Беседа с Андреем Геласимовым

Андрей Геласимов полюбился читателям практически с первых своих шагов в литературе. В начале 90-х годов в журнале "Смена" был опубликован его перевод романа "Сфинкс" американского писателя Р. Кука. Заглавная повесть дебютной книги Геласимова "Фокс Малдер похож на свинью" (2001) вошла в шорт-лист премии Ивана Белкина. За повесть "Жажда" (2002) писатель был удостоен премии имени Аполлона Григорьева и вновь попал в пятерку соискателей премии Белкина. "Год обмана" долгое время держался в рейтинге лучших продаж. За роман "Рахиль" автор получил Студенческого Букера - премию, учрежденную Центром новейшей русской литературы РГГУ. Произведения Геласимова переведены на многие языки мира. В свою очередь и сам сорокалетний писатель - прекрасный переводчик. Не так давно в его переводе вышла пародийная книга американца Кристофера Бакли "Флоренс Аравийская".

Андрей - давний друг Фонда "Пушкинская библиотека". Во время наших совместных поездок его тепло принимали в библиотеках Омска, Ижевска, Томска и других городов.

- Насколько нам известно, Андрей, вы ведь получили театральное образование. С другой стороны, ваш первый опыт в литературе - перевод американского романа. Вы кандидат филологических наук. Как это все увязано в вашей биографии? В какой момент все прочие ипостаси уступили место единственной и вы стали писателем?

- После окончания учебы в ГИТИСе на режиссерском курсе Анатолия Васильева я оставил театр и пошел работать в университет. Там я преподавал стилистику английского языка и зарубежную литературу. В 1997 году защитил кандидатскую диссертацию, в которой много внимания уделялось вопросам композиции текста. Именно этот опыт спровоцировал меня на создание моего собственного художественного произведения. Первым законченным текстом оказалась повесть "Фокс Малдер похож на свинью". Написав ее во время летних каникул, я окончательно понял, что хочу заниматься литературой профессионально, и уволился из университета. Думаю, что именно благодаря каникулам в университетском расписании я стал писателем. Государство оплачивало мне эти чудесные летние месяцы, и я мог свободно проводить их за письменным столом. Хотя деньги, разумеется, были мизерные.

стр. 3

- Правда ли, что вы уже много лет не читаете русских книг? Это как-то связано с тем, что вы долгое время жили в Англии?

- Нет, это не совсем правда. Я не читаю по-русски современную литературу, но Чехов, Толстой и многие другие авторы XIX века у меня под рукой постоянно. Читаю и перечитываю их с огромным наслаждением. А в современной литературе, действительно, предпочитаю англоязычных авторов. Они значительно сильнее, умнее, строже и профессиональнее того, что мы имеем в нашем литературном пространстве.

В Англии я занимался тем, что писал диссертацию об Оскаре Уайльде, изучал возможности Интернета для дистанционного преподавания иностранных языков, а также сочинял детскую книжку для своего сына. Ну, и скучал тоже. Скука - это вообще такое английское состояние. Во всяком случае, сами англичане предаются ему с большим удовольствием. Чай, фарфоровые свиньи на каминной решетке, занавески на окнах и салфетка на телевизоре. Да, и еще мохнатые полы, разумеется. Английские полы - это сила. Они везде.

- Вот Лев Толстой, скажем, писал, потому что не мог молчать. А вами что движет? Как рождается замысел вашего произведения?

- Нет, я не испытываю никакого морального или идеологического "чувства долга" перед обществом. Мною движет простая необходимость работать. Я как-то вполне по-чеховски понимаю то, что человек должен беспрестанно трудиться. И не только для денег, славы, карьеры и прочих приятных и важных вещей, но и ради собственно упражнения. Как свет вытесняет и заменяет тьму, так работа занимает то место, которое в противном случае было бы занято бездельем. А хуже безделья придумать уже ничего нельзя. Разве что - английская скука.

- Вашу прозу отличает какой-то особый ритм. Вы пишете потрясающе легко. Этому можно научиться? Это достигается техникой или врожденное?

- Думаю, что прежде всего надо иметь чуткое ухо. Вы совершенно правы - ритм имеет для меня большое значение. Я не перехожу к следующей фразе, пока не добиваюсь идеального на мой слух звучания. Абсолютно уверен в том, что в прозе ритм имеет не меньшее значение, чем в поэзии. Неряшливый с ритмической точки зрения текст вызывает во мне физическую брезгливость. Во многом именно по этой причине я не могу читать современных текстов на русском языке. Как, впрочем, и критику, которая пишет либо о сюжетных особенностях книги, либо восхищается беспредметным языковым экспериментом, тогда как структурные параметры текста никого, кроме меня, больше не волнуют.

