Пространственный (или пространственно-структурный)1 подход к анализу региона Восточной Азии неизбежно побуждает исследователя начать разговор о ситуации в этой части мира с Китая, занимающего в ней центральное положение. Ключевая роль этой страны в региональной политике – модный сюжет исследовательской литературы, окрашиваемый в последние два десятилетия изрядной долей нарочитой или естественной тревоги по поводу намерений китайского руководства2.
Китай занимает в мире третье место по размерам территории и первое – по населению3. Вот уже три десятилетия он демонстрирует самые высокие темпы экономического роста – в среднем 10% в год4. За период с 1978 г. страна дважды удвоила валовой внутренний продукт (ВВП) и вышла по его размерам на второе место в мире. Правда, в 2006 г. объем ВВП КНР составил только 77% ВВП США5, и в этом смысле разрыв остается значительным. Но Китай приблизился к мировому лидеру гораздо заметнее, чем другие страны: ВВП Японии составляет не более 37% от американского, а ВВП России – всего 14%. Китай стал двигателем роста мировой экономики. С 2000 по 2005 годы импорт КНР вырос в 3 раза (с 225 млрд.долл. до 660 млрд.долларов), обеспечив, по зарубежным оценкам, около 12% прироста мировой торговли6. При этом возрастали военные расходы Китая, улучшались качественные показатели его вооруженных сил. В 2006 г. его оборонный бюджет увеличился вдвое по сравнению с 2000 годом7, составив 35,1 млрд. долл. Не удивительно, что современные исследователи международных отношений воспринимают Китай «более чем всерьез»8.
Вместе с тем ожидать легкого превращения Китая в «новую сверхдержаву» преждевременно. Китай остается в числе стран с самыми низкими доходами на душу населения9. В 2005 г. этот показатель для КНР составил 1700 долларов (в США – в 25 раз больше). Для КНР характерен пятикратный разрыв в уровне доходов между жителями приморских провинций и бедных западных районов – опасная социальная поляризация, которую не могут игнорировать китайские ученые и политики10. Десять западных районов страны даже по признанию китайской статистики остаются на уровне «абсолютной бедности» (цзюэдуй пинькунь) или «обеспечения только самым необходимым» (вэньбао шуйпин)11. Это означает, что более 415 млн. китайских граждан живут менее чем на 2 долл. в день.
По оценкам китайских специалистов, Китай лишь к 2050 г. сможет выйти на уровень среднеразвитых стран мира12. Имея огромные запасы собственных природных ископаемых, страна вынуждена тем не менее импортировать некоторые их важнейшие виды – прежде всего энергоносители. Такая зависимость от импорта подрывает стратегию национального развития13. Есть обоснованные сомнения и в способности КНР посредством военной и технологической модернизации приобрести в скором будущем потенциал для проецирования силы за пределами национальной территории и защиты морских коммуникаций.
И все же нынешний Китай внушает опасения. Они в значительной степени связаны с трудностями в оценке действительных намерений Пекина в мировой политике. Можно предположить, что китайское руководство скрывает свои планы или нарочно говорит о приоритетах экономического развития, хотя на деле стремится к политическому доминированию – как минимум в региональном масштабе. Однако нельзя исключать и отсутствия внутри китайской элиты цельного представления о «желаемой» международной роли КНР. Вряд ли известный китайский ученый, вице-президент Шанхайского института американских исследований У Синьбо лукавит, когда указывает на наличие в китайском самовосприятии четырех групп противоречий, сдерживающих внешнеполитическое поведение КНР: стремление представить себя великой державой и реалии бедной страны третьего мира; «политика открытости» и принцип «абсолютного суверенитета»; «идеологическая чистота» и политический прагматизм; поведение в рамках двусторонних отношений и деятельность в многосторонних международных структурах14.
Пытаясь «встать на позицию» Китая, чтобы реконструировать его логику, аналитики почти всегда исходят из здравого в принципе аргумента: Пекин не может быть удовлетворен современным мировым порядком и объективно желает его изменить15. Такому подходу присуща, впрочем, некоторая одномерность. Следуя ему, исследователи не пробуют всерьез рассмотреть варианты ненасильственного восхождения нации к статусу великой державы, которое встроено в закономерности ее эволюционного развития и не угрожает ее существованию. Между тем такой вариант развития, по крайней мере теоретически, не исключен.


1

Стоит допустить: рост мощи Китая происходит «внутри» рамок системы международных отношений, радикальная ломка которой началась в 1991 г. не из-за него и на мегауровне мало от него зависит. Встраивание новой великой державы в систему, которая уже приведена в состояние повышенной динамики и из нее не вышла, может быть менее болезненным или просто менее заметным, чем вторжение нового игрока в традиционную систему жесткого статус-кво. Появление нового сильного игрока в региональной политике не обязательно должно автоматически вести к возрастанию потенциала региональной конфликтности. Если Китай в самом деле сможет – а есть основания думать, что он к этому стремится – последовательно трансформироваться в «ответственную великую державу», то шансы сохранения регионального пространства динамической стабильности могут увеличиться, а не стать меньше.
Большинство исследователей склонны думать (отчасти вслед за Полом Кеннеди), что ответственное поведение доступно лишь странам, способным к проведению «большой стратегии»16. Похоже, китайские ученые отдают должное этому тезису. Однако они трактуют сам термин иначе, нежели их западные коллеги. Для школы Кеннеди в «большой стратегии» значима прежде всего политико-военно-экономическая средство-целевая цепь, а также необходимость применения не только военных, но и невоенных инструментов во внешней политике. Для китайских же трактовок важен акцент не столько на связи военно-политических и дипломатических составляющих политики, сколько на неразрывности внешней и внутренней политики государства, подчиненности первой целям национального развития17. При этом китайские коллеги упрямо выдвигают на передний план экономическое строительство18.
Такая постановка проблемы закономерна для Китая: задачи национального развития Китая на самом деле являются внутренними или относятся руководством КНР к таковым. Речь идет прежде всего об устойчивости экономического роста, стабильности политической системы и решении – по возможности мирными средствами – проблемы Тайваня. Последняя тоже рассматривается в Пекине через призму национального объединения, то есть как задача внутренняя, а не международная. По сходной логике задача формирования благоприятной для китайской модернизации внешней среды тоже подается как внутриполитическая.
Современная внутренняя политика КНР трактуется в китайских работах столь расширительно, что она в каком-то смысле «поглощает» международную, представляя внешнеполитические задачи как часть повестки дня внутреннего развития19. Такой сдвиг во многом мотивирован инерцией мышления первого и второго десятилетия китайской реформы (1978–1998). В тот период акцент на приоритете экономических задач в огромной степени подготовил успехи, позволившие Китаю повысить свой международный статус.
После распада СССР китайское руководство опасалось, что Запад попытается добиться ненасильственного свержения коммунистического режима и в Китае. Однако руководство Дэн Сяопина смогло выработать внешнеполитическую платформу, которая уберегла КНР от растраты ресурсов на «защитное противостояние» с США. «Концепция Дэн Сяопина» была преимущественно выжидательной. Она состояла из восьми постулатов: хладнокровно наблюдать, укреплять позиции, уверенно реагировать на изменения, скрывать свои возможности, выигрывая время, не привлекать к себе внимания, никогда не становиться лидером, делать конкретные дела20. Американские специалисты китайского происхождения «сгущали» приоритеты КНР всего до двух тезисов, отмечая, что традиционная концептуальная максима китайской дипломатии «поиск выгод при избежании вреда» (цюли бихай) в эти годы приобрела новый вид «избежание вреда – главная цель» (и бихай вэй чжу)21. По сути дела, этот набор приоритетов определял поведение Китая на международной арене до середины 1990-х годов, когда китайские аналитики стали подозревать, что Соединенные Штаты начали утрачивать ресурсы для реализации роли единственного лидера Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР)22.
