П.А. Павлович

Российская массовая культура конца ХХ века. Материалы круглого стола. 4 декабря 2001 г. Санкт-Петербург. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество. 2001. С.

Акмэ-состояния — это культура биографии каждого индивида, личности, — культура биографии в идентификациях с гуманистическими авторитетами — судьбами строителей и ремесленников, изобретателей и писателей, учёных — благодаря некоторым критериям подвига жизни сделали возможной реальность абсолютного человеческого единения, равенства, которой и является стремление к человеческому качеству жизни, четко понимаемое как преобразование насущного одухотворением как особо созданной и явленной причиной-основанием. К концу ХХ века российская массовая культура — это прежде всего тотальная потребность в ней тотально просвещенного российского общества и превращение культурного в причинность существования, в то, чего раньше в таких функциях — превращения пассивных следствий в активные причины — не было.

Массовая культура имеет развитую фактичность и фактологичность, многоуровневую концептность и концептуальность, благодаря чему её эмпиризмы и становятся первопричинными и сами по себе, как самодостаточные сущности предполагают философское освоение. Способны ли учреждения и прочие делегирования исполнять элементарные функции значимых состояний, которые в высшей степени технологично исполняются личностью и поэтому всякая замена личности учреждением или сообществом приводит к тому, что эти внеличные единения и сообщества нередко создают цели и притязания, которые в конечном счете не востребуются даже входящими в эти структуры? Совсем другое дело, когда подобные структуры могут выполнять функцию гарантирования инструментальной стабилизации акмэ-состояний и делать их предсказуемыми систематическими — не только следствиями, каковыми они являются по воле разных случаев, но и причинами, ибо личность, индивид не обладают ресурсами превращения акмэ-состояния в непрерывную меру своего бытия; но не обладают такими ресурсами и учреждения, сообщества, которые свою предполагаемую благодетельность осуществляют в обращениях к тем же субъектам акмэ-состояний либо посредством дальнейшего силового изъятия последних ресурсов остальных индивидов.

Во многих номинативных учреждениях, существующих на мигрирующих импортированных причинах, притязания и инициативные проекты переустройства ассоциируются и делегируются не куда-нибудь, а в психические реальности внешнего мира, так как именно в таких реальностях усмотрены всевозможные материализации психической солидарности любой цели, — но на самом деле — эти психоассоциисты сами исходно, изначально пребывают не в реальности причинности должного, адекватного, а — в психической как сфере субъективного даже не чувствования, а психического смещения при конструировании этим психосмещением только психического как якобы самодостаточного инструментария для самозаявления и проникновения в другие среды человеческого существования, в индивидные, личные социальные миры и мирки — во все их проекции одновременно, — но только здравость естественно-неизбежных необходимостей, сама подверженная атакам и отрицаниям, обуздывает подобную субъектность организованных утрат, катастроф акмэ-состояний. В теории и практике откровения причин бытия, которые самосвидетельствуют на языках непосредственных смыслов, торжествует стиль только этой и только в этом смысле стиль неизбежной метафизической истинности. Стабильные каркасы сознанности, компетентного представительствования в созерцаниях и видения — к диалогу не с причиной, а с фоном какого-либо знака, психически втянутого в опять же смещенно-определенное единение связи или в сочетание не сочетаемого в объективной причинности, что приводит к созданию некоторых психосостояний, которые сами по себе непроизводящи как причины цивилизованности, социальности, гражданственности. Но такие психосостояния являются причинами деформаций и смещений норм. Смещение задач личности в беспредметный реконструктивный поиск сочетаний ночного бодрствования мозга, в которых не подвергаются обработке переживания — аксиология соцерцательного права.

