В 2-х т. Краснодар. Перспективы образования. 2002. 408+208 с.

В книге доцента Краснодарского института культуры, доктора исторических наук А. Ю. Рожкова на первом месте история молодежи, рассмотренная под углом зрения истории повседневности и социальной истории в целом. Публикация этого обстоятельного исследования - заметный вклад, прежде всего, в историографию молодежи.

История молодежи начала завоевывать себе место в российской исторической науке только в последние десятилетия. Правда, всегда было направление, которое и заменяло, и заслоняло собой эту историю, а именно - история комсомола. Обширная историография, посвященная этой теме, как и партийному руководству комсомолом, казалось бы, исчерпывала молодежную тематику. Однако история организации - это еще не история людей, в нее входивших. Тем более, что далеко не вся молодежь, особенно в первые советские десятилетия, входила в комсомол. Отечественные историки оказывались (добровольно или вынужденно) заложниками партийного диктата амбициозных бюрократов. Переписывание и комментирование постановлений партии и комсомола, как и рапортов об их выполнении, использовались для многочисленных диссертаций и монографий, за пределами которых оставались такие вопросы: как, где и на какие средства жили молодые люди, чем они занимались не только во время работы или учебы, но и в свободное время, каковы были их отношения между собой и со старшими, что представлял их духовный мир в его многообразии.

Монография Рожкова обстоятельно отвечает на эти вопросы. Широкая панорама жизни советского общества 1920-х гг. привлечет внимание не только тех, кто интересуется историей молодежи, но и всех, кто старается понять сложную и трагическую историю России. Изучение процесса воспитания нового советского человека, которому, как и истории комсомола, в советской историографии посвящено было немало книг, но приходится начинать заново. Двадцатые годы прошедшего века - время, когда определялись основные принципы и ориентиры формирования советского человека и прежде всего в тех институтах общества, которые предназначены были для социализации новых поколений: в школе, в системе образования в целом, в детских и молодежных организациях, а для мужской части молодежи еще и в армии.

Рожков выбирает для исследования школу, вуз и армию, но подходит к их рассмотрению не с привычного рассказа об их деятельности, а описывая жизнь и духовный мир самого молодого человека, личность которого они пытались формировать. Такой подход заставил автора серьезно задуматься о методах и источниках исследования. К сожалению, суждения автора на этот счет только обозначены. Хотелось бы видеть более подробное их обоснование.

Рожков ясно осознает, что привычный для историков подход, ставящий в центр исследования функционирование организаций и использующий для этого архивные фонды, образованные ими и оставленные будущим исследователям, в данном случае недостаточен. Отсюда стремление к новым подходам и нетрадиционным источникам, которое автор уже продемонстрировал во многих публикациях, в журналах "Родина", "Социологические исследования", "Вопросы истории", альманахе "Клио" и других. Он сумел найти оригинальный взгляд на проблему, интересный с точки зрения как специалистов разных гуманитарных наук, так и широкого читателя. Книга отличается от многих монографий. В ней нет научной сухости и упорного подтягивания всего написанного под выводы, сформулированные в заключении. Она дает возможность читателю самому ощутить всю сложность и противоречивость

стр. 170

духовного мира поколения, вступавшего в жизнь в новой России.

Рожков опирается, прежде всего, на свидетельства самих молодых людей: их суждения, высказывания, ответы в ходе социологических опросов, письма, мемуары и т. п. Значительную часть источников составляют документы именно личного происхождения. И это закономерно, поскольку нередко живые слова, свидетельства участников событий дают для представления о них и для их понимания гораздо больше, чем официальные отчетные и статистические данные. Как например, передать смятение чувств молодых людей при столкновении с всегда острой для них проблемой любви, половых отношений. Живые свидетельства позволяют услышать и увидеть реальных людей, детство, отрочество и юность которых пришлись на первое десятилетие советского государства. Правда, иногда в этом хоре живых голосов не слышно самого автора, теряется мысль, которую он хотел донести до читателя. Но это во многом связано со сложностью и многоголосьем самой жизни. Рожков не отказался и от обычных, традиционных методов описания исторического процесса с помощью официальных документов и статистики. Но в обрамлении живых свидетельств сухие цифры воспринимаются более легко, удачно дополняя картину реальной жизни молодежи, красочно воссоздаваемую автором.

Как уже говорилось, в работе просматриваются три этапа социализации молодежи: школа, ВУЗ и армия. Первые два - части системы образования, представляющие собой как бы единый институт, но все же во многом характерные как звенья системы образования, о чем свидетельствует, в частности, и рецензируемая книга. Удачно изложение собранного автором материала. В начале каждого раздела дается социальный контекст, обозначаются основные проблемы развития школы, вузовской системы и армии в 1920-е годы, а затем уже показывается реальная жизнь детей и молодежи в рамках этих институтов.

Описание жизни молодежи также логично разбивается на несколько этапов. Вначале рассматриваются внешние характеристики: материально-бытовые условия, уровень образования, дается социально-демографический облик рассматриваемой группы. И только затем автор переходит к описанию мыслей и взглядов, эмоций и образов, внутреннего духовного мира молодого человека. В итоге складывается целостная картина как объективных условий, так и субъективных факторов формирования этого поколения молодежи. Во многом нетрадиционны, емки и выразительны названия глав и параграфов книги: "Мужики" и "жоржики" в аудитории", "Крестьянин в армии: душой с домом", "Казарменные изгои: инородцы и иноверцы". Правда, погоня за нетрадиционностью иногда излишне вычурна: так, глава третья второй части названа "Бытие до потери сознания", а название одного из параграфов "Повседневный броненосец "Потемкин" в казарме".