Это не подтолкнуло Пекин к «резким движениям». Соперничество с США не входило в китайские планы. Другое дело – переход к избирательной дипломатической активности «среднего масштаба». Со времен событий 1989 г. на площади Тяньаньмэнь в Пекине побаивались дипломатической изоляции. Теперь с этими страхами было самое время покончить. Китайская дипломатия занялась конструированием «пояса добрососедства», добиваясь не просто преодоления антикитайских предубеждений близлежащих стран от России до Вьетнама и Индонезии, но и решительного углубления сотрудничества с ними. Параллельно с улучшением отношений с Ассоциацией государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН), странами Центральной Азии и Россией, китайская дипломатия повела себя активней в рамках региональных и глобальных многосторонних институтов. Причем Пекин строил не буфер, не кордон, а «пояс контактных зон» с внешним миром. Это удалось ему в полной мере.
Активизация связей с соседями позволяла уменьшить внешнеполитические риски, диверсифицировать как внешнеэкономическую (новые источники ресурсов для модернизации), так и внешнеполитическую стратегии23. В 1989–1992 годах КНР нормализовала отношения со всеми государствами АТР и Западной Азии. Об «антикитайском дипломатическом фронте» времен Тяньаньмэнь уже никто не вспоминал.
К этому периоду относится усиление интереса китайских руководителей к концепции «многополярности» (доцзихуа)24. Сама по себе эта концепция не давала КНР никаких «прибылей». Скорее, она служила для нее источником «исторического оптимизма»: «дипломатическое одиночество» по привычке (не с 1989-го, а, скорее, с 1949 года) вызывало страх. Концепция многополярности позволяла чувствовать себя «не одиноким». По той же причине она оказалась эмоционально притягательной и для вождей России, переживавшей в 1990-х годах тяжелый этап своего развития.
Китайские руководители не считали «многополярность» политической реальностью. Глава МИД КНР Цянь Цичэнь писал: «Мир еще находится в переходной фазе, и новая модель еще не сформировалась полностью, но уже обозначились контуры структуры международных отношений, в которой одна сверхдержава и несколько великих держав находятся в отношениях взаимозависимости и борьбы… это и есть начальный период эволюции системы к многополярности»25.
Любопытно, что западные аналитики склонны видеть в доктрине многополярности «план действий» Китая по изменению сложившегося соотношения мировых сил26, а китайские аналитики, судя по их текстам, – лишь нормативно-дескриптивные рамки идейно-политического конструкта. Стоит принять во внимание замечание Алистера Джонсона: «Неясно, влияет ли дискурс о многополярности на решения китайского руководства, отражает ли он его предпочтения или является проявлением глубоко укоренившейся в отношениях Китая с окружающим миром психологии жертвы»27.
Стал меняться подход Китая к многосторонним институтам. В Пекине долгое время скептически относились к возможности использовать таковые в своих интересах. Считалось, что подобные организации используются Соединенными Штатами и Японией для создания коалиций против Китая. Предпочтение отдавалось двустороннему формату отношений, в рамках которого КНР могла хотя бы иногда использовать политико-силовые преимущества28.
Однако «комплекс жертвы истории» был вытеснен из мышления китайского руководства страхами повторения международной изоляции. В Пекине решили, что риск столкновения в многосторонних институтах с необходимостью заставить себя подчиниться коллективной воле других стран-членов меньше опасности быть исключенным из процессов принятия международных решений вообще29.
В 1991–1996 годах КНР присоединилась к режиму контроля над ракетными технологиями, Договору о нераспространении ядерного оружия, Конвенции о запрещении химического оружия и Договору о всеобъемлющем запрете ядерных испытаний30. Адаптируясь к международным институтам, Китай пытался примирить собственные предубеждения с необходимостью создавать себе репутацию ответственного члена международного сообщества31.
В 1991 г. КНР вступила в Форум Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС). В 1993 г. Китай и страны АСЕАН начали совместные дискуссии по вопросам безопасности в рамках Регионального форума АСЕАН по вопросам безопасности (АРФ). Пекину удалось достичь, хоть и непрочного, взаимопонимания с государствами Юго-Восточной Азии (ЮВА) по территориальным вопросам в Южно-Китайском море. Пекин предложил отложить наиболее сложные территориальные споры «на какое-то время и заняться совместной разработкой и освоением шельфовых месторождений»32 (принцип «гэчжи чжэнъи гунтун кайфа» – «отложить разногласия и совместно осваивать»)33.
Продолжить линию «на укоренение» в политическом пространстве региона Китаю помешало обострение ситуации вокруг Тайваня в 1995–1996 годах, вызванное проводимыми Пекином военными учениями, включавшими запуски баллистических ракет. Эти учения КНР провела в ответ на визит в США лидера Тайваня Ли Дэнхуэя (июль 1995), которого китайское руководство подозревало в намерении официально провозгласить независимость острова34. В ответ на масштабные военные маневры Китая в марте 1996 г. Соединенные Штаты направили к Тайваньскому проливу авианосную группу, которая, однако, не стала в него входить. Последовал краткий виток китайско-американского позиционного противостояния. КНР не пошла на дальнейшую эскалацию напряженности с Тайванем. Тайваньские лидеры не решились провозглашать независимость. США пришли к выводу о необходимости оказывать сдерживающее влияние и на КНР, и на Тайвань во избежание конфликта между ними, вмешиваться в который Вашингтону явно не хотелось.
Косвенным последствием ситуации для китайской внешней политики стало сделанное в ходе нарастания китайско-американского противостояния в августе 1995 г. на заседании АРФ Цянь Цичэнем заявление: «Китай более не считает американское военное присутствие в Восточной Азии силой, обеспечивающей мир и стабильность»35. Это дало новый толчок дискуссиям о многополярности, которую американские специалисты с еще большей уверенностью стали трактовать как создание международной оппозиции США – государству, «действующему в одностороннем порядке и диктующему свою волю в международных делах»36.


2

Сознательно или под влиянием вспышки отчуждения в отношениях с США, но во второй половине 1990-х годов руководство КНР произвело корректировку внешней политики. С этого времени можно говорить о формировании внешнеполитической стратегии Пекина как целостного комплекса мер по реализации стратегии глобального добрососедства.
Акценты перераспределялись. Прежде в КНР нарочито подчеркивали приоритетность внутренних задач развития. Теперь внутренний и внешний аспекты политики выравнивались по значению. Внешняя политика должна была не просто «пассивно» поддерживать благоприятные внешние условия для китайских реформ, но и «активно» препятствовать Соединенным Штатам или другим государствам в попытках помешать подъему Китая. В каком-то смысле это была политика «глобальной профилактики внешних угроз» – понимаемых шире, чем только в военно-политическом смысле. «Замах» Пекина производил впечатление на аналитиков, отмечавших, что китайская политика была нацелена на «реализацию задачи обретения страной статуса великой державы, которая структурирует международную систему, а не просто реагирует на происходящие в ней процессы»37.
Американские специалисты полагают, что «негативными задачами» Пекина в тот момент были: предотвращение неограниченной во времени гегемонии Соединенных Штатов в Восточной Азии38; противодействие превращению Японии в крупную военную державу; противодействие сценариям блокирования государств АСЕАН, России и Индии с Соединенными Штатами на антикитайской основе39.
В круг «позитивных задач» входили: выход Китая к положению «ответственной великой державы», имеющей позитивную репутацию в глазах окружающего мира. Отказавшись от устоявшихся постулатов («Китай проводит независимую внешнюю политику, не стремится к гегемонии и ни для кого не представляет угрозы»), Пекин разработал инициативную политику создания «партнерств» с ведущими государствами мира во избежание любой конфронтации с ними40. Строго говоря, с точки зрения внешнеполитической философии, революционной эта стратегия не была. Но она как минимум ориентировала на смену инструментария достижения целей.
В содержательном смысле самым интересным было воплощаемое в новой линии преодоление комплекса «жертвы истории», «психологии жертвы» (шоухайчжэ синьтай). Осторожно отстранившись от стереотипа сетований на несправедливость судьбы и «150 лет стыда и унижения», китайское руководство стало постепенно воспитывать в нации «психологию великой державы» (даго синьтай)»41. Причем державы респектабельной, ответственной, готовой и способной к сотрудничеству с международными партнерами самого высокого ранга42.
