Рейтинг
Порталус

«ОБРАЗОВАНИЕ-ЛАЙТ» – СУХОЙ ОСТАТОК УТВЕРЖДЕНИЯ ПОСТМОДЕРНИЗМА

Дата публикации: 18 февраля 2011
Автор(ы): Шутенко А.И.
Публикатор: avalonbel
Рубрика: ПЕДАГОГИКА
Источник: (c) http://portalus.ru
Номер публикации: №1298035567


Шутенко А.И., (c)

Сегодня становится очевидным вторжение постмодернизма в сферу образования. Как отмечает В.П. Зинченко, в сферах литературы и искусства постмодерну стало тесно и под предлогом эстетизации образования началось его наступление на Просвещение, на Науку, на Общечеловеческие Ценности, на идеи Гуманности. Умами овладевает идея деконструкции всего и вся, как будто нам мало собственной деконструктивной практики [5, с. 10]. Начало осмысления этой ситуации положил А.П. Огурцов: «Вместо усилий мысли – спонтанность, вместо ответственности – произвол, вместо регулятивных норм – консенсус, вместо ценностей – договоренности, не имеющего обязательного характера и не предполагающие доверия и ответственности, вместо реальности – симулякры, вместо интенциальности – коммуникативность, вместо истины – убеждение – таково кредо постмодернистской философии вообще и постмодернистской философии образования, в частности. Поэтому претензии постмодернистов на перестройку всей системы образования – это строительство здания без всякого фундамента на зыбучем песке» [10, с.9].
Вместе с тем, реальность постмодерна не столь призрачна, как это может показаться на первый взгляд. А для многих сторон нашей жизни и обихода существования она уже очевидна как свершившийся факт.
Рассуждая о нашем времени, современные ученые пытаются обозначить его множеством терминов типа поздней модернити, рефлексивной модернити или постмодернити [1, 3, 4, 12]. Реальность нашего времени состоит в том, что оно поднимает до уровня нормы определенное состояние диссонанса с унаследованными и внутренне присущими людям качествами, состояние, представляющееся патологическим с точки зрения природы человека. Прежде всего, наблюдаются синхронно идущие процессы индивидуализации и деперсонализации жизни человека на фоне разрушения фундаментальных ценностных основ общества.
Как пишет известный британский социолог Зигмунт Бауман: «…мы вступили на территорию, которая никогда прежде не была населена людьми, – на территорию, которую культура в прошлом считала непригодной для жизни» [2, с. 281]. Эта непригодность определяется тем, что на сей день утрачена былая сбалансированность между общественным и частным, за счет которой поддерживалась устойчивость социального порядка; современное общество в принципе не признает потребности в диалоге между общественным и частным. Как отмечает автор, «частное вторглось на территорию общественного, но отнюдь не для того, чтобы взаимодействовать с ним; общественное колонизируется частным; публичный интерес деградирует до любопытства к частной жизни общественных деятелей,.. a общественные проблемы, которые не могут быть подвергнуты подобной редукции, и вовсе перестают быть понятными» [2, с. 228]. Индивидуализация утверждается повсюду как отрицание форм социальности. Для индивида общественное пространство оказывается не более чем гигантским экраном, на который проецируются частные проблемы.
При этом общественное пространство все более освобождается от общественных функций. Оно перестает играть свою прежнюю роль места, где сходятся частные неприятности и общественные задачи, где возникает диалог между ними. Под прессом индивидуализации люди медленно, но верно лишаются защитной оболочки гражданства и теряют свои гражданские привычки и интересы. Как отмечает З. Бауман, главная проблема состоит в том, что «Мы являемся индивидами de jure, независимо от того, являемся ли мы ими de facto… Многие из нас индивидуализированы, не будучи на деле личностями, и еще больше таких, кто страдает от ощущения, что пока не доросли до статуса личности, позволяющего отвечать за последствия индивидуализации» [2, с.118]. Перспектива сближения этих двух ипостасей становится все более и более отдаленной, поскольку «личность de jure» не может стать «личностью de facto», не превратившись сначала в гражданина, т.е. не утвердившись в общественном качестве.
Сегодня существует широкая и углубляющаяся пропасть между бедственным положением «личностей de jure» и их шансами стать «личностями de facto». Именно из этой глубокой пропасти поднимаются наиболее ядовитые испарения, отравляющие жизнь современного человека [2 ]. Эта пропасть, по мнению Баумана, появилась и расширилась прежде всего в силу запустения общественного пространства, и особенно agora, того самого места, где пересекаются общественное и частное, где «житейская политика» знакомится с Политикой с большой буквы, где частные вопросы переводятся на язык общественных задач и где изыскиваются, обсуждаются и согласовываются общественные решения частных проблем [2 ].
