2 - 4 декабря 2008 г. Отдел истории культуры Института славяноведения РАН провел конференцию "Концепт еды в славянских культурах", организованную в рамках проекта "Повседневные практики и их отражение в аксиологической системе славянских текстов", поддержанного Грантом РФФИ N 08 - 06 - 00246а (2008 - 2010 гг.) (руководитель - Н. В. Злыднева).

В центре внимания участников конференции находились содержание и особенности восприятия пищевого кода в славянской культуре. За три дня было заслушано 32 доклада, в конференции приняли участие сотрудники нескольких отделов Института славяноведения, а также коллеги из других институтов и научных центров (РГГУ, Института философии РАН, университетов Тамбова, Челябинска, Самары, Нижневартовска). В работе конференции приняли участие иностранные коллеги из университетов Шумена (Болгария), Загреба (Хорватия), Сегеда (Венгрия).

Во вступительном слове Н. В. Злыднева (ИнСлав) отметила, что задачей конференции является идентифицирование славянской общности, ее специфики и включенности в мировой культурный процесс через анализ одного из главных идентификаторов - еды, которая связывает культуру и природу, входит в состав основных семиотических противопоставлений как в архаической, так и в современной культуре, и сама по себе является "текстом".

Доклады конференции были сгруппированы в пять тематических блоков: "Концепт еды в лингвистическом и этнолингвистическом аспекте", "Еда и славянские древности", "Еда в народной культуре", "Еда как идентификатор", "Еда и застолье в XX веке". Такое построение конференции позволило ее участникам на обширном материале показать разные формы и особенности восприятия концепта еды в славянских культурах. В рамках тематики "Концепт еды в лингвистическом и этнолингвистическом аспекте" были заслушаны доклады Е. Е. Левкиевской (ИнСлав) "Пища повседневная и пища ритуальная: механизмы переключения аксиологических кодов", А. В. Семеновой (ИнСлав) "Обрядовая и повседневная пища в кашубской традиции", Д. Н. Лоскутовой (Тамбов) "Пищевой код в народной медицине южнорусского региона (этнолингвистический аспект)", А. В. Гуры

(ИнСлав) "Каша в славянском свадебном обряде", И. А. Седаковой (ИнСлав) "Грудное молоко как мифологема: этнолингвистические аспекты", И. А. Морозова (ИЭА РАН) ""КОГДА ЕСТЬ НЕЧЕГО...": Пища в экстремальных и кризисных ситуациях".

Е. Е. Левкиевская на материале славянской традиционной культуры рассмотрела повседневную пищу как ценностную систему в ее соотношении с не-повседневной (праздничной, ритуально маркированной) пищей. Докладчик проанализировала понятие пищи, пригодной для человека, как культурной категории и ее противопоставление "не-пище" (некодифицированной, неокультуренной, не включенной в сферу человеческого, хотя и биологически пригодной еде). Показаны механизмы превращения пищи как биологического объекта в пищу как объект человеческой культуры, а также наделения одного и того же вида еды статусом повседневного блюда в одних случаях, а в других - статусом ритуально маркированной пищи.

А. В. Семенова обратилась к исследованию роли кулинарного кода в кашубской культуре: им пронизан не только весь годовой цикл, представленный в народном сознании как чередование будней и праздников с их своеобразной пищей, но и весь язык. Кулинарный код находит отражение во фразеологии: становясь семантическим центром фразеологических единиц и фольклорных микрожанров, наименования пищи сообщают последним определенные смысловые оттенки, связывая их семантику с одной из центральных сфер жизнедеятельности, расширяя сферу семантики наименований пищи до широчайшего спектра социальных, религиозных и бытовых смыслов.

Говоря о пищевом коде в народной медицине, Д. Н. Лоскутова осветила этнокультурные характеристики денотативного класса "пища", используемые в народной медицине, основываясь на аутентичном материале, собранном в южнорусской диалектной зоне, и на данных словарей. Продукты питания, вовлеченные в область народной медицины, составляют повседневный рацион (хлеб, молоко, молочные продукты, сало, каша, яйца, соль, гуща), но в то же время обладают культурной маркированностью.

