Рец. на: О. М. Фишман. Жизнь по вере: тихвинские карелы-старообрядцы. М.: Индрик, 2003. 408 с; ил.

О старообрядчестве ныне пишут много: выходят монографические исследования, периодические издания, собираются отечественные и международные конференции; сами старообрядцы стали активно участвовать в воссоздании деталей своей истории, литургической практики, миросозерцания. И тем не менее выход в свет в 2003 г. книги санкт-петербургской исследовательницы О. М. Фишман, несомненно, стал событием. Здесь многое является открытием: впервые удалось провести столь высокого уровня комплексное многоаспектное исследование локальной этноконфессиональной старообрядческой общности, впервые подобное исследование было выполнено с полным осознанием задач современной методологии микроистории, наконец, впервые подробно изучены тихвинские старообрядцы-карелы.

В центре внимания автора - мигрировавшие еще в XVII в. в Тихвинский у. Новгородской губ. (ныне Бокситогорский р-н Ленинградской обл.) карелы, которые, образовав группу компактных поселений, сохраняли не только этнокультурную специфику, но и веру, называемую ими "карельская". "Карельская вера" отличала ее носителей от окружающего русского православного населения, но по существу "карельской верой" было старообрядчество беспоповского федосеевского направления, и подпитывал удаленные карельские приходы (как это было и с другой финноугорской ветвью - коми-старообрядческим населением) книгами и грамотными наставниками московский русский Преображенский центр и общины старообрядцев-русских. Конфессиональная ориентация на старообрядчество придала заметное своеобразие культуре тихвинских карел - их религиозным, особенно эсхатологическим воззрениям, их языку - двуязычие (или даже триязычие) было предопределено богослужением по церковно-славянским текстам первой половины XVII в., повседневному общению на карельском и владению русским языком в качестве языка общения с властями и не-карельскими соседями. В анализе этого русско-карельского культурного и конфессионального диалога, думается, и состоит главная цель проведенного О. М. Фишман исследования.

Выходу книги предшествовали годы полевых исследований (с начала 1980-х годов), архивные изыскания, сравнение старообрядческих общин разных согласий, выявление культурной специфики старообрядцев-карел. Собранный в книге материал уникален еще и потому, что за период исследования О. М. Фишман тихвинских карел-старообрядцев ушли из жизни те, кто собственно осознавал себя хранителем традиции, кто помнил живую конфессиональную практику, действующие молитвенные дома, видел получивших пусть ограниченное, но литургическое знание. Ныне о многом, что было собрано, автор вынуждена говорить только в прошедшем времени. Многое за годы упадка конфессиональной грамотности преобразилось до неузнаваемости, в частности на смену пусть ограниченному знанию основ вероучения пришли толкования, едва ли допустимые еще несколько десятилетий назад (например, такие: "Спас и Христос радились вместе и крестили их в один день... Троица отделяёца от них". С. 180). Но тем значительнее кажется замысел автора - раскрыть изучаемую локальную общность в ее исторической трансформации, последить в динамике и статике механизмы воспроизводства замкнутого мира, включенность группы в конфессиональную историю, проанализировать все наиболее значимые аспекты формирования группового самосознания. Избранные автором методы микроисторического исследования с максимально полным воссозданием реалий социальной и религиозной жизни тихвинских карел-старообрядцев наилучшим образом способствовали реализации задач монографического труда. Они показали, как через призму детального изучения малой этноконфессиональной группы яснее различаются черты своеобразия локального старообрядчества и крестьянского мировосприятия в целом.

--------------------------------------------------------------------------------

Елена Борисовна Смилянская - доктор исторических наук, профессор Российского государственного гуманитарного университета (Москва).

