее содержание лишь отчасти затрагивает тему настоящей статьи. Этот же автор в 2004 г. опубликовал небольшую информативную работу «О политическом смысле победы в современной войне» (М.: УРСС, 2004). После длительного перерыва на русском языке вновь появились серьезные обобщающие статьи А.Г. Арбатова (Ядерное сдерживание и распространение: диалектика «оружия судного дня» // Мировая экономика и международные отношения. 2005. № 1). Склонность к теоретическим обобщениям на тему международной безопасности заметна в публикациях А.В. Фененко (Проблематика ядерной стабильности в современной зарубежной политологии // Международные процессы. 2004. № 3). Некоторые частные аспекты теории безопасности затрагиваются в новой совместной монографии Института проблем международной безопасности РАН и журнала «Международные процессы» (Мировая политика: теория, методология, прикладной анализ / Отв. ред. А.А. Кокошин, А.Д. Богатуров. М.: УРСС, 2005), а также в одной из наших работ (Балуев Д.Г. Личностная безопасность: международно-политическое измерение. Нижний Новгород: Изд-во ННГУ, 2004).
5H. Sicherman. Observations on the War // American Diplomacy. 2004. Vol. IX. No 1.
6См., например: F. Kendall. Exploiting the Military Technical Revolution. A Concept for Joint Warfare // Strategic Review. Spring 1992. P. 23-30; M. Mazarr. The Revolution in Military Affairs: A Framework for Defense Planning / Strategic Studies Institute, US Army War College, Carlisle Barracks, Pennsylvania. June 10, 1994; A. Krepinevich. Cavalry to Computer: The Pattern of Military Revolution // The National Interest. Fall 1994. P. 30-42; M. Libick, J. Hazlett. The Revolution in Military Affairs // Strategic Forum. No 11. Washington: Institute for National Strategic Studies, National Defense University, 1994; M. Libicki. Information and Nuclear RMAs Compared // Strategic Forum. No 82. Washington: Institute for National Strategic Studies, National Defense University. June 1996; M. Libicki. Illuminating Tomorrow’s War // McNair Paper 60. Washington, 1994; J. Barnett. Future War: An Assessment of Aerospace Campaigns in 2010. Alabama: Air University Press, Maxwell AFB, 1996; C. Gray. The Changing Nature of Warfare // Naval College Review. 1995. Vol. XLIX. No. 2. P. 7-22.
7Past Revolutions Future Transformations: What Can the History of Revolutions in Military Affairs Tell Us About Transforming the U.S. Military? // MR-1029-DARPA, RAND, 1999. P. 8. Под «совместными операциями» в военных исследованиях, как правило, понимаются десантные, противодесантные, воздушные, противовоздушные, десантно-штурмовые операции и операции мобильных сил.
8E. Tilford. The Revolution in Military Affairs: Prospects and Cautions / Strategic Studies Institute, US Army War College. June 23, 1995. P. 1.
9Past Revolutions Future Transformations. P. 10.
10Подробнее об исторической перспективе революций в военном деле см.: E. Sloan. The Revolution in Military Affairs: Implications for Canada and NATO. McGill-Queen’s University Press, 2002. P. 18-32.
11E. Tilford. Op. cit. P. 2.
12S. Metz, J. Kievit. Strategy and the Revolution in Military Affairs: From Theory to Policy / Strategic Studies Institute, US Army War College. June 23, 1995. P. V.
13Nonlethal Weapons and Capabilities. Report of an Independent Task Force Sponsored by the Council on Foreign Relations. New York: Council on Foreign Relations, 2004.
14R. Molander, A. Riddile, P. Wilson. Strategic Information Warfare / RAND, MR-661-OSD, 1996.
15Past Revolutions Future Transformations. P. 83.
16Наиболее показательным примером может служить: Браун С. Сила в инструментарии современной дипломатии // Международные процессы. 2004. № 2.
17E. Sloan. Op. cit. P. 19-20.
18T.G. Mahnken, J.R. FitzSimonds. Revolutionary Ambivalence: Understanding Officer Attitudes toward Transformation // International Security. 2003. Vol. 28. Issue 2.
19R.L. Paarlberg. Knowledge as Power: Science, Military Dominance, and U.S. Security // International Security. 2004. Vol. 29. Issue 1.
20Jane’s Sentinel Security Assessment - North America / Jane’s Information Group, 2004.
21N. Kralev. The Conduct of Diplomacy: Diplomacy Adapts to New Threats // American Diplomacy. 2004. Vol. IX. No 2.
22J. Ho. The Advent of a New Way of War: Theory and Practice of Effects Based Operations Singapore / Institute of Defense and Strategic Studies. Working Paper. December 2003. No 57. P. 2-3.
23Ibid. P. 6.
24Подробнее см. предисловие к: Karl von Clausewitz. War, Power and Politics / Translated and Edited with an Introduction by Edward Collins. Chicago: Henry Regnery Company, 1968. Автор благодарит А.Д. Богатурова за указание на эту публикацию.
25M.C. Meigs. Unorthodox Thoughts about Asymmetric Warfare. Parameters. Summer 2003. P. 6.
26D. O’Brien and S. Nusbaum. Intelligence Gathering on Asymmetric threats // Jane’s Intelligence Review. October 2000. P. 52.
27L. Freedman. The Future of Military Strategy // Brassey’s Defence Yearbook - 1996. Brassey’s, 1996. P. 7.
28Под «жизненно важными интересами» мы понимаем совокупность потребностей, удовлетворение которых надежно обеспечивает существование и возможности прогрессивного развития личности, общества и государства.
29J.S. Nye. Soft Power: The Means to Success in World Politics. New York: Public Affairs, 2004.
30S. Kalyanaraman. Conceptualization of Guerrilla Warfare // Strategic Analysis: A Monthly Journal of the IDSA. April-June 2003. Vol. XXVII. No 2.
31R.D. Worley. Waging Ancient War: Limits on Preemptive Force / US Army War College, Strategic Studies Institute. February 2003. P. 1.
32T. Donnelly. The Meaning of Operation Iraqi Freedom. National Security Outlooks. American Enterprise / Institute for Public Policy Research, June 2003.
33Подробнее см.: D. Byman. Constructing a Democratic Iraq: Challenges and Opportunities // International Security. 2003. Vol. 28. Issue 1.
34Подробнее см.: Балуев Д.Г. Приватизация военно-силовых функций государства: каковы перспективы? // Мировая экономика и международные отношения. 2004. № 3. С. 64-70.
35Косолапов Н.А. Круговорот насилия в социальных структурах // Мировая экономика и международные отношения. 2004. № 3. С. 73.