Понятия «традиционное вероисповедание», «национальная религия» давно и прочно вошли как в повседневный, так и в научный обиход. Мы привычно полагаем русский народ традиционно православным, народ Монголии — традиционно буддийским, арабов — мусульманами. Более того, говоря, например, о буддизме мы различаем китайский, тибетский, монгольский и т. д. буддизм. Подобное положение и с христианством. Основания для подобных суждений внешне совершенно очевидны.

Полная версия публикации

Современная лингвистика, пройдя путь от стоической и платоно-аристотелевской традиции (см. Агеев 2002:76, Ogden,1985:24-47) через средневековую схоластику к структурализму, пост-структурализму и генерирующей грамматике, столкнулась с вопросом: что делать с культурно-лингвистическим дескриптивным нарративом? Индоарийский (пост-финикийский) дескриптивный нарратив, прежде всего его категориально-понятийный инструмент, оказался неспособным дать верное описание культур и языков, отличных от привычной со времен античности категориальной схемы (см. например Аристотель, www.lib.ru/POEEAST/ARISTOTEL/kategorii.txt от 29.3.2004, Large, 1985: 150, Gardies, 1985:86, 148, 150, альтернативная Гарди точка зрения — в Wierzbicka, 1988) Попытаемся подробнее раскрыть суть проблемы.

Полная версия публикации

Знаменитый витгенштейновский аргумент против ‘индивидуального языка’ обсуждался столь часто, что целесообразность очередного толкования в определенном смысле может показаться сомнительной. Над большинством из того, что изложено ниже, автор активно размышлял некоторое время назад, в академическом 1962-63 году. Тогда изучение взглядов Витгенштейна привело автора к подлинному озарению: то, что раньше казалось чем-то вроде неубедительного доказательства для фундаментально неправдоподобного вывода, базирующегося на сомнительных и противоречивых посылках, явилось мне вдруг в виде сильного аргумента; не смотря на то, что выводы казались даже более радикальными и в определенном смысле более невероятными, чем прежде, я думал в то время, что мне удалось увидеть витгенштейновский аргумент в том ракурсе, который очень сильно отличается от его стандартных истолкований. Спустя годы во мне зародились сомнения.

Полная версия публикации

Весной 1998 года Центром по изучению культуры при философском факультете был организован фестиваль фильмов режиссера Александра Сокурова. В течение недели перед экраном большого телевизора собиралась заинтересованная аудитория студентов и аспирантов, желающих ближе познакомиться с творчеством, может быть, самого философского режиссера отечественного кинематографа. Были показаны фильмы: «Камень», «Тихие страницы», «Мать и сын», «Жертва вечерняя», «Соната для Гитлера», «Восточная элегия».

Полная версия публикации

В сентябре 1999 года в Санкт-Петербургском университете состоялась российско-французская конференция «Искусство — эстетика — человек». Специально для этой конференции Александр Сокуров дал интервью Елене Устюговой (профессору кафедры этики и эстетики философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета).

Полная версия публикации

Мне кажется, ничего не изменится, всё останется так же — ибо в культурном процессе не бывает, мне кажется, резких движений, сюрпризов… тем более, место кинематографа надо знать — весьма скромное, но явно преувеличенное государствами, которые делают на него ставку (как США).

Полная версия публикации

Все значение и глубина идей Л. Витгенштейна до сих пор по достоинству не оценены, а их содержание — не проработано. Это становится ясным по мере того, как из архивов извлекаются и публикуются все новые и новые заметки, записные книжки, конспекты лекций Витгенштейна, сделанные его учениками. Они открывают новый облик этого мыслителя, столь отличный от расхожего образа логического или лингвистического позитивиста, каким его все еще иногда изображают по инерции. К числу материалов такого рода принадлежат и записки о “Золотой ветви” Дж. Фрэзера *. Эти заметки уже неоднократно привлекали внимание зарубежных исследователей 2.

Полная версия публикации

После провозглашения «смерти Бога» человек осознал себя способным решать судьбу мира и свою собственную судьбу в нем. Он почувствовал в себе силы «преобразовывать» действительность или «преображать» ее. Именно художественному творчеству и со-творчеству (со стороны его реципиентов) часто отдавалось предпочтение в стремлении пересоздать мир и человека[1].

Полная версия публикации

Во французской постклассической философии трансцендентальная тема получила своеобразное развитие в религиозной феноменологии — направлении, сложившимся во второй половине ХХ в. и ставшим центром дискуссий вокруг метафизики, феноменологии и теологии особенно в последние два десятилетия. В отличие от М. Мерло-Понти, который в феноменологии чувственного восприятия апеллировал к анонимному бытию-в мире как изначальному опыту, предшествующему образованию любых идентичностей, будь то рефлексивный субъект или объективные единства («мир» — предварительный горизонт обнаружения любого смысла), религиозные феноменологи М. Анри, Э. Левинас, Ж.-Л. Марион, делая еще более радикальный шаг, открывают трансцендентальное поле «по ту сторону» любой видимости.

Полная версия публикации

Структурализм включает конкретно-научные исследования главным образом в области гуманитарного знания, появившиеся с конца ХIХ — начала ХХ в., и философские разработки во французской мысли 50-х — 60-е гг., в основе которых лежит особый структурный подход к анализу символических (знаковых) объектов. В работах представителей философского структурализма — К. Леви-Стросса, Ж. Лакана, М. Фуко, Л. Альтюссера и др. — собственно философское содержание тесно переплетено с изучением того или иного конкретного предмета, в чем выразилась антиспекулятивная направленность структурализма.

Полная версия публикации