До сих пор современное состояние безопасности в мире обозначают формулой «международная безопасность после окончания “холодной войны”». Такая формулировка отражает лишь тот очевидный факт, что сегодня параметры и логика развития процессов в сфере безопасности отличается от тех, что работали в эпоху биполярности. Однако она не отвечает на главный вопрос: «Какие закономерности приходят на смену тем, которые действовали в этой области на предыдущем этапе?». Применяемое сегодня определение столь же формально, как если бы систему «холодной войны», скажем, в начале 1960-х годов специалисты характеризовали как этап международной безопасности «после окончания Второй мировой войны».
Для выявления нового качества пространства безопасности мирового сообщества необходим комплексный анализ генезиса сегодняшнего состояния, прорисовка его «большой картины», масштабных и долгосрочных процессов, узловых проблем, областей совпадения и конфликтности интересов, набора и поведения основных действующих лиц. Выявление тех или иных особенностей сегодняшнего пространства безопасности мира в значительной степени определяется мировоззренческими подходами исследователей. Последние по-разному видят новое качество политического, экономического, идеологического и других пространств сегодняшнего мирового взаимодействия, состояние которых оказывает непосредственное влияние на изменения пространства безопасности. Разночтения становятся очевидными уже при определении понятия «безопасность».
Поскольку вооруженная борьба была вечным и одним из важнейших факторов мировой истории, именно проблемы войны и мира находились в центре внимания государственных деятелей и мыслителей. Хотя периодически предпринимались попытки создать схемы сдержек и противовесов для продления мирных передышек между войнами (например «Европейский концерт» после завершения Наполеоновских войн), систематические и коллективные усилия по созданию системы «международной безопасности», приходятся на период после окончания первой мировой войны (1914–1919). С одной стороны, термин международная безопасность использовался как синоним традиционного понятия мира или отсутствия войны. С другой стороны, это понятие предполагает более широкую политическую область, включающую достижение соглашений, выработку принципов, создание институтов и процедур, которые бы содействовали созданию условий для сохранения мира и противодействовали образованию предпосылок, способных привести к войне. Но неотъемлемой составной частью понятия международной безопасности оставалась подготовка национальных вооруженных сил на случай сбоя в работе такого политико-правового механизма.
Задача восстановления и развития системы международной военно-политической безопасности стала еще острее после более разрушительной Второй мировой войны. Хотя в Уставе ООН как бы пунктиром были намечены задачи экономического и гуманитарного развития человечества, главная цель этой организации заключалась в обеспечении именно военно-политической безопасности. «Поддерживать международный мир и безопасность и с этой целью принимать эффективные коллективные меры для предотвращения и устранения угрозы миру и подавления актов агрессии или других нарушений мира и проводить мирными средствами, в согласии с принципами справедливости и международного права, улаживание или разрешение международных споров или ситуаций, которые могут привести к нарушению мира»1.
Большинство исследователей сходятся в том, что скорее военная составляющая безопасности (ракетно-ядерная угроза взаимного уничтожения), а не ее политико-правовой механизм сыграла главную роль в предотвращении перерастания вооруженного биполярного противостояния крупнейших держав мира и их союзников, усугубленного идеологическим противоборством между коммунизмом и буржуазной демократией, из «холодного» в тотальное «горячее» состояние.
Но в условиях значительного ослабления одного из прежних полюсов конфронтации, сокращения вооружений на центральном участке противостояния снизился градус идеологической враждебности между бывшими антагонистами. Появились предпосылки восстановления в значительной мере политико-правовой составляющей международной безопасности, как она была сформулирована в Уставе ООН 1945 года.
В самом общем плане к военной безопасности можно отнести ту сферу взаимодействия различных действующих лиц, основным признаком которого служит фактическое применение или вероятность применения вооруженного политического насилия. При этом она включает как угрозы, так и их парирование. Уолтер Липпман, в свое время отчеканивший термин «холодная война», определял понятие национальной безопасности следующим образом: «Государство находится в состоянии безопасности, когда ему не приходится приносить в жертву свои национальные интересы с целью избежать войны, и когда оно в состоянии с помощью войны защитить эти интересы в случае посягательства на них»2. В законе Российской Федерации «О безопасности» это понятие имеет более широкое толкование: «Безопасность – состояние защищенности жизненно важных интересов личности, общества и государства от внутренних и внешних угроз»3.


1

В последнее время происходит расширение субъектной сферы мировой безопасности. На протяжении примерно 350 лет функционирования Вестфальской системы центральными, почти монопольными действующими лицами в вопросах войны и мира, а затем международной безопасности были государства. Временами негосударственные формирования – пираты, вооруженные отряды крупных заморских компаний, боевые ячейки трансграничных идеологических движений (например анархистов, социалистов), вооруженные формирования боровшихся за самоопределение народов – существенно влияли на состояние мира и международной безопасности в различных регионах. Но источниками подавляющей части угроз и потенциалов их отражения, основными участниками вооруженного противоборства или подготовки к нему оставались государства. Международная безопасность была почти исключительно государственно-центристской. Поэтому под международной безопасностью в первую очередь и главным образом подразумевается безопасность межгосударственная.
Предвестником последующего «разгосударствления», или «приватизации», пространства мировой военно-политической безопасности становится вооруженная борьба колониальных народов за национальное самоопределение, охватившая в 1940-х – 1950-х годах Азию, а в 1960-х – Африканский континент. Хотя масштабы повстанческой борьбы этих народов и вооруженного подавления со стороны колониальных держав сильно преувеличены, можно говорить о зарождении нового глобального феномена – вооруженной борьбы между государственными и негосударственными действующими лицами.