Интересно и другое. Если прежде Китай стремился в первую очередь снискать уважение на Западе, то новая линия была направлена прежде всего на добрососедство, стабилизацию китайской периферии, улучшение репутации КНР среди непосредственно окружающих ее стран. Фактически линия КНР, отчасти вопреки ожиданиям ряда специалистов, не привела и, возможно, даже не была направлена на формирование в Восточной Азии «китаецентричного порядка»43.
Китай стал вести себя с малыми и средними странами региона не как с «верными подданными», а как с прагматичными партнерами, с которыми Китай связывают, по выражению китайского аналитика Янь Сюэтуна, «общие интересы безопасности» (гунтун аньцюань лии)44.
Национализм государств АСЕАН уже не мешал китайской политике. Напротив, он был ей «на руку», так как мешал соседним странам включаться в инициируемые западными странами кампании критики Китая за несовершенство его политической системы и пренебрежение правами человека. В такой обстановке «особенности» политической системы КНР было проще объяснять не устарелостью «марксистско-маоистских догм», а азиатской спецификой, столь симпатичной государствам ЮВА. Смена психологических приоритетов облегчила Пекину «более тесную интеграцию с государствами Азии, ссылки на которую стали непременным атрибутом региональных внешнеполитических инициатив КНР»45.
Доказать новое мышление КНР в отношении соседей помог финансовый кризис в Юго-Восточной Азии 1997–1998 годов. Правительство КНР не девальвировало юань и не стало развертывать товарную экспансию с целью захвата рынков сопредельных азиатских стран, пострадавших от кризиса. Более того, Китай предложил нескольким государствам ЮВА финансовую помощь и низкопроцентные займы. Его поведение разительно отличалось в тот момент от предельно жесткой политики МВФ и западных кредиторов из числа государств «большой восьмерки». Лучшего примера ответственного поведения было не придумать.
Откровением для Пекина стало то, что в конце 1990-х годов США не могли полностью контролировать многосторонние организации46 и потому стремились таковые либо игнорировать, либо принижать их значение. Соответственно, китайская дипломатия могла получить дополнительный простор для маневра.
Еще одним «приятным открытием» для Китая стала относимая к тому же времени констатация: принципы кооперативной безопасности стран АСЕАН вполне совместимы с китайской «новой концепцией безопасности» (синь аньцюань гуань) в том виде, в котором она излагалась официальными китайскими лицами в 1997–1999 годах. «Новая концепция» по сути была обновленным вариантом принципов мирного сосуществования, дополненных тезисом о необходимости равноправного диалога со странами мира и призывом отказаться от военно-политических союзов47. Последнее положение, впрочем, никогда не находило поддержки среди стран АСЕАН.
В 2002 г. китайская дипломатия осуществила настоящий дипломатический «прорыв» в отношениях со странами ЮВА. Китай и государства АСЕАН подписали:
– Декларацию о правилах поведения в Южно-Китайском море48 (Пекин согласился в ней с большинством формулировок своих соседей, фактически пообещав отказаться от использования силы в решении территориальных споров);
– Совместную декларацию о сотрудничестве в сфере нетрадиционной безопасности49;
– Рамочное соглашение о комплексном экономическом сотрудничестве50;
– Меморандум о взаимопонимании в вопросах сельского хозяйства51.
В 2003 г. КНР присоединилась к Договору АСЕАН о дружбе и сотрудничестве52. КНР также подписала с АСЕАН Совместную декларацию о стратегическом партнерстве ради мира и процветания53.
В 2001 г. КНР вступила во Всемирную торговую организацию, и в том же году в Шанхае был проведен очередной саммит АТЭС. Китай познавал ценность многосторонней дипломатии и активнее использовал ее. Принципиально новым моментом стали усилия Китая по созданию ранее не существовавших многосторонних механизмов, в которых сама КНР могла бы претендовать на положение одного из лидеров. Наиболее крупной инициативой такого рода и было формирование Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) на базе «шанхайской пятерки», учрежденной при активном участии Китая в 1996 году54.
Секретариат этой организации находится в Пекине, подчеркивая тот финансовый и политический вклад, который Китай вносит в ее деятельность. Активизация внешней политики Китая на центральноазиатском направлении играла вспомогательную роль, но вскоре этот вектор прибрел самостоятельную ценность. С начала создания ШОС была ориентирована на противодействие терроризму, религиозному экстремизму и сепаратизму (в лексиконе Китая – «три силы зла» – “сань гу шили”). Но в 2003 г. премьер Госсовета КНР Вэнь Цзябао на встрече глав правительств ШОС выступил с инициативой создать на базе организации зону свободной торговли в регионе.
Изменился подход Пекина к проблемам Корейского полуострова. Прежде Китай заступался за КНДР как младшего партнера в ее конфликте с США. Но по мере перехода северокорейского руководства к проведению все более вызывающей политики в ядерном вопросе позиция Пекина стала ужесточаться. Летом 2003 г. КНР приостановила нефтяные поставки в КНДР, давая понять, что поддержка Пхеньяна Китаем не безусловна. Китай не становился на позицию Вашингтона в американо-северокорейском споре, но систематически воздействовал на Северную Корею, побуждая ее к разумной гибкости. В апреле 2003 г. в Пекине прошли трехсторонние переговоры КНР, КНДР и США, которые в августе трансформировались в шестисторонние. Преобладающее влияние Китая на всю дальнейшую работу «шестерки» в литературе никем не оспаривается.
Действия в отношении КНДР в целом вписывались в принятую на вооружение Китаем в середине 1990-х годов «доктрину партнерств», суть которой заключалась в налаживании «одинаково близких» отношений с широким кругом стран мира при исключении «чрезмерного сближения» с какой-либо одной из них55. Такую линию в Пекине считали инструментом содействия развитию многополярности56.
В зависимости от значения тех или иных государств, а также от их готовности помогать Пекину в реализации его целей, партнерству с каждой страной присваивался определенный предикатив, служивший показателем статуса партнера с ней. Скажем, отношения с Россией в этой иерархии с 1994 по 2001 годы эволюционировали от «конструктивного партнерства» (цзяньшисиндэ хобань гуаньси), до «партнерства стратегического сотрудничества» (чжаньлю хэцзо хобань гуаньси). На этом процесс не остановился. После подписания российско-китайского Договора о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве в июле 2001 г. отношения двух стран стали именоваться «добрососедскими партнерскими отношениями стратегического взаимодействия, направленными в XXI век» (мяньсян ерши и шицзе ди мулинь юхао чжаньлюэ сецзо хобань гуаньси)57.
В 1996–1997 годах Китай установил партнерские отношения разного уровня с Индией, Пакистаном, Францией, Великобританией, Европейским Союзом, Республикой Корея и Японией. «Добрососедское партнерство взаимного доверия» с АСЕАН в период с 1997 г. по 2003 г. выросло в «стратегическое партнерство во имя мира и процветания»58.
Идея ограниченного непровоцирующего балансирования Соединенных Штатов определяет политику Пекина в отношении Вашингтона. Этот подход получил воплощение в словосочетании «конструктивное стратегическое партнерство», о существовании которого в отношениях Китая с США было объявлено в октябре 1997 г. на китайско-американском саммите в Вашингтоне. Китайские аналитики провели переоценку собственных недавних прогнозов о «неспособности» США быть гегемоном АТР. По словам директора Института американских исследований Академии общественных наук КНР Ван Цзиши, они стали более осмотрительно поговаривать о том, что в старой формуле «одна сверхдержава и много сильных держав» «сверхдержава оказалась более сверх, чем ожидалось, а многие сильные державы оказались не так сильны, как хотелось бы»59. Идея жесткого противостояния Америке не находила в Пекине достаточного числа сторонников. Сближение Китая с Россией на рубеже нового века не выглядело в целом направленным против США, поскольку параллельно с ним происходило интенсивное развитие китайско-американских отношений, прежде всего экономических.
