Утвердились представления о значимости карнавальной компоненты народной культуры в Средние века и эпоху Ренессанса. Исследования по разоблачению праздника периода господства христианской традиции, под покровом которой скрывались элементы дохристианской магии, ритуалов, жертвоприношения, переворачивавшие социальный порядок и разрушавшие строгую номенклатуру ролей и их жесткую субординацию, подводят к выводу о наличии некоего устойчивого архаического ядра, которое позволяет те или иные события в разные эпохи и в различных странах называть праздником. Когда же дело доходит до осмысления сути праздника в наши дни — что вообще следует считать праздником, можно ли его придумать, ввести, организовать, — то все это оказывается менее чем ясным. Можно ли культивировать праздник?

Полная версия публикации

Наконец, дошла очередь, бросил в портфель малого формата книгу с пылающим портретом автора (фото Ю. Молодковца) на лицевой и — зеркально — тыльной стороне обложки и стал читать в метро (книга читается, не разваливается — спасибо Татьяне Пономаренко) очередное «бореевское» издание: Александр Секацкий «Соблазн и воля: Проза, эссеистика». — Санкт-Петербург, «Борей-Арт», 1999. Мое отношение выразилось в одном предложении читающей и «интересующейся философией публике».

Полная версия публикации

Обозначившееся проблемное поле соотношения голоса и письма затмило или, по крайней мере, отодвинуло в тень интереса традиционные вопросы соотношения слова и образа, логоса и изображения. Концентрация усилий, порождающих пространство игры интерпретаций, на отказе от фалло-лого-центризма, развертывающаяся, в частности, по линии традиционной последовательности голоса и письма, позвляет вернуться к классическим сюжетам с ощущением невозможности возврата к абсолютной уверенности трансценденталоного означаемого, к гарантированной истинности позиции своего вопрошания и, наконец, к пафосу из них следующего. Это все остается в силе и рамках текста. Но столь же сильно ощущение невозможности переноса техники разборки и реконструкции текста на психологическую и социальную реальность, на экологические и медицинские параметры составляющих жизнь человека, вне коррекции интонации. То, что задевает за живое — требует участия.

Полная версия публикации

Обращаясь к «памяти» крови, невозможно пройти мимо тех залежей зарубежной литературы, в которых обсуждается проблема кровообращения в науке и культуре. Прежде всего, следует отметить работы культуролога и психоаналитика Вольфганга Гигерича, историка науки Ивана Иллича, атакже философов и историков античности — Карла Кареньи и Ричарда Брокстона Онайенса, на работы которых опирается Гигерич, разрабатывая свою концепцию [1]. Их детальное изложение и комментарий объясняется рядом обстоятельств: во-первых, необходимо более объемно посмотреть на проблему крови в культуре, чтобы четче обозначить контекст собственных шагов в этом направлении; во-вторых, труды названных исследователей унас мало известны.

Полная версия публикации

Любителя читать нечто к делу не относящееся, но к книге прилагающееся, здесь будут радовать маргинальные изыски. В серо-болотном потоке университетских изданий, пусть и увенчанном в данном случае высоким титулом «Санкт-Петербургский государственный университет экономики и финансов», с подслеповатым текстом эпохи перестроечной свободы доступа к ксероксам и ризографам, на газетной бумаге попадается то, что не может не обратить на себя внимание: наименование кафедры — «Французского и восточных языков», пресное академическое название, выдающее диссертационную производную автора, тираж — насмешка, 200 экз, обложка в стиле опытов начинающего пользователя Word 6. И все это — первая в России монография, посвященная творчеству Жоржа Батая, Батыем прошедшим по Российскому интеллектуальному ландшафту и наложившим повинность всеобщего чтения того, кто и на Родине не выходит из узкого круга потребления.

Полная версия публикации

Неожиданно под обложкой — черный ледерин со свастикой, — идеология дизайна которой была выработана в недрах «критики современной буржуазной философии», обнаружил основательный труд, посвященный двум главным мифам ХХ в. И что, быть может важнее, он исполнен с намерением ценностно-нейтральной интонации. На фоне старой и доброй ругательной традиции анализа истоков и идеологии фашизма данная работа исключительна.

Полная версия публикации

Если задержать «имя раны» во рту, обкатывая его языком, то, слегка растаяв, оно напомнив «Имя розы», выдав «куртуазный» оттенок в его семантике. Причастившийся к красному, доминирующему цвету воина и охотника, неизбежно прийдет к сапфирным оттенкам «исполненного желания», «вечности» и «пассивного небытия», проговариваясь о том, что говориться и делается ad Rouse [1].

Полная версия публикации

В пантеонах богов различных мифологий писец занимал одно из главенствующих мест. Высоким положением он обязан, по-видимому, тем, что в ряде традиций (в частности, в древнеиндийской) в круг жрецов включался и «грамматик», в функцию которого входил контроль над правильностью (адекватностью) речевой части ритуала».

Полная версия публикации

С некоторых пор у меня появилась идиосинкразия на книги, выпущенные на средства гранта. Опыт их чтения привел к неожиданному открытию: вспомнилось уже успевшее забыться выражение «освоить средства, отпущенные на…». Здесь средства были отпущены на дневники.

Полная версия публикации

Вопрос о самоидентификации - не/исключительности - пишущего, говорящего и думающего сегодня стоит не менее остро, чем прежде. У общества потребность в инородном зеркале, преломляющем повседневность в свете идеала, столь же неистребима, сколь ненормален обретший его в жизни. В европейской истории исключительность поведения, вольности и дерзости оправдывались тем, что Поэту или Художнику было позволено то, что не позволялось законопослушному гражданину. В ясную формулу облек этот парадокс Паоло Веронезе в своем знаменитом ответе инквизитору: «Мы, живописцы, пользуемся теми же вольностями, какими пользуются поэты и сумасшедшие». Со временем пришла очередь интеллектуалов.

Полная версия публикации