Наиболее драматично процесс такого «разгосударствления» проявился на рубеже XX и XXI веков, когда транснациональный терроризм бросил вызов безопасности многих государств и мирового сообщества в целом. Кроме довольно нетипичного случая полулегального базирования «Аль-Каиды» на территории Афганистана, контролировавшегося хотя и нелегитимным, с точки зрения международного права, но признаваемым де-факто режимом «талибов», силы транснационального терроризма не имеют обратного национального адреса. Они растворены в глобальном мировом сообществе. Часть из них получает поддержку финансами и вооружениями от отдельных государств. Но, как правило, такая поддержка не является основой потенциала, без которого террористическая деятельность была бы невозможна.
Другим негосударственным вызовом безопасности мирового сообщества служит та часть угрозы распространения оружия массового уничтожения (ОМУ) и средств доставки, которая связана с вероятностью их попадания в руки неконтролируемых государствами «общественных организаций»4. Сохраняется вероятность доступа фанатиков к ядерным взрывным устройствам. Некоторые исследователи, например, не исключают сценария потери правительственного контроля над ядерным потенциалом Пакистана.
Наконец, в мировом сообществе в основном сформировался консенсус о том, что внутренние вооруженные конфликты представляют серьезную угрозу не только для стран, где они протекают, но также для их соседей и мирового сообщества в целом. Инициаторами и главными действующими лицами межэтнического геноцида (взаимного уничтожения членов племен тутси и хуту, населения в Дарфуре), гражданских войн (в Демократической Республике Конго), сепаратистских движений (в Шри Ланке, на территории России в Чечне), потери государственности и торжества вооруженной анархии (в Сомали) в основном были негосударственные силы.
Круг негосударственных действующих лиц, влияющих на пространство безопасности, значительно расширяется при включении в это пространство части невоенных угроз. На фоне снижения числа войн и вооруженных противостояний между государствами масштабное вторжение новых, негосударственных действующих лиц в пространство безопасности повлияло на общую парадигму дальнейшего развития мирового взаимодействия по вопросам безопасности. Но драматичность этого феномена, равно как и стратегических решений ряда влиятельных государств по тем или иным причинам выдвинуть борьбу с этими новыми действующими лицами в верхнюю часть повестки дня обеспечения мировой безопасности, несколько преувеличена.
Нападение террористов 11 сентября 2001 г. на Соединенные Штаты стало символом, катализатором и рубежом осознания новизны этого явления и мобилизации сил для борьбы с ним. Это событие превратилось как бы в главный водораздел новейшей истории, точку бифуркации развития феномена мировой безопасности. Однако более взвешенный анализ и накопленный с той поры эмпирический материал позволяют предположить, что при всей значимости этого события, оно, во всяком случае, не превосходит по глубине и масштабности влияния на мировую безопасность факты атомной бомбардировки Хиросимы (1945), запуска межконтинентальной баллистической ракетой спутника Земли (1957) или падения Берлинской стены (1989).
Подчеркивая новую роль негосударственных действующих лиц в системе международной безопасности, мы в полемическом пылу неизбежно принижаем или обходим стороной новую роль государства. Судя по всему, речь идет не просто о понижении или повышении роли государств в мировой безопасности, но об ее изменении. Негосударственные действующие лица выступают носителями лишь части угроз. Потенциальными, а нередко и реальными носителями другой части остаются государства. Сохранение ракетно-ядерных вооружений на избыточном, с точки зрения парирования «новых угроз», уровне и расширение клуба обладающих ими государств свидетельствует о том, что внешние угрозы государственного происхождения остаются важным фактором современной безопасности.
К началу XXI века ведущие страны существенно реформировали часть национальных армий, приспособив их к ведению антитеррористических, антиповстанческих, миротворческих операций. Но основную часть национальных вооруженных сил по-прежнему составляют силы и средства ведения межгосударственных войн. Продолжение если не гонки, то модернизации вооружений по всему спектру показывает, что межгосударственная «дилемма безопасности» в принципе сохраняется. Хотя перед лицом общих для многих государств «новых угроз» они вынуждены объединяться и отодвигать на задний план соперничество между собой, степень единства по этим мотивам не следует преувеличивать. Таким образом, государства остаются потенциальными носителями «старых угроз» межгосударственного соперничества.
Государства остаются по существу монопольными действующими лицами в области противодействия как «новым», так и «старым» угрозам. Есть примеры некоторой активности негосударственных действующих лиц в сфере обеспечения безопасности (существенное расширение сети частных охранных подразделений в большинстве стран мира, активизация негосударственных организаций в операциях по миротворчеству). Но государства остаются единственными легитимными носителями политического насилия. Больше того, роль национального государства в сфере безопасности в последнее время возрастает. Особенно это касается системы внутренней безопасности, укрепляющуюся с целью или под предлогом защиты от проникновения «новых угроз». Понимание того, что слабые и неудавшиеся государства выступают рассадниками «новых угроз», задача укрепления или воссоздания их государственности выступают сегодня одним из важнейших ориентиров на пути к мировой безопасности.
На рубеже веков в сфере безопасности формируется новый феномен – масштабное вторжение в пространство военно-политической безопасности (и в сопредельные области расширяющегося поля безопасности) новых негосударственных действующих лиц, а также изменение роли национальных государств. Поэтому речь идет уже не только о «международной безопасности» в ее межгосударственной ипостаси, а о явлении с более широким набором действующих лиц, которое по этой причине более корректно было бы именовать «мировой безопасностью».