Процесс поиска «нового равновесия» китайских внешнеполитических предпочтений, выражавшийся, в частности, в стремлении поддерживать партнерские отношения одновременно с США и Россией, привлекал особое внимание исследователей. Он проходил на фоне смены поколений руководящих слоев китайской элиты. «Прибывающий эшелон» китайских лидеров в силу возраста не испытал влияния эпохи советско-китайского «братания» 1950-х годов. На этом – несколько формальном – основании западные эксперты предрекали ему потенциально более прозападные симпатии60.
3 ноября 2003 г. на пленарном заседании Боаосского форума61 известный общественный деятель, бывший крупный партийный функционер Чжэн Бицзян высказал идею «мирного подъема» (хэпин цзюйци) Китая. В силу непривычно откровенно выраженной мысли о стремлении КНР к «восхождению» – хотя бы и мирному, эта речь привлекла большое внимание – прежде всего иностранных обозревателей, которые сочли ее санкционированной ЦК КПК и потому отражающей официальную точку зрения китайского руководства. Такое впечатление усилилось после того, как Чжэн Бицзян повторил свою идею в нескольких выступлениях и публикациях в печати. Руководство страны как будто «обкатывало» новую внешнеполитическую концепцию, прежде чем придать ей официальный статус. В самом деле, с конца 2003 г. термин «мирный подъем» стали употреблять ведущие фигуры Политбюро КПК62. Осенью 2005 г. соответствующая статья Чжэн Бицзяна была опубликована в американском журнале «Форин афферз»63.
Суть «концепции мирного подъема» сводилась к трем утверждениям. Во-первых, стратегия КНР состоит в обеспечении условий для мирного возвышения страны посредством самостоятельного следования по пути социализма с китайской спецификой (цзяньли ю Чжунго тэсэдэ шэхуэйчжуи) при участии в экономической глобализации, а не в самоотстранении от нее. Во-вторых, несмотря на стремление опираться прежде всего на собственные силы, Китай нуждается в мирном международном окружении. В-третьих, подъем, к которому стремится КНР, будет исключительно мирным: Пекин отвергает путь агрессии и внешней экспансии.
При этом развивались более конкретные и по-своему интригующие идеи преодоления старой индустриальной модели развития китайской экономики, необходимости построения ресурсосберегающей модели хозяйства, модернизации устаревшей модели социального контроля, построения «гармоничного социалистического государства», укрепления демократических институтов и принципов верховенства закона. Китай заявлял о намерении реализовать свои национальные задачи в рамках существующей системы международных отношений с позиций инсайдера, а не аутсайдера, как это было долгие годы после создания КНР. «Если Китай осуществит подъем внутри системы, вместо того чтобы стремиться к ее фундаментальной трансформации, у него будет не только больше влияния на процесс ее формирования в будущем, но и больше возможностей обеспечить мирную природу этого подъема», – писали китайские ученые64.
На Девятом саммите АСЕАН в октябре 2003 г. была подписана декларация о создании к 2020 году в регионе новой интеграционной группировки «Восточноазиатского сообщества». Она должна включать в себя Сообщество безопасности АСЕАН, Экономическое сообщество АСЕАН и Социально-культурное сообщество АСЕАН. Китай поддержал эту инициативу и предложил подумать о создании Восточноазиатского сообщества безопасности параллельно с созданием Сообщества безопасности АСЕАН на принципах взаимодополняемости. Была также оглашена мысль о создании Организации безопасности Восточной Азии (EASCO), за основу которой предлагалось взять АРФ65. Китай приветствовал участие в EASCO Соединенных Штатов, но мягко возражал против вступления туда Индии и Пакистана, указывая на целесообразность – ввиду географической близости – вступления этих государств в ШОС66.
В 2004 г. в исследовательском сообществе КНР осторожно зазвучали тезисы о необходимости:
(1) создать на базе шестисторонних переговоров по корейскому вопросу постоянный механизм военно-политического диалога Китая, России, Соединенных Штатов и Японии;
(2) подписать китайско-американский договор о стратегических намерениях.
Как отмечали исследователи, «Китай уже имеет партнерские отношения с Россией и Японией, и они гарантируются двусторонними соглашениями. Между Китаем и Соединенными Штатами, однако, не существует ни стабильного партнерства, ни гарантирующего его двустороннего соглашения. В свете этой ситуации, непосредственной задачей региональной стратегии безопасности Китая и важной целью развития китайско-американских отношений является формирование стабильного и конструктивного партнерства Китая и США, которое гарантировалось бы соответствующим соглашением»67.
Аналитики отмечали, что в начале 2000-х годов КНР ни в теории, ни на практике не стремилась «выдавить» Соединенные Штаты из региона. Китай скорее старался заполнить своим присутствием любые едва намечавшиеся «ниши» в регионе прежде, чем их могли попытаться заполнить США. Пекин по-своему стремился сам целенаправленно «уплотнять» региональное пространство, не давая ему быть «рыхлым» настолько, чтобы США могли приобрести в нем новые позиции.
Не пытаясь противостоять Вашингтону, КНР в основном была сосредоточена на минимизации способности и желания Соединенных Штатов заниматься «систематическим сдерживанием» Китая – во всяком случае, в том, что не касалось китайско-тайваньских отношений. В определенной степени политика Китая в отношении Соединенных Штатов может быть понята как «зеркальное отражение» политики самих США в отношении Китая.
Соединенные Штаты не были приглашены в декабре 2005 г. к участию в учредительном саммите Восточноазиатского сообщества, поскольку не выказали готовности подписать Договор о дружбе и сотрудничестве АСЕАН, являющийся обязательным условием для участия68. Тем не менее, несмотря на то что США не участвуют в построении Восточноазиатского сообщества, Пекин стремится вовлечь их в данную структуру, полагая, что это позволит в какой-то мере «связать» активность Вашингтоне и нейтрализовать его потенциально неблагоприятные для Пекина интенции. Это, строго говоря, политика «интеграции и вовлечения» наоборот: Китай применяет к США ту же формулу, что около двух десятилетий назад в Америке изобрели применительно к отношениям с Китаем.
Малые и средние страны региона в целом терпимо относятся к внешней политике КНР. Они уже начинают приучаться к мысли о том, что экономический подъем КНР дает им экономические выигрыши, а потенциальные угрозы для их безопасности со стороны Китая пока практически отсутствуют. Сегодня вряд ли найдется хоть одно восточноазиатское государство, которое рискнуло бы «безоглядно» поддержать какие-либо антикитайские шаги Вашингтона, впрочем, как и антиамериканские акции КНР. Никто не готов выбирать между Пекином и Вашингтоном.
Не без учета улучшения американо-индийских отношений69, Пекин начал активнее развивать отношения с Дели. В 2003 г. состоялся визит премьер-министра Индии Атала Бехари Ваджпайи в Пекин, в ходе которого были подписаны Декларация о сотрудничестве и кодифицировано соглашение о существующей «линии контроля» вдоль границ двух стран. Это было шагом к итоговому соглашению о прохождении линии 4500 км границы, остающейся спорной уже более тридцати четырех лет70. В ходе ответного визита в Индию премьера Госсовета Вэнь Цзябао в апреле 2005 г. стороны договорились о формировании «стратегического партнерства» и обязались вести регулярный диалог по вопросам безопасности на уровне вице-премьеров. Китай поддержал просьбу Дели о предоставлении ей статуса наблюдателя в ШОС и неформально высказался в пользу стремления Индии стать постоянным членом Совета Безопасности ООН71.
Позиции Китая и России по многим международным вопросами сегодня близки или совпадают. Российская Федерация – главный поставщик военной техники и технологий для военной модернизации КНР. Обе стороны регулярно заявляют об отсутствии у них стремления создать какой бы то ни было блок. Китайское руководство исходит из того, что между Россией и КНР должна существовать «разумная дистанция», сочетающаяся с взаимным уважением интересов друг друга. При этом ни одна из сторон не должна пытаться играть на трениях или разногласиях, которые могут периодически у каждой из них возникать с Соединенными Штатами72.
