С тех пор, как было осознано принципиальное различие западных (европейских) и восточных культур (обществ, цивилизаций и т.д.), наука не перестает решать проблемы взаимодействия тех и других. Весь комплекс этих проблем был обобщен и получил название проблемы «Восток-Запад». При этом все частные проблемы стали аспектами этой единой проблемы. Среди множества аспектов и подходов к решению проблемы «Восток-Запад» нас поначалу будут интересовать несколько точек зрения. Одна из них состоит в том, что «Восток» и «Запад», настолько различны, что мерки и критерии развития, которые существуют на «Западе», принципиально не приложимы к «Востоку». Точнее, никакого прогресса на «Востоке» вообще нет. Нет, следовательно, на «Востоке» и смены идеологических систем. Идеология там никогда не развивалась. Раз возникнув, система идей оставалась неподвижной, фиксированной. Согласно другой точке зрения прогресс, в том числе и в области идеологии, - это общечеловеческий феномен. Поэтому он характерен и для «Востока». Обе эти позиции – крайности. Между ними множество промежуточных и эклектических. Но само обилие точек зрения свидетельствует, во-первых, об острой актуальности проблемы и, во-вторых, о тесной связи проблемы с интересами людей, в силу чего можно заранее предвидеть наличие мощной идеологической завесы над сутью проблемы и, как следствие, ее теоретическая запутанность и не очевидность решений.

Полная версия публикации

Еврейский вопрос
Лет десять тому назад я читал лекцию на данную тему в Москве, в Политехническом музее (Лекция была прочитана в СССР также в Самаре (университет), а затем в Чехословакии - в Праге (Студенческий дом), в Германии (Берлин, Франкфурт-на-Майне), во Франции (Париж), в Польше (Варшава, Белосток, Гродно, Луцк, Ровно, Острог, Брест-Литовск и др.), в Румынии (Бухарест, Кишинев, Галац, Рени) и, наконец в 1932 году в Иерусалиме. После лекции обычно происходил свободный обмен мнениями или я отвечал на задаваемые мне вопросы). Прежде чем говорите публично по поводу еврейского вопроса, я посетил московского раввина Якова Исаевича Мазэ, известного своей ученостью и духовным авторитетом среди евреев. Мне хотелось проверить свои основные мысли о судьбе еврейского народа в личной, интимной беседе с одним из его выдающихся руководителей.

Полная версия публикации

Комплименты наблюдательности, уму и остроумию участников разговора, с которых приличествовало бы начать, опущу и сразу перейду к делу. Дискуссия между А. И. и Д. К. напомнила мне маятник, качание которого можно обрисовать так. С одной стороны, спорящие живописуют интеллектуальное убожество сегодняшней западной славистики; с другой — этой самой славистике приписывается немного-немало как конституирование образа России на Западе. С одной стороны, методологически беспомощная, расплющенная эмпирией, глухая к новациям дисциплина; с другой — вменяемая этой дисциплине ответственность за презентацию русской культуры, формирование имиджа России в мире и т. д.

Полная версия публикации

В магазине американской книги в Денежном переулке выбор невелик. А если не брать в расчет криминальное чтиво и всякого рода справочники, то пространство выбора для любителя серьезной словесности сужается до каких-нибудь трех десятков наименований. Вот почему, зайдя на днях в этот магазинчик, я был немало удивлен, увидев призывно повернутой к читателю блестящую обложку с надписью: Алекс Хейли, “Корни”[1]. Книга эта, насколько мне известно, наделала много шуму в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе в конце 70-х. Но кому пришло в голову предлагать ее в Москве в конце 90-х? Можно предположить, что товароведы, сделавшие такой выбор, руководствовались тем нехитрым соображением, что “поиски идентичности”, составляющие главную тему книги Алекса Хейли, не потеряли — и, похоже, еще долго не потеряют — актуальности, будь то в Америке или в России. Как бы то ни было, перелистывая этот бестселлер двадцатилетней давности, я поймал себя на ассоциациях библиографического и культур-социологического рода, которые, возможно, не покажутся читателю абсолютно банальными.

