Социальные мотивы часто являются компромиссами между субъективными потребностями и импульсами, с одной стороны, и моралью и социальными ожиданиями — с другой. Культурные символы и дискурс могут формировать и направлять волю и желание, но они не создают их с самого начала; они работают с пресуществующими, докультурными мотивационными структурами индивида. На психоаналитическом языке влечения и потребности подвержены сублимации и другим защитными механизмам, которые приводят возбуждения, желания и подсознательные фантазии в соответствие с нравами и ожиданиями группы. Влечение трансформируется и интерес переносится с первоначального объекта или деятельности на замещающий объект или деятельность.

Полная версия публикации

В этой главе мы рассмотрим ряд психоаналитических концепций, которые, как нам представляеюся, могут быть (даже если в настоящее время это еще не осознается) наиболее полезными для развития этнопсихологии.

Полная версия публикации

Существенное изменение объектной теории Милани Кляин произошло, когда шотландец В.Р.Д.Файрбейрн выдвинул утверждение, которое отличалось от хода мысли Фрейда.[1] Файрбейрн (как и позже его ученик Х.Гантрип) утверждает, что влечения стремятся не к удовольствию, а к объекту. “В этом смысле влечение является не только каким-то механическим, энергетическим элементом, который ищет удовольствия в разрядке, а прежде всего – неким импульсом, который ищет сочеловека и лишь в отношении с которым психика может развиваться, действовать и обогащаться.

Полная версия публикации

Мелани Кляйн в своих работах 1920-1960 г.г. создала основу английской школы по изучению объектных отношений. Теория Мелани Кляйн тесно связана с традицией Фрейда. По теории Кляйн, в детском развитии очень рано начинаются интенсивные взаимодействия между внутренними и внешними объектами, особенно в форме проективных и интроективных идентификаций, которые представления о внешнем объекте "субъективно" деформируют.[1]

Полная версия публикации

Суперэго Ирвин Сарнофф рассматривает как хранилище различных видов ценностей, которые мы приобретаем как члены культуры. Оно включает моральные ценности, которым особым образом связаны с социальным поведением. Оно также содержит ценности, которые касаются наших отношений с самими собой, с социальным окружением и, во многих случиях, со сверхъестественными силами. Из этого общего хранилища ценностей мы извлекаем когнитивное основание наших социальных мотивов. Суперэго, в противоположность эго, является постоянным источником мотивационных напряжений. Некоторые из этих напряжений имеют отношения к запретам. Они могут быть ослаблены посредством отмены запретов или реализации запрещенного поведения. Другие напряжения, однако, могут быть максимально ослаблены только посредством активного стремления к определенным идеалам и целям.[1]

Полная версия публикации

Люди во всех культурах, - считает Ирвин Сарнофф, - в процессе своей социализации вынуждены затемнять свое сознательное восприятие некоторых своих мотивов, даже врожденных. С другой стороны, эго содержит психологические навыки, которые индивид может использовать для устранения покрова неизвестности.[1]

Формирование эго не снижает стремление получению удовольствия. Вместо этого, эго помогает ребенку сдерживать свои желания до тех пор, пока не наступит время для их выражения. Поэтому, для растущего ребенка столкновение с барьером на пути к его удовольствиям, скажем, высокий шкаф, в котором хранится печенье, необязательно повергает его в припадок гнева и отчаяния. Хотя такой барьер может быть фрустрирующим, он служит для мобилизации интеллектуальных ресурсов эго. Таким образом, ребенок приостанавливает начинает искать путь, как он мог бы добраться до печенья. Он может искать лестницу, стул или другой объект, который может быть использован в качестве расширения его поля деятельности. Естественно, что поиск средств, как процесс разрешения любой проблемы требует времени и добровольной задержки в действии.[2]

Полная версия публикации

Явной, на опыте проверенной очевидностью является то, что перцепция является избирательной; что организация опыта восприятия зависит, отчасти от того, что предвосхищается и что считается за само собой разумеющееся. “Человек действительно очень сильно зависит от определения им ситуации. Можно добавить, что способ, которым он постоянно определяет последовательность ситуации зависит от его организованной перспективы.

Полная версия публикации

В противоположность такой точки зрения известный психолог Макс Вартофский (близкий у социокультурному подходу) пишет: “Я интерпретирую перцепцию значительно уже как особую способность человека, которая развивается только после завершения биологического развития нашей сенсорной системы. Иными словами, для меня перцепция – продукт исторического развития, исторической человеческой практики. Мое видение обсуждаемого феномена контрастирует с тремя альтернативными взглядами на перцепцию.”[1]

Полная версия публикации

В середине прошлого века сознание понималось в более узком смысле, чем сегодня; оно включало только субъективную сторону: перцепция — как сознание self или “эго” с его ощущениями, тенденциями или телесными состояниями — плюс представления — идеи, образы, мнения, верования, убеждения, сны. Эвалд Херенг (1864 г.) был первым, кто стал ясно различать между перцептом и физическим объектом. Смысл его учения в том, что вещи и события, нас окружающие, являются перцептами; это означает признание факта, что они обнаруживаются, а не создаются, субъектом.

Полная версия публикации

“Событие сопряжено с целенаправленной деятельностью людей, их оперированием объектами, их взаимодействиями ради достижения некоторого результата. Поскольку события производны от целей, они обычно получают условные названия (ярлыки) и мыслятся в некоторых рамках. Так закупка продуктов может иметь цепь ассоциаций, начиная с посадки в автомобиль и заканчивая возвращением с покупками домой и их распаковыванием, но эти ассоциации строго ограничены активностью по достижению цели. События сами по себе имеют структуру.

Полная версия публикации