Элементарным насыщается единое звуковое поле как признак единства учреждения — в откровении — а здесь под откровением мыслится объективное содержание, а не набор бесконечной континуумности множеств переинтерпретаций «переозначенного». «Особая психическая деятельность семиотического» и другого переозначивания востребуется и технологизируется культурными интенциями. Сознанность есть созерцательность, в которой уже есть аксиология, и наличествует она в качестве готового — вне акции, вне действия, т. е. вне динамических устойчивостей и процессов, — координирующая составляющая как более соответствующая объективной логике включения человека в природный и социальный процессы; по этой причине культурная созерцательность превосходит пафосы и как непровоцируемая, пребывает всегда в основаниях скептического и есть деятельность возвышенная, мудрая, а по отношению к элементарному — неразрушительная. Свобода в культурах идеологической интерпретации себя не измеряет мерами или мерой времени, которые, как правило, всегда порождают адресацию причинности, а значит и адресацию экранированного протосубъектом «я» как трансцендентального субъекта-свидетеля и соучастника субъекта совести. Откровение идеологических гештальтов наименований монтажа и перемонтажирование компонентов в апорийной реальности свободы дезавуирует имитации, т. к. основными в такой реальности выступают события жёсткой акцентации не всегда познаваемой мышлением с его стремлением к инструктивной обоснованости. Наоборот, измерение свободы сознанием без мышления делают субъекта свободы созерцательным. Акциденцопора на традиционные стандарты — элементарной логической единицей в единой апорийной реальности стабильно является не проблема, а потребление решения,- к метафизической проблеме — как соотносится эта элементарная единица с самодостаточной единицей непременного атрибута свободопричинности, самой воли? Элементарная логика существования важна для понимания апорийности — культурная традиция закрепила требование понимать элементарное как начальный, простейший, лежащий в основе чего-либо, основной, а не «логический как непременно переобосновывающийся» «просто», — т. е. изначально ясно, что это ясное и простое лежит в основании того-то и того-то определенного самозаявляемой причиной как культурным сущностным.

Требования традиции, как видим, положили эти определения как однозначно обязательные — выведение какой либо ироничной интеллектности или предсказанной глупости из заведомо ограниченного ресурса объективных возможностей, — непременные условия существования всякого мышления. Но неизбежно создаваемые мыслительные конструкции — мыслительные фразеологизмы по форме напоминают собой развернутые мыслительные высказывания и суждения, существующие в смысловом поле говорящего не как носители именно мыслительного смысла, которому, как показано в начале, соответствуют иные коммуникации социо-культурного обстоятельства индивидной общности, которые могут быть преднамеренно и объективно-научно проинтерпретированы и как взаимодействия биохимических индивидов — на уровне наноструктурных процессов и их рационализации как процессов, контролируемых только по итогам, по результатам; но как конструкции не смысловые, то есть будучи не смысловыми матрицами, а создающие, а точнее вызывающие психические состояния, такие, которые, то есть эти психосостояния предполагают иную знаковую интерпретацию — дабы усмотреть в них причинность (созерцательного уровня?) с иным предназначением и к которым не предъявляются требования мышления; а коммуникационный акт имеет характер — в этом уровне — психического воздействия, а не логического мышления-взаимо-действия. Вот почему прежде всего элементарное дискредитируется. В психических состояниях и в психических реальностях нет места — даже элементарной логике, которая — не элементарна, так как в психических состояниях даже элементарно-логическое как таковое создать очень трудно, а по сути дела — невозможно. Для понимания реальности свободы это обстоятельство как условие свободы как притязания огромной индивидо-социальной мощности — существенно, то есть неотъемлемо. Вот почему субъект скепсиса или созерцательности как субъект культуры превосходит своей адекватностью прочих самодекларированных протосубъектов протеста и произвольного толкования свободы как и её каких-либо приблизительных объективаций.

