Производство вооружений в России начала XX в.

Состояние военно-промышленного производства России в начале XX в., особенно в условиях первой мировой войны, представляет интерес не только ввиду влияния этой хозяйственно-политической сферы на ход событий, определявших судьбу Империи, но и в более общем плане. Военное производство, как средоточие высших научно-технических достижений, отражает уровень развития и возможности общества в целом, его экономики и культуры. Итоговое напряжение этого ресурса жизнеспособности режима может служить важнейшим показателем для объективно значимой, разноплановой оценки всего пройденного государством пути. Частью данной проблемы является выяснение взаимосвязи экономических, политических и социально-структурных факторов в возникновении кризиса 1917 года. Ряд западных историков придерживается убеждения, что при объяснении революции в первую голову надлежит проследить действие политических сил, приведенных в движение войной, отводя второстепенную роль экономическим факторам. "Россия не рухнула экономически. Самодержавие потерпело, скорее, политический крах"; более того, хозяйственный кризис в то время "не являлся кризисом упадка", "это был больше кризис роста"¹. Такая точка зрения утверждается и в новейшей российской историографии.

Изучить взаимосвязь хозяйственных и политических процессов в условиях войны лучше всего позволяют как раз данные, относящиеся к военно-промышленному производству. Но имеющийся в распоряжении историков для этого фактический материал нуждается не только в дальнейшем пополнении, но и в систематизации; в обсуждении также и самого подхода к источникам с их спецификой.

Военную промышленность рассматривают как "составную часть международной системы угрозы и военных конфликтов, тогда как прочие отрасли промышленности обслуживают международный обмен"; продукция ее либо используется для разрушительных действий, либо хранится в запасе до истечения срока годности для военных целей. Это определение П. Гэтрелл раскрывает с экономической точки зрения: такая продукция не предназначается для производительного использования в последующих фазах обращения капитала и не-

Поликарпов Владимир Васильевич - кандидат исторических наук.

пригодна как средство личного потребления². Она представляет собой, таким образом, производимые для государства "непосредственные потребительные стоимости" - специфические предметы потребления, которые необходимы исключительно военному аппарату власти и выпадают из процесса обращения капитала³. Не учитывая этого, П. П. Маслов в свое время ошибочно полагал, что и в производстве вооружений кругооборот капитала нормально замыкается, раз государство приобретает, оплачивает изготовленные (в своей или другой стране) средства насилия⁴. Лишь отчасти он прав: предметы, приготовленные, казалось бы, для снабжения армии, ее "едоков", но пригодные и для личного потребления, принципиально не отличаются от продукции гражданского назначения. Для определения же их действительного места в классификации мало знать, на что они пригодны в принципе: все зависит от того, поступили ли они наделе, в конечном счете в личное потребление полезного работника или же пропали зря, достались подпоручику Дубу и унтеру Пришибееву⁵.

При выработке в начале 1917 г. плана демобилизации производств Особая финансово-экономическая комиссия провела классификацию военных заказов, и она рассматривала заказанные для армии обувь, одежду (а также повозки, автомобили) как предметы, "могущие быть употребленными и в мирное время"⁶. К этому же классу другая правительственная комиссия 10 мая 1917 г. добавила военно-санитарные и ветеринарные запасы, авиационные моторы. Что же касается "артиллерийских заготовлений", то лишь кислоты смогла комиссия отнести к разряду тех продуктов, которые могут пригодиться и в случае их "излишка для целей войны"⁷. В сентябре 1917 г. Военное министерство (А. А. Маниковский) предложило Временному правительству воспользоваться неизрасходованными армейскими запасами, чтобы преодолеть "затруднения в получении хлеба от населения": для этого Московский областной продовольственный комитет должен был обменять на хлеб "накопившееся негодное имущество". В особых условиях разрушенного гражданского снабжения могло найти сбыт даже "все то, что оказывается в армии изношенным и пришедшим в негодность для дальнейшего употребления и затруднительно для починки распоряжением интендантства" - потрепанное обмундирование, белье, теплые вещи, обувь, конская принадлежность, обозное имущество, металлический лом и пр.⁸ В 1920 г. тот же вопрос разграничения встал практически, когда правительства США и Великобритании остановили вывоз в Россию железнодорожного оборудования - как "материалов, которые могут быть использованы для войны". Советское правительство безуспешно пыталось "возможно шире толковать значение слова "небоевые", включая в эту группу предметы железнодорожного снабжения, а также машины, станки, инструменты, пригодные для производства предметов небоевого значения", и заказанные "для нужд гражданского населения" сукно, обувь⁹.

Таким образом, хозяйственная и политическая практика того времени заставляла различать используемые в военных целях производства, обособляя среди них изготовление собственно боевых средств - вооружения, боеприпасов, всего того, что идет на уничтожение людей, разрушение материальных ценностей и ни на что более не пригодно. В отношении же менее специфической продукции на первый план выступал характер фактического конечного ее использования.

Ту же схему можно распространить и на классификацию предприятий в своих отраслях. Наряду с артиллерийскими заводами и арсеналами, вообще специальными предприятиями - поставщиками военных ведомств, в снабжении вооруженных сил участвовали еще и многие другие предприятия, чуть ли не целиком крупнейшие отрасли промышленности, вплоть до текстильной. Расширение этой сферы изучения путем включения в нее производства пред-

метов, не предназначенных исключительно для военно-государственного потребления, оказывается неизбежным в исследованиях о военно-экономическом потенциале. В трудах о военной экономике А. Л. Сидорова, П. Гэтрелла, К. Н. Тарновского и др. значительное внимание уделено топливной, химической промышленности, металлургии и прочим номинально (и отчасти действительно) гражданским отраслям хозяйства.

