МАРСЕЛЬ ГРАНЕ. КИТАЙСКАЯ МЫСЛЬ

Дата публикации: 12 июня 2024
Автор: Г. В. ЗУБКО →
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: ФИЛОСОФИЯ →
Источник: (c) Восток. Афро-Азиатские общества: история и современность. 2005, №1. →
Номер публикации: №1718215098 / Жалобы? Ошибка? Выделите проблемный текст и нажмите CTRL+ENTER!

Пер. с франц. В. Б. Иорданского. Общ. ред. И. И. Семененко. М.: Республика, 2004. 526 С.

© 2005

Марсель Гране - выдающийся ученый, эрудит и тонкий знаток китайской культуры, проблемы которой рассматриваются в серии его книг. Настоящее исследование, своеобразный итог его научных изысканий, посвящено китайской мысли в ее феноменалистском и историческом аспектах. Это - замечательное и действительно необходимое издание. Написанная в 1934 г., книга не только не потеряла своей научной актуальности, но и оказалась в подлинном смысле востребованной в наши дни, когда отмечается все возрастающий интерес к духовному наследию прошлого. Стоит отметить прекрасный перевод, выполненный В. Б. Иорданским, а также содержательные и весьма обширные комментарии составителя И. И. Семененко, которые представляются совершенно необходимыми, поскольку ставят данное исследование в современный контекст.

Анализируя китайскую мысль, которую М. Гране с полным основанием предлагает отделять от собственно науки и философии, предпочитая использовать понятие "мудрость", он выделяет главные аспекты, принципы, с его точки зрения являющиеся ключевыми в данном исследовании. К ним он относит прежде всего язык, иероглиф, слово, символ, основные мыслительные концепты (по его терминологии, "направляющие идеи"), связь с воззрениями на макрокосм и микрокосм и др. В своей рецензии, посвященной книге М. Гране, ограничусь лишь некоторыми принципами, являющимися основополагающими для понимания особенностей китайской мысли, и остановлюсь на наиболее значительных, как мне представляется, положениях автора. Без сомнения, каждый ученый, занимающийся проблемами китайской традиции и культуры в самом широком смысле, найдет здесь "свои" сферы, представляющие особый интерес именно для него.

Одной из главных исследовательских посылок М. Гране, на которых он строит изучение китайской мысли, является необходимость "идти в самые глубины явления". С его точки зрения, недостаточно ограничиваться каким-то одним (или несколькими) временным срезом. Важно попытаться обнаружить "корни" китайской мысли. С этим положением французского исследователя нельзя не согласиться. Действительно, если ученый анализирует культуру конкретного периода, скажем эпохи Средневековья, и если он не выходит за эти временные рамки, он рискует ограничиться рассмотрением "верхушечного" слоя явления, не увидев истоков.

Думаю, М. Гране абсолютно прав, постоянно обращаясь к мифологическим реминисценциям. Вместе с тем, будучи последователем французской социологической школы, он полагает,

стр. 204

что все эти идеи, а также основные концепты восходят к коллективным представлениям, в конечном счете - к обыденному сознанию, что с точки зрения современного знания является весьма спорным. Трудно предположить, что столь рафинированная мудрость и знания китайских мудрецов имеют своим источником народную мифологию.

Свое исследование автор начинает с китайского языка, видя в нем многие "первопричины" самобытности китайской мысли. Чрезвычайно интересно его положение о том, что "союз" относительно бедной в фонетическом отношении китайской системы звуков с иероглифической письменностью, т.е. особый принцип соединения устного слова с письменным, во многом явился исходным моментом, обусловившим особенности эволюции китайской мысли; звуковая структура, соединявшаяся с огромным числом графических знаков, в данном случае оказывалась подключенной к бесчисленному разнообразию смыслов и образов. В рамках этой, иероглифической, письменности китайское слово сохранило свою семантическую глубину. Более того, оно, через ту же систему графических символов, оказалось подключенным к новым смысловым рядам. Как отмечает Гране, подчеркивая особую роль китайской письменности, "графическая изобретательность превратилась в один из методов словотворчества". Это замечание представляется необычайно важным, ведь в других языках, использующих иные системы письма, словотворчество осуществляется преимущественно чисто языковыми средствами. Здесь же графический знак участвует в порождении новых слов. Полагаю, что эта "встреча" китайского языка, характеризующегося моносиллабизмом, с иероглифической письменностью многое изменила в эволюции и самого языка.