Истолкование смысла жизни культурой впечатляет. Освоение бремени свобод, явленных в наступивших событиях реального времени и реального пространства, при пользовании научными и технологическими достижениями, которые не могут быть освоены отдельным человеком вне культуры гуманистичного универсального метода жизни в отличие от принудительно насильственного приспосабливания, деформирующего как человека так и культуру, сопровождается социальным откровенничанием учтенных и неучтенных причин. Откровенная обработка пространства и времени превращает события культуры в свой причинный ряд жизнедеятельности, ибо события культуры есть гарант опор самопознанности и разрешимого в апорийности, гарант того, что ты — человек, а не иное какое-либо проявление мира. Культура российская — мудра, а в своей интуитивной целерациональности — технологична и этим она устойчива, своевременно и самокритически перераспределяет события внимания, исходя из постуалата, что непринудительная духовность есть состояние свободы и что глупость — это несовпадение, не соответствие технологии цели и технологии как таковой; из-за этой жёсткости различных технологий предлагаются парадоксальные, метафорические, анекдотические решения проблем, решения обнаружения смыслов подлинного человеческого бытия как самодостаточного, а не как условия чего-то. Культурная жизнь — свободна и этим качеством превращается в детерминацию. Культура как форма непринужденного познания и самознания дает четкий критерий различения того, что и когда от человека зависит, и что и когда от человека не зависит; объективирует причастность, непосредственно свободно биографична в пафосах твоих достижений, твоих заслуг как мер воздаяния за право на существование. Сознавать и мыслить событиями культуры создает реальность самовластвования и самовоспитания чувств и бытия в человеческом и в природном чувстве, что и создает регулятивы, отличающихся от никем не соблюдаемых команд светофоров или преднамеренных абсурдов типа банального варварства: предназначенное для канализационности упрямо размещается вне труб. Культура хлеба как и культура повседневного инструментального слова — также не метафора, а познание дистанции между познанным созерцательно и осваиваемым моментами культурного события, которое, как отмечалось, не принудительно в своей критичности, скепсисе и даже в иронии. Российская культура империальна как по созерцательности, так и по активности и, что существенно, континуумно совестлива и только в это совестливости самопричинная, а не импортнопричинна. Отсюда — культуротворец всегда мудрец, знаток метафизичности и совестеведения как самосудности и саморегулирования в котором всегда есть доступная здравая технология саовозвращения из неотчуждаемой континуумности в адекватное оптимистическое самоконструирование при освоении событий неизбежно-необходимого. Культура — не только красиво, по-павлиньи кочевническо-импортно въехать в новый холодный офис, но и ежедневно самовластвуя и надвластвуя, спортивно-гимна-стически — агонально — обрабатывать собственную телесность.

Однако в жестких технологиях насильственного, неизбежного и провоцируемого многие функции культуры переинтерпретируются смыслоразрушительными контекстами, не используются в первых значениях, так как культура ещё не достигла развития в её оптимально-возможных технологиях преодоления пассивной созерцательности и причинной защиты человека от технологических специализированных произволов, так как для фашизации произволов используются и открытия культуры. При уплотнении времени — столпотворении целей и ответных реакций на репрессивное провоцирование разнообразных необходимостей — исполняются только те, для которых есть соответствующие инфраструктурные технологии; в политическом опыте решения проблемы часто тупиково ограничиваются совещанием, то есть не создаются техники решения, тогда как искусство, театр, в общем, вся культура и её жанры, проявления в массовости как таковые, заведомо для себя технлогично-целерациональны. Культура как и растущий малыш не ограничивается накоплением шаблонированных стилей реакций — в процессе роста и адаптации к меняющимся и стабильным контекстам, но и творит новые сочетания и основания для скепсисов. Неучтенное, дополнительное, прибавочное как социально значимое впервые овниманиевается культурным вниманием и становится впоследствии сферой организованного действия и бытия науки, проиводительных сил, труда и власти.