2

Одновременно происходит расширение предметного поля безопасности за счет включения в эту сферу невоенных мировых угроз. Они и ранее вызывали озабоченность отдельных государств и мирового сообщества в целом, но существенно отставали по значимости от тех, что присутствовали в области военно-политической безопасности. Эпидемия гриппа в начале ХХ века (так называемая «испанка») унесла жизни примерно такого же количества людей, как все боевые действия в Первую мировую войну. Незаконный оборот наркотиков в мире сегодня не намного превосходит масштабы этого преступного бизнеса несколько десятилетий назад. Массовый голод в развивающихся странах во второй половине прошлого века был значительно более масштабным, чем сегодня. И тем не менее именно сейчас в мировом общественном мнении складывается консенсус о существенном повышении приоритетности этих невоенных угроз и необходимости рассматривать их в плоскости мировой безопасности.
Для подтверждения этого тезиса достаточно бросить беглый взгляд на приоритетность проблем, которые поднимаются на самых представительных международных форумах, служат предметом межгосударственных соглашений, деятельности растущего числа неправительственных организаций, занимают первоочередное внимание мировых средств массовой информации.
Одной из проблем, прочно занявших место в сегодняшней повестке дня мира, стала экологическая безопасность. Загрязнение окружающей среды, изменение климата, масштабные природные катастрофы часто рассматриваются как угрозы, равные по своему негативному воздействию (не только на большинство стран, но и на каждого жителя Земли) военным угрозам, а порой и превосходящие их. К этой сфере близко примыкает область эпидемиологической безопасности – пока малоуспешная борьба со СПИДом, угрозы таких эпидемий, как, например, распространение «птичьего гриппа». По мере развития технологий и промышленности возрастает вероятность масштабных техногенных катастроф. Центральными в процессе обеспечения невоенной безопасности остаются государства, межправительственные организации. Но в этой сфере значительную роль играет «частный сектор» мирового сообщества: национальный и транснациональный бизнес, общественные организации, оказывающие давление на правительства и помогающие им в решении возникающих проблем.
Повышенную озабоченность вызывает и сфера обеспечения безопасности от транснациональных угроз уголовного характера (неполитического насилия) – нелегальной иммиграции, незаконного оборота наркотиков, торговли людьми, хакерства, коррупции, отмывания денег.
Показательной для расширения предметного поля мировой безопасности является зарождение и энергичное развитие в последние годы во все большем числе стран концепции «безопасности человека»5. Национальная и международная безопасность призваны защитить государства и граждан от внешних и некоторых внутренних угроз преимущественно военного характера. Но безопасность человека, по мнению ее сторонников, должна быть нацелена на защиту индивида от любых, в том числе и внутренних, угроз как вооруженного, так и невоенного типа. Представители этого подхода напоминают, что за последние 100 лет значительно большее число людей в мире погибло не от боевых действий иностранных армий, а от рук собственных правительств. Они также полагают, что в список основных угроз безопасности человека следует включить голод, эпидемии и природные катастрофы, которые уносят значительно больше жизней, чем войны, геноцид и терроризм вместе взятые.
Такие доводы о расширении предметного поля безопасности мира довольно основательны. Реализация невоенных угроз в большом числе случаев создает питательную среду для зарождения и материализации угроз военного характера, и без нейтрализации первых часто невозможно успешно бороться с последними. Поэтому в концепции миротворчества, все более успешно реализуемой ООН в последние годы, заложен комплексный подход к преодолению как военных, так и невоенных угроз.
Происходит выравнивание приоритетности различных сфер «широкой безопасности». Военная безопасность несколько теряет свое ранее почти монопольное положение «высокой политики». В верхней части повестки дня мирового взаимодействия ее теснят те невоенные проблемы, которые раньше безоговорочно относились к разряду «низкой политики».
Такая трансформация вызвана несколькими объективными процессами. Существенно, хотя и неравномерно, возросли: благосостояние человечества, возможности новых технологий, а значит и ресурсы для борьбы с невоенными угрозами. Все более очевидный трансграничный характер этих вызовов затронул наиболее развитую часть мира, у которой до недавнего времени сохранялись иллюзии относительно возможности «отгородиться» от отрицательного воздействия неблагополучной в этом отношении развивающейся части мира. Несмотря на сохранение национального эгоизма и идеологических разногласий, окончание «холодной войны» ослабило соперничество крупных держав, что позволило расширить область согласия относительно необходимости коллективного подхода к противодействию транснациональным угрозам – в том числе и невоенного характера. Но главной причиной явилось, как бы парадоксально ни звучало это сегодня, повышение уровня безопасности мира в военной сфере.
Несмотря на широко распространенные сегодня ностальгические воспоминания о стабильности и предсказуемости логики «холодной войны», нельзя забывать о том, что такое состояние было производной алгоритма «балансирования на грани войны» и «взаимного гарантированного уничтожения». Сбой этого механизма мог привести (и, как считают многие исследователи, не привел лишь случайно) к мгновенному уничтожению всего человечества6. Сегодня при наличии многих иных угроз вероятность ракетно-ядерного Армагеддона радикально снизилась. Окончание биполярной конфронтации привело к сокращению доли военных расходов. В ее разгар человечество тратило на военные нужды 8,2% мирового валового продукта, а сегодня эти расходы составляют примерно 3%.
Удалось сократить арсеналы ОМУ, тяжелых обычных вооружений, численность вооруженных сил, объемы торговли вооружениями. Стали реже полномасштабные войны между государствами. После временного всплеска числа внутренних вооруженных конфликтов в начале 1990-х, к сегодняшнему дню их количество сократилось на 40%. В 1950 г. среднее число жертв войны одного вооруженного конфликта за год составляло 38 000 человек, в 2002 году – 600 человек. Несмотря на позорные исключения, имевшие место в Руанде, на Балканах, в Дарфуре, общее число жертв геноцида и других массовых нарушений прав человека после окончания «холодной воны» также сокращается.