Справедливости ради нужно сказать, что то, что сегодня называется демократией, есть не более, чем тень некогда величественного здания общественного устройства, полагающегося на силу порождаемого им в диалоге коллективного разума, на услышанные голоса своих граждан.
Наше время характеризуется неотвратимым господством неконтролируемых человеком сил и тенденций, вызывающих нарастание в обществе неуверенности и неопределенности в сочетании с подавлением тех проявлений человеческого духа, которые в прежние эпохи вдохновляли людей к лучшей жизни [2, 8]. Беспрецедентная свобода сопровождается, как давно предупреждал Леви Стросс, беспрецедентным бессилием. Все мы являемся сегодня свободными индивидами, но не в силу сознательного выбора, а по необходимости. Для большинства, как иронично высказался Ульрих Бек в книге «Общество риска», индивидуализация сводится к тому, что «специалисты сваливают свои противоречия и конфликты к ногам индивида и покидают его с благонамеренным предложением критически судить обо всем этом на основе собственных представлений». Как результат, большинство из нас вынуждены искать «биографические решения системных противоречий» [13]. Это порождает все более болезненное ощущение неуверенности (Unsicherheit).
Сегодня, как замечает З. Бауман, возникает спрос на индивидуальные «крючки», на которые перепуганные люди могли бы коллективно повесить свои индивидуальные страхи, пусть даже и на короткий срок. Наше время щедро на козлов отпущения – будь то политики, запутавшиеся в своей личной жизни, преступники, толпами выбегающие из убогих улиц и мрачных районов, либо затесавшиеся среди нас иностранцы. Мы живем в эпоху неприступных замков, противоугонных сигнализаций, ограждений из колючей проволоки, охранников и дежурных, равно как и в эпоху лезущих в каждую щель журналистов бульварных изданий, ищущих заговоры ради заполнения угрожающе опустевшего общественного пространства, и жаждущих новых поводов для «нравственной паники», выпускающей на волю подавляемые страх и озлобление [2].
В условиях постмодернити особенно остро чувствуется упадок современного государства, поскольку власть над продуктивной деятельностью отделена от политики, которая, собственно, и призвана решать, что должно быть сделано. В то время как все политические институты остаются локальными, привязанными к определенной территории, реальная власть (транснациональных рынков) постоянно движется, оказываясь за пределами их влияния. В книге «Новый мировой беспорядок» Кен Джовитт объявил о крахе «представлений христианского типа», полагавших мир «централизованным, жестко скрепленным и истерически озабоченным непроницаемостью границ» [16].
В современной ситуации, в первую очередь бросается в глаза отсутствие института, способного «повести мир вперед». Наиболее болезненный вопрос, от которого стараются увиливать в наше время, состоит не в том, «что следует делать (дабы мир стал лучше и счастливее), а в том, «кто возьмется это сделать» [2 ]. Нравственная девальвация политики, власти и государства заставляет многие умы с надеждой обращать свои взоры в сторону религии и образования. Что касается последнего то нужно заметить, что вера в спасительную миссию образования (в том виде, в котором оно предстаёт сегодня) весьма наивна и утопична. Это всё равно, что делать ставку на скакуна-фаворита в заезде «Формула-1», по ошибке попав вместо ипподрома на автодром. Необходимо знать в каком времени и социокультурном пространстве мы сегодня находимся, чтобы «наши ставки соответствовали правилам игры». Речь идёт не столько о привлекательности или достоинствах тех или иных социальных институтов, сколько об их социокультурной востребованности, точнее о мере этой востребованности, об их адекватности и идентичности реальному времени. Весь вопрос как раз и состоит в том, какое время утверждается в действительности, какие правила игры оно устанавливает. Осмысленное и разностороннее обращение к этому вопросу приводит к одному общему парадоксальному ответу, что это время игры без правил, то есть отсутствие правил – это и есть основное правило разворачивающейся «игры постмодернити».
Большинство видных авторов обращают внимание, что современный человек всё чаще и неизбежнее сталкивается с явлением ускользающей ответственности на всех уровнях социальной организации. Сегодня, как отмечает З.Бауман, наша жизнь все чаще оставляет впечатление, что мы похожи на пассажиров в самолете, поднявшихся высоко в небо, и обнаруживших, что в кабине пилота никого нет [2].
