И. В. ГРАЧЕВА, кандидат филологических наук

В романе "Отцы и дети", рассказывая об имении Одинцовых, автор пишет: "Господский дом был построен в одном стиле с церковью, в том стиле, который известен у нас под именем Александровского. . . " (Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем: В 30 т. М. , 1981. Т. 7. С. 75; далее - только стр. ). Характерно, что писатель использует не общепринятое в искусствоведении название архитектурного стиля (например, классицизм, ампир и т. д. ), а обращает читателя к воспоминанию о давно прошедшей эпохе правления Александра I. Эта, словно невзначай, сообщенная подробность оказывается далеко не случайной. Недаром Базарову, в первый раз посетившему этот дом, приходит на ум неожиданная аналогия: "Ведь ты знаешь, что я внук дьячка?. . " - говорит он вдруг Аркадию. И добавляет: "Как Сперанский" (76).

стр. 15

М. М. Сперанский, выходец из среды сельского духовенства, благодаря уму и незаурядным способностям стал известным государственным деятелем Александровского времени. С его именем либеральная русская общественность связывала надежды на реформу социально-политического устройства России. В 1809 году Сперанский представил Александру обширный проект государственных преобразований, затрагивающий законодательную и управленческую систему, суд, органы государственного контроля и т. д. И хотя, согласно этому проекту, крепостное право должно было исчезнуть постепенно, изжив себя в результате социально-промышленного и духовного развития общества, дворяне не простили "выскочке-поповичу" смелого намерения переустроить их привычную жизнь. В результате придворных интриг и обвинений в государственной измене Сперанский в 1812 году угодил в ссылку.

В представлении Тургенева современная ему эпоха Александра II стала повторением пройденного. Те же оптимистические надежды и ожидания, та же официальная шумиха вокруг предполагаемых реформ и т. д. И недаром главным героем тургеневского романа становится человек, по социальному положению напоминающий Сперанского и так же мечтающий деятельно участвовать в обновлении России. Тургенев дает понять читателю, что его Базаров по своим общественным потенциалам вполне мог бы равняться с деятелями, наподобие Сперанского. Аркадий с жаром говорит Василию Ивановичу, отцу Базарова: "Я уверен, (. . . ) что сына вашего ждет великая будущность, что он прославит ваше имя". Польщенный старик осторожно спрашивает: "Как вы думаете, (. . . ) ведь он не на медицинском поприще достигнет той известности, которую вы ему пророчите?" Аркадий уверенно отвечает: "Разумеется, не на медицинском, хотя он и в этом отношении будет из первых ученых". И вновь настойчиво повторяет, что Базаров "будет знаменит" (116-117).

Упоминания о прошедшей Александровской эпохе, черты которой словно вновь воскресали в современной Тургеневу действительности, рассыпаны по всему роману. Так, о Павле Петровиче Кирсанове автор пишет, что тот, "когда сердился, с намерением говорил: "эфтим" и "эфто", хотя очень хорошо знал, что подобных слов грамматика не допускает. В этой причуде сказывался остаток преданий Александровского времени" (47).

Однако, как оказывается, эти предания повлияли не только на речь Павла Петровича, но прежде всего на его политические убеждения. Тургенев по цензурным условиям о многом не мог говорить прямо. И тем не менее писатель не случайно подчеркивал "англоманию" Павла Кирсанова, упомянув также, что тот "пугал" провинциальных помещиков своими "либеральными выходками" (33). Ожесточенная полемика с Базаровым и пристрастное отношение к каждому слову

стр. 16

оппонента вызваны вовсе не тем, что аристократу Кирсанову чужды прогрессивные устремления разночинца Базарова. Наоборот, и Базарова и Кирсанова объединяет одна и та же сокровенная мечта о преобразовании России, только суть этих преобразований им представляется по-разному. Кирсанов в споре с Базаровым приводит в качестве образца для России государственно-политический строй Англии: "Аристократия дала свободу Англии и поддерживает ее" (47). Следовательно, Павел Петрович выступает за парламентскую монархию, считая необходимым покончить с традициями российского абсолютизма. Приводя в пример английских аристократов, он доказывал: "Они не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права других; они требуют исполнения обязанностей в отношении к ним, и потому они сами исполняют свои обязанности" (47). Базаров же принадлежал к тем, кто выступал против всяких сословных привилегий и ратовал за безусловное уничтожение первенствующего положения российской аристократии.

Идеи об ограничении власти российских самодержцев были почерпнуты Павлом Петровичем не только из исторического опыта Англии, но прежде всего - из "преданий" Александровского времени. Проект Сперанского предусматривал превращение России в конституционную монархию, хотя и с гораздо большими, чем в Англии, властными полномочиями императора. Поводы к подобным реформаторским исканиям и надеждам подавал русскому обществу сам Александр I. Еще будучи наследником - в силу юношеской романтической восторженности или стремясь привлечь к себе сердца сторонников дворцового переворота, он в переписке и беседах с друзьями высказывал весьма смелые обещания, получавшие широкую огласку. А. С. Пушкин в дневнике 1834 года свидетельствовал о б Александре: "Он писал однажды Лагарпу, что, дав свободу и конституцию земле своей, он отречется от трона и удалится в Америку" (Пушкин А. С. Поли. собр. соч. : В 16 т. М. -Л. , 1949. Т. XII. С. 330). Сперанский, подавая Александру свой проект, рассчитывал именно на готовность молодого монарха ради блага отечества поступиться частью своих прав. Однако эти иллюзии вскоре были бесповоротно разрушены. Вместо отправленного в ссылку Сперанского первым другом и советчиком царя стал А. А. Аракчеев. И взамен ожидаемой свободы Россия получила грубый и жестокий гнет аракчеевского произвола. Что же касается жизни простого народа, то в ней все осталось по-прежнему: та же нищета, та же беспомощная зависимость и от помещика, и от чиновников, та же безысходность.