Исключение составляет терроризм. Число крупномасштабных террористических актов возрастает, увеличивается наносимый ими психологический и экономический ущерб, растут расходы на борьбу с терроризмом. Однако не следует забывать, что число жертв терроризма составляет менее одного процента совокупных мировых потерь от политического насилия7.
Разумеется, что такой тренд в сфере военной безопасности неустойчив. Достигнутые результаты не дают оснований для эйфории. Результаты опросов общественного мнения указывают на озабоченность мирового сообщества состоянием мировой военной безопасности. Частично это можно объяснить тем, что мировые и национальные средства массовой информации по понятным причинам концентрируют внимание на остающихся угрозах и игнорируют произошедшие позитивные сдвиги. Внимание привлекают конфликты, которые трагически начинаются, а не те, которые мирно урегулированы. Не приносит дивидендов взвешенный сравнительный анализ прошлого и сегодняшнего состояния безопасности и политикам, которые опасаются предстать в глазах избирателей недостаточно чувствительными к сегодняшним угрозам. Иногда угрозы безопасности раздуваются искусственно для достижения под этим прикрытием других целей. Но главной причиной является возрастающая требовательность мирового сообщества к состоянию безопасности – как военной, так и невоенной – и понижение порога терпимости к случаям ее нарушений.
Проблема расширения пространства безопасности привлекает пристальное внимание исследователей. Сторонник «широкого» толкования предметного поля безопасности, известный экономист, профессор Гарвардского университета Эмма Ротшильд определяет расширение пространства мировой безопасности в четырех измерениях. Первое касается расширения безопасности «вниз от государств к индивидуумам». Второе – воплощает видение «вверх от государств к биосфере». Третье касается горизонтального аспекта безопасности – «от военной к политической, экономической, социальной, экологической безопасности, или безопасности человека». Под четвертым измерением подразумевается политическая ответственность за обеспечение безопасности, которая «распыляется» во всех направлениях – от государств «вверх к международным институтам, вниз к региональным и местным властям, а также к неправительственным организациям, общественному мнению и прессе, абстрактным силам природы или рынка»8.
В «широком» подходе к безопасности присутствуют определенные недочеты. Дело в том, что как бы ни были взаимосвязаны сферы безопасности, они отличаются друг от друга по характеру угроз и средствам противодействия им. Обеспечение экологической безопасности требует, например, средств, инструментов и политико-правовых механизмов, отличных от тех, которые необходимы, скажем, для урегулирования межгосударственных вооруженных конфликтов или для борьбы с терроризмом. Алгоритмы функционирования различных сфер безопасности различны и часто уникальны. Они объединяются общим негативным, а часто и смертоносным воздействием на совокупную безопасность индивида, государства, региона и всего мирового сообщества. Но комплексный подход к обеспечению безопасности не должен нивелировать особенностей каждой из ее составляющих.
Задачу определения пределов допустимости и целесообразности включения невоенных угроз в поле безопасности попытались решить ученые «Копенгагенской школы», прежде всего профессора Оле Уэивер (Копенгагенский университет), Барри Бузан (Лондонская школа экономики) и Яаап де Уилде (Университет Твента, Нидерланды). Они ввели понятие «секьюритизация» – придание международной или внутренней проблеме статуса «особой», относящейся к высокой категории безопасности, или легитимизация применения для ее решения специальных мер, выходящих за границы обычного политического процесса9.
Это породило вопросы о том, кто способствует «секъюритизации» той или иной проблемы, какие угрозы надо рассматривать на уровне обеспечения безопасности, против кого они направлены, чем отличаются они от обычных в рамках текущего политического процесса, наконец, какие меры можно применять для нейтрализации «секъюритизованных» угроз. Методология «секъюритизации» открыла возможности для более конкретной проработки новых пределов пространства безопасности.
Действительно, хотя загрязнение окружающей среды или сокращение разнообразия видов фауны представляет долгосрочную опасность, более угрожающими являются природные или техногенные катастрофы. Возрастают масштабы землетрясений и наводнений, затрагивающих отдельные государства или регионы мира. Вспоминаются случаи разлома земной коры и распространения приливной волны и цунами в акватории Индийского океана, а также катастрофы на промышленных объектах типа атомных электростанций (АЭС).
При всей важности защиты окружающей среды или сохранения биологического разнообразия такие проблемы не рассматривается большинством государств как форс-мажорные и решаются в рамках обычного политического процесса с применением традиционных политических, экономических, дипломатических инструментов. Во втором случае катастрофам придается статус чрезвычайной ситуации, оправдывающей применение мер и сил, выходящих за рамки обычного политического процесса: по характеру они напоминают действия при военном положении. Первая категория проблем не достигает уровня «секъюритизации», в то время как вторые могут быть включены в разряд «экологической безопасности».
Экономическая помощь беднейшим странам имеет огромные долгосрочные политические и экономические последствия, а также воздействие на состояние военной безопасности в этих странах и в мире в целом. Но ее неразумно рассматривать под углом зрения «экономической безопасности». Уровня «секъюритизации», видимо, достигают те случаи, когда, например, создается угроза массового голода, требующая масштабных поставок продовольствия с международным вооруженным обеспечением его сохранности от мародеров и физической защиты осуществляющего такие операции персонала. В разряд «экономической безопасности» можно включать случаи международных экономических санкций, которые являются результатом возникновения чрезвычайных ситуаций, связанных с угрозами военного характера в пределах главы VII Устава ООН.