Наше время охвачено неверием в прогресс и разочарованностью историей, когда все картины счастливого общества, нарисованные разными красками и множеством кистей за последние два столетия, оказались либо несбыточной мечтой, либо – если их воплощение в действительности и было объявлено, – нежизнеспособными конструкциями. На практике оказалось, что любая новая форма социальной организации приносит столько же несчастий, сколько и счастья, если не больше.
Наступление постмодерна обусловило важнейшие изменения, которые коснулись не столько технологий или принципов хозяйствования, сколько мироощущения людей и стереотипов поведения. Человек перестает чувствовать себя хозяином и творцом условий своего существования. Эпоха свершений сменилась ощущением бессилия, желанием бегства от реальности, состоянием глубокой неопределенности и растерянности. Общим результатом стало разрушение морали и предельная индивидуализация человеческого существования, когда человек рассматривает в качестве субъекта лишь самого себя, полагая всех себе подобных не более чем частью враждебного объективного мира.
Рассуждения о судьбах Человека, Культуры и Общества, в каких бы аспектах и направлениях они не велись и какими бы витиеватыми тропами дискурса не заплетались, неизбежно стекаются к общему «устью» темы образования, его положению и роли как универсального «места встречи» всех этих трёх субъектов цивилизационного процесса.
Известно, что система образования в настоящее время переживает не самые лучшие времена. Реальность кризиса образования и особенно его высшей ступени сегодня, пожалуй, вызывает сомнение разве только у невежд или хронических оптимистов с настораживающим психическим статусом. О кризисе образования уже много сказано, продолжает говориться и очевидно ещё будет сказано немало. Здесь, как правило, отмечаются социально-экономические, идеологические, политические, демографические, технологические и другие причины, указываются постреформенные следствия в лице регионализации, коммерциализации, дефундаментализации высшего образования [см. 6]. Вместе с тем глубинно-культурные причины редко попадают в поле зрения жгучей критической мысли. В тени научной рефлексии остаётся явный ценностно-смысловой реверс современного обихода жизни, когда пленительный свет общечеловеческих ценностей с каждым днём теряет свой живительный блеск в глазах всё большей массы людей. Когда всё, некогда запретное, становится доступным, осуждаемое поощряемым, заветное банальным, далекое близким, ненавистное терпимым. В лексиконе современных «гуманитариев» всё реже встречаются такие императивы как мудрость, правда, честь, совесть, добро, благо, справедливость. Эти некогда ведущие ценности негласно объявляются старой партитурой для сыгранной пьесы цивилизации. На их место приходит более удобный, экономичный и облегчённый «культурный пакет» из информированности, толерантности, политкорректности, продуктивности, лояльности, социабельности, адаптированности и пр. На этом фоне для образования в его изначально культуроформирующем значении задача воспитания Духа сходит на нет.
Многие авторы отмечают очевидный социокультурный сдвиг жизненных стандартов и ценностей, к которым система образования не знает как подойти, да и по сути подойти никогда не сможет, поскольку по своему призванию, исторической судьбе и миссии образование предназначено для реальности другого рода по сравнению с надвигающимся на гребне глобализации культуро- растворяющим ритмом постмодерна [2, 5, 6, 7, 14].
Прежде всего, главный вопрос состоит в том – какого человека (специалиста) и к какой жизни необходимо готовить современной системе образования?
Повседневность всё больше убеждает нас в том, что жизненный успех людей сегодня зависит от скорости, с какой им удается избавляться от старых привычек, а не от скорости обретения новых. Лучше всего, как отмечает З. Бауман, вообще не проявлять беспокойства по поводу выбора ориентиров; привычка, обретаемая в ритме современности, – это привычка обходиться без всяких привычек [2].
Люди современной эпохи должны уметь не столько раскапывать скрытую логику в ворохе событий или обнаруживать скрытый смысл в случайных сочетаниях цветных пятен, сколько незамедлительно уничтожить сохранившиеся в их сознании модели и одним резким движением сорвать искусно оформленные картины; короче говоря, уметь воспринимать свой опыт на манер ребенка, играющего с калейдоскопом, найденным под рождественской елкой [2].
С развитием информационного общества, когда знания и ценности вырвались из под контроля и монополии образования и в готовом виде всплыли на поверхность разлившегося информационного половодья, неизбежно возник дидактический сдвиг в обучении. Сегодня совершенно неясно, кто выступает в качестве учителя, и кто действует как ученик, кому принадлежит знание, предназначенное для передачи, кто становится его реципиентом, а также кто решает, какие знания подлежат распространению и достойны усвоения.