В докладе А. В. Гуры каша исследуется в качестве важнейшего обрядового блюда на свадьбе. В Воскресенской летописи каша употребляется в значении 'свадьба, свадебный пир'. В ритуальных действиях на свадьбе каша выступает "разлучницей": как прощальное блюдо на девичнике символизирует расставание невесты с родительским домом, на свадебном пиру служит разгонным блюдом или сигнализирует об окончании свадьбы в целом. Подача каши на свадьбе приурочена к обряду брачной ночи молодых, вследствие чего она получает эротические коннотации, а цельная, не рассыпающаяся каша символизирует целомудрие невесты. Брачный мотив угощения кашей присутствует в девичьих гаданиях о замужестве.

Обрядность, связанная с первым и последним кормлением младенца, магические свойства грудного молока, топонимические легенды об источниках, фольклорный образ кормилицы - вот неполный перечень разнородных, но объединенных "молочной субстанцией" тем, которые анализируются в докладе И. А. Седаковой. Лексика "прихода" и "исчезновения" грудного молока, заговоры и народно-медицинские приемы по его "возвращению" позволяют уподобить молоко абстрактным понятиям - сну, крику, испугу, счастью/везенью и другим, которые, согласно поверьям, подчиняются законам "перемещения" в пространстве.

Пищевые предпочтения, формируемые у индивида социумом с детства и в ряде случаев являющиеся ярким половозрастным и этническим маркером, в экстремальных и кризисных ситуациях, как показано в докладе И. А. Морозова, могут существенно видоизменяться. Во время голода, эпидемий, военных действий в состав допустимых для употребления могут входить продукты, которые в обычных условиях исключаются из круга повседневных пищевых предпочтений. Заслуживает внимания тот факт, что в их числе могут оказаться "архаические" виды пищи, употребляющиеся в обычное время только в строго ограниченных случаях.

Второй тематический блок конференции был посвящен славянским древностям в связи с концептом еды. Доклад М. С. Киселевой (Институт философии) ""Обед" и "вече-

ря" - пища духовная" был посвящен связи двух циклов проповедей Симеона Полоцкого с развернутой барочной метафорой "вкушения пищи духовной". Концепт вкушения - традиционный для христианской символики. Связь мудрости - sapientia и вкуса - sapio, sapor есть способ перевода концепта вкушения в область духовных поисков и норм. Автор доклада приходит к выводу, что визуальные подробности в построении барочной метафоры трапезы Вечери душевной позволяют проповеднику сделать вопрос об обретении Рая доступным воображению человека.

Л. К. Гаврюшина (ИнСлав) проанализировала "Житие святого Саввы" в аспекте изучения соотношения пищи духовной и телесной. Для христианского сознания отношение к пище, "пищевое поведение", всегда являлось значимым, будучи способно выявлять преимущественную склонность человека к духовной жизни или, наоборот, привязанность к миру удовольствий и материальных благ. Так, мясная трапеза с приближенными по случаю отречения от престола его отца, сербского жупана Стефана-Симеона, - это своего рода "заговенье" и знак прощания с "миром" накануне вступления на иноческий путь. Особый взгляд автора "Жития" на природные явления и данную Богом пищу как средство исцеления отражен в рассказе о чудесах святителя.

Сюжетным функциям "пищевых" мотивов в русском эпосе посвятил доклад Н. В. Петров (РГГУ). По наблюдениям автора, некоторые виды пищи (блин, коврига, колачики, пирожок и пр.) маркируют представителей "своего" и "чужого" миров. Номинации еды являются также определяющим маркером для коня эпического героя. В докладе отмечается, что некоторые виды питья (молоко, кисель) характерны только для определенной группы сюжетов. В докладе подробно рассматривается семантика проглатывания и поедания и делается вывод о ее устойчивой корреляции с былинными матримониальными и эротическими мотивами.

Обращаясь к материалам пугачевского бунта, В. Я. Маулъ (Нижневартовск) повествует о феерическом пиршестве, устроенном бунтовщиками по поводу свадьбы своего предводителя - самозваного императора Пугачева/Петра III и его "высочайшей" избранницы Устиньи Петровны Кузнецовой, состоявшейся 1 февраля 1774 г. В таком культурном интерьере с особенной четкостью актуализируются архаичные архетипы коллективного бессознательного, последовательно акцентирующие различные аспекты традиционной народной культуры, в том числе связанные с составом и способом приема пищи.

М. В. Лескинен (ИнСлав) в докладе "Изобилие и обжорство в национальной культуре. Об интерпретации сарматских пиров" продемонстрировала возможности интерпретации изобилия и обжорства в польской сарматской культуре иностранными современниками, их трактовку в польской культуре XIX в. и в историографии XX в. на материале описаний польских пиров "сарматской эпохи". В глазах иностранцев и поляков, не принадлежавших к "старой шляхте", эти застолья осуждались за неоправданную роскошь, изобилие мясных блюд, алкогольные излишества и жестокие схватки. Однако М. В. Лескинен убедительно показала, что эти излишества были, во-первых, не исключительно польским явлением, а показателем определенного уровня социально-сословного развития, а во-вторых, для "сарматов" эти пиршества имели прежде всего не материальную, а символическую ценность, поскольку именно демонстрируемая власть, проявлявшаяся в щедрости, гостеприимстве, покровительстве нуждающимся, способствовала увеличению богатства и укреплению положения в обществе.

В докладе "Русская еда устами иностранцев. XV-XVIII вв.". И. И. Свирида (ИнСлав) рассмотрела еду, которая, появляясь на страницах сочинений о России как практическая забота, постоянно привлекала внимание иностранцев и как знак чужого мира, соседство сакрального и мирского, природного и культурного начал, хотя эти аспекты не концептуализировались авторами. Оставленные ими описания служат в докладе рассмотрению того, как представления о еде, привезенные в Россию в качестве культурного багажа, соотносились с увиденным и попробованным здесь. В результате иностранные тексты раскрываются в особой функции - посредством описания чужой культуры свидетельствовать о своей, которая постоянно проглядывает во всех сочинениях.

Третий блок объединил шесть докладов, посвященных еде в народной культуре. М. В. Загидуллина (Челябинск) представила пищевой код как смысловой центр национальной культуры и рассмотрела его в аспекте проблемы глобализации. Докладчик указала на тот факт, что поглощение пищи есть процесс ежедневного воссоединения человека с миром природы, смешивания его с Землей (Г. Гачев, К. Леви-Строс). В условиях глобализации культуры пищевой код выступает гарантом неуничтожимости ключевых культурных особенностей этноса. Для отечественного пищевого кода автор выделяет кислое и черное как "русское вечное" и анализирует современную "пищевую ситуацию" на фоне общей истории пищевого кода.

Мотивы пищи и питья в пародийных церемониях при дворе Петра I представлены в докладе Л. А. Трахтенберга (МГУ). В пародийных ритуалах, проходивших в рамках так называемого Всешутейшего собора, объектом пародии, как правило, становятся церковные обряды; мотивы, связанные с пищей и, прежде всего, питьем, занимают место сакральных объектов и действий. Поскольку пародийные церемонии устраивались регулярно, названные мотивы в присвоенной им символической функции постоянно актуализировались в придворной культуре Петровской эпохи.

А. Б. Ипполитова (Москва) посвятила свое выступление рукописному сборнику кулинарных рецептов начала XX в., обнаруженному автором в п. Верхнее Дуброво Белоярского р-на Свердловской обл. в конце 1990-х годов. Сборник принадлежит перу крестьянки с. Бобровское М. С. Морозовой (1888 - 1968). Содержание сборника гетерогенно: большая часть рецептов переписана из печатных кулинарных книг, остальные же записаны М. С. Морозовой со слов знакомых ("бабушкины прянички", "пряники Татьяны Иван.", "торт Новоселовой", "Петина брага", "мамины песочники" и др.). Изучение состава сборника позволяет поднять вопрос о характере и мере влияния культуры города на крестьянскую.

М. Д. Алексеевский (Москва) производит классификацию участников обрядовых поминальных застолий у крестьян Русского Севера. Во время похоронно-поминальных трапез четко разделяются живые и умершие, покойнику на поминках предоставляется почетное место за столом, часто ему первому наливают спиртные напитки, кладут его любимые блюда. Живые участники трапезы делятся на "родных" и "чужих". Родные умершего во время похорон находятся в особой опасности, так как именно их покойник в первую очередь может "забрать с собой", поэтому вместо хозяев организацией трапезы занимаются специально приглашенные "чужие".

Доклад А. С. Васькиной (РГГУ) посвящен анализу ареального распространения "пищевых" прозвищ в двух соседствующих районах Архангельской области - Каргопольском и Няндомском, выявлению способов формирования коллективных "пищевых" прозвищ и их трактовке, толкованию носителями традиции. Прозвищами наделяют друг друга жители соседних районов, сёл, деревень и т.д. При этом, большая доля коллективных прозвищ формируется традиционным сознанием на основе названий продуктов, якобы в больших количествах употребляемых (или когда-то употреблявшихся) в пищу жителями той или иной местности (тестоеды, трескоеды, куконики, творожники).

В. А. Комарова (РГГУ) в своем сообщении остановилась на приметах и запретах, связанных с хлебом на Русском Севере. Наиболее распространенными в наше время оказываются запреты и приметы, связанные с выпеканием, хранением, употреблением в пищу и утилизацией повседневного хлеба. Процесс хлебопечения имеет ярко выраженные эротические коннотации, а самому хлебу приписываются антропоморфные признаки (например, у хлебной буханки выделяют "голову", т.е. верхнюю корку).

Блок "Еда как идентификатор" представлен пятью выступлениями. В докладе Н. М. Филатовой (ИнСлав) показана роль пищевого кода в национальной самоидентификации и конструировании образа "чужого" на материале польской и русской мемуарной литературы и публицистики XIX-XX вв. Докладчик прослеживает, как различные пищевые привычки влияют на познание и оценочные характеристики чужой культуры, выявляют стереотипы мышления в отношении к тому, что и как едят и пьют представители со-

седнего народа (в частности, выявляется использование кода еды для конструирования характерного для польского сознания образа "русского варварства").

Д. Чавдарова (Шумен) представила доклад о пище и идентичности в русском и болгарском литературном путешествии, отраженных в литературе XIX в. Анализ основывается на текстах разных жанров и приводит автора к выводам о близости в осмыслении своей трапезы как воплощения "широкой души", естественности в путевых записках русских и болгарских писателей (Достоевский, Алеко Константинов), специфическом для болгарского писателя дистанцировании от своей кухни в контексте идеи европейской культурной идентичности и разрыва с Востоком (Алеко Константинов); особом образе России (русской кухни) в путевых записках болгарских писателей (Иван Вазов и др.).

Я. Войводич (Загреб) исходит из предпосылки, что во все времена в различных контекстах и культурах блюда из мяса считаются главнейшими по отношению к другим видам еды, а мясо воспринимается как "настоящая" еда. Учитывая значение мяса в культуре, в своем тексте автор показывает его значение в русской литературе XIX в. (мясной стол, обычай, подготовка, угощение), в частности на примере романа А. Н. Гончарова "Обломов".

А. Б. Кривенко (Москва) представила доклад о роли "пищевого кода" в самоидентификации и репрезентации А. С. Пушкина, показав, что игра со своим обликом как в жизни, так и в графике являлась для А. С. Пушкина одним из способов приспособиться, раствориться в той среде или ситуации, в которой в данный момент он пребывал. В частности, идентифицируя себя с лакомым блюдом, Пушкин репрезентировал себя как привлекательный объект для употребления. Так "пищевой код" служил поэту средством преобразования своей личности из "чужого" в "своего" для женщин и детей.

Тому, что едят помещики в "Мертвых душах" Н. В. Гоголя, посвятил свой доклад А. Н. Ранчин (МГУ). Присутствие еды в доме, угощение ею гостя, характер блюд (особенно значимы оппозиции ""чистое" блюдо с сохранением исконного вкуса продукта - блюдо с измененным исходным вкусом продукта" и оппозиция "первое - второе блюдо"), описание обеда или отсутствие такового призваны охарактеризовать хозяев усадеб, причем еда выступает в функции знака, совмещающего в себе признаки метонимии и метафоры.

Девять докладов вошли в блок, объединенный темой застолья в XX в. Исследуя принципы изучения кода еды у славян в хронологическом аспекте, Т. Н. Чепелевская (ИнСлав) обратилась к "изучению истории изучения", что позволяет вскрыть магистральные направления в исследовании определенной научной проблемы или темы на протяжении выделенного исторического периода, а также попытаться выявить новые подходы и принципы в их изучении. В докладе рассматриваются вопросы, связанные с актуальным состоянием словенской кухни, соотношением современных пищевых предпочтений словенцев с давними традициями.

"Алкоголь в России - всегда тема", и Н. М. Куренная (ИнСлав) анализирует ее на материале текстов советского времени. В докладе прослеживается смена парадигм советской литературы. Для литературы 1920-х годов характерен герой, употребляющий много спиртного, причем по этому признаку "свои" противопоставляются "чужим" - предателям и контрреволюционным элементам. В 1930 - 1940-е годы устанавливается новая литературная парадигма: целеустремленный герой, отдающий себя борьбе и труду, лишается национальных черт (в частности склонности к винопитию) и становится проводником коммунистической идеи. В 1960-е годы происходит возвращение к житейским проблемам обычного человека, и пьющего, и гулящего, символизирующее одновременно возврат традиционного реализма в литературу.

К. Сёке (Сегед) обратилась к анализу романа В. Сорокина "День опричника", показав, как с помощью симулякров еды автор производит жесткую деконструкцию через цепочку "еда - половой акт/ сексуальные перверзии - смерть - возрождение". Поскольку в романе игнорируется историзм любого толка, К. Сёке утверждает, что художественное пространство романа представляет собой мир симулякров, бесконечный круговорот циклически повторяющихся текстов, порождающих квазисюжеты, которые вкладываются один в другой, как куклы-матрешки, без возможности возврата в прошлое или прогнозов на будущее.

П. В. Королъкова (ИнСлав) анализирует в своем докладе пищевые образы как способ реализации оппозиции "свой - чужой" в рассказах Момо Капора. Реальность и внутренний мир героев в его рассказах представлены в системе оппозиций. Важнейшей оппозицией становится пара "свой - чужой", которая реализуется в пищевых образах. Эти образы могут становиться символами утраты патриархального прошлого (баранина на вертеле, чечевичный суп, фасоль), национальная еда объединяет народ или братские народы (так, любовь к арбузу объединяет сербов и греков), она может быть символом мудрости, изобилия и достатка, обретая черты сакрального предмета (баранина), и даже атрибутом власти (кофе).

К описанию гастрономических и пищеварительных метафор в советской публицистике 1920-х годов обращается К. О. Гусарова (РГГУ). Описание культуры как "духовной пищи" широко распространено в советской публицистике тех лет. В докладе рассматривается использование оппозиций полезная/вредная пища применительно к явлениям культуры, а также противопоставляемые "гастрономические" стратегии рабочего и буржуа.

Доклад Н. А. Фатеевой (Москва) построен на материале "Словаря русского арго: материалы 1980 - 1990 гг." В. С. Елистратова. Исследуются группы переносных значений слов, обозначающих пищевые продукты, в русском арго. Автор приходит к выводу о том, что акт принятия пищи и сами блюда - это особый язык коммуникации со своей знаковой системой. В докладе рассмотрены переносные значения слов, обозначающих пищевые продукты через телесный код, а также наименования денег, связанные с пищевыми продуктами.

Ю. Л. Троицкий (РГГУ), выступивший с докладом "Гастрономический код И. Бродского", считает, что гастрономическое поведение отдельного человека может стать предметом исследования скорее как маргинальный казус, имеющий смысл на фоне среднестатистической нормы. Иное дело - гастрономический код Поэта, работающего с языком и создающим новые семантические миры. Когда речь идет о коде еды, мы можем получить гастрономический портрет сложной семиотической природы, включающий в себя несколько линий - от физиологической до эстетической, и составляющий габитус автора.

Е. М. Жидкова (Самара) выступила с докладом "Культура питания и реформы эпохи Хрущева", в котором описывается реализация заявленной в 1920-х годах "революции быта". В докладе рассмотрена тема еды в официальном дискурсе кампаний (антирелигиозной, антиалкогольной, школьной реформы), в частности, нашедших отражение в советском агитационном плакате. Интересна дискуссия, развернувшаяся в связи с возвращением в школьную программу после 20-летнего отсутствия уроков труда, курса "Домоводство".

В докладе "Концепт изобилия и фигура анафоры в "тексте" еды 1920 - 1930-х годов" Н. В. Злыднева показала, что культура находилась в позиции дополнительного распределения по отношению к концепту недостачи. В плане риторики концепт изобилия проявляется в анафорическом решении мотива рыбы в живописи (натюрморты Ларионова, Петрова-Водкина, Штеренберга, Кончаловского и др.) и литературе (стихотворение Заболоцкого "Рыба"). Автор продемонстрировал, что анафора (в стихотворении "Рыба") позволила перекинуть мост к темпоральности визуального нарратива, который реализуется в соответствии с поэтикой примитива в виде повторения однородных форм. Мотив рыбы в живописи нарратива поставангарда является примером того, как семантика определяет синтактику формы.

Своеобразие концепта еды в славянских культурах, как следует из материалов конференции и оживленной дискуссии, заключается прежде всего в особой значимости этого эмоционально и аксиологически насыщенного концепта в фольклоре, языке, литературе, живописи. Еда, как это следует из представленных докладов, является особым экзистенциалом в славянской культуре, и хотя признаки идентификации суть признаки универсальные, из универсальных элементов складывается уникальная славянская общность, где еда образует особый субтекст культуры.