В центр внимания выдвигается тематика «энергетической безопасности», в которую включается почти вся сфера мирового взаимодействия, связанного с производством, транспортировкой и потреблением энергоносителей, прежде всего нефти и газа. Действительно, «секъюритизация» проблемы энергоносителей весьма высока. Резкое сокращение поставок нефти арабскими странами-экспортерами государствам, оказывавшим политическую, экономическую или военную поддержку Израилю, в разгар «октябрьской войны» 1973 г. имело серьезные последствия в экономическом, политическом и военном плане.
Угроза закрытия воюющими сторонами Персидского залива в ходе войны между Ираном и Ираком (1980–1988) потребовала проведения масштабных международных военных операций для обеспечения свободы судоходства, в первую очередь нефтеналивных танкеров. Важной составляющей военно-политического принуждения режима Саддама Хусейна к выполнению резолюций СБ ООН было нефтяное эмбарго. Обрушение цен на нефть в 1986 году (по мнению ряда специалистов, в результате тайных договоренностей между США и Саудовской Аравией10), существенно обесценило советский экспорт нефти и ускорило падение СССР. Нефтяной фактор был одним из побудительных мотивов, хотя, скорее всего, и не главным, для проведения операции «Буря в пустыне» (1991) и второго вторжения в Ирак в 2003 году.
Сегодня ряд аспектов энергетической сферы сохраняет признаки «секъюритизации». Форс-мажорными могут рассматриваться случаи ограничения выхода на мировые рынки посредством блокады морских путей или транзитных трубопроводов для поставщиков нефти и газа, доходы от поставок которых в большой степени определяют экономическую жизнедеятельность, а следовательно, и военную безопасность этих государств. Вместе с тем даже временное политически мотивированное прекращение продаж энергоносителей крупными поставщиками грозит повторением «энергетического шока» 1974 г. для энергозависимых стран и регионов, да и для всего мирового хозяйства, с серьезными экономическими, политическими и неизбежно военными последствиями. Именно по этой причине проблема «энергетической безопасности» была вынесена на Санкт-Петербургский саммит «большой восьмерки», обсуждается в рамках НАТО и остается приоритетной проблемой повестки дня «высокой» международной политики. Другой областью «секъюритизации» мировой энергетики являются случаи нарушения беспрепятственной транспортировки энергоносителей по морю и трубопроводам через транзитные страны; межгосударственных споров относительно принадлежности тех или иных месторождений, а также вопросы физической защиты добычи нефти и газа на морском шельфе.
Предстоит большая аналитическая работа по более точному определению круга невоенных угроз, которые заслуживают включения в ареал «мировой безопасности». Беспредельное расширение этого пространства грозит поглощением феноменом безопасности всего комплекса международных отношений и мировой политики. Это снизит эффективность методологии анализа отличных друг от друга проблем и приведет к восприятию всего разнообразия мирового взаимодействия учеными, общественностью и государственными деятелями через более «милитаризованные» линзы. Таким образом, в начале нового века происходит трансформация пространства безопасности из преимущественно военного в «комплексное», которое включает в себя элементы из сопредельных предметных областей мирового взаимодействия.


3

Положение о том, что глобализация усиливает «сжатость» и взаимозависимость мира и влияет на мировую безопасность, давно стало банальностью. Заинтересованность подавляющего большинства наций в подключении к экономической и технологической глобализации стабилизирует мировое пространство безопасности, более или менее масштабное нарушение которой может привести к разрушению взаимосвязанной структуры мирового хозяйства. Выход на передний план новых транснациональных угроз (например, терроризма) угрожает большей части мирового сообщества. Человечество начинает усваивать на практике благотворность коллективных подходов к решению некоторых ранее казавшихся непреодолимыми проблем – например, сокращения вооружений, урегулирования вооруженных конфликтов, борьбы с эпидемиями, природными и техногенными катастрофами. Хотя и в недостаточной степени, но возрастает общий мирный дивиденд от снижения уровня конфронтации.
Общеизвестны источники негативного влияния глобализации на пространство безопасности. Прежде всего, это противоречие между космополитизмом и национальной самобытностью, которое нередко становится питательной средой конфликтности. Результаты от подключения к глобализации развивающейся части мира были в целом благотворными. Однако распространение на эти регионы глобализационных процессов стимулировало «перетряску» социально-экономических механизмов. Это сопровождалось ростом насилия, нередко проецируемого вовне11. Еще более масштабна внутренняя и внешняя конфронтационность стран и регионов, попавших в «черные дыры» глобализации и сопротивляющихся негативному и позитивному влиянию этого процесса.
Тезис о повышении степени неделимости пространства мировой безопасности в условиях глобализации требует уточнений. Именно революционные события в области военной безопасности явились одной из первых предпосылок выхода многовекового процесса постепенной интеграции мира на качественно новый рубеж нынешней глобализации. Изобретение и гонка ракетно-ядерных вооружений сделали каждое государство, каждый регион и каждого индивида абсолютно взаимозависимыми в том смысле, что физическое выживание всех и любого из них стало общей и главной проблемой. Снижение вероятности глобального уничтожения жизни на Земле после окончания конфронтации восстановило некоторую автономность действий государств и негосударственных действующих лиц в пространстве безопасности.
В этом же направлении работало и снижение уровня внутриблоковой дисциплины. Проблемы международных отношений более не воспринимаются в черно-белой гамме биполярной «игры с нулевым результатом». Во второй половине ХХ в. индо-пакистанский конфликт или война между Израилем и соседними арабскими странами существенно повышали угрозу перерастания их в мировую «центральную войну» между Востоком и Западом. Сегодня такого рода конфликты представляют угрозу в основном в масштабах региона.