Современные аналитики в унисон утверждают, что никогда прежде жизнь не была так изменчива. Теперь умение извлекать информацию и делать из нее необходимые выводы, а также умение менять способы извлечения информации в соответствии с обстоятельствами становится намного важнее самого содержания этой информации [2, 6, 9].
Ученик сегодня учиться на примере ситуаций, лишенных структур, равно как и ситуаций с неясными последствиями, для которых характерен избыток структур, т.е. ситуаций, в которых образовательные процессы не могут быть тщательно отделены от прочих жизненных обязательств и связей, и нет никого, кто был бы за все это «в ответе» [2].
Институты всех уровней обучения, обладающие законным статусом, обнаруживают, что некогда неоспоримое право определять критерии профессиональных навыков и компетентности быстро ускользает из их рук. Сегодня все – студенты, учителя и учителя учителей – имеют равный доступ к видеомониторам, подключенным к Интернету, когда последние достижения научной мысли, должным образом переработанные, адаптированные к требованиям учебных программ, легкие для использования, продаются в каждом магазине компьютерных игр, а последние модели обучающих игрушек попадают в распоряжение человека в зависимости от наличия у него скорее денег, чем ученой степени.
В прежние времена влияние учителей опиралось на коллективно принадлежавшее им право осуществлять эксклюзивный контроль над источниками знания и над всеми ведущими к ним путями. Их авторитет зависел от безраздельного права формировать логику обучения – временнýю последовательность, в которой обрывки и фрагменты знания могут и должны быть предложены и усвоены. Когда эти некогда исключительные права оказываются дерегулированными, приватизированными, а их цена, определяемая «на бирже популярности», сделала их доступными всем и каждому, претензии академического сообщества на то, чтобы быть единственным и естественным прибежищем всех тех, кто привержен высшему знанию, становятся все более пустым звуком [2].
Постоянная и непрерывная технологическая революция превращает обретенные знания и усвоенные привычки из блага в обузу и быстро сокращает срок жизни полезных навыков.
Сегодня становится более привлекательной краткосрочная профессиональная подготовка на рабочем месте, а также гибкие курсы и быстро обновляемые наборы материалов для самоподготовки, которые предлагают на рынке без посредничества университетов. Задачи профессиональной подготовки постепенно, но неуклонно уходят от университетов.
Анализируя особенности информационного общества многие авторы не находят оснований, подтверждающих, что взаимодействие личности и социума в условиях этого общества как-то гармонизируется. Так, Мануэль Кастельс приходит к выводу, что «… современные общества во все возрастающей степени структурируются вокруг противостояния сетевых систем (Net) и личности (Self)» [9, с.3]. Развитие информационного общества и самореализация личности представляются как процессы не взаимодополняющие, а как противоположные. Современные авторы всё больше признают, что переход к информационному обществу будет сопровождаться серьёзными деформациями личности. Как отмечает в своём исследовании Т.В. Панфилова «человек информационный» не приближается к «человеку гуманистическому», который продолжает пребывать в зачаточном состоянии. В информационном обществе информационные технологии оказываются посредником не только в отношениях человека с другими, но и в его отношении к самому себе [11].
В гуманитарном измерении человек всё больше трансформируется в ненасыщаемого потребителя информации (причем за свой счёт), а весь социум – в глобальный рынок информационных услуг, в разряд последних подпадает и сфера образования. Картина общества, покрытого плотной пеленой информационной оболочки, всё чаще связывается с информационным растворением личности и культуры, все больше предстает как бездна смыслового опустошения, когда мир превращается в гигантский информационный котел, в «виртуальном огне» которого сгорают, не успев реализоваться, реально прожиться человеком, его чувства, помыслы, надежды, стремления и мечты, в результате реальность отодвигается на второй план сознания, уступая место разрастающемуся кибер-пространству. В этом информационном котле переплавляются также «несущие конструкции» общества и различных культур в лице традиций, норм, ценностей морали и нравственности, теряется связь времен, истина срастается с ложью, правда с обманом. В нем стираются границы и различия, а многоликий мир превращается в однородно безликую массу постоянно жаждущих информационных инъекций десоциализированных индивидов, образующих уже не столько общество или даже социум, сколько некую информационно упакованную ментальную массу или матрицу. Но это уже отдельная тема, живо задевающая сегодня умы писателей и деятелей культуру.
