Прикреплённый файл - Наведение на резкость. Синергетика современной цивилизации – блеск и нищета пересотворяемого мира 2

Нынешние цивилизационные неблагополучия при всем разнообразии их проявлений как системного кризиса человечества – от засилья масскультуры до лавинообразного нарастания экологических проблем, от неустойчивости мировой экономики до растущих угроз милитарного характера – сущностно и глубинно все более часто начинают истолковывать как утрату некой исходной онтологической целостности – «забвения бытия» (М. Хайдеггер). В своей фундаментальной онтологии, основы которой изложены в «Бытии и времени», Хайдеггер (Х.) потерю такого целостного отношения к миру определяет как формирование ущербного в открытом горизонте будущего, но эффективно-деятельностного в его текущих проявлениях мировоззрения, или метафизики – принятия во внимание исключительно сущего с игнорированием бытия, – и обозначает характер её генезиса в двух основных позициях.

Х. выделяет два ключевых исторических момента формирования подобной ложной метафизики – эпоху досократиков (древнегреческих мыслителей, предшествовавших Сократу) и начало Нового времени. Первый момент персонифицируется именами Анаксимандра, Парменида и Гераклита (VII – V вв. до н.э.), которые еще жили в «истине бытия» как когерентности Бытия – стихии мироздания – и человека в нем (его здесь-бытия, вот-бытия – Dasein (нем.) – X.). Начиная с Платона (427 – 347 гг. до н.э.) наблюдается крах такого мировоззрения, уход от него. Позднее Х. назовет это формированием первого начала в философии – в отличие от второго начала, ведущего к подлинному пониманию Бытия и верности ему, – начала необходимого для человечества, но еще не готового для свершения. Подобный крах сопровождается переосмысливанием Бытия и его расщеплением на пассивный мир (объект, универсум, природа) и активное человеческое существо (субъект, производитель, делец, хозяин и так далее). Знаковым, что характерно – романтически-восторженным – в подобном переосмыслении может быть знаменитое высказывание Архимеда (287 – 212 гг. до н.э.): «Дайте мне точку опоры и я переверну мир». Однако здесь еще чувствуется признание, что для «переделки» мира чего-то в принципе «не хватает».

Второй – «подводящий итоги» – исторический момент обозначился уже в Новое время, начиная с Г. Галилея и Р. Декарта. Господствующим становится представление о мире не с позиций Бытия – стихии мироздания, а с позиций сущего – чем-то реально-предметного и, в принципе, достижимого, т.е. в его санкционировании и одобрении человеком. Особая роль тут принадлежала Р. Декарту с его тезисом ego cogito, ergo sum («мыслю, следовательно, существую»), который возводил ясное осознание человеком (как оказалось, в первую очередь – человеком массовым, считающим свои представления окончательно-истинными) вещей и сущего, прежде всего – конкретно-явленных и предметно-осязаемых, как непоколебимого основания всякой достоверности – себя и мира. С таким мировоззрением человек становился предназначенным (призванным?) захватывать «центральное место» посреди Бытия, отождествляя с ним свое прагматическое (практически «удающееся») здесь-бытие – или, по сути, отрекаясь от «настоящего» Бытия (переходя к забвению Бытия) – всё истолковывая и преобразуя исключительно по своим меркам.

Подобные мерки Х. – по второй позиции – обозначает как Gestell (с немецкого – постав, по-став). Это мерки, при которых глобальный социум (здесь-бытие преобладающей массы людей) представляет (или выводит из потаённости – Х.) всю возможную реальность Бытия (осуществленного Бытия по Уайтхеду) только как некий единственно предстоящий, «поставленный» перед ним в наличие материал, подлежащий по замыслу человека «переработке». Иными словами, в представлении человека нет ничего иного, кроме этого материала, причем лишь в форме, которая только и допускает такую переработку – форме однозначно фиксируемой и рационально оцениваемой, измеряемой и оптимизируемой, калькулируемой и технологически преобразуемой из одного вида в другие. «Жизнь в поставе», с созданием и использованием тех артефактов здесь-бытия, которые сами по себе, органичным образом никогда бы не возникли, позволяет человеку одновременно заглядывать и в глубины универсума (нанотехнологии с самоконструирующимися материалами), и за его «край» (космические исследования и освоение космоса), бодро завоевывать трехмерное пространство с помощью 3-Д принтеров и, наконец, «биовластно» вторгаться в поток самой жизни: «Объективно мы можем с абсолютной определенностью констатировать только одно назначение человека, которому он неизменно соответствует – всё большее переделывание мира» (М. Веллер). Но, что характерно:

1) профанируя таинства универсума (его очарования – Э. Морен), с созданием множества искусственных, рукотворных oikos'ов, призванных как вытеснить единый органичный дом-универсум oikos (М. Аркадьев), так и преобразовать потенциально естественную глубину человеческого поведения в поверхностно-актуальное «общество спектакля» (Ги Дебор);

2) начиная всё с «чистого листа» и не считаясь с какой-либо традицией: «То, что в течение тысячелетий составляло мир человека, в настоящее время как будто потерпело крушение. Мир, возникающий в качестве аппарата обеспечения существования, принуждает всё служить ему. То, чему в нём нет места, он уничтожает» (К. Ясперс);

3) пересотворяя (Ю. Осипов) мир по своим, как бы человеческим, правилам (меркам) и желаниям (произволу?), а, по сути, выполняя некий неосознаваемый им эксперимент с далеко идущими последствиями: «Мы производим эксперимент над истиной! Возможно, человечества от этого погибнет! В добрый час!» (Ф. Ницше);

4) в результате такого эксперимента человеку с его мнимой или реальной «исключительностью» суждено исчезнуть не только в представлении о своей особой миссии в мире, но и превратиться в постчеловека с потерей своего прежнего органично-трансцендентного статуса, становясь в пределе «чужим самому себе» (Ю. Кристева);

5) в итоге осуществить фатальную стратегию (Ж. Бодрийяр) не предполагая того, что мир, которым он (человек) собрался править, «коварнее, циничнее и интереснее», чем это можно себе представить (Ж. Бодрийяр), незаметно для себя пересотворяясь пересотворяемым миром. Такой новый мир «предлагает … теперь не много истинного и прочного, на что отдельный человек мог бы опереться в своем самосознании» (К. Ясперс).

Целый ряд ключевых моментов определяют «лицо» пересотворения, когда «сфера деятельности людей превысила сферу их жизни, их бытие вытесняется инобытием» (В. Кутырёв), а современность становится неустойчивой – «текучей» (З. Бауман).

Во-первых, пересотворение мира по модальности (способу осуществимости) имеет амбивалентный характер. Так, оно по своим текущим свойствам принадлежит к миру возможного – миру, который совместим с нашим «исходным» миром, но постепенно его преобразует, потенцирует. Однако пересотворение обладает и модальностью необходимого, поскольку свойства пересотворяемого мира, императив его кардинальной изменяемости в целом предопределяются «поставным выбором», осуществленным некогда человечеством, и заложенным, по Х., ещё в первом начале философии.

Во-вторых, пересотворяемый мир формируется в обстановке неодолимой иллюзии экономического детерминизма как не подлежащего сомнению всеобщего закона жизни мирового человечества. Представляя всё пространство человеческой жизнедеятельности исключительно с позиций экономической выгоды неким Pax Economica, детерминизм воспитывает как соответствующий ему социум, так и создает необходимый для себя инструментарий. В социуме из исходного многообразия человеческих свойств – от альтруизма до эгоизма, и от банальности до самобытности – селективно выводится новый человеческий тип, находящий свое основное предназначение (призвание?) в треугольнике «потребитель – производитель – менеджер». Инструментарий силами детерминизма синергетически организуется как целостная триадическая структура, включающая в себя обусловливающие друг друга технику, науку и экономику. В этой структуре, дадим ей предоставляемое содержанием фрагментов самих составляющих наименование-неологизм «технаукомика», каждый из компонентов предопределяет, каким надлежит быть иным двум, а вся структура в целом действует как «экзистенциальная матрица», незримо, но надежно определяющая способ жизни глобального человечества (буквально «прибавочная репрессия» по Г. Маркузе). Причем здесь никоим образом не стоит вопрос о действии с позиций «истины бытия». Всё, в принципе, определяется тем, что получается как бы само по себе: «Упадочная цивилизация считывает свои задачи с открытых ей возможностей, выбрасывая в их поисках свои энергии. Так одноклеточные отращивают временные ложноножки для захвата пищи» (В. Бибихин). Стартапы и технопарки – вперед!

Соответственно, в-третьих, здесь заявляет о себе аффектированная, и в то же время не поддающаяся однозначной классификации в таком мире роль энергии как некой универсальной первоматерии: «Энергия, двигатель ... современной истории, питает то расширяющееся предприятие, каким стало человеческое присутствие на земле. Чем бы ни было занято это предприятие, оно еще не решило, что для него важнее, достичь определенной цели или поддерживать и наращивать энергетическое напряжение ... Не так важно, что человек делает с такой энергией, существенно, что он продолжает работу». Причем «Погоня за энергией приобретает панические черты. Почерпнуть свежую энергию кажется первоочередной необходимостью. Оставленный сам себе без энергетических вливаний, мир кажется готовым к остановке» (В. Бибихин) и потому отчаянно стремится к выработке энергии. Поэтому мир в ближайшие 100 лет (Каку Мичио) может достичь статуса так называемой цивилизации I-го типа (по шкале Н. Кардашёва) полностью используя энергетические ресурсы своей планеты. Отсюда весьма вероятно, что «вся система трансформации мира посредством энергии вступит в вирусную эпидемическую фазу» (Ж. Бодрийяр).

С аффектированной энергией и Pax Economica тесно сопряжен, в-четвертых, их «сообщник» – неустанный изготовитель продукции homo faber (по сути заменивший прежнего homo sapiens'а: «Продуктивность и творческая гениальность, эти боги и божки Нового времени, вот законодательные идеалы для homo faber'а с его фабрикующим изготовительством, т.е. те самые идеалы, по которым он мерит себя» (Х. Арендт). Особенным есть то, что homo faber не просто непрерывно производит что-либо «внешнее» относительно себя самого. Это «внешнее» определяется непрестанным ростом особого «внутреннего» продукта – желания потреблять. Такое желание, всей своей структурой и ресурсами, автопоэтически вырастающее из самого себя, представляет цивилизационную «машину желаний» – окончательно гарантирующую рост «фабрикующего изготовительства».

В-пятых, Pax Economica, энергия и homo faber образуют те цивилизационные компоненты, которые замыкаясь через «машину желаний» в триаду, определяют особенности «самоутверждения» пересотворения и социума в нём относительно всего исходно-органичного: «Мы существуем не среди возрастания, но среди наростов. Мы живем в обществе размножения, … того, что продолжает возрастать и что невозможно измерить, что развивается, не обращая внимания на свою природу, чьи результаты разрастаются с исчезновением причин … Лучше всего это можно сравнить с процессом распространения раковых метастазов» (Ж. Бодрийяр).

В-шестых, пересотворение мира идет рука об руку с нарастающим чувством потери реальности, того что происходит, с исчезновением грани между действительным и мнимым, фантомным. Это, являясь, по сути, «знаком качества» пересотворения, уже приобрело устойчивое цивилизационное наименование симуляции, а его «продукция» – симулякра (Ж. Батай). В процессе деградации (уничтожения?) чувства реальности симулякры, по своим возможностям, занимают целый диапазон соответствующей специализации: от «простой» маскировки и искажения реальности до того, что за ними абсолютно ничего не стоит. Хотя, отметим, социум, похоже, с энтузиазмом верит в нынешнее «новое платье короля», питая симулякры своими сознанием, волей, энергией.

Седьмой особенностью пересотворения является инверсия у подавляющей массы социума органичной системы ценностей. Инверсия, в свою очередь, есть прямое следствие нигилизма (где его скрытая глубина – «забвение бытия» (Х.), а родной социально-политический «брат» – олигархизм) с насущной и как бы незаметной перманентной задачей формирования (самоорганизации?) новой системы квази-ценностей – легкой для понимания, доступной и броской. Подобная инверсия, похоже, вечная проблема, приобретшая пронзительное звучание у Б. Паскаля: «Чувствительность человека к пустякам, и бесчувственность к существенному – какая страшная извращенность!», через триста лет, уже в эпоху «развернутого пересотворения мира» подтвердилась печальным рефреном у Д. Мережковского: «Есть что-то непонятное и чудовищное в чувствительности людей к ничтожнейшим делам и в совершенной бесчувственности к делам величайшим. Точно заколдованные какой-то всемогущей силой погружены они в сверхъестественный сон».

В таком пересотворяемом мире, не только интенсивно избавляющимся от своей исходной «человекоразмерной» (В. Стёпин) органичности, но и приобретающем новые, но чужие и чуждые для человека свойства, не может, в-восьмых, не происходить кардинального по многообразию принципиально новых форм и масштабного отчуждения человека. В совокупности им становится отчуждение человека от своей исходной сущности (идентичности или того, «что позволяет нам изменяться, оставаясь самим собой» – А. де Бенуа). Отчуждение внешне не заметное и даже как бы приятное, с формированием «нового человека», собственно, упомянутого homo faber'а. Всё это превращает человека в заложника такого мира (отмеченные цивилизационные неблагополучия) – «фаустовские люди сделались рабами своего создания» (О. Шпенглер). По Х. подобное заложничество есть метафизический рок, судьба, которую человек должен полной мерой прожить, приобретая некий отрицательный познавательный опыт, причем «Всё должно пройти через полное опустошение … Только так можно сотрясти и прекратить существование двухтысячелетнего сооружения метафизики».

Конец ознакомительного фрагмента