стр. 182

--------------------------------------------------------------------------------

Работа открывается экскурсами, представляющими историю заселения карелами Тихвинской округи и историю федосеевского согласия на Новгородчине. Без этих экскурсов, содержащих, впрочем, и малоизвестные архивные материалы, дальнейшее повествование было бы малопонятным. Тем не менее центральной проблемой монографии оказывается не столько выяснение того, что было с кустом карельских деревень на р. Чагода, сколько фиксация и интерпретация того, что сохранила историческая память жителей, каковы механизмы ее формирования. Эта историческая память запечатлела "большую" историю, как и "большую географию", фрагментарно, выборочно спрессовав события и локусы далекие и близкие в нерасторжимое образование своей истории и своей среды (исторической памяти тихвинских карел и символике их природно-культурной среды посвящены первая и вторая главы монографии). Так, в специальном разделе монографии рассматриваются распространенные на российском Северо-Западе, и особенно в Новгородчине, нарративы о приходе Литвы. Тихвинские карелы не стали исключением, сохранив свои исторические предания о Литве. Вполне убедительны выводы об отсутствии за легендами и преданиями о Литве упоминаний о конкретных исторических событиях завоевания. О. М. Фишман пишет в этой связи о по меньшей мере двух "разностадиальных циклах" фабулатов о приходе Литвы, в первом из них Литва выступает как антагонист, враг вообще, во втором - оказывается предком, "забудущими родителями".

Историческая память о первых конфессиональных подвижниках также имеет свои особенности: у "умирающей" конфессиональной группы она, на первый взгляд, кажется ограниченной и недолгой. Эта память, как показывает автор, не сохранила имен первых наставников и учителей (даже столь памятных в старообрядческом мире протопопа Аввакума или выговских старцев, включая основателя федосеевского направления Феодосия Васильева). Между тем в рецензируемой работе доказывается, что в глубинах исторической памяти можно обнаружить довольно устойчивые представления о подвижничестве старцев, о праведном подвиге мучеников за веру, хотя из имен подвижников в памяти остались только те, что принадлежали почти что современникам респондентов - Григорий, Василий, Матрена, Ирина Бирючевские.

Избирая для анализа этноконфессиональную группу, автор ставит своей задачей показать, какую роль играла собственно религиозная практика в жизни сообщества тихвинских карел. Немало аргументов приводится в монографии в пользу того, что не столько карельский язык, сколько старообрядчество федосеевского толка ("карельская вера") оказалось в основе самоидентификации, определения "свой" - "чужой". И хотя из приводимого материала становится ясно, что большую часть жизни (весь брачный период) человек находился в статусе "мирского", был как бы вне религиозной общины и не допускался до молитвенного общения с верующими во время богослужений, автор настаивает, что именно "карельская вера", т.е. "старообрядчество... перекрыло... этническое сознание и стало выполнять базовые функции регуляции, коммуникации и информации" (с. 183). Не случайно поэтому ведущее место в исследовании занимает не анализ мирского (повседневной хозяйственной жизни карельских крестьян), а изучение обрядовой практики (прежде всего сохранившегося до настоящего времени, хотя и сильно деформированного обряда крещения), мировоззренческих вопросов (от вопросов о греховности и святости до проблем болезни, смерти и бессмертия, осмысления души и духа), репертуара литургического чтения, роли в общине людей, обеспечивающих общественное богослужение и являющихся "хранителями традиционной символической системы" (с. 357).

Специальное внимание автор уделяет книжной культуре старообрядцев-карел, что выгодно отличает работу от многих этнологических исследований малых конфессиональных групп. При этом автор вторгается, казалось бы, в область наиболее изученную в смежных дисциплинах - прежде всего археографии, книговедения, источниковедения. О круге чтения старообрядцев было много написано историками и филологами, поскольку долгое время их изучение в России велось преимущественно учеными-археографами, для которых сохранность и богатство книжной культуры являлись основным мерилом значимости той или иной старообрядческой общности. Думается, данные о сравнительно бедной книжности тихвинских карел лишний раз подтвердят выводы о малой значимости и периферийности данной группы по отношению ко всему старообрядческому течению. Однако цель автора - не анализ богатства

стр. 183

--------------------------------------------------------------------------------

культурного наследия, а анализ возможного влияния того скудного литургического и учительного фонда, который удалось сохранить местным общинам. Влияние это автор едва ли преувеличивает, находя у информантов "своего рода культовое, суеверное отношение к книге как одушевленному предмету, наделенному свойствами печалиться и радоваться" (с. 263). Не думаю, что состав книжного собрания тихвинских карел позволяет говорить о том, что "перечисленные книги подтверждают принадлежность местных карел к федосеевскому согласию" (с. 209). Подобный же состав, как показывают наши полевые исследования, характерен для библиотек и других, нефедосеевских беспоповских общин. Вместе с тем плодотворность текстологического анализа фонда конфессиональной книжности и фольклора для воссоздания "картины мира" индивида и миросозерцания всей группы в монографии О. М. Фишман доказана весьма убедительно.

Специальное внимание в монографии уделено осмыслению роли лидеров общины - отче, книжниц, знающих, включая своеобразный антипод отче - колдуна; о них подробно повествуется в заключительной четвертой главе. Думается, здесь автор пошла по правильному пути, через сочетание микроисторического и биографического подходов показав не только роль конфессиональных авторитетов в группе вообще, но и самых примечательных информантов-книжниц в частности.

При исследовании устойчивости и замкнутости этноконфессиональной группы традиционно большое внимание уделяется системе запретов, которая вырабатывалась и сохранилась в конфессиональной группе нередко лучше, нежели литургическая составляющая религиозной жизни. При анализе формирования представлений тихвинских карел-старообрядцев об их пути сохранения чистоты в мире Антихриста (О. М. Фишман пишет: "став религиозным догматом федосеевцев, "чистота" была и отчасти остается также нравственным символом для карельских христиан, тем духовным оружием, которое помогает им преодолевать греховные помышления, оценивать неправедные поступки" - с. 272), при выяснении вопросов идентичности проведенный в рецензируемой монографии анализ всей совокупности ритуальных запретов и механизмов их действия представляется очень важным и интересным. Не случайно к анализу запретов автор возвращается неоднократно - и в главе о групповом самосознании, и в заключительной главе, посвященной структуре общины.

Сильной стороной работы, без сомнения, является и стремление восстановить "инаковость" мира, в котором живут тихвинские карелы, их "замкнутое, изолированное и сознательно оберегаемое пространство" (с. 350). Особенно убедительно показана сложная символическая нагрузка, которую несли на себе как "запретные" (места обитания нечистой силы, например, в доме - печь, порог, окно, подпол, чердак), так и сакральные локусы (рощи, жальники, места несохранившихся часовен). Примечательно, что некоторые святыни старообрядцы-карелы научились превосходно "делить" с окружающим не-старообрядческим населением. Приведенные в работе материалы, например, о роли "леса-хозяина" и деревьев, которым дозволяется исповедываться в лесу (с. 133 - 139), находят свои параллели и в общинах русских старообрядцев Приуралья, где также существует своя иерархия "божих" и отреченных деревьев и животных. Восходят ли они к архетипическим представлениям, явно не только прибалтийско-финским, или имеют позднее происхождение ("христианское представление о духах", с. 138), пока неясно. Может быть, права автор, когда она, размышляя о молитве Богу, обращенной к солнцу, пишет: "Велик соблазн объяснить этот обычай как архаический, но не скрывается ли за ним христианский пантеизм - вера в присутствие Господа во всей сотворенной Им природе?!" (с. 181).

Монография О. М. Фишман оказалась, действительно, "редким экспериментом" (с. 44) глубокого проникновения в уходящую своеобразную культуру. И автор убедительно показывает, что без осмысления этой малой (до 2 тыс. чел.), пусть даже затухающей, маргинальной, ныне почти исчезнувшей конфессиональной традиции все рассуждения о "большом историческом полотне" даже собственно старообрядческой истории едва ли могут иметь достойное воплощение.