Спиридонова Л. А. М. Горький: новый взгляд

М.: ИМЛИ РАН, 2004

Горький за последние годы не изменился; это наш взгляд на писателя менялся, чаше всего бездумно следуя политической конъюнктуре. Поэтому взгляд уже из XXI века действительно новый и особенно ценный тем, что исследование основано на строго документальном материале. На презентации книги в музее А. М. Горького в Москве все выступавшие неизменно подчеркивали последнее обстоятельство: художественные строки Горького, факты его биографии прокомментированы достоверными архивными документами, так что представлявшееся художественным вымыслом вдруг оказывается отражением житейской истории, а биография писателя оборачивается подлинным романом с трагически жестокой развязкой. Это особенно касается тех глав книги, в которых речь идет о последних годах жизни Максима Горького.

Что ждало "буревестника революции" на родине - триумф или трагедии Р. То же, что ждет любого пленника: гибель, ставшая одной из жгучих тайн сталинской эпохи. Ответы на вопрос, был ли убит Горький, кто был заинтересован в его смерти и как, вернувшись в Советскую Россию, писатель, в сущности, принес себя в жертву ради постепенного смягчения режима диктатуры, читатель и найдет в книге. Огромный массив документальных свидетельств позволяет сделать вывод, что смерть писателя была имитацией естественной, умело подготовленной.

Какой современный триллер может похвастаться столь лихо закрученным сюжетом: Но здоровый Горький никак не устраивал организаторов его гибели всерьез. Вот тут-то и понадобилась помощь китайца Онг-Гвае-Свяна: одна ампула, присланная из Парижа, была пущена вход и привела к летальному исходу. Тогда понятно, почему понадобилось после смерти Горького доказывать, что она была проверена на морской свинке и оказалась безвредной. А начальник Лечсанупра Кремля И. И. Ходоровский не смог ни подтвердить, ни опровергнуть этого: арестованный раньше Ягоды, он не дожил до судебного процесса, т. к. скончался в тюрьме. И это лишь вырванные из контекста детали; можно себе представить (и книга в этом помогает), что на самом деле творилось вокруг Горького в нелепом доме - самом красивом особняке Москвы эпохи модерн!

Горький прежде всего - писатель, и он принадлежит не коммунистической партии, а всей мыслящей и культурной России. Л. Спиридонова не Горького реабилитирует. Она пишет о той самой культурной России, которая от Горького

стр. 53

никогда не отрекалась, интуитивно понимая, что не только он сам был великим творцом мифов, но его самого сначала превратили в миф, а затем этот миф принялись развенчивать. Один из самых блестящих образцов мифотворчества на государственном уровне - это забронзовевшее в десятилетиях прочтение романа "Мать" (теперь горьковеды называют ее повестью, и это тоже - новый взгляд). Стоит непредвзято перечитать это произведение, чтобы увидеть в нем евангелие новой веры, с необыкновенно тонкими многообразными евангельскими перекличками и чтобы, подчиняясь завораживающему ритму повествования, ощутить истинный его смысл: воскрешения в человеке - человека. Повесть Горького не была плодом его безоговорочного подчинения большевистской партии, а отразила наиболее актуальные религиозно-философские искания своего времени, ибо в ней социализм был впервые показан как проявление духовной эволюции русского народа. Злободневный классик.

Т. В. Марченко

Шруба М. Литературные объединения Москвы и Петербурга 1890 - 1917 годов

М.: Новое литературное обозрение, 2004

Более 350 различных объединений рубежа XIX-XX веков удалось насчитать и описать немецкому слависту Манфреду Шрубе. Даже специалиста-литературоведа, занимающегося исследованием этого периода, поразит обилие информации, заключенной в справочнике. Но эта книга не очередное рабочее подспорье для узких специалистов, а настоящий подарок всем, кто хочет окунуться в живую атмосферу русского столичного декаданса.