Отметим только, что, сталкиваясь с приподнятым ажиотажем вокруг этой темы, невольно задаешься следующим вопросом. Почему нас всех сегодня так готовят и стройными рядами так активно зазывают к жизни в информационном обществе, пугают страхами не успеть попасть, быть последними и т.п.? И что это за общество такое – информационное? Как резонно недоумевает И.М. Ильинский, разве до сих пор в истории и в нашей жизни были примеры каких-то других обществ? [6] Разве можно представить себе общество неинформационное по сути?
Очевидно дело здесь не столько в названии, сколько в тенденции формирования нового устройства социального организма, ускоренно дрейфующего сегодня в сторону общества информационно-матричного типа. Возникает вопрос, зачем и кому это нужно? Ответ нетрудно найти, если знать, что матрица полагает возможность своей перезагрузки. То есть в таком обществе открываются невиданные доселе масштабы для манипуляций и контроля над массовым и индивидуальным сознанием, масштабы, о которых самые изощренные тоталитарные режимы прежде могли только мечтать. При этом все дивиденды от таких «социальных перезагрузок» будет получать тот, кто более развит технически, кто владеет способами фабрикации информационного продукта, его технико-кибернетического и коммуникационного обеспечения и трансляции, т.е. несомненно тот, кто обладает недосягаемой научно-технической и финансово- экономической мощью, в чьих руках сосредотачивается сегодня наибольшая власть над миром.
Условия постмодернити раскололи одну большую игру прежней культуры на множество мелких и плохо скоординированных игр, сделали правила каждой игры хаотичными и резко сократили срок действия любого из этих правил. Любая позиция, отталкиваясь от которой можно было бы предпринять логичные действия при выборе жизненных стратегий: работы, профессии, партнеров, моделей поведения и этикета, представлений о здоровье и болезнях, достойных ценностей и испытанных путей их обретения, – все такие позиции, позволявшие некогда стабильно ориентироваться в мире, кажутся теперь неустойчивыми. Мы вынуждены как бы играть одновременно во множество игр, причем в каждой из них правила меняются непосредственно по ходу дела. Наше время исполнено разрушением рамок и ликвидацией образцов, наугад и без предварительного уведомления. В современных «обществах риска» потребности производства меняются гораздо быстрее, чем человек способен освоить те знания и навыки, которые прежде считались необходимыми для участия в нем; следовательно, с одной стороны, неизбежно снижается ценность традиционных образовательных учреждений, которые, всегда выступали важнейшими фабриками социальных значений и смыслов, и, с другой, возникает резкая дифференциация между людьми, способными и не способными к столь быстрому усвоению меняющейся социальной реальности.
При таких обстоятельствах высшую ценность (к ужасу педагогического сообщества) обретает такое обучение, которое дает знания о том, как нарушать общепринятый порядок, как избавиться от привычек и предотвратить привыкание, как преобразовать разрозненные элементы опыта в доселе неведомые образцы, относясь в то же время к любому из них как к приемлемому лишь до особого уведомления. Такое обучение обретает и быстро становится центральным элементом незаменимого снаряжения для жизни.
Отсюда то непреодолимое ощущение кризиса, которое распространилось среди философов, теоретиков и практиков образования, и которое свидетельствует о «жизни на распутье», порождающей лихорадочный поиск нового самоопределения. Оно проистекает из отрицания авторитетов, полифонии провозглашаемых ценностей и связанной с этим фрагментацией жизни [2, 7, 8]. Мир постмодерна, в котором люди выстраивают свои жизненные стратегии, настойчиво стимулирует развитие той разновидности обучения, которая унаследованным нами образовательным учреждениям противопоказана по определению.
По мнению многих авторов, нынешний кризис в системе образования – это прежде всего кризис унаследованных институтов и философий, предназначенных для реальности иного рода. Необходим пересмотр установленных ими концептуальных рамок, а это наиболее трудный и опасный из всех вызовов, которые могут быть брошены человеческой мысли [6 ]. Не имея возможности выработать иные рамки, философской ортодоксии остается лишь отойти в сторону и махнуть рукой на нарастающую массу новых явлений, объявляя их аномалиями и отклонениями [2].
Поражены этим кризисом, по мнению многих специалистов, все устоявшиеся образовательные институты сверху донизу и в нашей стране и за рубежом. Особую форму он принимает на уровне университетов.