Изолированному рассмотрению военного хозяйства препятствует также действовавшая статистическая классификация: специальные военные производства в ней, как правило, вовсе не фигурировали, скрытые в рубриках машиностроения, химии и других промышленных отраслей. На несовершенство принятой статистической классификации с точки зрения историка указал Сидоров, не удовлетворенный подсчетами Н. Я. Воробьева: этот статистик "причисляет к "государственной обороне" только снаряды, оружие и другие предметы разрушения, а все остальные предметы, которые могли употребляться для мирного обихода, им исключены. С такой методикой классификации материала нельзя согласиться, - писал Сидоров. - Получается довольно странная картина: пушка - предмет обороны, а металл и уголь, которые употреблены при ее изготовлении, - предметы мирного потребления"¹⁰. Критическая мысль выражена здесь не вполне отчетливо, но, действительно, без искажения сути дела хозяйственные ресурсы, затраченные на производство вооружения, не могут выпасть из рассмотрения.

Обращение к вопросу о месте, весомости военной индустрии в Империи породило в литературе разногласия при оценке того влияния, какое оказала на общее состояние экономики предвоенная гонка вооружений, - о роли ее в наблюдавшемся промышленном оживлении и подъеме. По мнению ряда авторов, происходившее в 1912 - 1914 гг. вовлечение все более обширного круга предприятий в исполнение военных заказов не имело решающего значения, промышленный подъем имел в основе естественные рыночно-конъюнктурные процессы. Другие считают, что именно бросив на вооружения те средства, которые были собраны благодаря удачным урожаям и высоким мировым ценам на хлеб, а также путем внешних займов, правительство вызвало промышленное оживление и рост.

Действительно, российская индустрия получила от военных ведомств столько заказов, что оказалась не в состоянии покрыть их запросы. Выступая в мае 1914 г. на VIII съезде представителей промышленности и торговли, министр С. И. Тимашев указывал на появление "сильно приподнятого спроса, на который промышленность ответить не может". Этот "действительно колоссальный, быть может, беспримерный в истории нашей промышленности" спрос, сказал министр, "как вы знаете, прежде всего и главным образом вызывается крупными заказами казны. Мы имеем перед собою на полмиллиарда заказов по программе [военного] судостроения, огромные расходы на перевооружение армии, постройку [стратегических] железных дорог, коих разрешено на сумму свыше 700 млн. руб., портостроительство... Ответить на такой спрос сразу, без подготовки совершенно невозможно"¹¹. Точными мазками министр изобразил, по существу, картину того, что ныне нередко именуют командной экономикой.

Получив все мыслимые военные заказы и авансы, дельцы спешно возводили новые заводы, расширяли существующие; сооружали верфи. Размах этой деятельности превысил внутренние возможности и ресурсы: и металла, и топлива недоставало, нехватку приходилось покрывать беспошлинным ввозом из-за рубежа с ущербом для таможенных доходов казны. Крупнейшие частные и казенные заводы, получившие артиллерийские заказы перед войной (Пермский, Путиловский, Обуховский), срывали сроки, опаздывая на многие месяцы - уже и во время войны; не справлялось с обязательствами акционерное обще-

ство, взявшееся соорудить в Царицыне крупнейший в империи завод тяжелых орудий. Важные военные и морские заказы пришлось отдать иностранным фирмам, не исключая германские. И не хватало ресурсов, чтобы соорудить дорогу Донбасс-Москва, которая должна была решить роковую проблему российской военной экономики, связанную с доставкой топлива в центры военной промышленности. Проектирование другой столь же нужной стратегически дороги, на Мурманск, к открытому океану, без Босфора и Дарданелл, при давным-давно осознанной ее необходимости, началось только после открытия военных действий.

Яснее оценить значение военных ассигнований для промышленного подъема можно, если учесть, что в предвоенные два года держалась неблагоприятная для инвестиционной деятельности хозяйственно-политическая конъюнктура. Иностранные частные кредиторы и инвесторы проявляли сдержанность ввиду международной военной напряженности. К декабрю 1913 г. дело дошло фактически до биржевого краха, с кульминацией кризиса в Петербурге и Париже в начале июня 1914 года. "Неблагоприятные для экономической жизни обстоятельства, которые были отмечены в прошлогоднем нашем отчете, продолжались и в 1913 г., - жаловались финансисты. - Ибо хотя военные действия на Балканском полуострове закончились в половине года, но нельзя сказать, чтоб одновременно настало успокоение; напротив, тревожное настроение и страх перед новыми осложнениями все тяготели над развитием экономической жизни, тормозя предприимчивость и вызывая сдержанность и дороговизну капитала. Такое повсеместное положение дел отразилось и на нашем рынке, находящемся в тесной зависимости от заграничных денежных центров. Поэтому в продолжение всего отчетного года заметна была у нас большая дороговизна денег, сопряженная с крайнею осторожностью в предоставлении кредитов, причем исправность платежей оставляла желать многого"¹². Эта сдержанность и осторожность непосредственно отразились, например, на судьбе Путиловского и Невского заводов, реорганизации и расширению которых помешал отказ в финансировании со стороны французских партнеров. На фоне такой сдержанности заграничных инвесторов могло показаться, что "начало расти значение внутренних накоплений"¹³.