Гране много внимания уделяет особенностям китайского текста, обусловленным самой иероглифической письменностью. Текст организован таким образом, что для его понимания требуются значительные мыслительные усилия: читатель должен потрудиться, чтобы проникнуть в смысл написанного. Такой текст "будит" интуицию, наводит на размышления. Смысл письменного высказывания раскрывается читателю в той степени, в какой он оказывается подготовленным для его постижения. Любопытно, что китайцы даже отказались от "услуг" синтаксиса, благодаря которому текст становится более прозрачным в смысловом отношении. Китайская письменность многое оставляет для умственной работы читателя. И здесь, пожалуй, главными являются порядок расположения элементов текста и ритм. "Поскольку китайский язык отверг помощь точного и ясного синтаксиса, есть только один способ сочинять на данном языке - это использовать магию ритмов" (с. 55). В китайском тексте все подчинено ритму, который организует текстовое, а соответственно и смысловое, пространство. Ритм, связывая воедино, помогает понять текст. По мнению Гране, ритмы восходят к хоральной поэзии. Все перечисленные особенности китайского языка находятся в явной корреляции со спецификой китайской традиции, проявляющейся практически на всех уровнях китайской культуры.

Нельзя не остановиться на тезисе Гране о том, что письменность (добавлю, как и любое другое культурное явление в своих истоках) имеет преимущественно сакральный характер. Здесь стоит высказать предположение, созвучное мыслям французского исследователя, что письменность (имеется в виду наиболее архаичная) явно восходит к древнейшим графическим знакам, некогда составлявшим единое целое со священным, синкретическим комплексом. Понятно, почему китайцы так озабочены силой воздействия слова, высказывания. Гране подчеркивает также очевидную связь письменности с гаданием (ср. аналогичные функции Таро и скандинавских рун). И здесь не может не привлекать внимание весьма любопытное замечание автора о связи первых графических изображений и техники гадания с веревочными узелками, которые, по его мнению, "были самой древней системой письменности". Узел, как элемент подобной системы письма, был изначально синкретичен; он соотносил передаваемый им смысл с исходным целостным единством. В мифологии западноафриканского народа фульбе существует представление о веревке с 28 магическими узлами, которые в своей совокупности символизируют все Мироздание. Во время обряда инициации неофит должен развязать, т.е. "прочитать", каждый из этих узлов.

Согласно М. Гране, китайцы верят в особую "силу" слова, прежде всего письменного, которое графически представлялось (изображалось) именно в соответствии с законами порождения магических формул. "Слово бросает вызов судьбе, оно призывает к жизни" (с. 28). И именно китайская письменность поддерживает связь письменного слова с "живым" его образом и обеспечивает действенность слова как такового. Китайская письменность превра-

стр. 205

тилась в прекрасный инструмент культуры, поскольку она не зависит от изменений в произношении на протяжении веков. Этот неизменный характер графической традиции способствовал сохранению многих архаичных особенностей китайской мысли, которые, в значительной степени благодаря этим консервирующим механизмам, продолжали оказывать свое влияние на китайскую мысль и в последующие периоды.

Китайская мысль, устная или письменная, глубоко символична. Как и слову, китайцы приписывают символам особую действенную и креативную силу. Благодаря этому символизму текст всегда труден для чтения; символ поливалентен и находится в бесчисленных коррелятивных связях с другими символами. Иными словами, в подобной организации текста обнаруживается много архаичных черт, сближающих эту традицию с мифом. Китайцы, согласно выводам М. Гране, "проявляют к своей системе символов такое же доверие, как мы на Западе к разуму" (с. 22). Более того, китайская система символов воспринимается ими как национальная; она оказывается экстраполированной на систему государственного управления; именно она обеспечивает стабильность общества и неизменность его устоев. В древнем Китае глава государства был "хозяином национальной системы символов". "Достаточно перечислить символы, чтобы познать вселенную". В этом отношении китайские символы вполне сближаемы с шумерскими ме, которые воспринимались как таинственные силы, управляющие миром и всеми институтами. Шумерские ме представляют собой своеобразный каталог культуры древней цивилизации. В шумерской мифологии был и "господин всех ме": эту функцию выполнял бог Энмешарр, который как бы отвечал за все мироустройство.