Как показывает З. Бауман и другие авторы, университеты сегодня неизбежно теряют своё исключительное право наделять авторитетом людей, активно проявивших себя в поисках нового знания и его распространении. На право, некогда дарованное государством и обществом исключительно университетам, претендуют, и не без успеха, другие учреждения. Репутации все чаще приобретаются и теряются за пределами университетских стен [2 ]. Здесь мы также видим проявление того же социокультурного сдвига. Сегодня в формировании иерархий влияния известность заменила славу, публичная известность вытеснила научные дипломы. Сегодня оценка средствами массовой информации, а не традиционные университетские стандарты признания научных заслуг определяют иерархию влияния, столь же непрочную и преходящую, как и «новостная ценность» того или иного сообщения.
Постмодерн постепенно, но неуклонно изменяет основания, на которых возводятся и разрушаются научные репутации, публичная известность и общественное влияние. Как констатирует Режи Дебре, интеллектуальное влияние измерялось когда-то исключительно размером толпы учеников, собиравшихся отовсюду, чтобы услышать учителя; позже, и во все возрастающей степени, – количеством проданных экземпляров книги и оценками, данными ей критиками; однако оба этих критерия, пусть и не полностью, но в значительной мере сведены на нет телевидением и газетами. Для обозначения интеллектуального влияния ныне более уместна новая версия декартовского «я мыслю»: «обо мне говорят – следовательно, я существую» [15].
В условиях, когда общественное внимание стало наиболее редким из товаров, СМИ недостает времени, чтобы взращивать славу, зато им хорошо удается культивировать быстро созревающую и приносящую богатый урожай известность. «Максимальное влияние и мгновенное устаревание» по мнению Джорджа Стейнера стало самым эффективным приемом ее производства [17]. И кто бы ни включался в погоню за известностью, он должен вести ее по установленным правилам. Эти правила не дают привилегий научным занятиям, сделавшим академиков знаменитыми, а университеты – надменными; постоянный, но медленный и идущий окружным путем поиск истины или справедливости не годится для того, чтобы осуществляться на глазах у публики, он вряд ли привлечет внимание общественности и уж наверняка не вызовет немедленной бури аплодисментов [2 ].
Утверждающийся постмодерн враждебен не только к пожизненной академической карьере, но и ко всем поддерживавшим и оправдывавшим ее идеям: «…тому опыту, который, подобно вину, облагораживается с годами; тем навыкам, которые, по аналогии с домом, строятся этаж за этажом; тем репутацииям, которые, подобно денежным сбережениям, могут накапливаться, с годами принося все большие проценты» [2]. С тех пор, как известность заняла место славы, отмечает З. Бауман, преподаватели колледжей вынуждены вступать в состязание со спортсменами, звездами эстрады, победителями лотерей, террористами, взломщиками банков и серийными убийцами – и в таких состязаниях у них мало, а то и вовсе нет, шансов победить.
А между тем, поставленная сегодня на широкую ногу индустрия известности в купе с громкими PR-технологиями втягивает в свою орбиту всё большие массы «раскрепощённых» граждан и особенно молодежь, которая не отличается, как правило, особой разборчивостью и всегда не прочь «попасть в историю». Сегодня пределом мечтаний для львиной доли пассионарной и способной молодежи становится реальность оказаться где-нибудь «за стеклом» или на очередной фабрике сомнительных звёзд и прочих «головокрушительных» проектах, а если не повезёт, то можно заземлить свой пыл в рядах уличных псевдоспонтанных революций. Процесс самоопределения для молодых сегодня как никогда сворачивается до пределов «здесь и сейчас». Не утешительно, но факт – реальный процесс образования происходит всё больше не за студенческой скамьей и в залах библиотек, а под звездным светом софитов, пленяющим фокусом камер, в затягивающей паутине «черных дыр» информационных сетей, на улицах в сценарных революциях и т.д. Стремление состояться коротким путём как можно эффектнее и громче вытесняет в умах желание стяжать славу, путь к которой труден, тернист и долог, и не всегда гарантирует желаемого в финале.
Рассуждая о причинах утраты университетами былого авторитета и независимости, авторы отмечают, что они пали жертвой своей собственной совершенной приспособленности и пристрóенности. Мир, в котором утверждались университеты был миром, характеризующимся прежде всего медленным и вялым, по нынешним меркам, течением времени. «Мир, в котором требовались немалые его промежутки, чтобы навыки устарели, чтобы специализация стала зашоренностью, чтобы дерзкая ересь превратилась в реакционную ортодоксию и, в итоге, чтобы все активы оказались обязательствами, а вещи перестали называться своими именами» [2]. Такой мир сегодня исчезает, и скорость его исчезновения намного превосходит способности университетов перестраиваться, приобретенные ими за долгие столетия.