- По мнению многих читателей - поклонников вашего великолепного "Года обмана", эта книга стремительностью и неожиданностью развития сюжета напоминает голливудский фильм. Какие у вас отношения с кинематографом? Не собираются ли экранизировать ваши произведения?

- Продюсеры тоже обращают внимание на определенную кинематографичность моих книг, поэтому я время от времени получаю различные сценарные предложения. Год назад Алексей Гуськов начал репетировать со своими студентами во МХАТе мою "Жажду" и попросил меня переделать эту повесть в пьесу. Я попробовал, но у меня ничего не вышло, и Леше я отказал. "Жажда" такая, какая она есть. И звучит только таким голосом. Недавно Костя Хабенский записал ее на "Радио России" как свой моноспектакль. Ужасно люблю этого артиста, но "Жажду" в его исполнении не слушаю. У нее должен быть только один голос. Мой. С Гуськовым сейчас работаем над экранизацией повестей Льва Николаевича Толстого. Я уже написал сценарий восьмисерийного телевизионного фильма, и теперь мы размышляем о возможности перевода этой истории в полный метр. Еще пишу сценарий по заказу Первого канала. Быть может, на его основе потом напишу роман. Сюжет и герои того заслуживают.

- Вы ведь не участвовали в боевых действиях в горячих точках, а герои вашей

стр. 4

"Жажды" - романа на эту тему - настолько живые, что в определенные моменты повествования невозможно сдержать слез. Как вам удается добиться такой художественной достоверности?

- Те, кто имеют боевой опыт, несомненно, знают о войне гораздо больше, чем я. Однако художественное произведение - это совокупность не только жизненного опыта, но и того, что располагается над нашими знаниями о жизни. Там сокрыта тайна о человеке, и, чтобы приблизиться к ней, одного военного опыта мало.

- После современных повестей вы обратились к прошлому, написав роман "Рахиль". Какая историческая эпоха вам интереснее?

- Сейчас это Вторая мировая война. Я очень твердо ощущаю, что для нашего народа это был период наивысшего эмоционального напряжения, в котором мы, собственно, и смогли идентифицироваться как единый и великий народ. И еще - мы победили. Горжусь этим каждый день.

- Недавно вышел ваш перевод пародии Бакли "Флоренс Аравийская". Расскажите об этой стороне вашей деятельности, пожалуйста.

- Я с большим удовольствием работал над этим романом, потому что вообще ценю юмор и подобное отношение к жизни. Бакли удивительно хорош для перевода. Он ясен, остроумен, циничен и вместе с тем не лишен романтики. Сейчас подумываю над новым предложением "Иностранки". На этот раз они предлагают перевести последний роман Доктороу. С одной стороны, я понимаю, насколько интересна будет работа, а с другой - времени катастрофически нет. Надо заканчивать и свой собственный роман.

- Каким вы представляете своего читателя? Или ваши тексты каждый раз адресованы разной возрастной и социальной аудитории?

- Разной. Я сам постоянно меняюсь, и меня интересуют совершенно различные аспекты жизни. Я - любопытный.

- Традиционные для нашей рубрики вопросы. Что вы читали в детстве? Самые яркие впечатления от прочитанного? Роль библиотеки в вашей жизни? И какие книги сегодня лежат на вашем столе (те, что для души, а не по работе)?

- Библиотека для меня всегда была самым уютным местом. Временами - уютнее, чем родительская квартира. Я хорошо помню долгие зимние вечера, которые провел в читальном зале Иркутской областной юношеской библиотеки, просто сидя на стульчике у стены, потому что все места за столами были заняты, а книжка, которую я так жаждал, была на руках у другого читателя. Иногда сидеть приходилось подолгу, и, странная штука, нас ведь там много сидело на этих стульчиках вдоль стены. Самым востребованным был, конечно, Жюль Берн. Я ужасно любил вдыхать запах этих пухлых растрепанных томов. Это, наверное, один из самых трогательных ароматов в моей жизни. Большую роль сыграла книга "Как закалялась сталь". Очень хотелось построить узкоколейку. Волкова любил. Еще про Витю Малеева и "Васёк Трубачев". Что-то было в тех книгах. Потом, конечно, "Два капитана", Дюма и Стивенсон. Теперь практически той же дорогой проходят и мои сыновья. "Два капитана" были приняты с особым восторгом.

Сейчас на столе ничего не лежит, потому что книги складываю на пол. В ближайшей ко мне стопке - "Казаки" Толстого, "Степь" Чехова и стихи Бродского. Вчера мой продюсер подарил мне японские гравюры школы Укиё-э. Я с удовольствием положил их рядом. Лежат и напоминают об Оскаре Уайльде.

Вопросы задавали Т. Павлова и Е. Трубилова