Необходимо также прокомментировать мысль М. Гране о том, что "китайский язык не кажется приспособленным для выражения отвлеченностей" (с. 8). На мой взгляд, существуют разные системы представления абстрактных понятий; в наиболее архаичных системах абстрактное, как правило, выражалось через конкретное. Древние понятия были символичны par excellence. Вспомним в этой связи, например, встречаемое у основателя первой древнегреческой школы Фалеса понятие "вода" - чрезвычайно насыщенный в смысловом отношении символ: это понятие, в числе прочих, могло указывать на связь с представлением об истоках Мира, о Мире в самом начале его возникновения, с самим принципом творения и идеей целостности всего сущего.

Отдельная глава книги посвящена ведущим концептам, или "направляющим идеям". В представлении этих ключевых понятий и ученая мысль, и обыденная мысль в Китае, судя по тексту Гране, восходят к некоему исходному единству, каким является, конечно, миф. "У всех китайских авторов обнаруживается одинаковая модель вселенной... Восходит она непосредственно к мифологическим представлениям" (с. 18). Таким образом, миф пронизывает всю китайскую мысль. (Впрочем, М. Гране вовсе не склонен отождествлять китайскую мысль с мифологией.) Это ощутимо, например, в представлении даосов о времени и о пространстве. И время, и пространство характеризуются целостностью: время - это целостность эр, эпох, а пространство - совокупность областей, климатов, стран света и т.п. Время и пространство взаимосвязаны, они не две однородные среды, а замкнутая система, в которой время круговое, а пространство квадратное. С понятиями "круг" и "квадрат" связано много важных символов, соотносящихся с различными уровнями бытия.

Говоря о понятиях Инь и Ян, которые "господствуют" над всей китайской философией, М. Гране подчеркивает, что их не следует рассматривать как сущности, силы или начала. Он видит в них "только обозначения, наделенные поистине безграничной, а вернее, всеобъемлющей способностью будить воображение" (с. 88). Вместе с тем, рассуждая о китайском календаре, в котором китайцы усматривают высший закон, он называет Инь и Ян "направляющими принципами", поскольку "порядок мироздания - это результат взаимодействия двух групп дополняющих друг друга видимостей" (с. 95). То есть судя по всему, согласно китайской мысли, Инь и Ян - не только "обозначения", но и некие принципы Мироздания.

Большой интерес вызывают положения М. Гране о месте чисел в системе китайской мысли. Он видит в этой особой роли чисел и пиитете китайских мудрецов по отношению к ним специфику китайской мысли. Однако практически во всех культурных традициях числа имеют огромную значимость. Более того, символика их во многом совпадает. Поэтому ученый абсолютно прав, решительно возражая по поводу высказывавшегося многими исследователями положения о том, что символика чисел есть заимствование из греческой традиции. М. Гране, без сомнения, несколько сужает функцию чиссл. По его мнению, числа выполняют чисто

стр. 206

классификаторскую функцию ("они служат классификации групп предметов и явлений"), а также функцию средства описания (обозначения). Взгляд на числа как всего лишь на средство описания является очень распространенным ("мир в мифологиях описывается через числовые соотношения"), однако, по моему убеждению, оно не отражает сути и природы чисел, как их представлял миф. Напомню, что в пифагорейской школе числа воспринимались не как обозначения какого-то количества, а как вселенские силы, способные влиять на все Мироздание. Платон говорил, что "число есть все". Сходные представления обнаруживаются и в других культурных традициях. Так, уже упоминавшиеся фульбе уверены, что числа обладают особой, магической силой. "Числа нельзя произносить всуе", их упоминание высвобождает могучие силы.

Впрочем, М. Гране совершенно справедливо указывает, что китайская мысль рассматривает числа как часть огромной системы. Китайские мудрецы, по его словам, усматривают связь чисел с музыкой (вспомним Пифагора), связывая воедино числа, череду стихий, последовательность музыкальных нот, подводящую к единой числовой формуле.

И наконец, ключевое для всей китайской философии понятие Дао, анализу которого в книге уделяется большое внимание. Дао, обычно переводимое в литературе и воспринимаемое как "Путь", представляет собой бесконечно сложную категорию. У М. Гране Дао - прежде всего символ категорий порядка, всеобщности и действенности. Как он замечает, представление о Дао относится не к одной какой-то школе, а характерно для всей китайской культуры. М. Гране увязывает Дао с важным понятием син ("стихия"). Для М. Гране Дао не является изначальной причиной, это - "действенное целое, центр ответственности". В нем ничего нет от творца. Дао обнаруживается во всем.

Вызывают интерес замечания Гране относительно той критики, с которой выступали даосы по отношению к Конфуцию. Эта критика имеет, на мой взгляд, принципиальное значение. Даосы высказывались в пользу чистой свободы индивидуума, которая сближалась ими с истинным могуществом и святостью. Даосские мудрецы хотели, чтобы их мудрость основывалась на познании человека. Человек им был интересен сам по себе. Философия Чжуан-цзы, по существу, является апологией личной свободы, имеющей духовный смысл; он понимал ее как свободу от ограниченности собственно духа. Конфуций же восхвалял воспитательное значение этикета, который для него символизировал Порядок в строго иерархизированном мире. Отсюда его требование преданности чиновника правителю. В этом безусловном почитании правителя он видел священный акт, признанный поддерживать равновесие и гармонию во Вселенной. Именно поэтому Конфуций сближал такие разные для нас понятия, как "власть" и "справедливость", ибо и в том и в другом реализуется Воля Неба. Даосы подчеркивали необходимость одиночества человека, работающего над своим духовным совершенствованием. Конфуций же утверждал, что одинок только злой человек.

Совершенно очевидно, что такое фундаментальное исследование, каким является книга Гране, не могло не вызвать огромное число откликов, как положительных, так и весьма критических. Подробный обзор этой литературы дает в своей статье "Китайский ум в проекции Марселя Гране" (с. 488 - 508) И. И. Семененко. М. Гране неоднократно критиковали за то, что он якобы чрезмерно подчеркивал своеобразие и уникальность китайской мысли. Действительно, многое нам кажется удивительным в китайской мысли, но она представляется таковой лишь в сопоставлении с западной мыслью. На самом деле в ней обнаруживается много черт, сближающих ее как с другими восточными традициями, так и с культурами отдаленного прошлого. А В. Б. Иорданский в статье "Археология сознания (о некоторых аспектах книги Марселя Гране)" (с. 509 - 522) находит даже определенные африканские параллели китайской мысли. Таким образом, есть основания говорить о чертах, носящих универсальный характер (универсалии) и присущих большинству культур мира на разных стадиях их эволюции. И это касается прежде всего наиболее важных, ключевых принципов, на которых зиждется мысль, как она представляется той или иной культурной традицией.

Сам Гране решительно выступает против "западного" подхода к китайской мысли, против навязывания ей "западных" категорий. Он предпочитает исследовать ее как бы "изнутри", идя от особенностей, присущих ей, и пытаясь обнаружить особую логику.

Остановимся также на одной черте китайской мысли в изложении французского исследователя, подмеченной И. И. Семененко. По его словам, М. Гране исходит из того, что китайские боги лишены "трансцендентности". И хотя сакрального в Китае было всегда предостаточно,

стр. 207

по отношению к нему господствовала "дружеская фамильярность" как к чему-то имманентному (с. 493). По поводу "дружеской фамильярности" в отношении к божественному, если таковое и имело место в древнем Китае, хочется опять обратиться к другим традициям. Так, в Шумере бытовало представление о том, что некогда существовали времена, своего рода "золотой век", когда люди и боги жили вместе на Земле во взаимопонимании и согласии.

В заключение стоит еще раз подчеркнуть значение книги М. Гране для современной гуманитарной мысли. Действительно, китайская мысль, сохранившая многое из того, что шло от древних мудрецов, и продолжающая служить своего рода ментальным фундаментом всех институтов в Китае, наводит на размышления о том, что есть мудрость и что есть наука. В наши дни мы не можем не задумываться о судьбах науки и ее вкладе в развитие цивилизации. Становится все более очевидным, что, вопреки мечтам сторонников "всесильного разума" Нового времени, наука не смогла решить главные проблемы человечества. Более того, наблюдается все более нарастающий разрыв между техническими возможностями человека и состоянием его духовного мира.

В свое время Томас Элиот вопрошал: "Где наша мудрость, потерянная ради знаний, где наши знания, потерянные ради информации?" Действительно, не принес ли человек мудрость, восходящую к поколениям и поколениям своих предков, в жертву ради информации, которая оказывается в центре всего прогресса, во главе угла образования и воспитания? Получается, что главной проблемой культуры становятся систематизация и "переваривание" информации, а все, что связано с духовным миром человека, его духовно-нравственным совершенствованием, уходит в сторону. Китайская мысль, оттачивавшаяся на протяжении веков и шлифовавшая мудрые истины, пришедшие из глубины веков, предлагает нам заглянуть из XXI в. в этот мир мудрости и не только почувствовать его очарование, но и увидеть в нем немало полезных откровений.

Опубликовано 12 июня 2024 года