Даже после открытия военных действий, когда уже проявились признаки "снарядного голода", частные заводчики не проявили готовности сами направить свои капиталы на развертывание артиллерийских производств, ограничиваясь преимущественно использованием "внутренних накоплений" бюджета (авансы по заказам, казенные субсидии на постройки и приобретение оборудования). Сигналы "конъюнктуры" они ощутили тогда, когда экономика стала командной в самом прямом смысле. В сентябре 1914 г. верховный главнокомандующий потребовал от военного министра дать максимальный "срочный заказ русским металлургическим заводам", привлечь частные заводы "хотя бы реквизиционным порядком, к выделке снарядов". Военный министр 9 сентября через министра торговли и промышленности вызвал представителей фирм, и они только тут узнали, какова действительная нужда в снарядах и что в создавшихся обстоятельствах для правительства "вопрос о цене имеет второстепенное значение". Прибывший на это совещание и.д. начальника Генерального штаба "с последней телеграммой о требованиях на снаряды, полученной недавно из Ставки... стал чуть ли не кричать с пафосом и негодованием на мизерность предполагаемых поставок по сравнению с требованиями армии и заявил о критической необходимости получать снарядов втрое больше, какой угодно ценой"¹⁴.

В классическом выражении историческое изучение военной промышленности предполагает тот подход, который реализован в исследованиях Сидорова, Л. Г. Бескровного и особенно К. Ф. Шацилло, где история военного хозяйства

России не замыкается в себе, а включает существенные для понимания предмета вопросы политики, стратегии, международных финансовых отношений. Подобные вопросы рассматриваются в той мере, в какой это оказывается необходимым для уяснения процессов, происходивших в самом производстве военных материалов. Узко экономический же взгляд, не учитывающий исторического, комплексного характера проблемы, приводит к недопустимым упрощениям и в освещении собственно экономических явлений.

Применение к военной экономике России методов макроэкономических расчетов, неизбежно основанных на стоимостных индексах и показателях, зачастую принципиально противоречит характеру этой неоднородной среды. Какие бы акробатические приемы стоимостных исчислений ни применялись в компиляции данных о динамике российской экономики военного времени - нет возможности выразить конкретно влияние на количественные соотношения со стороны таких фундаментальных явлений, как, например, натуральный характер хозяйствования и его принудительная товаризация, или, скажем, ценообразование, основанное на неэквивалентном обмене между сельскохозяйственным и промышленным производством¹⁵. Авторы предпринятых расчетов и сами фактически признают их неправомерность, поскольку ясно, что вне сферы рыночных, стоимостных отношений находилось даже не только военное производство с его больше бюрократическими, чем стоимостными измерителями, как это свойственно режиму командной экономики, но и другая, гигантская по сравнению с военной промышленностью сфера - океан деревенских хозяйств и экономий, которые "выпадали из экономической ткани общества". По поводу расчетов народнохозяйственного накопления А. Л. Вайнштейн заметил, что здесь тем больше сложностей, "чем на более низкой стадии капиталистического развития находится данная страна и чем большую роль играет в ней натуральный и мелкотоварный уклад хозяйства". В условиях войны сельские хозяева мало того что потеряли две трети наемной рабочей силы и прибегали к массовому использованию подневольных работников (военнопленных, беженцев, солдат) - они к тому же отказывались продавать свою продукцию на рынке за деньги, замыкались в своем натуральном существовании¹⁶. Эти три (рыночная, командная в нескольких разновидностях, частная натуральная) столь резко различающиеся сферы хозяйства не образуют однородной статистической совокупности, допускающей над собой дальнейшие операции: рыночная экономика являлась лишь "одной из подсистем народного хозяйства"¹⁷. Денежный стоимостной измеритель бесполезен для оценок, касающихся специальных военных производств в российских условиях начала XX века.

Попытки выразить в конкретных величинах стоимость продукции военных предприятий наталкиваются на непреодолимые препятствия из-за принципиальной непригодности источников, казалось бы, содержащих нужные показатели. В первую очередь это касается сведений о стоимости продукции, выпущенной казенными предприятиями. Горное ведомство признавало, что ни заводоуправления, ни центральные органы не имели хотя бы приблизительного понятия о том, во что обходятся заводам отдельные категории изделий. Даже в якобы "коммерчески" управляемых морских заводах постановка учета принципиально отличалась от обычной бухгалтерии частных предприятий и не позволяла ориентироваться в действительных издержках. Как показал Шацилло, в этом и не было необходимости, поскольку натуральный результат хозяйствования в этой сфере - выпуск вооружения - никак не соотносился с отсутствующими у "хозяйствующего субъекта" представлениями об эффективности в экономическом смысле.