Падение влияния университетов связывается учеными также с произошедшей в ХХ веке дискредитацией самой науки в глазах общества. Одним из важнейших предметов гордости университетов доиндустриальных времен была предполагаемая связь между приобретением знаний и нравственным совершенствованием. Наука, как тогда считали, была наиболее мощным гуманизирующим фактором; с ней могли сравниться лишь эстетическая разборчивость и культура как таковая; все они в целом облагораживали человека и умиротворяли человеческие общества. После ужасов ХХ века, порожденных наукой такая вера, как резюмирует З. Бауман, кажется смехотворно и, наверное, даже преступно наивной [2 ].
Сегодня многие исследователи искренне солидаризируются с мыслью Ульриха Бека о том, что именно хаотически развивающиеся в недрах науки и распространяющиеся подобно метастазам технологии и порождают те внушающие благоговейный ужас риски, с которыми сегодня человечество сталкивается в невиданных доселе масштабах [13]. Знак равенства, традиционно ставившийся между знанием, культурой, нравственными аспектами человеческого сосуществования и благосостоянием (как общественным, так и личным), решительно стерт; тем самым перестал существовать основной аргумент, поддерживавший претензии университетов на общественные фонды и высокое к себе уважение.
Суть нынешнего кризиса образования от лица многих авторов можно выразить следующей формулировкой З. Баумана. Он констатирует, что в условиях, когда все традиционные основы и аргументы в пользу некогда возвышенного положения университетов в значительной мере ослаблены, они столкнулись с необходимостью переосмыслить и заново определить свою роль в мире, который не нуждается более в их традиционных услугах, устанавливает новые правила игры в престижность и влиятельность, а также со все возрастающей подозрительностью смотрит на ценности, которые отстаивали университеты [2 ].
В такой ситуации очевидная стратегия состоит в принятии новых правил и игре по этим правилам. На практике это означает подчинение суровым требованиям рынка и измерение общественной полезности создаваемого университетами продукта наличием стабильного спроса, рассмотрение университетов, создающих ноу-хау, как поставщиков некоего товара, которому приходится бороться за место на переполненных полках супермаркетов, – товара, теряющегося среди прочих, качество которых проверяется объемами продаж. При этом духовное лидерство университетов – это мираж; а задачей интеллектуалов становится следование развитию внешнего мира, а не установление стандартов поведения, истинности и вкуса.
Условия постмодернити настойчиво и непреклонно диктуют необходимость такого образования, которое ничем не отличалось бы от любой другой из сфер услуг на потребительском рынке. Разумеется, что это образование должно быть привлекательным, удобным и по возможности необременительным, быстрым и облегченным. Постмодернизму под стать именно такое облегченно убыстренное образование по типу «Fast food», которое освобождено от воспитательных, культурных, научно-исследовательских функций, свободно от духовного напряжения, самостоятельного интеллектуального поиска, живого общения, контакта сознаний, диалога. В таком образовании господствуют рыночные механизмы спроса и предложения, его ничуть не шокирует, что заказчиком образовательных услуг выступает не общество, не государство, а сам обучаемый т.е. тот, кому ещё только предстоит жить в обществе. Преподаватель превращается в информационного сервисмена, лекция в живой видеоряд, а курс обучения в некую загрузку сознания, необходимого до первого включения в предстоящую деятельность. Такая модель образования исходит из того, что обучаемый уже знает, что ему нужно в будущем, а задача обучения – функционально подготовить, «упаковать в профессию». Основная задача – «обучить» (= пропустить) как можно больше учеников с наименьшими затратами, при этом в силу изменчивости рынка популярности профессий быть готовым завтра сменить профиль подготовки. Отсюда в ходу предельно упакованные курсы в возможно более детальные дидактически-программные пакеты-оболочки, как можно более алгоритмизированные технологии обучения, обладающие высокой «пропускной способностью» из расчета количества душ обучаемых в единицу учебного времени, спрос на дистанционные формы обучения на базе информационно-коммуникативных технологий, стремление к расширению сети виртуальных филиалов, множество мелких специализаций и т.п.. Таким образом, данная модель по сути представляет некую дидактически-загрузочную систему сознания, готовую к собственной перезагрузке (по первому «свистку» с рынка).
Мы называем такой утверждающийся макдонализированный тип обучения «образование-лайт», т.е. образование, облегченное от формирующе- культурообразующих функций. К этому типу образования относятся все культурные деформации уже отмеченные выше. Говоря информационным языком, мы имеем дело здесь с образовательной инсталляцией на выставке- продаже образовательного продукта широкого и недолговременного потребления.