На развитие ситуации в отдельных регионах влияет усиление противоборства с новыми транснациональными вызовами. Сохраняется проецируемое извне воздействие ведущих нерегиональных держав. Однако в том или ином регионе повышенное значение имеют местные проблемы. Рассмотрение мировой безопасности в глобальном единстве – как бы глазами наблюдателя с борта космического корабля – вполне оправдано. Но изучение карты мира «малого масштаба» необходимо дополнить работой с более детальными «крупномасштабными картами» регионов.
Происходит определенный «передел» границ регионов мира по критериям безопасности. С этой точки зрения под «регионом» подразумевается группа соседних государств, угрозы, интересы и способы решения которых в этой сфере переплетены так плотно, что национальную безопасность каждого нельзя продуктивно рассматривать в отрыве друг от друга. Например, рассматривавшиеся раньше отдельно регионы Ближнего и Среднего Востока сегодня объединяются общностью процессов в единый регион Большого Ближнего Востока. Расширились границы региона, который раньше именовался «западноевропейским». Высокой динамикой и незавершенностью отличаются процессы формирования нового качества региональной безопасности на пространстве, которое принято обозначать «постсоветским» или «евразийским».
Одновременно перераспределяются регионы по степени их «угрозоемкости». Наибольшие изменения по этому признаку произошли в Европе, которая на протяжении веков выступала эпицентром самых крупных и масштабных войн и страны которой оказывали мощное, большей частью негативное, влияние на развитие процессов в области безопасности в других регионах мира. Сегодня можно утверждать, что регион превращается в один из самых мирных. Происходит смещение конфликтности в южном направлении. Большой Ближний Восток по «угрозоемкости» начинает играть роль, которая на протяжении столетий принадлежала Европе и особенно Балканам.
В подобном ключе следует рассматривать и вопрос о «сферах влияния». Казалось бы, глобализация упраздняет саму идею «огораживания» отдельных регионов как сфер исключительного влияния той или иной державы. Процессы экономического, политического и военного проникновения делают мир неделимым, а большинство стран пытается сохранить многовекторную модель взаимодействия с наиболее крупными государствами. Но в то же самое время отдельные группы стран и даже целые регионы объективно или субъективно представляют повышенный интерес для национальной безопасности той или иной державы. Соотношение этих «общих» и «частных» категорий пространства мировой безопасности может усилить его потенциальную конфликтность.
Глобализация во всех ипостасях обозначает проникновение транснациональных потоков через национальные границы с согласия «принимающей» стороны или без такового. Это может рассматриваться как «вмешательство» в ранее считавшуюся исключительно суверенной сферу внутренней политики. В сфере безопасности растет озабоченность государств не только внешней политикой других стран, но и их внутренним состоянием – в той степени, в которой оно влияет на их собственную безопасность и безопасность мирового сообщества в целом. Наглядным примером может считаться Афганистан, где политический характер режима «талибов» и предоставление части территории страны базам «Аль-Каиды» превратили внутригосударственную ситуацию в прямую угрозу для международного мира и безопасности. Достигшая уровня геноцида внутренняя борьба племен и народностей в Дарфуре также приравнивается мировым сообществом к угрозе миру. Совет Безопасности ООН многократно принимал решения, санкционирующие международное вооруженное вмешательство без согласия объекта операции или ввод миротворческих сил с согласия принимающего правительства. Два случая вмешательства в обход СБ ООН (Косово и Ирак) привели к серьезным конфликтным ситуациям. Однако они не отменяют новый феномен консенсуса относительно включения в определенных случаях в набор угроз миру и международной безопасности внутриполитических ситуаций в отдельных странах и решения их путем вмешательства во внутренние дела.
Пространство мировой безопасности приобретает, таким образом, новое наполнение, отражающее изменение других пространств под влиянием сложной и противоречивой парадигмы глобализации – с существенными особенностями, характерными для этого пространства. В этом смысле мировую безопасность можно обозначить как безопасность «эпохи глобализации», или «глобальную безопасность».


4

С момента формирования Вестфальской системы в середине XVII в. модель мирового взаимодействия определялась «многополярным» балансом сил. Во второй половине прошлого века доминирующая ось конфронтации обозначалась как противоборство Востока и Запада. Затем она начала «расщепляться» на несколько новых осей конфликтности, склоняясь к азимуту «Север – Юг».
Одной из таких осей стала оппозиция «развитие – стагнация». Иногда в этом смысле используют слова «развитые» и «развивающиеся» страны. Но в последнее время сместилось значение и этих понятий. Первое сохранило прежнее качество – к данной категории относят страны Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) и частично страны БРИК (Бразилию, Россию, Индию, Китай). Страны, ранее включавшиеся во вторую категорию, разделились на две группы: действительно развивающиеся и «стагнирующие». Последние, в свою очередь, делятся на почти безнадежно отстающих (например, Тропическая Африка) и застывших в развитии, закрывших двери для глобализации и модернизации (большинство стран Большого Ближнего Востока, где темпы развития и диверсификации экономики ниже, чем в Африке). Понятие «Юга» для целей анализа сужается до последней категории.
Экономисты выдвигают гипотезу, согласно которой модернизация экономики, глобализация мирового хозяйства и повышение открытости национальных экономик снижает уровень военной конфликтности между странами с такой экономикой. На первый взгляд, это противоречит убеждениям, согласно которым снижение военной конфликтности восполняется ужесточением межнациональной экономической конкуренции. Но очевидно, что транснациональные компании соревнуются в основном не по национальному признаку. Богатства современных экономик, основанных на знаниях, государствам тяжелее завоевать, чем это было в эпоху сельскохозяйственных и ранних индустриальных экономик. Размер территорий или численность населения не служит больше одним из главных источников экономического могущества. Вооруженное завоевание и контроль над сырьевыми месторождениями, даже энергетическими, обходится дороже покупки сырьевых материалов. Режим урегулирования конфликтности в мировой торговле (ВТО) в целом продемонстрировал свою эффективность12.
