На всем протяжении развития феноменологии Гуссерля ее основным движущим мотивом являлась его по-своему оригинальная концепция интенциональности. Хотя сам он это неоднократно подчеркивал и сколь бы очевидным это ни казалось сегодня, нужно указать на то, что даже его ученики чаще всего не осознавали значимость этой концепции и следствий, которые из нее вытекают. Только так зачастую могли оказаться выхваченными отдельные мотивы феноменологии (сущностное созерцание, анализ интенциональности в качестве нового психологического метода и т.д.) и могло быть упущено их внутреннее, вначале еще от самого Гуссерля скрытое единство. Этому способствовало то, что он заимствовал слово и понятие интенциональность у своего учителя Франца Брентано и по началу думал двигаться дальше в полном соответствии с его устремлениями.

Полная версия публикации

Весной 1933 года, когда передо мной закрылась какая бы то ни было перспектива защитить диссертацию в том или ином германском университете, я, по совету Эмиля Утитца, отправился в Прагу, чтобы защититься в Немецком университете у Оскара Крауса. До этого момента я занимался философскими проблемами языка лишь в той мере, в какой они были представлены в “Логических исследованиях” Гуссерля и “Бытии и времени" Хайдеггера. Тему же, где мы с Оскаром Краусом могли бы сойтись, я нашел в деликатных и обстоятельных “Исследованиях к всеобщей грамматике и философии языка” Антона Марта. Так возникла моя диссертация “Функция именования и словесное значение. Исследования к философии языка Мартио (Halle, 1934). Приятной неожиданностью стало для меня то, что этот опыт, чьё несовершенство хорошо осознавалось мною самим, был очень радушно принят пражскими, лингвистами, что позволило моему другу Яну Паточке — одному из последних личных учеников Гуссерля — ввести меня в 1934 году в Пражский лингвистический кружок, в заседаниях которого я участвовал до 1938 года. К сожалению, записи, сделанные мною на этих заседаниях были утеряны, но тем дороже и живее запомнившееся мне общее впечатление от ярких индивидуальностей и научной атмосфере, царившей на кружке в совместной работе — под державным руководством Романа Якобсона — немецких и чешских коллег.

Полная версия публикации

Культурология - отрасль антропологии, которая рассматривает культуру (институты, технологии, идеологии) как самостоятельную упорядоченность феноменов, организованных в соответствии с собственными принципами и существующих по своим законам. Культурный процесс определяется как самостоятельный и независимый. Вариативность в культуре объясняется в культурных терминах, предпочтительных по сравнению с терминологией биологии или психологии. Науке о культуре пришлось, разумеется, проделать долгий путь, ведущий к созданию адекватного концепта культуры. Нецивилизованные народы осознавали существующие между ними различия традиций, языка и представлений. Но даже такой образованный народ, как современные Аристотелю греки, не знал слова, эквивалентного нашему термину «культура». Термин этот был заимствован великим основоположником английской антропологии Э. Б. Тайлором у немецких историков культуры.

Полная версия публикации

Итак, дорогие мои, по программе нашего курса мы дош-ли до одной довольно непростой темы. Чем больше я в нее углубляюсь, тем беспомощнее становится моя наука. Давайте вести наше обсужде-ние открыто: пусть каждый высказывается и задает любые вопросы. Единственная просьба - говорить по очереди.


- Прекрасно, трудности мы любим. Продолжайте, профессор.

Полная версия публикации

Сразу же должен сказать, что названная в заглавии тема заинтересовала меня еще двадцать с лишним лет назад и первая наша (с М.Я. Ковальзоном) публикация, в которой была изложена идея многомерности как перспективная для социального познания, появилась в 1980 г. [1]. Сами термины: измерение, многомерность в их применении к социальным сюжетам в то время не были новостью. Еще в 60-е гг. широкую известность получила книга Герберта Маркузе «Одномерный человек», где употреблялись словосочетания «одномерное общество», «многомерный универсум» и т.п. Но, конечно, концепция, которую мы развивали, располагалась совсем в другой плоскости по сравнению с тем, о чем писал Г. Маркузе. Мы стремились дать свой ответ на те вопросы, которые сама действительность и наука выдвигали перед марксистской методологией социального познания.