Номинация организации идеи — важный критерий признания выского статуса культуры есть форма социальной причинности. Так, К. Малевич был директором института ГИНХУК, «его отдел работал над теорией прибавочного элемента в живописи, объяснявшей историческую смену художественых форм» (Авангард, остановленный на бегу. Альбом. Л., «Аврора», 1989 г. С.5.). Причинно опасно не то, что незваный гость зайдет, а то, что опираетесь на репрессивные технологии, поэтому культура, а не массовые не её навязчивости, пригласительна, упредительна, а отсюда и изначально заданная элитарность как самозащищенность всякого культурного действа народного, обычного или специализированно-учрежденческого. И в этом смысле культура — не репрессивна, а притягательна партнерством и многодиологичностью как побудительная мощь сознанности и любомудрия, мыслительности, благодаря чему концептно-апорийна, гуманистически направляющая внимание и на культуру моего скепсисо-нескептического «я», имеет свои события-аргу-менты для многоуровневых свидетельств и доказательств тех или иных мер истинностей. Массовая эмпирическая культура позволяет оправдать или быть скептицизму начеку там, где властвует однозначное господство: например, в устном голосовании «первой инстанции» председательствующий Палаты представителей США «определяет результат в зависимости от того, что будет звучать громче — голоса «да» или голоса «нет» (о культуре технологий дискуссий и процедур — «Как создаются американские законы», изд. Эдварда Ф. Уилетта, Мл., Эскв, Палата предст. Конгресса США. С.48.); в некоторых российских реальностях решения принимаются идентично тому, как если бы голосованием устанавливали, сколько будет 2 + 1 = четыре или пять? — за какую величину больше проголосуют — так оно и будет. Культура своими аккомпанементами рецензирует суровости, строгости, запреты, табу и само законотворчество и даже законоисполнение, так как компетентно знает, как воля превращается в причину — но и это не предел её возможностей — культура, подвергая созерцанию парадоксы и нюансовые пафосы иронического в законотворчестве, одновременно в других контекстах вне сверхрутинности сопроводительно готовит и создает информационную, нравственно-эстетическую инфраструктуру предельностей исполнения законов, решений, конституций государств и религиозных служений. Культура первая находит нелогичность в декларациях аксиологического выдавания желаемого за действительное и событийно показывает, что из признания факта начала третьего тысячелетия абсолютно не следует самопроизвольного изъятия войн или конфликтов, как и не следует пафотически объявляемая тождественность Российской Федерации и Соединенных Штатов Америки. Культурно-концептная апорийность — как всё есть в отражательных матрицах познания и взаимодействия причин, явленных в основаниях первичных ощущений и чувствований, — оппонирующе освобождена от обязательств пребывать в границах однозначности и принужденного субъективного согласия. То, что квалифицированный хор исполняет гимн иначе, нежели участники собрания — проблема перевода внутренней ритуально-специфической предсказуемой, уплотненной в пространстве и во времени технологии, во внешнюю реальность причинного и хаотически-необяза-тельного «как получится». Поэтому культурная среда играет важную роль в понимании и истолковании тайн как мер компетенции ограниченно-ресурсных причин. Массовая культура знаково отчуждается от этих ограничений, отличаясь от не массовой культуры, не всегда является гарантом эффективности внимания своей среды. Которое достигается как соединяемая пространство и время своего бытия: театр, музей являются гарантами целерациональности времени, безопасно посвященного только этому ощущению как самодостаточному и протяженному состоянию живого субъекта. Массовая культура предполагает и поощряет индивидное потребление прав «как получится», сопровождается произволами пользования по типу «годится молится — сгодится и горшки накрывать». Массовость сопровождается отсутствием ресурсов о заботах делегирования реконструктивного в потребителя, масскультурное не поддается реконструкции на прежних человеческих субъектных ресурсах, а только — тиражируется для реагирования, а не в целях социального диалогизирования: производитель масскульта решает иную задачу — он поэтому и дистацирован, анонимно упрятан в фирмы, учреждения, в названиях которых — решать совсем иные задачи, — отсюда и антогонистические следствия от хаотического просвещения и окультуривания вне существа дела. Эти тенденции показывают, как по инерции различных обстоятельств, мы ложно именуем некоторые процессы и события культурными, хотя они таковыми по сути не являются. Культура истолкования смысла — не задается, индивидные откровения потребителя превращаются в некультурный, внедиалоговый индивидный континуумный психический мирок, — интенции психологической чувства не поддаются реконструкции, как и при слушании музыки, обработкак того, что не поддается и является необратимым в человеческом существовании, оптимизация и обемпечение возвратов необратимого времени и влияния на будущее посредством идентичных стабильных каркасов блуждающих событий обязательно