Пейзаж имения Одинцовых нарисован Тургеневым с помощью контрастов: на холме барский дом, построенный в "Александровском стиле", под стать ему заказанная владельцем усадьбы церковь с росписью в "итальянском вкусе", а далее - село "с кое-где мелькающими

стр. 17

трубами над соломенными крышами" (75). Каждая деталь этого описания многозначительна: и то, что церковь выстроена в европеизированном духе, и то, что на деревенских крышах трубы виднелись лишь "кое-где", то есть большинство домов топилось по-черному, так же, как это было в далекие допетровские времена. С помощью небольшой пейзажной зарисовки Тургенев сумел рассказать и о том, как далеко оторвались дворяне от истоков своей национальной культуры, и о том, насколько безразличны они к бедам и нуждам простого народа, и о том, насколько неэффективным оказывается российское реформаторство.

Действие романа "Отцы и дети" начинается в 1859 году, в пору, когда намечались очередные реформы "сверху". Аркадий Кирсанов, по пути в усадьбу, не успев порадоваться встрече с отцом и возвращению домой, погружается в размышления над проблемами, захватившими все общество: "Нет, - подумал Аркадий, - небогатый край этот, не поражает он ни довольством, ни трудолюбием; нельзя, нельзя ему так остаться, преобразования необходимы. . . но как их исполнить, как приступить?. . " (16). О переменах, в которых нуждается Россия, спорят хозяева усадьбы и Базаров. Об этом же пытался побеседовать с Базаровым его отец: "Заговорив однажды, по поводу близкого освобождения крестьян, о прогрессе, он надеялся возбудить сочувствие своего сына; но тот равнодушно промолвил: "Вчера я прохожу мимо забора и слышу, здешние крестьянские мальчики, вместо какой-нибудь старой песни, горланят: Время верное прихо-дит, сердца чувству-ит любовь. . . Вот тебе и прогресс"" (172).

И автор в данном случае вполне разделяет базаровский скепсис. С иронией он рисует нового губернатора, "из молодых, прогрессиста", который недавно взял в свои руки бразды провинциального правления. Однако от этого жизнь губернии благополучнее не стала. Губернатор ничего толкового не сделал, зато дров наломал столько, что министерство "нашло необходимым послать довереное лицо с поручением разобрать все на месте" (57). Этим лицом стал важный сановник Колязин. О нем писатель сообщает: "Подобно губернатору, которого он приехал судить, он считался прогрессистом". Однако на поверку оказалось, что и он не из тех, кто искренне болеет сердцем за судьбу русского народа: "Он был ловкий придворный, большой хитрец и больше ничего; в делах толку не знал, ума не имел, а умел вести свои собственные дела: тут уж никто не мог его оседлать, а ведь это главное". Характеристику Колязина Тургенев опять заканчивает исторической аналогией: "В сущности Матвей Ильич недалеко ушел от (. . . ) государственных мужей Александровского времени. . . " (58).

Рассказывая о губернаторе, Тургенев замечал, что тот соединял в себе свойства "прогрессиста и деспота, как это сплошь да рядом случается на Руси" (57). Колязин, дружески принимая Аркадия и рисуясь

стр. 18

своим либерализмом, все же не преминул продемонстрировать перед ним свою способность приводить в трепет чиновничьи души: он "вдруг, обратись к молодому чиновнику в благонамереннейше застегнутом вицмундире, воскликнул с озабоченным видом: "Чего?" Молодой человек, у которого от продолжительного молчания слиплись губы, приподнялся и с недоумением посмотрел на своего начальника. Но, озадачив подчиненного, Матвей Ильич уже не обращал на него внимания" (58-59).

Эта маленькая сценка красноречиво свидетельствовала, что и Колязин тоже "прогрессист и деспот" одновременно. Таким же прогрессистом и деспотом оказался в свое время Александр I. А. С. Пушкин, вместе со своим поколением переживший очарование либеральных надежд в первые годы его правления, вскоре в сатирическом стихотворении "Noel" (1818) назвал царя "кочующим деспотом". И те, кто когда-то приветствовал начало царствования Александра I, начали желать его устранения. Граф А. Ф. Ланжерон, друг юности Александра, признавался Пушкину: "Теперь, честное слово, я готов развязать мой собственный шарф", - намекая на обстоятельства убийства Павла I (Пушкин А. С. Указ. собр. соч. Т. XII. С. 330).

Тургенев, выстраивая в своем романе административную лестницу от провинциального губернатора до придворного сановника, подводит читателя к мысли, что и царственный тезка Александра I - Александр II - может повторить его судьбу, легко превратившись из прогрессиста в деспота. Не случайно финал тургеневского романа построен таким образом, что, по логике авторского повествования, в России, входящей в новую эпоху реформ, не находится места ни Базарову с его радикальными устремлениями, ни Павлу Кирсанову с его идеями ограничения российского абсолютизма. Предчувствия Тургенева вполне оправдались: уже в конце 60-х годов правительственный либерализм сменился курсом контрреформ, постепенно ужесточавшихся. История повторилась. И лейтмотив "Александровского времени", прошедший через роман "Отцы и дети", оказался пророческим.

Рязань