Полная версия публикации

Введение


Проблемы, задаваемые феноменом человеческого действия, являются темой в любой разновидности общефилософских концепций. Практическая философия образует составную часть всякой философии, даже если последняя не признает примат практического. Во многих философских подходах действие предстает как бы вторичным феноменом в том смысле, что оно реконструируется лишь в качестве физической реализации импульсов, чьи истоки лежат в других сферах (сфере сознания, мышления, системы, общества и т.д.). В соответствии с этим проблемы самого действия сводятся в таких концепциях к проблемам высших или низших сфер. Когда же подобная редукция проблем признается не только нерациональной, но, наоборот, проблемы других сфер решаются через обращение к сфере действия, тогда мы будем говорить о прагматическом повороте (без его дальнейшей спецификации). Прагматизм Пирса образует парадигму тех философских концепций, в которых действие является нередуцируемой категорией, к каковой следует критически обращаться при реконструкции всех остальных сфер. Но и в других традициях употребления слова “прагматика” можно обнаружить в качестве основной точки зрения идею нередуцируемости. Там, где прямо или косвенно принимается Моррисово разделение семиотики, аспект действия (прагматика) считается новым по отношению к сфере знаков (синтактика) и значений (семантика).

Полная версия публикации

Оксфордская философия до второй мировой войны


Интерес к философской проблематике у меня возник, когда я был аспирантом в Оксфорде в конце двадцатых начале тридцатых годов двадцатого века, философия тогда была частью курса, посещаемого большинством Оксфордских студентов. В 1930 году меня назначили преподавателем философии, назначение было результатом длительного увлечения философией, в то время мои взгляды естественно находились под влиянием тех дискуссий, которые велись моими современниками в Оксфорде. Несмотря на существование множества других философских проблем, случилось так, что я и мои коллеги сосредоточились на темах, которые были результатом возвращения к эмпиризму, начавшему доминировать в Английской философии до Первой мировой войны, в основном под влиянием двух известных Кембриджских философов Дж. Мура и Бертрана Рассела.

Полная версия публикации

Я в основном согласен с идеями относительно проблемы объяснения, которые были выдвинуты П. К. Фейерабендом и У. Селларсом. Эти идеи нелегко понять и оценить, и одна из целей данной статьи состоит в том, чтобы позиции этих философов выразигь в наиболее простой форме, сравнить их между собой и с более ортодоксальным пониманием проблемы объяснения, которое мы находим в книге Э. Нагеля “Структура науки” и которое я в своем анализе, вероятно, также упрощу. Трех названных авторов я прошу извинить меня за все упрощения их идей, а всех читателей этой статьи я просил бы обратиться к оригинальным работам и посмотреть, что в моем изложении противоречит буквальным словам названных авторов. Таким образом, я надеюсь косвенно содействовать пониманию и критике этих трех философских позиций. упрощение может способствовать лучшему пониманию проблемы, ибо сложная точка зрения легко оказывается непонятой, поскольку читатель запутывается в тонкостях. Конечно, упрощенное изложение может помочь читателю только при условии, что он учтет предупреждение о необходимости обратиться к оригиналам *.
Нагель является видным представителем той позиции, которую подвергают критике Фейерабенд и Сел-ларс. Он защищает ортодоксальную теорию научного объяснения и подчеркивает ее связь со здравым смыслом. Характерная черта этого воззрения состоит в том, что оно признает необходимость правил соответствия ' Е. N a g e 1. The Structure of Science N. Y., 1961.

Полная версия публикации

Мы будем знать!
По таланту, богатству полученных результатов и широте мышления немецкий математик Давид Гильберт (1862-1943) был уникальной фигурой даже среди самых блестящих математических умов. Он оставил заметный след во многих областях математики, создал новые направления математических исследований и обогатят культуру XX века важными и глубокими работами, посвященными теории познания, роли и месту математики в системе современной науки, природе математической истины, аксиоматическому методу и взаимосвязи теоретического мышления и опыта. Выступая в 1900 году на Международном математическом конгрессе в Париже, Гильберт сформулировал знаменитые двадцать три проблемы, которые, по его мнению, математика XIX века завещала математике XX века. С тех пор на протяжении почти целого столетия многие существенные продвижения в математической науке связаны с решением проблем Гильберта - такова была мощь его интеллекта, острота прозрения и широта кругозора, глубина понимания задач, стоявших перед математикой и точным естествознанием.

Полная версия публикации

1. «Что есть истина?» — насмешливо спрашивал Пилат, даже не ожидая ответа. Он опередил свое время. Ведь сама по себе «истина» есть абстрактное существительное, верблюд, поддерживающий логическую конструкцию, которая не может ускользнуть даже от глаз грамматиков. Мы подобострастно приближаемся к ней, держа шляпу и категории. Так, мы спрашиваем себя, является ли Истина субстанцией (Истина, Корпус Знания), либо она представляет собой качество (что-то сходное с красным цветом, неотъемлемо присущим истинам), либо отношение («корреспонденция»)[2]. Однако философам следует прикладывать свои усилия только к соразмерному им самим. А значит, следует обсуждать применение или определенные использования, слова «истинный» Invino, возможно, и «veritas», но в трезвом разговоре — «verum».

Полная версия публикации