однозначного. Вот почему в массовой культуре господствует не культура, а фрагменты технологий, которые, будучи технологиями, относятся к другим концептным средам и возможностям обратной связи через концептирование с её фактичностью. Возвышенные культурные образцы не нейтрализуют индивидный ресурс в пространстве-времени потребления-вживания и имитациооного проживания судеб других событий и других состояний, тогда как внепартитурность, анонимность массового — не есть эквивалентная репетиция дела, а может быть заведомой нейтрализацией и без того ограниченного ресурса фрагментов состояний жизни, ибо и такая целерациональность есть в пафосах антогонизмов и войн. С точки зрения апорийного решения — гаранта от произвольного, то есть неистинного толкования многообразия духовного символа — закона, смыслов шифров и кодов, распредмечиваемых субъектом, — в обществе нарастает эффективность культурной причинности как показатель стабильности бытия цивилизации в условиях необходимости непременого воспроизводства способностей и носителей непрерывности с сохранности степеней свободы как только воспроизводимых трудом, а не рождаемых генетически. Шаблон — принудительная примитивность как форма цензуры гуманизма, в таких условиях формируются и выявляются отношения — новые фразеологические отражательные блоки инидвида-личности — непосредственно озвучиваемые некие отражательные каркасы отражательного момента: в них многоо каких-то экспромтно-глудинных психически тепорированных озвучиваний ощущений, что само по себе очень интересно, — смысл чего скорее событиен как факт состояния, нежели мыслительно-рационален или при это же ответственнен: в этих развернутых протяженных состояниях звукового состоянческого звукоизвлечения есть много совпадений с прочими состояниями, но в них нет главного — истинно-откровенной коммуникации, во-первых, во-вторых, в них нет и элементарной технологичекской информации о технологии познанной причины или познанной целесообразности этого аксиологического действия, — т. е., к примеру, нет технологических интенций о заботах, как построить мост, лодку, вылечить заболевание, как методически провести наставительное занятие в детьми, как посадить дерево или сделать перевод текста. Отсутствие элементов забот о подобном симптоматичен для таких коммуникаторов. Что и можно назвать скорее междометизмом — даже развернутые протяженные звуколегализации похожи по статусу на междометия и не более, и даже наличествующие в потоке звуков высокоорганизованные понятия спонтанно вклинились, влились в озвучиваниях потока даже и не сознания, а психического состояния только как звуковые штампы-следы, на которые и возложены функции рационального смыслоносителя: при уточнении деталей — оказывается, что в этой странной норме индивид не выделяет, понятийно осмысленно для смыслонесения не выделяет используемые понятия как сознанные информационные причинности духовного для духовного или для общения, для материального. Проблема психической культуры состояний тревожит, так как касается мер стабилизации опыта, своевременного обработки обратимого и необратимого во времени и в опыте, обработки социумом, обществом, цивилизацией, обдумывание — совестливо, а психические спонтанные состояния, высказывания и взаимодействия — странны, то есть актуально не соответствующие, но свидетельствующие. Проблема институтиализации индивида и проблема институализации личности в культуре — иждивенчествующая личность утрачивает опыт труда как практику и деятельность по отбору как таковую, отбору как ресурсно-ограниченного и быстро изнашиваемого. Ленность к рационализации, психические реальности нейтрализаций порождают лень. Технология созерцания причины — технология управляющей причины, познания входа в сущностное управление. Утрата в интенсивных коммуникациях в «здравствуйте» аспектно сущностного взаимодействия свидетельствует об отсутствии должного пафоса адекватности оптимизма как предсказательного ожидания доверия, блага во взаимодействующих общностях и сомнения в оптимизме.

Россия явлена миру как страна труда, гуманистического труда, с культурной аргументаций того яснодоступного совестливого понимания, что там, где труд, там нет антогонистической конкуренции, там мудрость технологии и понимания незаменимости в смыслоправии на жизнь каждого, всех людей, а отсюда — и следует повседневная мудрость, пафос величия человека в великом, к которому ты причастен, и которое, это великое, не смотря на эту мощь и величину, зависит и от тебя. Отсутствие стиля культурного сомоодухотворения как предсказуемой нормы-гаранта смысла человечности — всё равно что лыжи без крепления. Поэтому культура дает ответы, почему не возникает психологически-шаблонированной ассоциации потребности относительно участия в ремонте и ухода за дорогами, совершенствования транспортной инфроструктуры, почему не возникают естественности интенций типа не мусорить и почему далеки интенции не ворчливого пафоса — не создавать эти элементарные препятствия в повседневьи, для чего абсолютно не нужны особые технологии или даже импортные материальные ресурсы, — такова ещё одна забота эмпирических, хаотических явленных в человеке причин.