В книге уделено немало места проблемам, обычно относимым к социологии. Так, на конкретных примерах и статистическом материале рассмотрена социальная мобильность в обществе 1920-х годов, разработка жизненных стратегий молодыми людьми, устойчивость и распад социальных групп. Участившиеся в студенческой среде в середине этого десятилетия случаи суицида выглядят особенно ярко на примере трагических судеб нескольких несчастных студентов, (ч. 1, с. 247 - 248). Центральная тема книги - социологическая проблема социализации молодежи - решается ретроспективно, на историческом материале. Это позволяет отнести данный труд также и к исторической социологии. Впрочем, социологи могут высказать сомнения - насколько репрезентативны некоторые представленные в книге данные.

Этот вопрос вынуждает вернуться к проблемам методологии и источников. В книге ясно просматривается заявленная автором во Введении приверженность к социальной истории. Это направление в последнее десятилетие становится все более популярным в России. В более узком конкретном применении социальная история делает акцент на истории-повседневности, духовности, менталитета, обычных, так называемых "маленьких людей". О методологии социальной истории велись, и до сих пор ведутся, бурные дискуссии. Пока ясно одно - исследователям предлагается особый ракурс, новый взгляд на исторический процесс. И главное, на чем сходятся все сторонники нового направления, оно помогает поставить в центр исследования: роль обычного человека в истории, духовный мир личности, проявляющийся в его повседневной деятельности. Рожкову удалось продемонстрировать перспективность работы историков в русле данного направления. Им детально и объемно нарисован социальный портрет поколения, отображены важные социальные процессы исследуемого периода.

Во "Введении" автор образно и убедительно пишет о необходимости изменить фокус своей точки зрения при рассмотрении исторического процесса, чтобы увидеть жизнь отдельного человека в ее многообразии. В качестве руководства к действию он предлагает использовать методологию микроисторического исследования. Однако сама эта методология до сих пор не определена еще достаточно четко и остается пред-

стр. 171

метом споров историков. Да и в целом слишком широк диапазон мнений: что, собственно, понимать под социальной историей, как ее исследовать, с помощью каких источников и т. д. Дискуссионность подходов и неоднозначное понимание многих методологических проблем социальной истории наложили свой отпечаток и на содержание книги. Многие ее фрагменты - замечательные образцы микроисторического исследования. Но насколько репрезентативны описанные казусы (кейсы, как вслед за микроисториками, называет их Рожков)? Насколько они характерны для поколения 1920-х годов или, хотя бы, для отдельных его частей, слоев? От таких оценок автор предпочитает воздерживаться.

А ведь большинство историков и социологов стремится, изучая отдельные факты, обобщить, генерализовать их. (За исключением, может быть, самых фанатичных неокантианцев, риккертианцев и "попперистов", да и то, скорее в декларациях, а не на деле - в своих конкретных работах.) Не лишен этого стремления и Рожков. В тексте и "Заключении" он все же не удержался от нескольких общих выводов и оценок. Заметим, правда, что в финале "Заключения" продемонстрирована и опасность поспешных обобщений и неосторожных высказываний. Вряд ли можно объяснить тягу к переменам жизнеустройства в СССР в конце 1980-х - в начале 1990-х годов подавлением сексуальной энергии советской молодежи. Вот уж чего, в отличие от сталинских времен, не было в брежневский застойный период! Условия социализации поколений 1920-х и 1980-х годов слишком уж различаются, чтобы искать в них некий общий вирус, побуждающий молодежь бунтовать против старого общества. Да и вели себя эти поколения по разному. Эти досадные неудачи, конечно, погоды не делают, но вносят в финальную часть книги некий диссонанс. Тем более, что в целом мысли и оценки автора в "Заключении" достаточно взвешенны и интересны. Он, в частности, заявляет о своем нежелании навязывать читателю собственные оценки. Суть проблемы не в ненужности обобщающих выводов, а в их обоснованности всем предыдущим изложением, в их основательности, продуманности, если угодно - выстраданности исследователем.

Как перейти от детального, микроисторического описания отдельного события, явления, процесса к типологизации и обобщению? Здесь для социальных историков остается уязвимое место, своеобразная "ахилесова пята". Книги просто напрашиваются на критику со стороны приверженцев традиционного подхода. Мне кажется, что автору часто просто жаль выбросить, не включить в изложение тот или иной колоритный случай, интересный материал, меткое высказывание, наконец. Но не каждое лыко в строку... Историк зачастую собирает огромное количество материала, значительную часть которого потом приходится оставлять за бортом книги, диссертации. Суметь отобрать самое нужное, пойти на разумное самоограничение - это требование предъявляют к историку читатели и коллеги, и он должен и сам ставить его перед собой. Рожков, как мне представляется, не всегда достаточно строг к отбору материала. Некоторые фактические детали излишни.

В историографию советского общества добавилась интересная книга, посвященная важной, но еще слабо исследованной тематике.

В. И. ИСАЕВ