Противоположной стратегией существования университетов в условиях постмодернизма выступает модель их трансформации из «храма науки» в образовательную крепость, в некий «бастион законсервированной культуры», неприступный для действия рыночных сил. Однако данная стратегия, как метко заметил З. Бауман, заключается в сожжении мостов, в отступлении с проигрышных позиций на рынке в «крепость, построенную из элементов эзотерического языка и невразумительной теории» [2 ].
Обе стратегии, по мнению учёных, возвещают конец «автономии» университетской деятельности и «центрального места» интеллектуального труда в них. Обе стратегии, каждая по своему, означают капитуляцию: первая предполагает принятие подчиненного, производного положения слуги в иерархии, формируемой и устанавливаемой рыночными силами; вторая – согласие с социально-культурной ненужностью, вытекающей из неоспоримого доминирования этих сил. Обе стратегии делают воистину сомнительными шансы «Великой хартии университетов» стать чем-то большим, нежели лишь добродетельной мечтой.
Реальный выход из кризиса видится авторами в самой неоднородности внутренней конструкции университетов, в их многоликости, непохожести. Так, З. Бауман обнадеживающе утверждает: «Я признаю, что шанс приспособиться к новой ситуации постмодернити, к парадоксальной ситуации, которая превращает идеальную приспособленность в недостаток, заключается именно в тех слишком часто оплакиваемых плюрализме и многоголосьи университетов» [2 ]. Университетам, как отмечает учёный повезло, что их так много, что среди них нельзя встретить двух похожих и что внутри каждого из них имеется поражающее воображение разнообразие отделов, колледжей, научных школ, способов ведения дискуссий и даже вариантов решения стилистических проблем. Университетам здорово повезло, что они остались несопоставимыми, не могущими быть измеренными одной меркой и – что самое важное – не говорящими в унисон. Только такие университеты имеют что предложить многоголосому миру несогласованных потребностей, самовоспроизводящихся возможностей и самоумножающихся альтернатив.
Сегодня задача «подготовки к жизни» – эта вечная и неизменная задача всякого образования – должна, по мнению многих авторов, в первую очередь и прежде всего означать развитие способности сосуществовать в современном мире с неопределенностью и двусмысленностью, с разнообразием точек зрения и отсутствием неспособных ошибаться и достойных доверия авторитетов; прививание терпимости к различиям и готовности уважать право быть различными; укрепление критических и самокритичных способностей и мужества, необходимых для принятия ответственности за свой выбор и его последствия; совершенствование способности «изменять рамки» и сопротивляться искушению бегства от свободы по причине той мучительной неопределенности, которую она приносит вместе с новыми и неизведанными радостями.

Литература

1. Аттали Ж. На пороге нового тысячелетия Пер. с англ. – М., 1993
2. Бауман З. Индивидуализированное общество. Пер. с англ. – М., 2002.
3. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. – М., 1999.
4. Дракер П. Посткапиталистическое общество // Новая постиндустриальная волна на Западе: Антология / Под ред. В.Л.Иноземцева. – М., 1999.
5. Зинченко В.П. Психологические основы педагогики: Учеб. пособие. – М., 2002.
6. Ильинский И.М. Образовательная революция. – М., 2002.
7. Иноземцев В.Л. Глобализация – наивная мечта ХХ века // Человек, №5, 2003.
8. Иноземцев В.Л. Расколотая цивилизация. Наличествующие предпо¬сыл¬ки и возможные последствия постэкономической революции. – М., 1999.
9. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура: Пер. с англ. – М., 2000.
10. Огурцов А.П. Постмодернистский образ человека и педагогика // Человек. 2001. № 3, 4.
11. Панфилова Т.В. Развитие личности как тенденция всемирно-исторического процесса / Автореф. дис. докт. философ. н. – М., 1999.
12. Тоффлер О. Третья волна. – М., 1999.
13. Beck U. Risk Society. Toward a New Modernity. – London: Sage Publications, 1992.
14. Castoriadis C. Gesellschaft als imaginaere Institution. Entwurf einer politischen Philosophie. – Frankfurt am Main, 1984.
15. Debray R. Teachers, writers, celebrities. – L., 1981, p.143
16. Jowitt K. New World Disorder: The Leninist Extinction. – Berkeley, University of California Press, 1992.
17. Steiner G. Real Presences. – Chikago, 1989.

Опубликовано на Порталусе 18 февраля 2011 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?


КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА (нажмите для поиска): деперсонализация общества, массовая культура, образование, личность, информационное общество, деформация ценностей, кризис высшей школы



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама