Я очень люблю Д. Дм. Он Вам правильно сказал, что я хорошо к нему отношусь. Я знаю его давно, лет, вероятно, 15 - 16. Но дружбы у нас не получилось. Впрочем, я не искал этой дружбы, потому что видел, что этого не могло быть. Всякий раз, когда мы оставались вдвоем, нам было нелегко. Наши токи не соединялись. Они производили взрыв...

Это очень хорошо, что Вам так понравился Шостакович. Ваши впечатления о нем - правильные, но не совсем. Вам казалось, что он - хрупкий, ломкий и уходящий в себя бесконечно непосредственный, чистый ребенок. Он именно то, что Вы говорите, но при том жесткий, едкий, чрезвычайно умный, деспотичный и не совсем добрый. Вот в таком сочетании надо его увидеть, и тогда в какой-то мере можно понять его искусство.

Так писал о Шостаковиче Михаил Зощенко в письме Мариетте Шагинян в 1941 году. Это, пожалуй, одно из самых интересных и запоминающихся высказываний в книге воспоминаний о Дмитрии Шостаковиче "Великая душа". Составлена эта книга протоиереем Михаилом Ардовым - он с юности дружил с сыном композитора Максимом, а к самому Дмитрию Дмитриевичу относился с благоговейным трепетом - живой гений! - и смотрел как на некое чудо. Надо сказать, что Шостакович с друзьями своих детей был безупречно вежлив, но не слишком разговорчив - при виде посторонних он вообще делался каменно-напряженным. А дети рассказывали о его замечательном чувстве юмора, о сердечности и отзывчивости... И тогда же, в юности, у М. Ардова зародилась идея составить книгу о композиторе по рассказам его детей.

Так родилась на свет эта книга, - говорится в предисловии. - Монологи сына и дочери композитора я дополнил выдержками из его писем, фрагментами мемуаров и т.д.

Зима 1942-го года. Семья Шостаковича в Куйбышеве, в эвакуации. Там состоялось первое исполнение его Седьмой симфонии. На концерте он чувствовал себя несчастным, - пишет И. Слоним. - Публика заставила

С дочерью Талиной. 1940-е

стр. 26
его выйти на сцену до начала концерта, и он, вытянувшись и без улыбки, кланялся беспощадной толпе поклонников. А после концерта... высокий и суровый молодой человек снова поднялся на сцену, как на эшафот.

А вот Шостакович пишет другу о своей жизни в Куйбышеве: Все члены моей семьи здоровы и все время громкими голосами говорят о продуктах питания. Я, слушая эти разговоры, начал забывать многие слова, но хорошо помню следующие: хлеб, масло, полкило, водка, двести грамм, пропуск, кондитерские изделия и немногие другие...

Из книги "Великая душа" читатель узнает много любопытного о семейном быте композитора Шостаковича, о его привычках и шалостях его детей, о его пикировке с Арамом Хачатуряном, о том, как он предчувствовал "грозу" високосного 1948-го года и как увлекался футболом - был дипломированным судьей. Здесь можно ознакомиться с выдержками из знаменитой статьи про "сумбур вместо музыки". Или прочитать про то, как перед встречей с Анной Ахматовой (она надеялась с его помощью спасти от преследований И. Бродского) Шостакович говорил: "Все это хорошо, но о чем же я буду говорить с Ахматовой?" А Ахматова, как свидетельствует Ардов, сказала за завтраком: "Все это хорошо, но я не знаю, о чем надо говорить с Шостаковичем..."

Другое дело - почувствуем ли мы за этим собранием анекдотов действительно великую душу музыкального гения?

Как бы то ни было, для любителя мемуаров книга М. Ардова представит несомненный интерес.

Карина Зурабова

На репетициях Дмитрий Дмитриевич всегда спокойно (это, конечно, было внешним спокойствием) сидел в зале. Он не позволял себе никаких выкриков или нервничания, хорошо понимая, что репетиции служат для того, чтобы разучить новое произведение, и ни в коем случае не являются показом. Все свои замечания он делал всегда в антракте и в самом деликатном тоне. Только в том случае, когда он находил описку (в нотах), он позволял себе подходить к пульту, терпеливо ожидая ближайшей остановки, и тихонечко указывал на ошибку. Он всегда был предельно скромен.

Александр Гаук

Шостакович оставался творцом до последних дней своей жизни. Он всегда внушал своим ученикам:

- Не следует писать музыку, если ты можешь ее не писать.

Сам он не мог не сочинять, он был одержим творчеством всю свою жизнь. Я уверен, что самое существенное и верное суждение о Шостаковиче было произнесено 14 августа 1975 года над его гробом. Георгий Васильевич Свиридов - один из любимейших его учеников - говорил:

"Мягкий, уступчивый, подчас нерешительный в бытовых делах, этот человек в главном своем - сокровенной сущности своей - был тверд как камень. Его целеустремленность была ни с чем не сравнима".

В 1936 году, в страшное для себя (да и для всей страны) время, ошельмованный и униженный, Шостакович сказал:

- Если мне отрубят обе руки, я возьму перо в зубы - и все равно буду писать музыку!..