При исчислении макроэкономических показателей, национальных счетов "остро дискуссионным" (Вайнштейн) оказывается вопрос - следует ли учиты-

вать в составе народного дохода военные производства и в целом "оборонные услуги" (как и прочие "правительственные услуги"). Острота вопроса обусловлена его идеологически, политически окрашенным характером. Как известно, К. Маркс, рассматривая процесс распределения произведенной в обществе прибавочной стоимости, указывал на существование, "наряду с промышленным капиталистом", таких ее получателей, как землевладелец (земельную ренту), ростовщик (проценты), но не забыл "также еще и правительство со своими чиновниками... и т.д." Обслуживание правительственного, государственного аппарата, а значит и вооруженных сил, согласно этому представлению, должно учитываться в качестве "непроизводительного труда" (в составе этой же категории Маркс для более рельефной наглядности называл обычно занятия клира, проституток, вульгарных экономистов, прокуроров и т.п.).

Экономисты М. Харрисон и А. Маркевич, со своей стороны, полагают, что все это следует включать в исчисления со знаком плюс: такая методология "все же по меньшей мере дает представление о производственных возможностях общества" и позволяет "сопоставлять полученные результаты с данными исследований по другим периодам и странам"¹⁸. С. Кузнец придерживался иной точки зрения, рассматривая сферу обороны, внутренней охраны, репрессивную деятельность государства как нечто не относящееся к "тем государственным услугам, которые приносят непосредственную пользу членам нации как конечным потребителям", - в отличие от сферы образования, здравоохранения¹⁹. (Такая точка зрения не вполне реалистична: некоторым "членам нации" все это как раз на пользу, и весьма ощутимую; только не в качестве "услуги" с плюсом в балансе нации, а в качестве статьи непроизводительного потребления, то есть с вычетом²⁰.) Также и по мнению Р. Хиггса, так называемые "оборонные услуги" по своей природе настолько отличаются от обычного производства, что они не должны учитываться наряду с ним в составе внутреннего валового продукта.

Возражая Хиггсу, Харрисон и Маркевич упрощенно излагают его позицию: он якобы ошибочно считает, что "производство только товаров и услуг гражданского назначения" способствует "росту благосостояния". В действительности же Хиггс ссылается еще и на другое - на такие свойства военной экономики, которые заводят в тупик количественные расчеты экономистов, а против данного его соображения Харрисон и Маркевич ничего не выдвигают. Помимо обычных затруднений, связанных с выработкой более или менее точных индексов, пишет Хиггс, "фундаментальное значение имеет то, что бессмысленно подсчитывать национальный продукт, когда отсутствуют рыночные цены"²¹. Хиггс указывает в этой связи на "произвольность цен и подавление свободы распоряжения ресурсами в командной экономике" военного времени, отчего "лишаются смысла прямые сравнения национального продукта". На этом-то основании он и считает неправомерным говорить о "процветании", "экономическом буме военного времени". По мнению Хиггса, "оценки национального продукта в условиях командной экономики по самой своей сути произвольны". "Командная экономика, - пишет Хиггс, - и рыночная экономика... подчиняются разным законам, и перед лицом этого коренного аналитического затруднения мы должны признать, что на некоторые вопросы просто невозможно найти ответ". Хиггс как раз и выступает против тех экономистов и историков экономики, которые пытаются опираться на "теоретически безосновательные данные о казенном производстве и искаженные данные о частном производстве, когда идет речь о командной экономике". Характерно, что свои критические соображения о принципах анализа военной экономики и возникающих в этой области непреодолимых затруднениях с исчислениями Хиггс высказал применительно к хозяйству США времен второй мировой войны ²²,

тогда как в отношении России 1914 - 1917 гг. статистические источники дают историкам экономики еще меньше возможностей.

Что же касается влияния военной экономики на благосостояние страны, то и в этом вопросе на первый план выходит не столько абсолютная величина народного дохода, сколько его материальное, натурально-вещественное содержание²³. Харрисон и Маркевич задаются целью исчислить не только национальный доход Российской империи военного времени на душу населения, но и роль военных расходов в создании "благосостояния населения" и, исходя из этого, оценить растущий "средний уровень жизни граждан" империи. В противоречии с выраженным намерением те же авторы соглашаются, что при расчете национального дохода надо бы "исключить оборонные услуги" (и что Хиггс в этом прав), а "в идеале следовало бы также вычесть... потребление материальных ресурсов в военных целях, но для этого нет данных". Они этого и не делают, а наоборот, недопустимо упростив свою задачу, выводят максимальную ("возможную верхнюю") границу благосостояния гражданского населения России в 1914 - 1917 годах. Такой, откровенно облегченный, подход, как им представляется, позволяет включить в исчисления "сектор оборонных услуг": "содержание армии" плюс "произвольная поправка" в 50% на "оборонные капитальные услуги"²⁴.

Максималистски-оптимистический подход Харрисона-Маркевича, по существу, сближается с идеологией "особого пути" русских неопочвенников. В ней лишь термин "оборонные услуги" заменяется столь же привлекательным и государственнически благодушным - "невещественное богатство", подразумевающее "правопорядок, безопасность, духовность". Неопочвенники полагают, что таким образом ресурсы страны получают употребление "в социально значимых... отраслях", характерных для российского "мобилизационного типа развития", здесь "государство - носитель общего блага, оно выражает общенациональный интерес"²⁵. Соответственно, применительно к российской практике 1914 - 1917 гг., потребовалось бы учесть в качестве "оборонных услуг" не только само по себе содержание войск, но и их "работу" по организации опустошения оставляемых местностей, насильственной эвакуации сотен тысяч мирных обывателей из западных областей России, сопровождавшуюся уничтожением и разграблением их имущества, стрельбу по недовольным рабочим в Иваново-Вознесенске, Костроме и Петрограде и т.п. Такое переименование ("оборонные услуги") означает не что иное, как попытку устранить из анализа категорию "непроизводительного труда", относящегося к сфере надстройки, государства.

Эту категорию во вполне жизненных проявлениях воспринимали в воюющей России. "Ночью, на опустелом дворе брошенной хаты, я, засыпая, слышу, как прапорщик Мещеряков говорит: "Знаете, Гуль, что на войне для меня страшнее всего? Что такая масса людей, такие чудовищные силы заняты ведь совершенно непроизводительным трудом". Я смертельно хочу спать, не вслушиваюсь, не понимаю, что говорит Мещеряков. "Вы, Мещеряков, экономист?" - слышу голос Ивановского. - "Экономист... а что?" - "Сразу видно""²⁶.

Замкнутость исследования в узко статистической сфере, в отрыве от "всей экономики и, особенно, характера самого общества" ведет к ошибкам²⁷. Если не избегать междисциплинарного анализа, а значит исторического подхода, то трактовка военного производства как особых "услуг" - надо признать - все же содержит непроизвольно выразившееся рациональное начало, но ей недостает логической законченности. Упоминание об "услугах" в таком случае естественно порождает вопрос - "услуги кому?", приносят ли они "непосредственную пользу членам нации как конечным потребителям"²⁸? Ответ Харрисона и Маркевича, как и самобытных государственников, который подразумевается, но не высказан, - услуги предназначены "обществу" (нации, государству); но

это сразу же перемещает отвлеченные рассуждения на реальную историческую почву и обнажает их необоснованность.

С точки зрения Николая II и его единомышленников, например, имперская политика на Дальнем Востоке, вызвавшая войну с Японией, требовала жертв и оказания "оборонных услуг" на несколько миллиардов рублей - больше годового бюджета империи. Но у других современников переживания той войны породили тяжелые сомнения - было ли нужно сооружать крепость Порт-Артур с необходимыми для нее устройствами и вооружением, тратить колоссальные средства на оказавшиеся негодными корабли русской постройки, на содержание колониального аппарата, войск, призрение увечных, на расстрелянные и уничтоженные орудия и боеприпасы. Власть "расточает народные силы" зря: расходы на КВЖД и овладение Маньчжурией - это "всенародная грамотность, самодержавной властью отнятая у русского народа и отданная японцам и американцам", писал П. Б. Струве²⁹. "Наши порты и адмиралтейства", жаловался публицисту М. О. Меньшикову не названный им по имени "выдающийся корабельный инженер", - это "страшный паразит, сосущий драгоценные соки родины". Было распространено мнение: "Затратьте полмиллиарда [не на флот, а] на выкуп земли у дворян или на народное образование - и каждая из этих реформ в одно десятилетие удвоит силы России". Меньшиков в 1905 г. оспаривал это мнение, но в 1912 г., встревоженный угрозой нежелательной войны с Германией, и сам развил ту же тему: "Мы ежегодно тратим до миллиарда на армию и флот, и все-таки не имеем пока ни флота, ни готовой к войне армии. Но тот же миллиард, вложенный в какое хотите культурное дело... мог бы сдвинуть нас с мели... Под страхом нашествий тех самых врагов, которые трепещут нашего нашествия, мы обираем, что называется, у нищего суму, выколачиваем подати..."³⁰.

Кадетский орган в этом вопросе не расходился с "Новым временем": "Ужасные уроки показали нам, что и внешнее могущество и величие страны не могут выдерживать пренебрежения к интересам внутреннего развития. Германия со всем своим милитаризмом была бы лишь колоссом на глиняных ногах, если бы она не опиралась на необычайное развитие промышленности и торговли, на беспримерно широкое народное образование, на грандиозную научную культуру. Какое непонимание великих исторических уроков, какое легкомыслие - думать, что сила государства измеряется его военным и морским бюджетом"³¹.

Все вместе они повторяли то, к чему просвещенный бюрократ А. В. Головнин пришел полвеком раньше: "Действительная сила России заключается не в армии, не во флоте... Россия ожидает дорог, разрешения крестьянского вопроса, учреждения других судов и полиции, другой системы взимания государственных доходов, устройства народных школ и вообще учреждений, которые прямо поведут к увеличению благосостояния империи, а с тем вместе и силы ее". Строить же боевые корабли - "нет денег на подобные затеи, составляющие предмет роскоши, а не насущной потребности империи"³². В. И. Вернадский считал, что учреждение ряда специальных исследовательских институтов с целью изучения недр "не менее необходимо для выхода из тяжелого положения в связи с войной, чем, например, создание... сверхдредноутов", чем пушки и снаряды. "Можно создать все исследовательские институты, сделав одним сверхдредноутом меньше"³³.

Таким образом, в оценках "государственно мыслящих" людей - вовсе не анархистов или социалистов и не пацифистов - "услуги" стране и обществу требовались иные, чем это представляла себе верховная власть. Да и в самом правительстве понимание необходимости определенных "оборонных услуг" не было однородным. В частном письме бывшему дипломату и коллеге по Комитету финансов ПА. Сабурову министр финансов В. Н. Коковцов высказал свое

отношение к сложившемуся курсу так: "Я с тревогою смотрю на наше экономическое и финансовое положение... Будущее полно мрачных предзнаменований, и я не вижу, откуда мог бы блеснуть нам луч успокоения... Хочется крикнуть одно суммарное пожелание: пора, давно пора умерить фантазии, которые ведут нас к гибели! Эти фантазии я вижу везде: в непомерном усилении флота, в нашей активной политике за счет голодного мужицкого брюха, в никому не нужном мореплавании, в... стремлении брать деньги на все, вместо того чтобы приостановить расходную сатурналию и начать ослаблять податной винт"³⁴.

Понятно, что ни Меньшиков, ни Коковцов, С. Ю. Витте или А. Н. Куропаткин, ни другие бюрократические и политические деятели, отвергая проводимый курс, не выступали против любых "оборонных услуг" вообще, но очевидно, что конкретно названных "услуг" они не добивались и не одобряли. Излишне было бы доказывать, что другая часть общества, еще более значительная, причастная к производительному труду, ничего для себя доброго от этих "услуг" не ожидала и только несла потери.

Вопреки неисторическим и противоречивым построениям цитированных экономистов, "услугами" такого рода удовлетворялись запросы, повышалось благосостояние не общества в целом, а лишь возвысившейся над ним касты - прежде всего персон, допущенных к решению главных вопросов государственной военной и экономической стратегии. "Благосостояние" этой касты не сводилось к вульгарным личным доходам (в том числе от теневой военно-промышленной деятельности), допускающим исчисление в деньгах ³⁵. Точно очерченные материальные проявления успеха лишь сопутствовали чему-то менее обозримому, но несравнимо более значимому. Доступ к рычагам управления национальными ресурсами в соответствии с сугубо личным пониманием "государственных интересов", позволяющий тешить свое властолюбие и тщеславие, испытывая от этого, конечно, неизмеримое в статистических единицах, социально переживаемое ощущение "административного восторга", - особая неисследованная статья "личного потребления", дополняющая общежитейское благополучие ³⁶.

Включая "оборонные услуги" в положительный баланс, Маркевич и Харрисон объясняют это тем, что такая методология "дает представление о произвол ственных возможностях общества"³⁷. Но и это объяснение также несостоятельно исторически: какими бы блестящими ни выглядели статистические расчетные "возможности", а на деле вся социальная система не выдержала груза "оборонных услуг", которые к тому же в реальности финансировались антантовскими кредиторами, то есть ложились на расходный баланс будущих поколений подданных Российской империи. Размышления же о якобы выявленных таким путем производственных возможностях - "потенциальном уровне общественного благосостояния, которого общество могло бы достичь при иных обстоятельствах (например, в мирное время)", - заведомо выходят за пределы научного анализа, имеют, как пишут по другому поводу те же авторы, характер "смелых предположений" чисто идеологического свойства. В отличие от них Гэтрелл признает, что "трудно разграничить" последствия войны и последствия революции 1917 года. Но есть признаки того, что в 1916 г. национальный доход начал падать и к 1917 г. "едва достигал двух третей от довоенного уровня". Происходил не подъем, а наоборот, "разрушение материальных ценностей", "истощение производительных сил", связанное с ростом специальных военных производств³⁸.

Сам же Харрисон не зря свой "в целом скептический взгляд" на экономические последствия войны основывал не на исчислении стоимости якобы полученных народами "военных услуг", а на признании того, что "война вообще

является деятельностью с отрицательным балансом". Если в экономике что-то появляется за время войны полезное, то нет доказательства того, что это "действительно результат войны и никак не могло состояться иначе, без войны"; "всегда того же результата можно достигнуть менее дорогостоящим путем"³⁹.

Обсуждаемый предмет далеко не нов; П. П. Маслов постоянно обращался к нему в ряде работ, написанных накануне и вскоре после первой мировой войны. Ему, по прямодушной наивности, казалось, что даже "самый ярый защитник" денежной оценки результатов хозяйственной деятельности едва ли "станет утверждать, что народное хозяйство обогатилось от уничтожения товаров, хотя, несомненно, их денежная ценность повысилась". Тем не менее и во времена Маслова идея, выдвигаемая Харрисоном и Маркевичем, получала выражение в милитаристской пропаганде: "И сейчас находится много экономистов, - продолжал Маслов, - которые верят, что страна обогащается не только от роста производства предметов вооружения, но даже от ведения войны". В действительности же "реальное накопление не может получиться из процесса разрушения"; выпуск предметов непроизводительного потребления, предметов роскоши и вооружения "разрушает производительные силы", сокращает их, задерживает развитие. Процесс накопления возможен, когда производство превышает потребление и "когда эта разница... идет снова в производство для дальнейшей продукции. Производство же военного снаряжения, давая высокие прибыли... не ведет к накоплению в народном хозяйстве", такие предметы "не получают производительного назначения". "Военное производство является... расхищением национального дохода и капитала"⁴⁰. Это "ничто иное как уничтожение сбережений страны и ее капиталов" - работа "не ради увеличения благосостояния страны, а ради уменьшения его", со знанием дела подтверждал директор Волжско-Камского банка и крупнейшего международного артиллерийского комбината⁴¹.

Ввиду важности количественных характеристик для освещения истории российской военной промышленности трудно переоценить значение совершенствования исчислений - с учетом реальных, ограниченных возможностей имеющихся источников. На первый план выступает необходимость уточнений в связи с тем пересмотром характера социальных отношений, который был предложен "новым направлением" с его теорией многоукладности. Имеющиеся в литературе оценки вместе с рядами цифр, положенными в основание, теряют смысл, когда бывает упущена из соображения качественная разнородность объектов изучения. Для оценки состояния военной промышленности как особого сектора производства, подытоживающего экономический потенциал империи, для уяснения основных количественных соотношений может оказаться целесообразным предварительный сдвиг исследовательских усилий как раз в сторону сравнительного изучения качественных характеристик и критической оценки источников.

Примечания

Работа выполнена по проекту РГНФ N 12 - 31 - 10020 "Первая мировая война и конец Российской империи".

1. HOLQUIST P. Making war, forging revolution. Russia's continuum of crisis, 1914 - 1921. Cambridge (Mass.). 2005, p. 45. Автор ссылается на работы предшественников - Н. Стоуна, П. Б. Струве и др.

2. GATRELL P. Government, industry and rearmament in Russia, 1900 - 1914. Cambridge U.P. 1994, p. 5 - 6. По выражению В. П. Васютовича, продукция, непригодная "ни для производственного, ни для личного потребления" (ВАСЮТОВИЧ В. П. Ценообразование в военном производстве США. М. 1980, с. 56). См. также: КРАВЧЕНКО Г. С. Экономика СССР в годы Великой Отечественной войны. М. 1970, с. 17.

3. МАРКС К., ЭНГЕЛЬС Ф. Соч. Т. 46. Ч. 1, с. 457 - 459.

4. МАСЛОВ П. Основы экономической политики. М. -Л. 1926, с. 46; ЕГО ЖЕ. Проблема продукции (Еще о социальной проблеме). Пг. - М. [1923], с. 41 - 42.

5. См. КРАВЧЕНКО Г. С. Ук. соч., с. 17; ХОШИМУРА Ш. Теория воспроизводства и накопления капитала. М. 1978, с. 60.

6. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 23, оп. 27, д. 218, л. 8об.

7. Государственный архив Российской Федерации, ф. 6, оп. 2, д. 225, л. 4.

8. РГИА, ф. 1276, оп. 13, д. 452, л. 13.

9. ФУРАЕВ В. К. Советско-американские отношения. 1917 - 1939. М. 1964, с. 51; ГАНЕЛИН Р. Ш. Некоторые материалы об экономических отношениях между советской Россией и США после Октябрьской революции. В кн.: Проблемы источниковедения внешней политики США. М. - Л. 1987, с. 98, 99.

10. СИДОРОВ А. Л. Экономическое положение России в годы первой мировой войны. М. 1973, с. 368.

11. Торгово-промышленная газета. 3.V.1914.

12. Отчет об операциях и положении дел Коммерческого банка в Варшаве за 43 период действий банка, с 1 января по 31 декабря 1913 г. по нов. ст., представленный Советом [банка]. Варшава. 1914. См. также: LOHR В. Die "Zukunft Russlands". Stuttgart. 1985, S. 172, 176, 177; GIRAULT R. Les relations economiques et financieres entre la France et la Russie de 1887 a 1914. T. 2. Lille. 1972, p. 959, 988, 994 - 1002; International banking. 1870 - 1914. N.Y. -Oxford. 1991, p. 466 (А. А. Фурсенко); ШЕПЕЛЕВ Л. Е. Акционерные компании в России. Л. 1973, с. 250; НЕТЕСИН Ю. Н. Промышленный капитал Латвии. Рига. 1980, с. 117, 154; ТОРПАН Н. И. Финансово-монополистические группировки в военной промышленности на территории Эстонии в 1911 - 1917 гг. - Известия АН ЭстССР, 1988, т. 37, вып. 1, с. 116 - 117.

13. БОРОДКИН Л. И., КОНОВАЛОВА А. В. Российский фондовый рынок в начале XX в. Факторы курсовой динамики. СПб. 2010, с. 140.

14. СИДОРОВ А. Л. Ук. соч., с. 24 - 26.

15. ОСТРОВСКИЙ А. В. Октябрьская революция: случайность? исторический зигзаг? или закономерность? - Из глубины времен. 1993, N 2, с. 138; ВАЙНШТЕЙН А. Л. Народное богатство и народнохозяйственное накопление предреволюционной России. Статистическое исследование. М. 1960, с. 128 - 129.

16. GATRELL P. Poor Russia, poor show: mobilising a backward economy for war, 1914 - 1917 In: The economics of World War I. Cambridge U.P. 2005, p. 245, 257. Ср. приведенные тут же подсчеты ВВП в разных вариантах: по А. Мэдисону, П. Грегори, Д. Паркеру (р. 238); ВАЙНШТЕЙН А. Л. Народное богатство, с. 425.

17. БОКАРЕВ Ю. П. Экономическая история и экономическая теория. М. 2007, с. 22.

18. МАРКЕВИЧ А., ХАРРИСОН М. Первая мировая война, гражданская война и восстановление: национальный доход России в 1913 - 1928 гг. М. 2013, с. 10 - 11, 22.

19. См. ВАЙНШТЕЙН А. Л. От обобщающих макроэкономических показателей к национальным счетам. В кн.: ВАЙНШТЕЙН А. Л. Избр. труды. Кн. 2. М. 2000, с. 234.

20. ЛЮКСЕМБУРГ Р. Накопление капитала. М. - Пг. 1923, с. 474; с. 532, 535 (критикуемый в этом же труде Г. Экштейн).

21. HIGGS R. From central planning to the market. The American transition, 1945 - 1947. - The Journal of Economic History, 1999, Vol. 59, N 3, p. 604 - 605, 613 - 614, 618. И далее: "Хозяйство военного времени с его произвольной [byzantine], постоянно изменяющейся структурой запретов, приоритетов, графиков исполнения, физического размещения, приостановки, отмены и ограничения заказов, квотированием, субсидиями, контролем цен, распределением товаров и кредитов, воздействием на процент, трудом военнообязанных и бронированных работников и широким прямым правительственным инвестированием в основные капиталы промышленности..."

22. О тех же затруднениях, существовавших "вплоть до настоящего времени", писал позднее другой автор (ВАСЮТОВИЧ В. П. Ук. соч., с. 65, 66, 68).

23. ВАЙНШТЕЙН А. Л. Международное сравнение народного богатства. В кн.: ВАЙНШТЕЙН А. Л. Избр. труды, кн. 2, с. 157 - 158.

24. МАРКЕВИЧ А., ХАРРИСОН М. Ук. соч., с. 10, 22 - 23, 66, 61.

25. АФАНАСЕНКО И. Д. Хозяйственный строй России. Учебник для вузов. СПб. 2012, с. 27, 318 - 319, 332 - 333). "Исправляя" классическую политэкономию в этом ключе, они опираются на традицию от "Книги Белеса" и И. Т. Посошкова до К. Н. Леонтьева, евразийцев и писателя Вл. Личутина (Там же. Passim).

26. ГУЛЬ Р. Конь Рыжий. Нью-Йорк. 1952, с. 55.

27. См. ХАНИН Г. И. Советский экономический рост. Анализ западных оценок. Новосибирск. 1993, с. 92 и др.

28. ВАЙНШТЕЙН А. Л. От обобщающих макроэкономических показателей к национальным счетам, с. 234.

29. Цит. по: ГНАТЮК О. Л. П. Б. Струве как социальный мыслитель. СПб. 1998, с. 102.

30. В более полном виде его рассуждения не лишены интереса: "Миллиард, вложенный в мелиорацию земли, в орошение ее... в ремесленное образование, в санитарное оздоровление народа (одна чудовищная детская смертность чего стоит!), - даже один миллиард, честно вложенный, не разворованный по дороге, - мог бы сдвинуть нас с мели... Пусть несчастные вырождаются и вымирают - нам непременно нужно вогнать в среднюю "душу населения" двенадцать бутылок водки в год, иначе нечем содержать армию и флот даже в теперешнем "неготовом" виде" (Новое время, 4.IX.1905; 16.II, 16.IX.1912).

31. КОТЛЯРЕВСКИЙ С. А. Флотский вопрос и внешняя политика. - Вестник народной свободы. 1908, N 3, с. 81. "Ведь подъем умственного развития и материального благосостояния народа, - добавлял военный обозреватель, - так же необходим для усиления военной мощи государства", а между тем "средний бюджет русского обывателя в 3 - 4 раза меньше, чем германца или француза" (Новое время. 20.VII. 1908). Вообще "развитие военных сил, несоразмерное с финансами, ослабляет государство даже в военном отношении", - писал министр финансов Александра II М. Х. Рейтерн. Цит. по: ШЕВЫРЁВ А. П. Русский флот после Крымской войны. М. 1990, с. 41.

32. Цит. по: ШЕВЫРЁВ А. П. Ук. соч., с. 34 - 35.

33. ВЕРНАДСКИЙ В. И. Очерки и речи. Пг. 1922, с. 68.

34. Российский государственный архив литературы и искусства, ф. 1208, оп. 1, д. 80, л. 16.

35. Как отмечает К. Рид, "управление Россией являлось семейным бизнесом Романовых" (READ Chr. From Tsar to Soviets, the Russian people and their revolution. Routledge. 1996, p. 16).

36. Ныне очевидно, что подобные кастовые возможности представляли собой способ реализовать присвоенные права пользования и распоряжения гигантскими, не поддающимися точному исчислению материальными средствами нации, традиционно оформленными во владение на чужое имя - аппарата власти.

37. МАРКЕВИЧ А., ХАРРИСОН М. Ук. соч., с. 10.

38. GATRELL P. Poor Russia, poor show, p. 240 - 241, 263, 236; Экономическое положение России накануне Великой Октябрьской социалистической революции. Ч. 1. М. - Л. 1957, с. 247; ч. 2. М. - Л. 1957, с. 110, 7.

39. BROADBERRY St., HARRISON M. Introduction. In: The economics of WWI: an overview, p. 29, 2.

40. МАСЛОВ П. П. Основы экономической политики, с. 13, 21 - 23, 34, 45 - 46, 66, 90 - 91, 114; ЕГО ЖЕ. Мировая социальная проблема. Чита. 1921, с. 84 - 85; ЕГО ЖЕ. Наука о народном хозяйстве. М. -Пг. 1923, с. 585, 80, 82, 83; ЕГО ЖЕ. Проблема продукции (Еще о социальной проблеме), с. 12 - 13, 206.

41. ХРУЛЕВ С. С. Финансы России и ее промышленность. Пг. 1916, с. 4 - 5.