В те времена, кажется, литературный бес-искуситель входил в любую дверь и являлся к светским красавицам, банкирам, коммивояжерам, студентам, каждому внушая если не страсть к словесному творчеству, то, по крайней мере, неодолимое влечение к разговорам о литературе. Автор словаря представляет литературные объединения в самом широком смысле этого слова: от профессиональных писательских союзов до домашних журфиксов. Символисты, акмеисты, футуристы, фантастические общества вроде ремизовского "Обезвелволпала" или Хлебникове - кого Общества председателей земного шара... Порой они могли состоять всего лишь из одного-единственного лица, вроде псевдогруппировки "сциентистов", придуманной Б. А. Гуревичем.

В известные объединения и группировки входили те, кто творил эпоху; о них самих и о литературном движении, или, скорее, вихре вокруг них написано уже немало. В этом словаре читатель найдет, среди прочего, информацию и о малоизвестных литературных кружках, рассказ о которых превращает привычную картину общественно-культурной жизни Серебряного века в мозаично переливающуюся карту звездного неба: имена возникают из безвестности, вспыхивают, гаснут, сложными траекториями, подобно кометам, путешествуют из дома в дом, из салона на чтения, не пропуская всевозможные среды, пятницы, воскресенья... Да буквально вечера отдыха не было у любителя литературы, ценителя слова и женской красоты, а тут еще ночи, да утренники!..

В доме инженера Я. А. Бронштейна литературная пря интересовала не всех, ибо всех интересовал ужин. Собственно, там, в соседней столовой, и разливались речи, шумели споры, сочинялись экспромты и летали остроты. Впрочем, совсем не обязательно было объедать гостеприимных доверчивых инженеров. В последнюю субботу месяца в петербургских ресторанах "Малый Ярославец" и "Донон" по инициативе А. П. Чехова проходили ежемесячные обеды беллетристов.

стр. 54

В салонах московских меценаток утонченный эстетизм сочетался с купеческой роскошью в духе Козимо Медичи (у Е. П. Носовой); в особняке ВА Морозовой на Воздвиженке бывали все выдающиеся литераторы и общественные деятели; а на Смоленском бульваре, в доме М. К. Морозовой, совершенно беспомощной в умении разобраться в течениях мысли, искусства, науки, общественности, гости были люди солидные, все больше профессора, в иной обстановке непримиримые и неприручимые... В Петербурге было больше серьезной деловитости, склонности к филологической мысли и религиозно-философскому познанию. Впрочем, в обеих столицах было много озорства, много свободы. Сколько творческих проектов породила эта эпоха!

В словаре много иллюстративного материала. В систематическом указателе автор предпринимает попытку классифицировать объединения по литературным направлениям, по сфере деятельности, по политическим направлениям, по социальному признаку, по организационной форме. Следует особо отметить Приложение, составляющее около трети от общего объема книги, которое содержит воспоминания, а также декларации, манифесты и прочие "скрижали" участников всевозможных литобъединений той предгрозовой эпохи.

Т. В. Марченко

Листов В. С. "Голос музы темной..."

М.: Жираф, 2005

Это третья книга о Пушкине Виктора Семеновича Листова - профессионального пушкиниста, не считающего себя таковым. Историк по образованию, историк кино и сценарист, Листов четверть века назад занялся изучением творчества Пушкина. И сегодня, когда у него спрашивают, что для него Пушкин - профессия, хобби или престижное дополнение к основным занятиям, он неизменно отвечает: Ни то, ни другое, ни третье. Пушкин для меня есть способ выжить...

Автор с иронией говорит об одном из основных грехов коллег-гуманитариев: литературоведы, киноведы и прочие "веды" часто любят не столько самое искусство, сколько свои знания о нем. У них как бы напрочь исчезает способность радоваться от встреч с прекрасным вне зависимости от тяжелого профессионального инвентаря, от терминологических ухищрений и академических корректностей. Вот уж чего лишена эта книга!

Книга Листова - это одна из попыток реконструкции самоощущения Пушкина, попытка разгадать скрытые смыслы его строк, восстановить цепь культурных и исторических ассоциаций, которые выявляются в образной ткани произведения. Автор помогает нам услышать шаг истории, не замкнутой никакими хронологическими рамками - от библейских времен до наших дней, звучащий в "Капитанской дочке", например, или в "Борисе Годунове".

Самостоятельное удовольствие для читателя - следить за ходом рассуждений автора, за развитием его мысли, строгой, ясной и изящной. Книга наверняка заинтересует не только пушкинистов, но и всех, кто любит читать о русской литературе и истории. Думается, что она будет полезна и преподавателям русской литературы. С ее помощью можно глубже понять смысл строк, знакомых русскому читателю с детства, и научить читать вдумчиво и внимательно. В книге использованы прекрасные иллюстрации, собранные съемочной группой документального фильма по сценарию В. Листова "Безумец бедный", вышедшего на телеканале "Культура" к 200-летию со дня рождения А. С. Пушкина.

Г. П. Манчха

стр. 55

Палиевский П. В. Из выводов XX века

СПб.: Владимир Даль: Русский Остров, 2004

По первому взгляду - это собрание статей. Пробегая содержание, не так просто уловить единство в разнообразии имен и тем: Фолкнер, Камю, Грэм Грин, Митчелл, Шолохов, Булгаков, структурализм, документ и эксперимент в произведении, Флоренский, Розанов, Лосев... Может показаться, что разделы, на которые поделена книга, и должны обозначить единые "рубрики": это - о западной литературе, это - о русской, это - о теории литературы, это - о философии, хотя Гамсун почему-то затесался в "философский" раздел, статья "Хаксли и Замятин" - в "иностранный", а "Шолохов и Фолкнер" - в "русский"... Но если начать с последней части, - не со статьи даже, а с интервью "Понятие дороги", потом перейти к философскому разделу и далее, раздел за разделом, - к началу книги, то обнаружится не просто цельность, но целостность, "единство в многообразии". Сначала - образ исторического пути России, потом - основы мировоззрения при касании к основополагающим фигурам русской "мудрой мысли" XX века, далее - о нашествии "механического" мышления на самую душу художества и, наконец, доведение умозрительных истин до живого мировосприятия в статьях о русских и зарубежных писателях.

То, что пытается пробудить в современном читателе Петр Палиевский, отсылает нас к давней традиции русской мысли, к Достоевскому и Аполлону Григорьеву, Данилевскому и Леонтьеву, Розанову и Флоренскому. Шестидесятые годы XIX века были заражены культом "научности". О многом рассуждали, не замечая, что зачастую живую жизнь готовы были подменить мертвой схемой. В двадцатом веке стремление все формализовать, "исчислить" достигло самых крайних выражений. Технический прогресс разучил нас видеть мир в его многообразии и глубине. Но жизнь невозможно свести к формулам, не убив самой жизни, и настоящая наука не сводится к одним лишь "математическим" истинам. Это ощущение лежит в основе книги Палиевского. О нем можно сказать то же, что сам Палиевский говорит о Розанове: "Так называемый строгий аппарат - категории и т. п. - потерял у него командное значение. Перед мыслью возникла задача усвоить себе качества живого".

Статьи о Шолохове, Булгакове, Фолкнере и других писателях - это и есть то живое, "неформализованное" прочтение классики XX века, которое расширяет наше видение и этих авторов, и вообще литературы, да и жизни как таковой, явленной нам через великие произведения искусства.

Многие статьи, вошедшие в эту книгу, давно стали избранной филологией или философией. Но в этой книге важны не только сами статьи, но и их последовательность. Не случайно венчает этот небольшой томик "Понятие дороги". Автор заставляет нас - в каждом разделе - двигаться от ранних своих статей к поздним, от начала 1960-х к 1990-м. В сути своей эта книга и показала один из путей осмысления мира. Дорога прошла и по западной литературе, и по русской, и по самим основам литературы и всякого художества, и по той "метафизике", которая противостоит умственной мертвечине, которая остается живой в каждом своем изгибе, повороте, выводе. Некогда Блок сказал о душе писателя: она растет, мужает, изменяется, и с ростом души все отчетливее становится и пройденный поэтом путь. Книга "Из выводов XX века" заставляет то же самое сказать и о живом мыслителе.

С. Р. Федякин