Полная версия публикации

Немецкая университетская философия была верна себе, когда на протяжении более чем полутора десятилетий игнорировала публикации французских авторов постструктуралистского направления. Вплоть до конца 70"х годов эти авторы обсуждались разве что на филологических факультетах. Философы же хранили молчание. Одним из первых, кто это молчание прорвал, был Манфред Франк.

Полная версия публикации

Идеи мультикультурализма, похоже, постепенно усваиваются российским интеллектуальным сообществом. Первопроходцами выступают работники системы образования и активисты некоторых правозащитных организаций. Педагоги и правозащитники проводят мысль о культурной неоднородности современной России. Мне кажется достаточно очевидным, что культурный плюрализм российского общества не находит выражения в политическом языке. Но мне вовсе не кажется очевидным, что адекватным выражением культурного плюрализма в наших условиях мог бы стать дискурс мультикультурализма.

Полная версия публикации

Традиция, в которой мы не живем

Мое знакомство с трудами Ханса-Георга Гадамера началось с продуктивного недоразумения. Мне не давала покоя постоянно повторяющаяся у Гадамера фраза: “традиция, в которой мы живем”. В этом “мы” я чувствовал какую-то недоговоренность. Что нужно для того, чтобы в него входить? Быть европейцем? Достаточно ли, скажем, быть поляком? Или надо принадлежать к числу западных европейцев? И включены ли в это “мы” представители неевропейского Запада — американцы и канадцы? Или речь идет попросту о немцах? Тогда как насчет ГДР?

Полная версия публикации

Недавнее открытие ускорения расширения Вселенной (Reiss A.G. et al., 1998; Perlimutter S. Et al., 1999)) связывается с энергией космического вакуума, который в свою очередь может рассматриваться (Глинер, 1965) как космологический член в уравнении Эйнштейна. В данной заметке, предсказанный Эйнштейном космологический член интерпретируется как “мировая масса”, требуемая принципом Маха. Сам принцип Маха формулируется следующим образом: инерционные массы тел и в том числе массы фундаментальных частиц определяются величиной космологического члена.

Полная версия публикации

В истории литературоведения есть основополагающие категории, через которые возможно описание и памятников письменности, значительно удаленных от нас по времени, например, библейских легенд, “Слова о полку Игореве” и т. д., и произведений писателей, активно участвующих в современном литературном процессе. Мы имеем в виду категорию зримого. Можно сказать, что едва ли не каждый художник слова использует видимое как важнейшую единицу собственного эстетического языка. Структуре зрения (слуха) отводится ключевая роль в философских трактатах прошлого (в качестве примера назовем “Исповедь” Блаженного Августина). Теперь в связи с появлением переводов на русский язык трудов М. Фуко[1] проблема взгляда вновь становится необычайно актуальной в теоретическом литературоведении.

Полная версия публикации

Сейчас в литературе о кино все чаще говорится о смене вех: эпоха большого Другого завершается и на месте проклятых вопросов бахтинистики возникают судьбоносные проблемы конца ХХ века, связанные главным образом с попытками определить, что же такое Реальность на самом деле? Вот и Славой Жижек в разделе своего выступления о «Матрице» под провокационным названием «Большой Другой не существует» утверждает, что «сегодня большой Другой стремительно дезинтегрируется». Однако Гринуэй в своем фильме «81/2 женщин» с обреченной грустью констатирует: существует, еще как существует! Оказывается он есть даже вопреки вроде бы очевидному факту его смерти. Более того, очевидность физической кончины лишь подчеркивает эффективность наличия Другого в невидимой плоскости бытия, в душе героя, да и вообще любого другого с маленькой буквы. Пожилой отец умирает, но герой остается ребенком, в присутствии которого взрослым неприлично упоминать о сексе. Смерть Другого безапелляционно все расставляет на свои места, указывает сыну на полагающееся ему место в детской, в то время, как была надежда, что сработают привычные и легко узнаваемые схемы диалога и жизнеутверждающего карнавального обмена, что вместе с имуществом и деньгами Эмменталь-младший унаследует право не только визуально (наблюдая через замочное отверстие), но и вполне открыто пересекать порог родительской спальни, располагаться на ложе отца, делить его с символической матерью, с возлюбленной почившего. Однако на кровати, где и сам он был когда-то благополучно зачат, продолжает оставаться труп отца, тяжелый и, в прямом и переносном смысле, невыносимый.

Полная версия публикации