Разумеется, сам разрыв между ареалами развития и стагнации не создает напрямую casus belli. Он формирует потенциал политического насилия, который поражает его изнутри (внутренние вооруженные конфликты) и выплескивается в различных формах вовне как неприятие новой парадигмы мирового взаимодействия (распространение ОМУ, поддержка терроризма).
Другой осью конфликтности является противостояние между «буржуазной демократией» и авторитаризмом. Оно вытекает из убежденности в том, что (1) демократия является более эффективной и гуманной политической системой, чем авторитаризм и (2) демократии не воюют друг с другом13. В коалиционных войнах они могут вступать во временные союзы с автократиями, но всегда находятся по одну сторону фронта с другими демократиями. Между демократиями могут быть противоречия относительно применения вооруженной силы против автократии, но они никогда не приводят к вооруженным столкновениям между ними самими.
У авторитарных режимов нет автоматизма в обращении к насилию во внешней политике. Причиной этому является трезвый учет военного соотношения сил, а также последствий такого шага для собственного экономического благосостояния и престижа страны. Но у автократий сохраняется вероятность проецирования присущей ему логики насилия внутри страны вовне. Автократические режимы настороженно относятся к демократиям, опасаясь проведения со стороны последних политики, которая направлена на подрыв их авторитарной сущности.
Такие опасения не напрасны. В демократическом сообществе сложился консенсус относительно целесообразности и возможности трансформации авторитарных режимов в демократические. Это стало результатом поражения авторитаризма в «холодной войне» и последовавшего за ней подъема «третьей волны» глобальной демократизации, в результате которой мировая демократия добилась перевеса по количеству государств, экономическому потенциалу, качеству жизни, технологическому уровню, наконец, по качеству обычных вооружений. Но при согласии по поводу целесообразности конечной цели демократизации мира сохранилось, а в последнее время существенно обострилось разногласие по поводу путей и средств ее достижения. Одна сторона считает допустимым форсирование демократизации вплоть до применения военной силы и «смены режимов», другая – выступает за длительный путь эволюционных изменений с использованием преимущественно экономических, социальных, политических рычагов «мягкой силы»14.
При расширении зоны междемократического мира и усилении экономических модальностей мирного сосуществования между автократиями и демократией зона вооруженной конфликтности вытесняется на периферию мирового взаимодействия. Хотя вышеперечисленные оси конфликтности существовали и ранее, их относительная значимость возросла. В большинстве случаев все или часть этих осей сопрягаются вместе в отдельных регионах в первую очередь «нового Юга», где и формируются очаги нарушения мировой безопасности.
Значимой остается и «старая» ось сохраняющейся конфликтности между государствами, в первую очередь самыми крупными в военном отношении. Она «истончилась», но не исчезла. На ее состояние оказывают сдерживающее влияние появление новых общих угроз, экономические императивы взаимозависимости, сокращение удельного веса идеологических расхождений. Но при этом сохраняется борьба за влияние, определение приоритетности угроз, средств борьбы с ними. Продолжает работать и логика модернизации вооруженных сил по принципу долгосрочной готовности к «сценарию худшего случая» вооруженного противоборства.
Наиболее ярко влияние этой оси проявилось в разногласиях по вопросам американского лидерства (однополюсности). Соединенные Штаты сохранили ракетно-ядерный потенциал, масштабы которого не исключают вероятности его применения не только против носителей новых угроз, но и против крупных в военном отношении государств. Они обладают самым мощным в мире потенциалом обычных вооружений и способностью проецирования силы одновременно в большинстве регионов мира. В последнее десятилетие нарастала политическая воля Вашингтона решать многие конфликтные ситуации в мире в военном ключе и склонность использовать силу в одностороннем порядке. Одновременно росло неприятие такой ситуации со стороны большей части мирового сообщества, в том числе и ряда крупных в военном отношении государств15
Показательно, например, ранжирование приоритетности реальных угроз национальной безопасности РФ российским руководством. «Международный терроризм», несколько лет назад занимавший одно из первых мест, отошел на десятую позицию, угроза «распространения ядерного и других видов ОМУ, средств его доставки» – на шестую. На верхнюю строчку поднялся «курс военно-политического руководства США на сохранение мирового лидерства, расширение экономического, политического и военного присутствия в регионах традиционного влияния России»16.
В качестве альтернативы такой ситуации выдвигается идея построить «многополюсное» пространство безопасности. По мнению ряда исследователей, она приближается к реализации. Но детальные исследования такой перспективы рисуют не очень радужные прогнозы. Так, например, директор Института США и Канада РАН С.М.Рогов, провозгласивший «крах однополярного мира», предсказывают следующие последствия такого сценария развития событий: дестабилизация ситуации на Ближнем Востоке и в Афганистане, возрастание роли и влияния Ирана, продолжение Китаем модернизации своих вооруженных сил, а Северной Кореей – своей ракетно-ядерной программы. На его взгляд, китайско-индийское экономическое и военное соперничество приобретет все более широкий масштаб, а вероятность возобновления противостояния между США и Россией существенно возрастет17. Рассуждения о «многополюсности» вызывают ассоциации с перспективой обострения конфликтности между крупными державами и усилением подчиненности средних и малых государств «полюсам» силы. Угадываются контуры новых противостоящих блоков, неспособных совместно противостоять даже общим угрозам.
При этом концепция «многополюсности» применительно к современности весьма слабо проработана теоретически. В мировой и российской литературе много критических работ в адрес «однополюсности», но нет сколько-нибудь подробного анализа альтернативной системы мирового взаимодействия. Сегодняшней ситуации противопоставляется система, при которой важнейшие решения по проблемам безопасности должны приниматься на многосторонней основе. Но такой коллективный подход неизбежно требует коллективизма при реализации принятых таким образом решений, более равномерного распределения бремени и рисков. Многие государства не имеют материальных возможностей для «замещения» Соединенных Штатов, другие – политической воли для взятия на себя доли общего бремени.
Обеспечение коллективизма в принятии решений и их реализации невозможно без реформирования ООН. В сфере принятия решений по ключевым вопросам безопасности наблюдаются две противоположные тенденции. C 1946 по 1997 годы право «вето» в Совете Безопасности применялось 287 раз, то есть примерно по 57 раз за десятилетие. В последние 10 лет «вето» применяли 17 раз. После 1991 г. Совет Безопасности ООН санкционировал более десяти международных вооруженных вмешательств. Число операций ООН по предотвращению вооруженных конфликтов увеличилось в 6 раз, по постконфликтной стабилизации – в 8 раз, число государств, подвергшихся санкциям ООН, – в 11 раз.
В то же время в двух важнейших ситуациях (Косово и Ирак) решения о вооруженном вмешательстве были приняты в обход Совета Безопасности ООН. Участились случаи выхода из важнейших договоров или их игнорирования. Коллективные усилия ООН по вопросам продвижения контроля над вооружениями становятся менее результативными. Организация Объединенных Наций не имеет коллективных вооруженных сил для выполнения коллективных решений о вооруженном вмешательстве. Существует угроза возрождения значимости «старой» оси межгосударственной конфликтности.
Вместе с тем нельзя не обратить внимание на появившиеся в самое последнее время на Западе публикации о формировании новой оси конфронтации между государствами-участниками «либерального проекта» и странами «авторитарного капитализма»18. Старший научный сотрудник фонда Карнеги Роберт Кейган сформулировал суть этой гипотезы уже в названии недавно опубликованной и привлекшей большое внимание статьи «Забудьте исламскую угрозу. Битва будущего – авторитарные державы наподобие России и Китая против остального мира». Так или иначе сегодня пока трудно предсказать, насколько долговременным или бесповоротным будет изменение «розы ветров», имевшее место сразу после окончания «холодной войны» на пространстве мировой безопасности, и как велика вероятность возвращения, пусть и в модифицированном виде, противостояния между великими державами как главного фактора конфронтационности на этом пространстве19.


* * *

Существенные изменения качества современного пространства безопасности по составу действующих лиц, предметному полю, влиянию глобализации, смещению осей конфликтности и сотрудничества дают основание поставить вопрос о дополнении понятия «международная безопасность» более комплексным понятиями – «мировая» и «глобальная» безопасность. Поле «международной безопасности» в его ипостаси межгосударственной безопасности остается важной, хотя и меняющейся, составляющей э той более широкой категории. Необходимость уточнения терминов диктуется реальными качественными изменениями в пространстве мирового взаимодействия и потребностями усовершенствования научного инструментария их анализа.

Примечания

1Устав ООН. Статья 1.
2Lippmann W. US Foreign Policy: Shield of the Republic. Boston, 1943, P. 5.
3Закон Российской Федерации «О безопасности», 5 марта 1992 г.
4Например, химическое и биологическое оружие секты «Аумсинрике», ракеты значительной дальности вооруженных формирований «Хизбаллы» в Ливане.
5Подробнее см. сайт «Сети безопасности человека» (http://www.humansecuritynetwork.org).
6Подробнее об этом см.: Макнамара Р. Путем ошибок – к катастрофе. Опыт выживания в первом веке ядерной эры. М.: Наука, 1988; Blair B. Crisis Stability and Nuclear War. Oxford: Oxford University Press, 1988.
7Human Security Report 2005. War and Peace in the 21st Century. Oxford: Oxford University Press, 2005.
8Emma Rothschild. What is Security? // Daedalus. 124:3. 1995. P.55.
9Barry Buzan, Ole Waever and Jaap de Wilde. Security: A New Framework for Analysis. Boulder, CO: Lynne Rienner, 1998.
10Гайдар Е.Т. Гибель империи. Уроки для современной России. М.: Росспэн, 2006.
11Philip Nel. Globalization andViolent Political Dissent in Developing Countries // Globalization and Conflict. National Security in a «New» Strategic Era (Routledge, London and New York, 2006) 56-76.
12См., например: Erik Gartzke. Economic Freedom and Peace // Economic Freedom of the World: 2005. Annual Report. P/ 29-44.
13Подробнее с дискуссией по вопросам «демократического мира» на русском языке можно ознакомиться в статьях: В.М. Кулагин. Мир в XXI веке: Многополюсный баланс сил или глобальный Pax Democratica? // Полис. 2000. № 1,С. 22-37; Цыганков А.П., Цыганков П.А. Кризис идеи «демократического мира» // Международные процессы. Т. 3. № 3 (9). Сентябрь – декабрь 2005. № 3 (9), С. 33-44.
14Joseph S. Nye, Jr. Soft Power. New York: Public Affairs, 2004.
15Подробнее см.: Богатуров А.Д. Лидерство и децентрализация в международной системе // Международные процессы. 2006. № 3. С. 5-15.
16Балуевский Ю.Н. Индекс безопасности глобального мира: российское измерение // Индекс безопасности, №1, 2007, с.39.
17Рогов С.М. После войны в Ираке: крах однополярного мира // Независимое военное обозрение. 2006. № 45.
18Azar Gatt. The Return of Authoritarian Great Powers // Foreign Affairs, July-August 2007.
19Robert Kagan. Forget the islamic threat, the coming battle will be between autocratic nations like Russia and China and the rest//The Sunday Times. September 2, 2007.