Исходно китайская сторона неформально настаивала на видении Шанхайской организации сотрудничества как потенциальной военно-политической организации. Однако, судя по публикациям и выступлениям, адресованным американской аудитории, китайские публицисты иногда стремятся создать впечатление о том, что на «милитаризации ШОС» настаивает Россия. Высказывания отдельных высокопоставленных российских военных о ШОС как организации, потенциально способной уравновешивать присутствие стран НАТО в регионе, вызывают негативную реакцию китайской стороны. КНР нетерпима даже к предположениям о противостоянии с США – коалиционном или самостоятельном73.
Политика КНР в отношении России носит прагматический и «инструментальный» характер. Прежде всего она подчинена задачам сохранить прочные отношения с Москвой как «стратегическим активом» китайской внешней политики, исключить вероятность ослабления «тылов» Китая на севере и северо-западе, сохранить возможность корректировки своих отношений с Вашингтоном при помощи дозированного и избирательного сотрудничества с Россией по конкретным крупным мировым проблемам и, наконец, обеспечить благожелательно-нейтральное отношение России к попыткам Пекина обеспечить себе доступ к энергетическим ресурсам и рынкам стран Центральной Азии. Нет ощущения, что прагматизм китайских интересов понимается в Российской Федерации в полной мере.
Возможно, самой России имеет смысл размышлять не только в рамках логики ограничения роли США в Центральной Азии, но и поиска возможностей использования американского присутствия как средства сохранения возможности в будущем выбирать между разными сценариями и конфигурациями политических партнерств в интересах укрепления региональной стабильности. Не исключено, что эвентуальное участие США в ШОС в том или ином качестве – например наряду с Индией, Пакистаном и Ираном – обогатит набор возможностей, которыми располагает российская дипломатия.
КНР сделала выбор в пользу партнерства, а не соперничества с Соединенными Штатами. Китай научился терпимости в отношении военно-политических союзов США в Восточной Азии, рассудив, что само их наличие успокаивает малые и средние страны региона, уменьшая их подозрения в отношении мощи КНР.
На английском языке (то есть в расчете на «внешнее потребление») китайские аналитики высказывают порой весьма любопытные мысли. Некоторые полагают, что до той поры, пока Соединенные Штаты прямо не угрожают интересам Пекина, Китай может мириться с их ролью «державы-гегемона». Китайской Народной Республике нет необходимости, утверждают китайские специалисты, противодействовать США «из принципа». Следует только сотрудничать с другими странами ради ограничения «гегемонистского поведения» Соединенных Штатов, когда те действуют против международных норм74. Интересна и другая мысль. В мае 2006 г. профессор Академии военных наук, генерал-майор НОАК Чжан Шипин на проводившейся в Китае международной конференции заявил: «Уже в течение достаточно длительного времени Соединенные Штаты одержимы гегемонистскими устремлениями. Будет совсем неплохо, если они взвалят на свои плечи добавочный груз и сделают больше для всего мира»75.
В целом можно «реконструировать» приблизительно следующую шкалу внешнеполитических приоритетов КНР:
1) обеспечение условий для сохранения внутриполитической стабильности;
2) мирное воссоединение с Тайванем, которое не исключает использования силы как крайней меры;
3) содействие росту и развитию соседних государств, включая, по всей видимости, Россию, и нейтрализация их опасений (фулинь, мулинь, аньлинь – богатый сосед, дружественный сосед, спокойный сосед);
4) сотрудничество, а не конфронтация с Соединенными Штатами.
Насколько можно судить, в настоящее время МИД и Министерство обороны КНР пришли к согласию относительно того, что задачи экономического развития в среднесрочной перспективе важнее задачи «воссоединения родины», сотрудничество с США важнее соперничества с ними.
Подобная схема внешнеполитических предпочтений способствует улучшению международной репутации Китая. В американском экспертном сообществе стали появляться точки зрения о том, что Западу надо всерьез задуматься не над «сдерживанием» КНР, а над «приспособлением» к росту его влияния. Известный американский политолог и журналист Фарид Закариа на страницах еженедельника «Newsweek» не постеснялся написать о том, что ради интересов собственного процветания Соединенным Штатам «придется приспособиться к подъему Азии во главе с Китаем»76.


* * *

За минувшие с событий на площади Тяньаньмэнь 18 лет внешняя политика Китая вылилась в «стратегию глобального добрососедства», в рамках которой КНР стала опираться на региональных партнеров для получения глобальных преимуществ. Пекин не ломает действующий международный порядок, а встраивается в него, попутно пытаясь – гибко, неконфронтационно, но энергично – приспосабливать его под себя. В этом смысле китайскую политику можно также назвать «стратегией профилактики внешних угроз». Она направлена на предупреждение вызовов национальным интересам КНР посредством углубления сотрудничества с государствами, потенциально способными представлять угрозу.
Китай видит себя державой статус-кво, полагая, что в роли ревизионистской державы в современном мире выступают США. При этом Пекин положительно оценивает эволюцию мира предположительно в сторону более равномерного распределения политико-силовых и экономических ресурсов в рамках мировой системы. С учетом этого ожидать от Китая резких, деструктивных шагов на международной арене в обозримой перспективе во всем, за исключением ситуации вокруг Тайваня, нелогично. Китайско-тайваньский диалог – самое уязвимое место китайской внешней политики. Без решения проблемы Тайваня Китай не мыслит свое политическое и геополитическое будущее.
С политико-психологической точки зрения Пекин вполне освоился с ролью «ответственной» великой державы, избавившись как от комплексов «жертвы истории», так и от «тяньаньмэньской травмы». КНР спокойно строит отношения с великими державами и малыми региональными партнерами, сравнительно легко уступая последним по второстепенным вопросам. В этом отношении Китай стремится стать «нормальным» государством, действия которого встречают понимание в мире: ведь КНР становится все более чувствительным к мнению международного сообщества. Скорее всего, реагируя на неуместно нарочитые «опасения» других стран, руководство Китай отказалось от использования формулировки «мирный подъем», осторожно заменив его во второй половине 2004 г. в официальном лексиконе термином «мирное развитие»(хэпин фачжань). Для описания международного статуса КНР с 2006 г. была предложена причудливая, но по-своему «арифметически точная» формулировка «ответственная развивающаяся великая держава» (фуцзэжэньди фачжаньчжун даго)77.
Внешнеполитические ресурсы Китая все еще ограничены и сконцентрированы на относительно немногих приоритетных направлениях. Его дипломатия носит в основном региональный характер, приобретая черты глобальности по мере возрастания общемировой роли самого региона Восточной Азии.
Проблема России как ближайшего соседа КНР отчасти заключается в том, что рост комплексной мощи Китая и сопровождающее его объективное увеличение давления (политического, экономического, военного, демографического) на глобальную инфраструктуру не всегда могут контролироваться из Пекина. Возможны не только управляемые, но и самопроизвольные конфликты, которые могут существенно осложнить российско-китайские отношения и ситуацию в дальневосточных частях Российской Федерации.

Примечания

1В конце 1990-х годов его принцип попытался сформулировать А.Д. Богатуров. См.: Богатуров А.Д. Великие державы на Тихом океане. История и теория международных отношений в Восточной Азии после Второй мировой войны. 1945-1995. М.: Сюита, 1997; Он же. Среда против лидеров. «Пространственная структура» самоорганизации международных отношений в Восточной Азии // Богатуров А.Д., Косолапов Н.А., Хрусталев М.А. Очерки теории и политического анализа международных отношений. М., 2002. С. 266-282. В дальнейшем А.Д. Воскресенский укрупнил и развил логику этого подхода, дав ему название «пространственно-структурного». См.: Воскресенский А.Д. «Большая Восточная Азия»: мировая политика и энергетическая безопасность. М.: ЛЕНАНД, 2006.
2Не завершившийся и сегодня, «китайский бум» в американской литературе начался приблизительно в 1993 г. со статьи: Aaron L. Friedberg. Ripe for Rivalry: Prospects for Peace in a Multipolar Asia, International Security, Vol. 18, No. 3 (Winter 1993/94). Р. 5–33. В ней были впервые четко сформулированы предположения о возможности превращения КНР в главного геополитического соперника США в Азии или даже в мире. Эта тема была живо подхвачена и развернута другими: См. также: Sheldon W. Simon. East Asian Security: The Playing Field Has Changed. Asian Survey, Vol. 34. No. 12.1994. Р. 1047-1063; Robert S. Ross. The Geography of the Peace: East Asia in the Twenty-First Century. International Security, Vol. 23, No.4 (Spring 1999), P. 81-118; The Changing Asian Political-Military Environment / Zalmay Khalilzad (ed), The United States and Asia: Toward a New US Strategy and Force Posture, RAND, 2001; Lowell Dittmer. East Asia in the «New Era» // World Politics. World Politics, No. 5 (October 2002); Robert Ayson. Regional Stability in the Asia-Pacific: Toward a Conceptual Understanding. Asian Security, Vol.1, No. 2.
Из публикаций 2000-х годов на эту тему интереснее других следующие: David Kang. Getting Asia Wrong: the Need for New Analytical Frameworks // International Security, Vol.27, No 4 (Summer 2003). P. 57-85; David Kang. Hierarchy, Balancing, and Empirical Puzzles in Asian International Relations. International Security, Vol.28. No. 3 (Winter 2003/04), P. 165-180; Amitav Acharya. Will Asia’s Past Be Its Future? International Security, Vol.28, No 3 (Winter 2003/04), P.149-164.
Тему международной роли КНР анализируют и китайские авторы, которые, в отличие от американских коллег, предпочитают оценивать перспективы соперничества Китая с другими странами, прежде всего США, с предельной осторожностью. См., например: Добяньчжуи юй дунъя хэцзо (Многосторонность и сотрудничество в Восточной Азии) / Цзинь Цаньжун, Ли Цинцзянь, Хун Дахуэй (ред.), Пекин: Дандай шицзе чубаньшэ, 2006. Безусловно, список работ отечественных и особенно зарубежных авторов можно легко продолжить.
3В 2006г. население Китая составило, по западным оценкам, 1314 млн. чел. //CIA World Factbook 2006 (http://www.cia.gov).
4Что составляет впечатляющий контраст со средними темпами ежегодного прироста ВВП государств «индустриального Севера» в 3-3.5% – в среднем 3% для США и 4% для Японии.
5CIA World Factbook 2006, http://www.cia.gov
6Фред Бергстен, Бейтс Гилл, Николас Ларди, Дерек Митчелл. Китай: что следует знать о новой сверхдержаве. М.: Институт комплексных стратегических исследований, 2007. С. 122-123.
7Сообщение агентства «Синьхуа» от 4 марта 2006 г.
8В 2005 г. этот показатель для КНР составил 1700 долларов (в США – в 25 раз больше). Характерна в этом смысле аргументация американских авторов: Gerald Segal. «Does China Matter?»., Foreign Affairs, Vol.78, No.5, September/October 1999.
9CIA World Factbook 2005 ( http://www.cia.gov).
10Задача преодоления этого разрыва была провозглашена бывшим председателем КНР Цзян Цзэминем в своем итоговом докладе на XVI всекитайском съезде КПК. См.: Документы XVI всекитайского съезда коммунистической партии Китая (официальный русский перевод). Пекин, Вайвэнь чубаньшэ, 2002. С. 23.
11Ху Аньган. Чжунго: синь фачжаньгуань (Китай: новый взгляд на стратегию развития), Ханьчжоу, Чжэцзян жэньминь чубаньшэ, 2004. С. 201.
12Цай хэпин, фачжань, хэцзо ди цичжи ся: Чжунго чжаньлюэ цзиюйци ди дуйвай чжаньлюэ цзуншу (Под знаменем мира, развития и сотрудничества: обзор внешнеполитической стратегии Китая в эпоху стратегических возможностей) / Чжэнь Бицзян (ред.). Пекин: Чжунгун чжунян дан сяо чубаньшэ, 2005. С. 3
13Подробнее об этой, а также о других проблемах экономического развития КНР см.: Портяков В.Я. От Цзян Цзэминя к Ху Цзиньтао: Китайская Народная Республика в начале XXI века. М.: Институт Дальнего Востока РАН, 2006. С. 83-139.
14Wu Xinbo. Four Contradictions Constraining China’s Foreign Policy Behavior / Suisheng Zhao (ed.), Chinese Foreign Policy. Pragmatism and Strategic Behavior. New York: East Gate Book, 2004. P. 58-65.
15Jacek Kugler and A.F.K. Organski. The Power Transition: a Retrospective and Prospective Evaluation // Manus I. Midlarsky, ed. Handbook of War Studies. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1989. P. 174; David Shambaugh. Containment or Engagement of China? Calculating Beijing’s Responses. International Security, Vol. 21, No. 2 (Autumn, 1996). P. 187.
Мнение американского исследователя подтверждается официальными документами внешней политики КНР. В них существующий мировой порядок в самом деле именуется «несправедливым и неразумным». См.: Документы XVI всекитайского съезда Коммунистической партии Китая… C. 63. Сходного мнения придерживается А.Д. Воскресенский: «Вступление КНР в ряды экономических супердержав действительно может поставить под вопрос существующий мировой экономический порядок, хотя бы потому, что Китай всегда был стороной, страдавшей от структурно-экономического лидерства Запада и никогда не скрывавшей своего недовольства прошлым и настоящим положением дел» Cм.: Воскресенский А.Д. Китай на восходящей // Международные процессы. Том 2. № 2 (5). Май– август 2004. С. 26.
16Grand Strategies in War and Peace / Paul Kennedy (ed). New Haven: Yale University Press, 1991.
17Е Цзычэнь. Чжунго да чжаньлюэ: Чжунго чэнвэй шицзе дагодэ чжуяо вэньти цзи чжаньлюэ сюаньцзэ. (Большая стратегия Китая: главный вопрос и стратегический выбор превращения Китая в великую мировую державу). Пекин: Чжунго шэхуэй кэсюэ чубаньшэ, 2003, с. 2-3; Ван Ичжоу. Мяньсянь ерши и шицзе ди чжунго вайцзяо: сань чжун сюйцю ди сюньцю цзи ци пинхэн. (Дипломатия Китая в перспективе XXI века: поиск решения трех задач и их равновесие). – Чжаньлю юй гуаньли (Стратегия и управление), 1999, № 6.
18По смыслу к «большой стратегии» близко и китайское понятие «комплексной государственной мощи» (цзунхэ голи), под которой понимается «комплекс силы и влияния суверенного государства в экономической, военной, научно-технической и ресурсной сферах». См.: Шицзе чжуяо гоцзя цзунхэ голи пингу (Оценка комплексной государственной мощи мировых держав).- В кн.: Цюаньцю чжаньлюэ дэ гэцзю (Глобальная стратегическая архитектоника. Международное окружение Китая в новом веке), Пекин, Шиши чубаньшэ, 2000. C. 3. См. так же: Yan Xuetong. The Rise of China and Its Power Status. Chinese Journal of International Politics, Vol. 1, 2006. P. 5–33.
19Мэнь Хунхуа. Гоуцзянь Чжунгодэ да чжаньлюэ дэ куанцзя (Формирование контуров большой стратегии Китая). Пекин: Бэйцзин дасюэ чубаньшэ, 2005; Пэн Пэн. Хэпин цзюэци лунь – Чжнго чунсу даго чжилу (Концепция мирного возвышения Китая – путь к восстановлению Китая как великой державы). Гуанчжоу, 2005. В российской литературе обзор мнений китайских аналитиков о будущем «большой стратегии Китая» дан в статье Я.М. Бергера «Большая стратегия Китая в оценках американских и китайских исследователей». – Проблемы Дальнего Востока, 2006, № 1.
20Цзян Цзэминь лунь ю Чжунго тэсэ шэхуэйчжуи <чжуань ти чжайбянь> (Цзянь Цзэминь о социализме с китайской спецификой. Сборник тематических высказываний). Пекин: Чжунъян вэньсянь чубаньшэ, 2002. C. 520.
21Yong Deng. The Chinese Conception of National Interests in International Relations. The China Quarterly, No.154. June,1998. P. 327. Юн Дэн является профессором Военно-морской Академии США. На условиях анонимности он цитирует высокопоставленного чиновника внешнеполитического истеблишмента КНР.
22Qimao Chen. New Approaches in China’s Foreign Policy: the Post-Cold War Era. Asian Survey, Vol. 33, No.3. March, 1993. P. 240-241. Чэнь Цимао является председателем академического совета близкого к МИД КНР Шанхайского института международных исследований, оценки которого практически всегда совпадают с официальной позицией руководства КНР.
23В отношении новых государств Центральной Азии, граничащих с КНР, как и в случае с другими государствами СНГ, Китай попутно решал и еще одну задачу, о которой не так часто говорят исследователи: стремление заполнить «дипломатический вакуум» на постсоветском пространстве и не допустить установления дипломатических отношений новых государств с Тайванем – российский исследователь В.А. Корсун удачно назвал эту политику «борьбой за постсоветское наследство». См.: Корсун В.А. Внешняя политика Китая на пороге XXI века. М. МГИМО, 2002, C. 27-55.
24Следует сразу оговориться, что концепция «многополярности» являлась для Пекина, скорее, нормативной истиной, «должным», а не «сущим» – что традиционно для взгляда КНР на глобальные вопросы (как уже отмечалось выше, в региональных вопросах, непосредственно затрагивавших его национальные интересы, Пекин проявлял гораздо больше прагматизма) – т.е. поскольку движение к многополярности отвечает интересам Китая, Китай считает эту тенденцию объективной. Однако в рамках данной работы некритическое восприятие внешнеполитических максим китайского истеблишмента представляется допустимым и не вызывающим аналитического искажения. О теоретических взглядах сообщества международников на проблемы многополярности, во многом оказавшихся пророческими, см. Karl W. Deutsch and J. David Singer. Multipolar Power Systems and International Stability; Richard N. Rosecrance. Bipolarity, Multipolarity and the Future» / James N. Rosenau (ed.), International Politics and Foreign Policy, 2nd ed., New York: Free Press, 1969. См.: также: Ян Чэнсюй. Китайская дипломатия в условиях изменчивой и нестабильной международной обстановки» // Китай в мировой политике… С. 31-32.
25Цит. по: Suisheng Zhao. «Beijing’s Perceptions of the International System and Foreign Policy Adjustment after the Tiananmen Incident» / Suisheng Zhao (ed.), Chinese Foreign Policy. Pragmatism and Strategic Behavior… P. 142.
26См., например: Evan A. Feigenbaum, China’s Challenge to Pax. Washington Quarterly, Vol. 24. No. 3 (Summer 2001), pp. 31-43; David Shambaugh, Sino-American Strategic Relations: From Partners to Competitors, Survival, Vol. 42. No. 1 (Spring 2000). P. 97-110. Bates Gill. Constraining Visions: China, the United States, and World Order, remarks to the US-China Security Review Commission.Washington, D.C., August 3, 2001. (http://www.uscc.gov/tesgil.htm) ; Тренин Д.В. Китайская проблема России, М.; Московский центр Карнеги, 1998. С. 19-21.
27Alastair Iain Johnston. Is China a Status Quo Power? // International Security. Vol. 27. No. 4. (Spring 2003). P. 30.
28Avery Goldstein. The Diplomatic Face of China’s Grand Strategy: A Rising Power’s Emerging Choice. The China Quarterly, No. 168 (Dec., 2001). P. 835-864.
29Evan S. Medeiros and M.Taylor Fravel. China’s New Diplomacy. Foreign Affairs (November-December 2003). P. 23.
30Michael D. Swaine and Asley J. Tellis. Interpreting China’s Grand Strategy: Past, Present and Future. Santa Monica, CA:RAND, 2000. P. 138.
31Alastair Iain Johnston. Learning versus Adaptation: Explaining Change in Chinese Arms Control Policy in the 1980s and 1990s // The China Journal. No.35 (January 1996). P. 58-59.
32Qimao Chen. New Approaches in China’s Foreign Policy: the Post-Cold War Era. P. 247.
33Однако по мнению некоторых китайских исследователей, эта политика представляла собой «стратагему, а не цель». Cм.: Лу Цзянжэнь. «Наньша чжэндуань цзи дуйцэ» (Споры вокруг островов Наньша и противодействие им), в «Наньша вэньти яньцзю цзыляо» (Исследовательские материалы по вопросу островов Наньша), Пекин, Чжунго шэхуэй кэсюэ чубаньшэ, 1995. C. 311.
34Объем статьи не позволяет подробно рассмотреть проблему Тайваньского кризиса 1995-1996 годов. Следует отметить, что он был более чем подробно изучен западным аналитическим сообществом – см. монографию Crisis in the Taiwan Straight / James R. Lilley and Chuck Downs (eds.), National Defense University Press, 1997, Ramon H. Myers and Jialin Zhang. The Struggle Across the Taiwan Straight, Hoover Institution Press, Stanford, 2006; Andrew Scobell. China’s Use of Military Force: Beyond the Great Wall and the Long March. Cambridge University Press, 2003. P. 171-192; Robert S. Ross, The 1995-96 Taiwan Straight Confrontation: Coercion, Credibility and the Use of Force, International Security, Vol. 25, No. 2 (Autumn, 2000). P. 87-123. Спектр взглядов на эту проблему (разброс которых весьма узок) китайских специалистов-международников можно найти практически в любой научной или публицистической работе по вопросам национальной внешней политики, изданной в Китае.
35Gaye Christoffersen. China and the Asia-Pacific: Need for a Grand Strategy. P. 1079.
36Yong Deng. Hegemon on the Offensive: Chinese Perspectives on US Global Strategy. Political Science Quarterly, Vol. 116, No. 3 (Autumn, 2001). P. 348.
37Avery Goldstein. The Diplomatic Face of China’s Grand Strategy: A Rising Power’s Emerging Choice. P. 836. Суэйн и Теллис называют эту стратегию Китая «расчетливой» (calculative) См.: Michael D. Swaine and Ashley J. Tellis. Interpreting China’s Grand Strategy: Past, Present and Future (Santa Monica, CA, RAND, 2000). P. XI.
38Thomas Christensen. China, the US-Japan Alliance, and the Security Dilemma in East Asia // International Security. No. 23 (Spring 1999). P. 49-80.
39Idem. Great Expectations: Interpreting China’s Arrival // International Security. Vol. 22. No. 3 (Winter, 1997-1998). P. 60.
40Idem. The Diplomatic Face of China’s Grand Strategy: A Rising Power’s Emerging Choice. P. 842.
41Evan S. Medeiros and M.Taylor Fravel. China’s New Diplomacy // Foreign Affairs. November-December 2003. Р. 32.
42Rosemary Foot. Chinese Power and the Idea of a Responsible State // The China Journal. No. 45 (January, 2001). P. 15.
43Кажется некоторой абсолютизацией тезис о консервации в сознании китайского руководства китаецентричных представлений и о миросистеме в целом. См.: Корсун В.А. Китайский мировой порядок: альтернативная интерпретация исторической трансформации внешнеполитической парадигмы // Китай в мировой политике… C. 173-199. Д. Шамбо, например, пишет прямо противоположное: «Китаецентричной Северо-Восточная Азия не становится. Преждевременно говорить о реставрации «традиционной даннической системы» отношений с Китаем или о том, что Китай становится региональным гегемоном». См. David Shambaugh. The Rise of China and Asia’s New Dynamics. – В кн.: D.Shambaugh (ed.), Power Shift: China and Asia’s New Dynamics, University of California Press, 2005, P.65.
44Янь Сюэтун. Чжунгоде цзюци: гоцзи хуаньцзин пингу (Подъем Китая: оценка международной среды), Tianjing, Tianjing renmin chubanshe, Тяньцзин, Тяньцзин жэньминь чубаньшэ, 1998. C. 234-236.
45You Ji and Jia Qingguo. China’s Re-emergence and Its Foreign Policy Strategy, in Joseph Y.S. Cheng (ed.), China Review, Hong Kong, Chinese University Press, 1998. P. 128.
46David Shambaugh. China Engages Asia: Reshaping the Regional Order. International Security, Vol. 29, No. 3 (Winter 2004/05). P. 69.
47Жэньминь жибао, 1997, 28 июля. Подробнее см. статью «отца-основателя» этой концепции Янь Сюэтуна //Янь Сюэтун. Синь аньцюань гайнянь юй аньцюань хэцзо гуань (Новая концепция безопасности и новые взгляды на сотрудничество в сфере безопасности). Сяньдай гоцзи гуаньси (Современные международные отношения), 1997. No 3. C. 28-32.
48Declaration of the Conduct of the Parties in the South China Sea (http://www.asean.org/ 13163.htm).
49Joint Declaration of ASEAN and China on Cooperation in the Field of Nontraditional Security Issues (http://www.asean.org/13185.htm).
50Framework Agreement on Comprehensive Economic Cooperation between the Association of Southeast Asian Nations and the People’s Republic of China (http://www.asean.org/13196.htm).
51Memorandum of Understanding between the Association of Southeast Asian Nations Secretariat and the Ministry of Agriculture of the People’s Republic of China (http://www.asean.org/ 13214).
52Instrument of Accession to the Treaty of Amity and Cooperation in Southeast Asia (http://www.asean.org/15271).
53Joint Declaration of the Heads of State/ Government of the Association of Southeast Asian Nations and the People’s Republic of China on Strategic Partnership for Peace and Prosperity (http://www.asean.org/15265).
54На сегодняшний день членами Шанхайской организации сотрудничества являются Казахстан, Китайская Народная Республика, Кыргызстан, Российская Федерация, Таджикистан и Узбекистан.
55Е Цзычэн. Чжунго шисин даго вайцзяо чжаньлюэ шицзай бисин (Императив проведения Китаем дипломатической стратегии великой державы) // Шицзе цзинцзи юй чженчжи (Мировая экономика и политика). 2000. No. 1. C. 1.
56Чжао Ганчжэн. Даго гуаньси хобань жэ (Отношения с великими державами: «лихорадка партнерств») // Жэньминь жибао, 21 апреля 1998.
57Элосы юй даго чжоубянь гуаньси. (Россия и ее отношения с окружающими великими державами) / Фэн Шаолэй, Сян Ланьсинь (ред.)., Шанхай: Шанхай жэньминь чубаньшэ, с. 118-119.
58Bates Gill. China’s Regional Security Strategy // D.Shambaugh (ed.). Power Shift: China and Asia’s New Dynamics. P.252-253.
59Wang Jishi. Building a Constructive Relationship // Morton Abramowitz, Funabashi Yoichi and Wang Jishi (eds.). China-Japan-US: Managing the Trilateral Relationship. Tokyo: Japan Center for International Exchange, 1998. P. 22.
60О взглядах этого поколения на международную жизнь и роль Китая в мире см.: Andrew Nathan, Bruce Gilley. China’s New Rulers, Secret Files. New York, 2003. P. 231-257.
61Боаосский форум был создан Китаем в 2003 г. и собирает ежегодно на китайском острове Хайнань более 1000 представителей органов власти и предпринимательского сообщества из всех государств АТР. С материалами Форума можно ознакомиться на его официальном сайте: http://www.boaoforum.org.
62Вэнь Цзябао. Цзиньтяньдэ Чжунго ши игэ гайгэ кайфан юй хэпин цзюйцидэ даго (Сегодняшний Китай – великая держава, проводящая политику реформ и открытости и стремящаяся к мирному подъему). – Наньфанван (Обозреватель Юга), 11 декабря, 2003 (http://www.southcn.com/ nflr/llzhuanti/hpjq/zyyl/200405100906.htm). Чжунян линдао лунь Чжунго хэпин цзюйци (Руководители Китая обсуждают мирный подъем Китая ). – Информационное агентство «Синьхуа», 26 марта 2004.; http://news3.xinhuanet.com/ zhengfu/2004-03/26content_1386611.htm; Чжунго хэпин цзюйцилуньдэ юлай (Истоки теории мирного подъема Китая). Zhongguo zhengzhi xue wang, Чжунго чженчжи сюйван (http://www. cp.org.cn/ 2233/ReadNews.asp/NewsID=2614 &BigClassName=&BigClassID=23&SmallClassID=39&SmallClassName=&SpecialID=33).
63Zheng Bijian. China’s «Peaceful Rise» to Great-Power Status // Foreign Affairs. September-October 2005 (http://www.irchina.org/en/news/ view.asp?id=397).
64Zhang Yunling and Tang Shiping. China’s Regional Strategy / D. Shambaugh (ed.). Power Shift: China and Asia’s New Dynamics… P. 53. Оба автора являются высокопоставленными сотрудниками Института азиатско-тихоокеанских исследований Китайской академии социальных наук.
65Liu Jiangyong and Yan Xuetong. Some Tentative Strategic Thoughts on Establishing an East Asian Security Community. Waijiao Shiwu (Дипломатические вопросы). No.17, March 2004 (http://www.irchina.org/en/news/view.asp?id=369);. Лю Цзянюн и Ян Сюэтун являются высокопоставленными сотрудниками Китайского института современных международных отношений, не скрывающего своих связей с Министерством государственной безопасности КНР.
66Ibid.
67Ibid.
68Подробнее см.: Willy Lam. Beijing’s Strategy to Counter US Influence in Asia. China Brief, Volume V. Issue 25. December 6. 2005. P. 1.
69Rollie Lai, Rajesh Rajagopalan. US-India Strategic Dialogue. RAND: Center for Asia Pacific Policy, 2004.
70David Shambaugh. Return to the Middle Kingdom? // D. Shambaugh (ed).). Power Shift: China and Asia’s New Dynamics. P.35-36.
71China Non-commital on Backing India at UNSC // Press Trust of India. April 12, 2005 (http://www. hindustantimes.com/news/181_1316929,0008.htm).
72Цай хэпин, фачжань, хэцзо ди цичжи ся: Чжунго чжаньлюэ цзиюйци ди дуйвай чжаньлюэ цзуншу (Под знаменем мира, развития и сотрудничества: обзор внешнеполитической стратегии Китая в эпоху стратегических возможностей / Чжэнь Бицзян (ред.)… C. 195.
73Примером китайской реакции была пресс-конференция посла КНР в России Лю Гучана, в ходе которой он назвал ШОС региональной организацией нового типа, не имеющей военного измерения. Эта пресс-конференция могла быть реакцией КНР на слухи о возможности активизации военного взаимодействия в рамках ШОС. См.: А. Блинов. Лю Гучан отвечает Юрию Балуевскому // Независимая газета, 13.08.2007.
74Zhang Yunling and Tang Shiping. China’s Regional Strategy. in D.Shambaugh (ed.), Power Shift: China and Asia’s New Dynamics. P. 53.
75Цит. по: Chong-Pin Lin. Beijing’s New Grand Strategy: an Offensive with Extra-Military Instruments // China Brief, Volume VI, Issue 24, December 6, 2006. P. 4.
76Fareed Zakaria. What Bush and Kerry Missed. Newsweek, October 25. 2004. P.13.
77Ван Хайюнь. Синь синшися Чжунго вайцзяо чжаньлюэ чжундэ гоцзя динвэй (Определение национального статуса во внешнеполитической стратегии Китая в новых условиях). // Шицзе даши юй Чжунго хэпин фачжань (Общая мировая ситуация и мирное развитие Китая). Пекин, Шицзе чжиши чубаньшэ, 2006. C. 78 – 87.