Рейтинг
Порталус

"У РУССКОЙ ЖЕНЩИНЫ НИКОГДА НЕ БЫЛО НОРМАЛЬНОГО МУЖЧИНЫ- ОН ВСЕ ВРЕМЯ ПРИХОДИЛ ИЛИ ПОСЛЕ ВОЙНЫ, ИЛИ ПОСЛЕ ТЮРЬМЫ"

Дата публикации: 18 января 2025
Автор(ы): Ядвига ЮФЕРОВА
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: СЕМЬЯ, ДОМ, ЛАЙФСТАЙЛ
Номер публикации: №1737211943


Ядвига ЮФЕРОВА, (c)


"У РУССКОЙ ЖЕНЩИНЫ НИКОГДА НЕ БЫЛО НОРМАЛЬНОГО МУЖЧИНЫ- ОН ВСЕ ВРЕМЯ ПРИХОДИЛ ИЛИ ПОСЛЕ ВОЙНЫ, ИЛИ ПОСЛЕ ТЮРЬМЫ"

Двадцать лет Светлана Алексиевич живет с титулом "писательница катастроф", записывая исповеди людей в пограничных ситуациях: как человека убивала война, разрушенная империя, чернобыльская катастрофа. Сейчас она решила расстаться с гражданином на баррикадах и человеком с ружьем: "Мне стало очевидно, что есть территория, на которой человек проявляется гораздо больше, чем на войне или в экстремальной ситуации". Но, возможно, именно теперь Светлана Алексиевич вступает на минное поле - частной жизни. - Известно, что Алексиевич издают во всем мире, только во Франции "Чернобыльская молитва" вышла 40-тысячным тиражом, а в родной Белоруссии не печатают. Василь Быков сейчас живет в Финляндии, председатель Союза писателей Белоруссии Владимир Некляев попросил политического убежища в Польше, немцы и шведы вас постоянно приглашают в дома творчества:

- Я никуда не собираюсь уезжать, хотя и космополит по натуре. Я выросла в воздухе этой культуры. Я знаю этих людей, понимаю их. Как говорил Бродский: география с примесью времени и есть судьба.

Недавно у меня был молодой журналист, совсем молодой. И он спросил: "В чем смысл жизни?" И я обрадовалась, потому что давно тоскую по человеку, с которым можно поговорить о чем-нибудь другом, а не о Ельцине, Лукашенко, Зюганове: Например, о смысле жизни. Или о любви. В мире столько мыслей и догадок, над которыми надо потрудиться, чтобы остаться человеком. Но мы - люди культуры борьбы. Культуры баррикад. Со времен Радищева (да и поныне) место художника - на площади, его дело - звать Русь к топору. Меня жизнь постоянно вытаскивает на улицу, на баррикаду. Только мне там неуютно. Баррикада - опасное место для художника, там портятся зрение, слух, с баррикады человека не видно, видна только мишень. А если быть честным до конца, то люди уходят с баррикад, даже ушли, поняв, что нет таких идей, которые были бы равны человеческой жизни. Там остались только интеллектуалы. Маленький человек, нормальный человек, не дождавшись от нас новых идей, новых слов, ищет их сам. Без нас. И в другом месте.

Я не хочу сегодня стоять на площади, я хочу слушать и говорить с одним человеком. Отдельным человеком. Что он добывает из себя и из того, что вокруг?

А насчет того, что в Белоруссии не печатают, так это извечный спор царя и поэта. И мы знаем, чем он кончается. Другое дело - не превратить его в смысл своей жизни и жить только этим, и оправдывать этим свою беспомощность. Немоту. Для меня страшнее другое - трещит моя конструкция мира. Не выдерживает мое мировоззрение. Как сохранить и найти себя? Для каждого из нас это вопрос:

- И поэтому вы решились на книгу о любви "Чудный олень вечной охоты"? Но это уже будет другая писательница, не та, что написала "У войны не женское лицо", "Цинковых мальчиков", "Чернобыльскую молитву".

- О! если бы у меня еще было столько времени, чтобы успеть перемениться и прожить еще одну жизнь. Но все иначе. Двадцать лет я ткала и сейчас дописываю Утопии о черной магии великих обманов. Из книги в книгу я вела летопись обыкновенного социализма, внутреннего, домашнего. Какой он был на улице и дома, в театре и на площади, в школе и на фронте, в родном доме и на кладбище. Торопилась уследить, зарисовать знакомые лица - поколения революций, войн, оттепелей, застоев, перестроек:. Музыку веры. И музыку распада.

Мы - люди из социализма. Мы еще и теперь похожи и не похожи на всех остальных. У нас своя память, свой язык, свои представления о добре и зле, о героях и мучениках. До сих пор не научились отличать войну от мира, быт от бытия, жизнь от нежизни. Свободу от разговоров о ней. Или от рабства. Чем мы отличаемся от всех? Точно так же, как человек, выпущенный из тюрьмы, но просидевший там всю жизнь, похож и не похож на других в толпе.

Мы - на обломках. На обломках великой и страшной Утопии, наверное, до конца даже не осознали, что за время нам досталось. Помню, в Чернобыле расспрашиваю офицера, поднимавшегося вместе с солдатами на смертоносную крышу реактора: "Страшно?" - "Мне ничего не страшно. Меня жена бросила".

Человек времен катастроф будет меняться, и времена будут меняться. Я ведь понимаю, что пишу историю людей, которых никогда больше не будет.

- И все равно мне трудно представить Алексиевич в роли эксперта по вопросам любви.

- Речь о другом: портрет должен быть целиком. В прежних книгах человека заслоняло событие, гигантское, эпическое - война, распад империи, Чернобыль. Места для частного, или, точнее было бы назвать, отдельного человека там не оставалось. Все вытесняло время, эпоха, идея. А сейчас я чаще стала слышать одинокий человеческий голос. Различать его среди других, незащищенный и далекий. Голос человека, который раньше пел в хоре.

Этого человека и не хватает в моем цикле. Я должна написать еще две книги - книгу о любви и книгу о смерти. Всех книг будет семь.

- Есть таинственная законченность в этой цифре.

- У белорусского писателя Валентина Тараса люблю рассказ: подходят ночью к деревне партизаны и видят свечу в одном окошке. Заглядывают: стоит гроб, лежит старик. "Умер", - говорит кто-то. "Как это умер? Не убили, а сам умер?" - не понимает мальчишка-партизан. Что смерть, уход существует в мире не по воле или вине человека, он не знал. Весь его мир назывался войной. Иногда мне кажется, что весь мир, в котором мы выросли и живем, тоже называется войной. И хочется подойти, приникнуть к тому, что в человеке вечно. Какие мы тут? Что соткали из тайны и целомудрия своих страданий - о любви и смерти.

- Каждая повесть случалась с одной конкретной встречи. Помню ваш рассказ, как муж без устали вспоминал, какие брал высоты, а жена тихо повторяла: "Целый день по каналу плыли бескозырки - так много было убитых". И тогда стало понятно, что у "войны не женское лицо". С какой истории началась книга о любви?

- Это была скорее ситуация, чем история. Сидим в гостях за столом и разговариваем об идеале русской женщины. Для старших все понятно: это та, которая ждет пять лет с войны и десять лет из тюрьмы. Домой я возвращалась с их внучкой, молодой женщиной. Это уже другое поколение. То пряталось за идею, это за флер. Она стала говорить о воспоминаниях, которые много лет ее преследуют. Жили в коммунальной квартире несколько родственных семей. Ее, малое дитя, все ласкали и баловали, для всех она была утехой, в том числе и для дяди. До сих пор она помнит его черный волчий зрачок, как он приближался к ней, когда никого не было дома. До сих пор она страшится близости, хотя и вышла замуж.

Небо и бездна живут в человеке одновременно. Вот этого голого человека на голой земле мы совершенно не знаем.

- Извините, Светлана, а не страшно ли писать о любви, когда у человечества есть Шекспир и Бунин, а на другом полюсе - массовое дамское любовное чтиво?

- Если ты в здравом рассудке, конечно, страшно. Вообще задумываться над жизнью страшно. Нам помогает лишь привкус тайны. Я буду рассказывать историю конкретных людей в конкретное время, а не тягаться с вечностью, это стало бы непосильной задачей. Мужчины и женщины рассказывают свои истории любви, течет река времени, личное время переходит в общее, а общее - в личное: лагерь, война, после Победы, в наивно-романтические 60-е, Чернобыль, сегодня и сейчас - в Москве, в деревне, у моря, в песках, среди гор, в хрущевской пятиэтажке: Люди разочаровались в жизни под знаменами, на производстве, в военном городке, на баррикадах, они возвращаются домой. Они давно так не жили - они не имели дома. Забытый опыт для нашего человека. Слышу в разговорах, как подыскивают слова, прислушиваются к себе. Книга получается печальная, и не только потому, как говорил поэт, все русское печально. В страдании мы познаем, а в счастии для нас знания нет. Любовь лепит из нас мудрецов и преступников.

Работаю. Слушаю и о грубом, о грязном. В этом тоже правда и истинность нашего существования.

Из рассказа семнадцатилетней девочки: "Эти темные бунинские аллеи, а мы хотим света. Радости. А если страдать, то только от любви". А ей отвечает другая, из другого поколения: "Я всю войну прошла: Я такая маленькая попала на фронт, что за войну даже подросла. Пусть война, а я любила. Я все равно была счастлива".

Каждый из нас хочет прочитать и о себе, а не только о героях, принцессах и красавицах. О человеке, у которого восьмичасовой рабочий день, утренняя давка в троллейбусе или метро, маленькая квартира, маленькая зарплата, один отпуск в году: Но он был счастливым или хочет быть счастливым.

- Вы записали уже сотни историй. Что было неожиданностью или открытием?

- Звучат голоса: "любовь - это жертвоприношение", "способ добывания энергии", "счастливая болезнь", "выход в космос", "химия и алхимия": Порой пугаюсь: можно ли об этом рассказать? То, что мы прячем в себе, умалчиваем, тоже свидетельствует. Боимся признаться, что человек наполовину животное. Только "небесное животное". Язык тела: Темнота подсознательного. Сказка: Мелодрама: Комедия: Трагедия... Если сегодня где-то и происходят революционные события, то не на улице и в Думе, а у человека дома. Частный человек делает революцию. Ее творят не в толпе, а в одиночестве. Уходим с баррикад, с улицы: Куда? К себе: У нас никого нет, кроме друг друга. Столько надо было крови пролить, чтобы это понять:

У одной женщины муж - после Колымы, у другой - с войны. У третьей - чернобыльский: После Афгана: Чечни: И одна за всех сказала: "У русской женщины никогда не было нормального мужчины - или после войны, или после тюрьмы". Западные феминистки приезжают к нам со своими идеями: женщина, как и мужчина, должна подняться в небо, пойти в море: А в ответ им недоумение. Нашей девушке уже не хочется на трактор, ей хочется посидеть на подушке с бантиком.

- Сергей Владимирович Образцов как-то заметил, что если после разрыва мужчина не застрелился на второй день, то через неделю он может быть здоров, а женщина той любовью может болеть всю жизнь. Мужчины и женщины любовь проживают по-разному?

- Это две разные цивилизации. Для мужчины важна победа, он самец, для которого завоевание имеет главный смысл. Женщина как бы вышивает и украшает свои истории, обожает процесс, а не результат. Мне нравится восточная поговорка: мудрый человек не рассказывает удивительные вещи, мудрый человек рассказывает простые истории. От этого в них не меньше трагизма.

: Недавний майор, командир эскадрильи, а сейчас безработный: в сорок лет надо наново жить. Получать профессию. Он сидел у себя дома, в крохотной кухне, как кот в мышеловке. Теперь деньги в дом приносит жена, а его работа - сварить молочный суп, забрать сына из детского сада, дочке помочь с уроками. "Разве это жизнь?" - недоверчиво и зло спрашивал он меня. Готов поехать на войну, в Чернобыль, он знает, как там жить, а здесь - нет. Уверен: "Родина нас предала. Бросила". Потеря той Родины и того мира прежде всего их поражение. Мужчин. Вместо героев требуются хорошие отцы и хорошие мужья. А это уже другая история, которой у нас еще никогда не было.

- Новое поколение все чаще заявляет, что оно выбирает секс, а не любовь.

- Молодые, выросшие в относительной свободе, потеряли интерес к будущему, оно для них не существует, но зато приобрели настоящее. Но и у них все складывается по-разному, хотя они более закрытые системы. Я вообще склонна думать, что к исповеди готовы люди страдающие или талантливые.

Один парень сказал мне: "Я не могу слышать слово "идеалы". Про вашу книгу я из анекдотов узнал. Читал в Интернете анекдоты про Афган типа: "Афганистан - страна чудес. Зашел в кишлак и там исчез" и везде встречал ссылку "Цинковые мальчики". В конце концов, мне стало интересно, я взял и прочел вашу книгу". Это он сказал мне очень памятную фразу: "У нас нет идеалов. У лучших из нас есть цели".

- Наше бытие каким-то божьим умыслом вечно драматизируется. Даже если все в обществе нормализуется, мы будем посылать сигналы SOS с фронтов личной жизни. А счастливые истории любви вам встречались?

- А вы не задумывались, почему у японцев существует стойкое предубеждение к европейской культуре? У вас нет мгновений, у вас есть месяцы, а у нас есть тени мгновений, говорят они. Желая счастливой любви, мы желаем бессмертия. Не бывает этого. Но бывают мгновения.

- Мы знакомы с вами, Светлана, со студенческих времен Белорусского государственного университета, поэтому могу свидетельствовать, что вы выбрали в жизни самый каторжный жанр. Каждая книга - это сотни людей, множество магнитофонных кассет, тысячи страниц черновиков: Ваша психика имеет какую-то пограничную защиту от той бездны, в которую влекут человеческие исповеди?

- Как ни странно, не это самое трудное - поездки, разговоры и даже не те круги ужаса, по которым приходилось не один раз пройти. Я напоминаю себе украинского шахтера с тусклой лампочкой и кайлом. Ищу и подозреваю текст везде. И везде беру: у одного два предложения, у другого две страницы. И все-таки самое каторжное и отчаянное в моей работе не это - другое - собрать по атомам свой взгляд, свой новый мир. В каждой книге ищешь не только в мире, но и себя в себе. Совсем неинтересно натыкаться на то, что ты знаешь и умеешь. Особенно сейчас: тысячелетие кончается, идея кончается.

Мой герой уходит из истории в историю. Обласканный и развращенный Утопией. Раздавленный ею. Обнаженный до запретного. Удивительное дело: я люблю этого человека, а то, что от него осталось, не люблю. От этой двойственности мне не освободиться. Да я и не хочу. Ненависть, даже справедливая, как и география, не спасет мир. Нас. Спасет любовь.

Опубликовано на Порталусе 18 января 2025 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама