История реформ как практик "социальной инженерии" вызывала повышенный интерес в российской историографии, прежде всего, по причине эпохальных изменений государства и общества в XX веке. Однако сам термин "реформы" применительно к периоду до 1861 г. был внедрен в научный дискурс лишь к концу XIX века. С. М. Соловьёв, описывая преобразования XVII в. и допетровского времени, избегал этого термина, предпочитая говорить о "предложениях", "мерах" и "установлениях" ¹. Термин "реформы" ввели в научный оборот В. О. Ключевский и П. Н. Милюков (видимо не без влияния первого). В 1890 г. в "Русской мысли" и "Журнале министерства народного просвещения" начали публиковаться их исследования "Состав представительства на земских соборах" и "Государственное хозяйство". Термин "реформа" употреблялся этими исследователями как в смысле целого комплекса преобразований, осуществлявшихся на протяжении десятилетий ("реформа местного управления" в XVI в., "реформа Петра Великого"), так и в смысле отдельных мероприятий.

Ключевский, анализируя "реформу местного управления", рассматривал ее одновременно с "военной реформой", введением губных учреждений, земской реформой и установлением "верного" управления в кабацком и таможенном деле². Милюков, подразумевая под "реформой Петра Великого" систему и результат его преобразований, выделял ряд реформ уже второй половины XVII века. "Финансовой реформой 1679 - 1681 гг." он называл переход к подворному обложению, "реформой 1680 г." - создание военно-финансовых округов. Выборы бурмистров на посадах и создание Бурмистерской палаты в Москве он охарактеризовал как "областную" и "центральную" реформы. Статус реформ получили у Милюкова и процесс разрушения приказного строя в 1701 - 1709 гг., и проект создания и наделения финансовыми полномочиями губерний в 1708- 1711 годах. Именно Милюкову принадлежит метафора - "реформа без реформатора", которой он обозначил не только процесс адаптации петровских реформ к реалиям второй четверти XVIII в., но и сам ход преобразований Петра³.

Отсутствие теоретической разработки проблемы реформ сказалось и на исследованиях С. Ф. Платонова, который в монографии 1899 г., наряду с "пер-

Аракчеев Владимир Анатольевич - доктор исторических наук, заведующий кафедрой Псковского государственного университета.

вым периодом реформ царя Ивана", определял как "политическую реформу" ("реформу служилого землевладения") введение опричнины⁴. В XX в. термин "реформы" активно включается в труды исследователей, использующих его для описания самых разных изменений в обществе и государстве, начиная с X в., хотя чаще всего он присутствует в трудах по истории XVI-XVIII веков. Очевидно, что без методологической разработки проблемы реформ применительно к истории России до XIX в., адекватно оценить характер и динамику преобразований нелегко.

Этот пробел в последние годы восполнен М. М. Кромом, чьи работы содержат как теоретический, так и фактический материал, позволяющий по-новому взглянуть на представления современников о преобразованиях и их сущность. Кром полагает, что отсутствие сведений о подготовке и принятии решений о реформах объясняется не только отсутствием источников, но и пониманием "политических" вопросов в морально-религиозном смысле⁵. Именно таким образом, не как радикальную ломку прежней системы, а как исправление сложившегося положения "по старине" понимали современники монетную и губную реформы 1530-х годов⁶. Не отрицая значимости и масштабности изменений в России XVI в., Кром указывает на отсутствие идеи прогресса в представлениях русского общества, ориентированного на "старину", что предопределяло характер реформ как процесс непрерывных и не всегда последовательных изменений, не дающих возможности отождествлять их с реформами нового времени⁷.

Задача настоящей статьи состоит, во-первых, в исследовании типологии реформ XVI-XVII вв., поскольку для нас очевидно, что характер преобразований этого времени не укладывается в одну схему. С этой целью мы исследуем динамику преобразований в двух сферах: сфере финансов, где рассмотрим борьбу государства с тарханами и реформы системы налогообложения, и в сфере местного управления. Во-вторых, следует выяснить соотношение представлений современников о реформах и их описание историками: насколько велика роль исследователя в интерпретации исторических событий. Изучение преобразований и административных практик может быть результативным лишь с опорой на методологию, разработанную в европейских социальных науках. Не утратившими актуальности нам представляются многие идеи и наблюдения М. Вебера, Й. Шумпетера, К. Манхейма; новые подходы были апробированы в исследованиях Т. Скочпол, Б. Дэвиса, Р. Мартина. Рассмотрение проблемы на протяжении 150-летнего периода рискованно по причине значительного временного разрыва между изучаемыми явлениями, однако, с нашей точки зрения, пренебрежение разработкой вопроса в диахронном аспекте рискует тривиализировать предмет исследования.

Одним из важных качеств реформ нового и новейшего времени является их завершенный характер: реформа проводится в ограниченные сроки и заканчивается воплощением заявленной программы. Многие из преобразований в России XVI-XVII вв. не соответствуют этому критерию. Типичным примером таких преобразований является борьба государства с тарханами, длившаяся два столетия. Тарханными или обельными грамотами назывались жалованные грамоты великокняжеской или царской власти, освобождавшие землевладельца от налогов и натуральных повинностей полностью или частично, но бессрочно. Тарханы были разновидностью иммунитета, свойственного землевладению в Западной и Восточной Европе в эпоху средневековья. Как верно писал Л. В. Черепнин, "иммунитет является характерной чертой привилегированной сословной земельной собственности с ее иерархической структурой, выражающейся во взаимной связи собственников земли цепью обязательств" ⁸. Положение иммунитетных владений в иерархической структуре средневекового обще-

ства наглядно проявилось во Франкском государстве эпохи Каролингов, где иммунитетные владения были встроены в систему суда и управления ⁹.

Результаты исследований иммунитета в Западной Европе и на Руси убеждают в том, что иммунитетные привилегии оформляли государственно-политическую структуру в виде иерархической системы. Коль скоро тарханно-несудимая грамота предоставляла судебный иммунитет, любое изменение в этой системе должно было отразиться в переработанном Судебнике 1550 г. и воплотиться в двух статьях этого свода законов - ст. 43 и 91. В комплексе со ст. 64 о суде детей боярских наместниками "по всем городам" по "жалованным вопчим грамотам" эти статьи и обозначили начало реформы тарханов ¹⁰.

Судебник был введен в действие в июне 1550 г., однако практическая реализация его постановлений могла быть начата лишь после решений собора высших церковных иерархов. Стоглавый собор начал свои заседания в феврале 1551 г.; видимо, уже тогда собор поддержал решение об отмене тарханов, дополнив постановления Судебника ст. 98 о монастырских дворах на посадах. Практическая реализация решений Судебника и Стоглава началась в мае 1551 г. с пересмотра и утверждения жалованных грамот монастырям. С. М. Каштанов показал, что из 236 грамот, заново оформленных или сохранивших подтверждения 17 мая 1551 г., большинство были подтверждены без иммунитета, касающегося основных налоговых повинностей. Эти налоги должны были собирать лица, уполномоченные государством, чаще всего городовые приказчики. Некоторые влиятельные обители, в первую очередь Троице-Сергиев и Иосифо-Волоколамский монастыри, сохранили привилегии, касающиеся уплаты второстепенных налогов, в первую очередь, проезжих пошлин ¹¹. Ряд мелких монастырей сохранили всю совокупность тарханных привилегий, как, например, Серпуховский Владычный монастырь, чья грамота была подтверждена без изъятий по причине "убогости". 15 октября 1556 г. Владычный монастырь получил новую тарханно-несудимую грамоту, освобождавшую его от дани, других основных налогов, городового дела и проезжих пошлин ¹².

Несмотря на указанные исключения, вплоть до начала 1560-х гг. правительство придерживалось выработанного в 1550 - 1551 гг. порядка предоставления привилегий монастырям, однако с 1563 - 1564 гг. нуждавшийся в поддержке церкви и находившийся в плену эсхатологических ожиданий Иван IV отступил от принципов Судебника и Стоглава и начал массовое предоставление иммунитетных грамот монастырям, в числе которых были Иосифо-Волоколамский, Чудов и ряд других ¹³. 28 апреля 1578 г. общую жалованную грамоту на основе сентябрьской грамоты 1550 г., но без ограничительной подписи получил Троице-Сергиев монастырь, а 9 февраля 1580 г. тарханно-несудимую грамоту на села и дворы в семи уездах - Спасо-Евфимьев монастырь ¹⁴. Выход значительных комплексов земель из правильной системы налогообложения усугубило "оскудение воинского чина" в последнее десятилетие Ливонской войны. Е. И. Колычева показала, что уже с 1580 - 1581 гг. тарханные привилегии, за исключением проезжих пошлин, перестали предоставляться ¹⁵. Церковноземский собор 1584 г. оказался очередным рубежом в борьбе государства с тарханами, после которого иммунитетные привилегии монастырям и иерархам церкви стали выражаться в праве самим собирать основные государственные налоги, а также в особом таможенном статусе ¹⁶. На протяжении XVII в. правительство предпринимало попытки пересмотра и ревизии тарханных грамот (1623- 1625 гг.), отмены права монастырей на беспошлинный провоз товаров (1672 и 1677 гг.), однако иммунитетные привилегии церковных землевладельцев восстанавливались спустя несколько лет ¹⁷. По мнению М. С. Черкасовой, даже после окончательной отмены в 1700 г. таможенных пошлин, взимавшихся в пользу Троице-Сергиева монастыря, они взимались в течение нескольких лет¹⁸.

Возникает вопрос: почему в Русском государстве после 1551 г. податной иммунитет светских землевладельцев исчезает безвозвратно, а церковных сохраняется, хотя и в реликтовых формах? Судьба иммунитета в Центральной Европе складывалась отлично от Русского государства: изданием Кошицкого привилея в 1374 г. население владений светских феодалов было освобождено от всех налогов и отработочных повинностей ¹⁹. Изживание иммунитетов в Западной Европе, как и на Руси, не было одномоментным, пройдя в течение столетий периоды ограничения и нового расширения, однако светские землевладельцы утрачивали его синхронно с монастырями. В конце XIII - начале XIV в., в период правления Генриха II, иммунитеты в Англии ограничивались путем создания системы "общего права" и разработки правовой доктрины "сейзины". Изданием ассиза "novel disseisin" у баронских судов была отнята юрисдикция в отношении споров о земле²⁰. Однако после 1330 г. в Англии началась реставрация иммунитетов, выразившаяся в создании так называемых палатинатов, обладавших, как отмечает Ю. И. Писарев, "всей полнотой иммунитетных прав, в частности, собственными канцеляриями²¹. Растягиваясь на столетия и переживая периоды активизации и отступления, процесс реформирования такого средневекового института, как иммунитет, в Западной Европе в равной мере касался светского и церковного землевладения.

Влиятельные светские землевладельцы в Русском государстве, как показал Б. Н. Флоря, сохраняли свои привилегии только до середины XVI века ²². По жалованной грамоте от ноября 1547 г., дворецкий М. И. Кубенский получил полный податной и судебный иммунитет на свои села в Дмитровском уезде: "...и тем его людем и христианом ненадобе моя царева великого князя дань, ни примет, ни посошной корм, ни посошная служба, ни иныя никоторыя пошлины, и коня моего не кормят, и тукового не дают, и сен моих не косят, ни подымного, ни мыта, ни перевозу не дают, и двора моего и наместнича не делают, и прудов моих не копают, и извести не жгут, и камени не возят, и города не делают, и корму в том его селе и в деревнях и в починках и в пустошах к нашему приезду не берут, и подвод с них в нашу службу и на ям не емлют, и на дела на наши не наряжают".

Судебный иммунитет предоставлялся Кубенскому тоже в полном объеме, включая расследование по уголовным делам (душегубство, разбой, татьба с поличным), которые обычно выводились из подсудности грамотчика: "А наместницы наши дмитровские и волостели и их тивуни тех его людей и христиан не судят ни в чем, ни кормов своих на них не емлют и не всылают к ним ни по что, а праветчики и довотчики поборов своих на них не берут и не въезжают к ним ни по что: а ведает и судит тех своих людей и христиан князь Михайло Иванович сам во всем, или кому прикажет; а кому будет чего искати на княж Михайловых людех и на християнех, ино их сужу яз царь и великий князь или мой боярин введенный" ²³. Следовательно, в распоряжении дворецкого должна была находиться канцелярия, ведавшая "губными делами". Почему же ни преемники умершего в 1548 г. Кубенского, дворецкие 50 - 60-х гг. XVI в., ни конюший боярин И. П. Федоров-Челяднин не сохранили во второй половине XVI в., в отличие от монастырей, хотя бы частичных податных привилегий? Очевидно, что это было связано с масштабной перестройкой органов государственного управления и оформлением приказной системы, в результате чего должности дворецких, казначеев, конюшенных бояр перестали быть определяющими в правящей иерархии ²⁴.

Удивительная устойчивость иммунитетных привилегий, дарованных церковным институтам, и, прежде всего, монастырям, побуждает рассмотреть их место в структуре феодального общества, а также оценить динамику и результативность реформ церковно-государственных отношений. Церковная иерар-

хия в результате деятельности митрополита Алексия приобрела значительное влияние, проявившееся в факте заключения договора между великокняжеской властью и митрополичьей кафедрой во второй половине XIV века. По уставной грамоте великого князя Василия Дмитриевича и митрополита Киприана 1392 (1404) г. митрополичьи волости Лух и Сенеж получили податной и судебный иммунитет²⁵. Монастырям в княжествах северо-восточной Руси податной иммунитет жаловался властью суверена, но распространение иммунитетов на монастырские земли в России тоже формировало иерархию монастырей. А. П. Павлов реконструировал иерархическое положение монастырей по так называемым "лествицам" - перечням монастырей второй половины XVI - первой половины XVII века. Ему удалось показать руководящую роль собора высших церковных иерархов и настоятелей важнейших монастырей в решении важнейших вопросов государственной и церковной жизни, что позволило исследователю охарактеризовать этот собор как "церковный институт" ²⁶. Очевидно, что столь влиятельная структура была в состоянии лоббировать интересы своих монастырей, и далеко не случайно, что среди обителей, сохранивших элементы податного иммунитета, были монастыри, входившие в круг правящей церковной элиты и включенные в состав "лествиц".

Столь мощная иерархическая система, как церковь, увенчанная стоящим рядом с государем митрополитом или патриархом, не могла не обладать целым спектром привилегий, распространявшихся в виде иммунитетов на ее экономическую деятельность. Очевидно, что именно вертикально отстроенная система институтов, начиная с прихода и заканчивая церковным собором, дает основание характеризовать церковь как иерархию, попытки реформирования которой должны были восприниматься как возвращение к апостольским временам. Следовательно, длительный процесс временного упразднения, восстановления, сохранения в реликтовом виде тарханов не должен интерпретироваться как реформа, ибо важнейшие качества реформы не были свойственны этому процессу. Очевидно, что термин "реформа" может быть применен лишь к мероприятиям 1550 - 1551 гг.: упразднению тарханов в Судебнике, пересмотру и утверждению жалованных грамот в 1551 году. В течение последующих 150 лет правительство пыталось адаптировать принципы этой реформы к реалиям социально-экономического устройства страны. Значит ли это, что в России XVI-XVII вв. реформы были возможны только в вышеописанном виде или могли осуществляться преимущественно путем исключений и отступлений от провозглашенных принципов?

Для ответа на этот вопрос обратимся к исследованию преобразований другого сегмента сферы финансов - системы налогообложения, которая именно в это время подвергалась интенсивному реформированию. К середине XVI в. государство унаследовало от предшествующего периода архаичную систему налогообложения в виде сошного письма. Несмотря на очевидную этимологию слова "соха", сошное письмо в большинстве случаев не носило поземельного характера. Реально в соху клалось определенное количество дворов или селений, зависевшее от местных традиций и "посильности" налогов для местной экономики. Пашня учитывалась в дворцовых землях и на поместных землях, в том числе на землях Великого Новгорода, однако единых норм сохи не существовало ²⁷.

Большинство российских историков традиционно относили первую реформу сошного письма к началу 1550-х гг., но в работах Е. И. Колычевой ход реформы был заново изучен. Согласно ее наблюдениям, впервые большая соха, состоявшая из 800 четвертей, появилась на дворцовых великокняжеских землях в описаниях селений Суздальского и Тверского уездов в 1542 - 1544 годах. Это нововведение первоначально носило характер апробации, которая посте-

пенно вводилась на землях, подконтрольных Большому и Тверскому дворцам. В середине 1550-х гг. большая соха стала вводиться повсеместно. Столь же повсеместно, за исключением дворцовых земель, вводилась в качестве единицы измерения земли четверть. Земли всех светских владельцев, как вотчинников, так и помещиков, а также дворцовые земли в центре страны, описывались сохой, в которую входили от 800 до 1200 четвертей земли в зависимости от ее качества. В то же время церковно-монастырские земли описывались сохой, включавшей от 600 до 800 четвертей земли, что увеличивало объем налогов, падавший на тяглую единицу. Однако тяжесть налогообложения для церковных земель компенсировалась тем, что церковные корпорации не несли военной службы и, как было показано выше, продолжали получать иммунитетные привилегии во второй половине XVI века²⁸.

Несмотря на внешне стройную систему поземельного налогообложения, сошное письмо не выдержало проверку Ливонской войной. Прогрессирующий рост налогов в 1560 - начале 1580-х гг. обозначил вхождение государства в затяжной социально-экономический кризис, закончившийся гражданской войной начала XVII века. С. А. Нефёдов предположил, что этот кризис был вызван надломом прежнего экономического уклада и хозяйственным истощением районов старого освоения ²⁹. В рамках нашей проблематики наиболее интересен подход фискальной социологии, основоположник которой И. Шумпетер указывал: "...когда существующие формы начинают отмирать или превращаться во что-то новое, они всегда влекут за собой кризис старых фискальных методов" ³⁰. Кризис налогового государства, продолжавшийся и после гражданской войны, стал причиной новой финансовой реформы.

В 1620-х гг. в Русском государстве осуществлялась реформа сошного письма, выразившаяся в появлении новой фискальной единицы - так называемой "живущей четверти". Первый указ о введении "живущей четверти" появился в 1620, последний - в 1632 году. Смысл реформы состоял в том, что четверть, ранее измерявшаяся количеством обрабатываемой земли, теперь определялась числом крестьянских и бобыльских дворов. Нормы "живущей четверти" были плавающими и включали от 2 крестьянских и 2 бобыльских до 12 крестьянских и 8 бобыльских дворов. Методом проб и ошибок к 1631 г. были оставлены два разряда "живущей четверти", и таким образом реформа была завершена³¹. Реформа "живущей четверти" не предполагала перехода к подворному налогообложению; комбинации дворов по-прежнему входили в состав сох в традиционном объеме (от 600 до 1200 четвертей). Несмотря на видимую нелогичность и сочетание противоречивых принципов, реформа доказала свою жизнеспособность и стала основой финансового восстановления государства. Т. Скочпол указывает на важность государственной способности собирать налоги для восстановления внутренней целостности державы³². Однако конец эпохи средневековья повсеместно в Европе ознаменовался кризисом налогового государства, который Шумпетер относил к времени после Тридцатилетней войны ³³. Россия, испытавшая монетный кризис 1650 - 1660-х гг., вылившийся в "Медный бунт", не была исключением и оказалась вынуждена отвечать на этот вызов.

Если реформа "живущей четверти" смотрится как уникальное явление в правительственной политике 1620-х гг., характеризовавшейся судорожными усилиями власти по выходу из кризиса, то третья финансовая реформа приходится на время правления Федора Алексеевича. П. В. Седов утверждает, что в период правления Федора не было реформ за исключением отмены местничества, "которые бы решительным образом изменили существовавшие принципы сбора податей, управления страной, организации армии, положения и роли церкви". С тем, что при Федоре не произошло существенных изменений в

системе управления, военных и церковных делах по сравнению с порядками, установившимися при его отце, согласиться можно. Но тезис автора о почти полном отсутствии реформ, свидетельствующем об "отсталости и губительной изоляции" России, нуждается в коррекции ³⁴.

К царствованию Федора Алексеевича относятся два нововведения, на десятилетия определившие констелляцию интересов правящих групп землевладельцев. Сказанное относится, в первую очередь, к финансовой реформе 1679- 1681 гг., в ходе которой страна перешла к подворному налогообложению. Исследовавший фискальные преобразования в контексте борьбы придворных группировок за власть Седов считает, что результатом этой борьбы были изменения в порядках взимания податей ³⁵. Однако "под воздействием придворной конъюнктуры" перекраивался не порядок взимания податей, как пишет автор, а адресаты их поступления, приходные кассы приказов, действительно переходившие из рук в руки. Подворный принцип взимания прямых налогов, несмотря на свое несовершенство, использовался сорок лет, вплоть до введения подушной подати.

Второе нововведение царствования Федора - начало незавершенного описания в 1681 - 1684 гг., которое, с одной стороны, продолжало принципы валового письма 1620 - 1630-х гг., а, с другой стороны, проблемы межевания земель, оказавшиеся в центре внимания правительства Федора, роднят это описание с аналогичными мероприятиями XVIII в., продолжавшимися вплоть до Генерального межевания. Можно считать, что в 1680-х гг. было положено начало административной практике, непосредственно касавшейся почти каждого землевладельца и длившейся почти столетие. Как финансовые, так и писцово-межевые преобразования царя Федора обладали главным качеством реформы - продолжительностью их действия или проявления их последствий.

Недостатки подворного принципа взимания прямых налогов приводили к замедлению разделов дворов, к сокрытию реального количества налогоплательщиков, но результатом стал резкий рост доходов и возможность содержать мощную армию. Милюков показал на цифрах росписи доходов 1680 г., что подворная подать стала устойчивым источником налоговых поступлений для государства. Бюджет 1680 г. был сверстан с профицитом; из 2,5 млн. руб. доходов на армию было потрачено не более 700 тыс., и более 400 тыс. составили остаток, перешедший в бюджет 1681 года³⁶. Финансовая реформа 1679 - 1681 гг., видимо, впервые за столетие позволила государству создать аналог современного стабилизационного фонда. Строго придерживаясь принципа экономии ("чтоб сборы за сборы заходили"), руководство финансовых приказов перечисляло количественно возраставшие остаточные суммы в бюджет следующего года.

Несмотря на расходы во время войны с Турцией 1687 - 1689 и 1695- 1696 гг., а также возраставшие отчисления на строительство Азовского флота, переходивший в бюджет следующего года остаток за 20 лет вырос с 407 тыс. руб. до 3,9 млн. в 1703 году. Милюков показал, что на протяжении шести лет (1704 - 1709 гг.), на которые пришлось наивысшее напряжение Северной войны, государство покрывало дефицит бюджета исключительно за счет этого "стабилизационного фонда" ³⁷. Общеизвестно, что крайнее фискальное напряжение первого десятилетия XVIII в. привело к истощению платежеспособных сил народа, и подворная подать не могла предотвратить этого результата. Однако, как показал Шумпетер, европейские налоговые государства раннего Нового времени могли разрешить свои геополитически обусловленные фискальные дилеммы лишь введением новых налогов или изменением всей системы³⁸. Петровская реформа не могла не завершиться переходом к подушному обложению, милитаризовавшему бюджет и упростившему налоговую систему. Таким образом, второй тип реформ в России XVI-XVII вв. представляет

собой осуществлявшиеся в течение нескольких лет мероприятия, изменявшие порядок системы налогообложения, который утверждался на 40 - 70 последующих лет, пока очередной финансовый кризис не вызывал к жизни новые преобразования.

Третий тип реформ рассмотрим на примере преобразований системы местного управления. В системе властных институтов помимо иерархий можно условно выделить сегменты или секторы, не находившиеся в строгом подчинении у вышестоящих властных структур. Именно таким сегментом института местного управления в Русском государстве XIV-XVI вв. была кормленая система. Представляя собой одновременно пожалование доходов и служебное поручение, кормление волостеля, наместника, или получателя другой должности не было элементом феодальной иерархии. Иерархия в виде княжеской власти с одной стороны и системой привилегированных светских и церковных вотчин - с другой существовала рядом с кормленой системой. Кормленщик чаще всего должен был считаться с существующей иерархией привилегированных вотчин ("волостели и наместники наши кормов не емлют"), но в ряде случаев он имел право судить уголовные преступления, совершенные на территории вотчины ("душегубство, разбой и татьба с поличным"), а в исключительных случаях осуществлял в вотчинах всю полноту своей власти. Так, по жалованной кормленой грамоте ростовскому боярину Илье Борисовичу 1462 - 1485 гг. Иван III предоставил ему право судить и взимать кормы с вотчин всех землевладельцев, у кого имелись великокняжеские тарханные грамоты ("грамотников")³⁹.

С. Б. Веселовский характеризовал систему кормлений как "нормальную форму управления" при помощи наместников и волостелей, которые были "универсальными органами княжеской власти". В кормление давались должности наместников, волостелей, а также разнообразные доходные статьи - право держать тиунство, правду, ключ, собирать ясельничее, бражное, бобровое ⁴⁰. Доходы наместников и волостелей фиксировались в двух видах документов: уставной грамоте наместничьего управления, которая выдавалась населению, и доходных списках, которые, применительно к первой половине XVI в. целесообразно именовать жалованными грамотами⁴¹. Изложенные в уставных грамотах принципы были неизменными до 1550-х гг. и предполагали взимание с населения въезжего и трех праздничных кормов, исчисленных в натуральном, а иногда и денежном выражении. Рассмотрим принципы кормления, отразившиеся в уставных грамотах и доходных списках. Кормленый порядок по ранним жалованным грамотам 1500 - 1509 гг. Осорьиным, князю Козловскому, Коробьину представлял собой периодическое (на Рождество, Велик день и день св. Петра и Павла) взимание натуральных поборов с частновладельческих и отдельно с черносошных земель ⁴². В боярских и монастырских землях единицей обложения была соха, приравненная к шести деревням в черносошных землях. Грамоты предполагали возможность выплаты наместникам корма в денежном эквиваленте, если он им будет "не люб".

Несмотря на повсеместность описанной практики, единой системы взимания кормов в Русском государстве не сложилось. Выгоднейшими с доходной точки зрения кормлениями были волости и посады промысловой специализации, в особенности связанные с солеварением, развитым, например, в Старой Руссе и Мореве Новгородской земли, Соли Великой и Малой Костромского уезда, Соли Галицкой. Товарное производство соли давало возможность местным общинам выплачивать кормы в денежном эквиваленте. Согласно жалованной грамоте 1528 г., на Соль Малую волостель Г. Д. Кобяков наделялся кормами, почти полностью пересчитанными на деньги (коммутированными): "емлет в год на три празники - на Рожество, на Велик день, на Петров день по получетверта рубля на празник" ⁴³. Новые принципы управления на местах

успешно приживались там, где власть кормленщиков сохранялась в полном объеме. Праздничные кормы были пересчитаны на деньги в уставной грамоте Устьянским волостям 1539 г.: "И всего волостелю и его тиуну, и доводчику корму, и праведчикова побору в год на три праздники со 119 деревень 1485 бел, а деньгами 15 рублев без пяти алтын и без деньги". В дворцовых селах администрация осуществляла коммутацию кормов уже в 1540-х годах. Кормы великокняжескому посельскому по уставной грамоте села Андреевского Звенигородского уезда 1544 г. выплачивались исключительно в деньгах: по две деньги с выти ⁴⁴.

Кормленая система по способу организации власти может быть охарактеризована как традиционное господство, типология которого была предметно описана М. Вебером. Система традиционного господства характеризуется рекрутированием административного аппарата из числа рабов и "домашней прислуги, в особенности министериалов". Административный аппарат наместников и волостелей (тиуны, доводчики, праветчики), как правило, комплектовался из числа его холопов. Будучи уполномоченными осуществлять судебные прерогативы, тиуны и другие администраторы получали специальные кормы, выплачивавшиеся им за выполнение "экстрапатримониальных" функций. Вебер выводил эти функции из "произвольного усмотрения господина", которое в дальнейшем "стереотипизируется с помощью традиции". Кормления были фундаментальным принципом обеспечения административного аппарата управления на Руси в XIV-XVI вв. и подходят под определение "пребенды" - доходов и имущества, предоставляемых за исполнение обязанностей, связанных с занимаемой должностью. Вебер считал возможным именовать такую систему пребендализмом, считая ее крайней формой ленной системы вознаграждения за службу⁴⁵.

К середине XVI в. русские земли унаследовали от удельных времен сложную иерархическую систему местного управления, подвергшуюся структурным преобразованиям в 1550-х годах. Сущность преобразований состояла в замене кормов, выплачивавшихся населением непосредственно кормленщику, фиксированным откупом, который отчислялся в Казну и распределялся среди бывших кормленщиков в виде денежного жалованья. На первом этапе, в 1552 г. уставные грамоты, отменявшие власть кормленщиков и вводившие налоговое и судебное самоуправление, получили лишь волости и посады черносошного Севера, в частности, Малая Пинега, Выя и Сура Поганая и Важская земля. Согласно земским уставным грамотам, пинежане должны были платить в Казну 100-рублевый, а важане - 1500-рублевый откуп, "приехав к Москве с тем оброком" ⁴⁶. Три волости, составлявшие в 1552 г. единый кормленый округ, в 1553 г., когда истек годичный срок откупа, были разделены в административном отношении. После успешного Казанского похода служилые люди вновь были пожалованы кормлениями, и Малая Пинежка оказалась в кормлении у И. Н. Большого-Дубенского, который "съехал с Пенешкы с Малые на Ильин день 63-го" ⁴⁷. Однако осенью 1554 г. в северо-западных и северных землях перевод волостей и посадов на откуп вновь начался и тянулся до начала 1556 года. В центральных уездах реформа в основном была проведена в 1555 г., когда большинство кормленщиков покинули свои присуды, добирая неполученные кормы в Казне.

В "Приговоре о кормлениях и службах", изданном не позднее весны 1556 г., отсутствовали статьи о ликвидации кормлений. Из текста "Приговора" следует, что государство лишь заявляло о своем намерении стать посредником в отношениях между кормленщиками и тяглым населением с целью превратить кормление из "покоя" в службу. В разделе приговора "О повелении царском" суть реформы изложена лишь как распоряжение о наделении земских старост и целовальников полномочиями по борьбе с разбоями и сборе с посадов и воло-

стей оброков (кормленого окупа) для обеспечения служилого сословия: "И повеле царь во градех и в волостех расчинити старосты, и соцкие, и пятидесяцкие, и десяцкие, и страшным и грозным запрещением заповедь положит, чтоб им разсужати промеж разбои, и татьбы, и всякие дела, отнюдь бы никоторая вражда не именовалася, также ни мзда неправедная, ни лживое послушество. А кого промеже собою лиха найдут, таковых веле казнем предавати. А на грады и на волости положи оброки по их промыслом и по землям, и те оброки збирати к царским казнам самим дьяком. Бояр же и вельмож и всех воинов устроил кормлением, праведными уроки, ему же достоит по отечеству и по родству, а городовых в четвертый год, а иных в третей год, денежным жалованием" ⁴⁸.

Невзирая на отсутствие в "Приговоре" распоряжения о ликвидации кормлений, две их разновидности в ходе реформы были упразднены. Во-первых, практически повсеместно были ликвидированы волостели. 8 августа 1554 г. была выдана кормленая грамота на волости Инобож и Вольга, после чего грамоты на кормления в волостях выдавались лишь в порядке исключения, как например, Е. Д. Бахметеву на волость Собакино в 1562 г. в качестве компенсации "за взятое вотцкое кормленье". Во-вторых, после 6 марта 1555 г., когда И. К. Садыков получил полавочное в Костроме, перестали выдаваться кормленые грамоты на отдельные доходы⁴⁹. В то же время, институт наместников во многих городах сохранился или был восстановлен, что свидетельствует о трех типах реформирования структур местного управления.

Первый тип системы местного управления сформировался в волостях и на посадах северо-запада России. С 1 сентября 1555 г. кормления в новгородских и псковских пригородах были ликвидированы, а реформа самоуправления в них воплотилась в передачу власти выборным земским старостам, делившим судебные и административные полномочия с городовыми приказчиками. Земские преобразования 1550-х гг. в Новгороде и Пскове обладали определенной спецификой, выражавшейся в сохранении наместников и "больших старост" и не носили завершенного характера. Функции земского самоуправления среднего административного уровня (городские концы и уездные засады) в основном были сосредоточены в налогово-финансовой сфере. Исследование документов 1556 - 1579 гг. показало, что первоочередной задачей земских структур в Пскове была разверстка и взимание государственных и земских повинностей, именно поэтому низшим должностным лицом земских учреждений стали сотские в городе и "земле".

Второй тип земских учреждений сформировался в большинстве административных центров и уездов Замосковного края: Вологде, Белоозере, Ярославле, Бежецком Верхе, Владимире, Суздале, Переяславле Залесском, Рузе, Московском уезде, Галиче, Коломне, Кашине, Вязьме, Малоярославце, Медыни. Там институт наместников был упразднен и передан выборным старостам, но вскоре власть кормленщиков была сменена "приказными людьми", большей частью губными старостами.

Третий вариант развития системы земского управления являет собой Поморье, где в отличие от большей части территории страны наместники были ликвидированы безвозвратно, и на протяжении второй половины XVI-XVII вв. функционировала разветвленная система уездных и волостных земских учреждений. Государство сохраняло свой контроль над земскими старостами и судьями Поморья, но поскольку население северных волостей и посадов имело одинаковый социальный состав, там оказалось возможно создать всеуездные земские организации, обладавшие значительными административными и фискальными полномочиями.

Значит ли это, что, согласно модели земской реформы, разработанной Б. Дэвисом, система местного управления находилась в "переходном (промежуточном) состоянии, поразительно разнообразном и несистематизированном,

с городовыми и уездными наместниками и другими кормленщиками, криминальной юстицией и выборными органами самоуправления, городовыми приказчиками и воеводами, осадными головами, дьяками, дворецкими, или комбинацией этих должностных лиц" ⁵⁰? Полагаем, что к земской реформе может быть приложена концепция инновационных усилий Артура Левина, выделившего вариант развития, при котором создаются анклавы, когда реформированная единица действует более или менее изолированно в структуре более крупной организации ⁵¹. Если понимать под земской реформой создание именно такой системы анклавов, следует признать ее результативной и в определенной мере завершенной.

В ходе реформ 1550-х гг. процесс самоуправления в волостях и посадах был бюрократизирован и документирован, что свидетельствовало о начинавшемся переходе к современной системе управления. Однако преувеличивать степень модернизации системы местного управления не следует. Как известно из источников XVII в., земские избы функционировали на основе принципа коллективного контроля за доходами и раскладкой налогов со стороны корпуса равных. С точки зрения Вебера, в его типологии традиционного, бюрократического и харизматического господства такой контроль был свойственен традиционному авторитету ⁵². К тому же, административная практика XVI в. не перестраивала, а как бы надстраивала здание власти; изменения вводились посредством одной важной реформы и дополняющих ее второстепенных мероприятий. Так, земской реформе 1550-х гг. сопутствовали регламентировавшее поместную систему "Уложение о службе" и проверка тарханов в 1551 году.

Исследованные нами преобразования XVI-XVII вв. не могли быть осуществлены абсолютно спонтанно: им нужны были вдохновители и идеологи, а также кадры администраторов, воплощавших эти новации на практике. Метафора Милюкова "реформа без реформатора", которой он обозначил ход преобразований Петра⁵³, может быть распространена и на предшествующие столетия, но не в иносказательном, а в прямом смысле: нам не известны имена разработчиков осуществленных реформ XVI-XVII веков. Парадокс состоит в том, что программа реформ единственного известного прожектера второй половины XVII в. - А. Л. Ордина-Нащокина - так и не была реализована на практике ⁵⁴.

Проблему существования программы реформ наиболее плодотворно можно рассмотреть на материалах сочинений И. Пересветова и царских вопросов к Стоглавому собору. Сочинения Ивана Семеновича Пересветова дошли до нас в списках XVII в., а часть текстов, приписанных ему, были составлены позднее. Однако безусловно атрибутированы Пересветову два текста в жанре челобитных, один из которых, "Большая челобитная", содержит ряд идей, традиционно интерпретировавшихся как программа реформ⁵⁵. Структурно "Большая челобитная" представляет собой запись "речей" волоского воеводы Петра на тему падения Византии и угроз для Русского государства, перечисленных в перечне "не одобряемых" реалий российской жизни. Одной из главных угроз, по мысли Петра и Пересветова, являлась система кормлений: "И того он не одобряет, когда впускают в царство свое усобицы, дают города и области в управление своим вельможам, а вельможи на слезах и крови рода христианского богатеют от бесчестных поборов, а как оставят кормление с волостей, то при несправедливостях решают споры полем, и тут на обе стороны много ложится греха". Существенный порок социальной системы Византии, которая проецируется на Россию, Пересветов усматривает в рабстве: "Если какая земля в порабощении, все зло творится в этой земле: воровство, разбой, притеснения, великое разоренье всему царству" ⁵⁶.

Альтернативой русским порядкам, по мнению Петра, была система управления "царя турского Махмет-салтана", который "по всему царству своему

разослал верных себе судей, обеспечив их из казны жалованьем, на какое можно прожить в течение года, суд же он устроил гласный, чтобы судить по всему царству без пошлины, а судебные сборы велел собирать в казну на свое имя, чтобы судьи не соблазнялись, не впадали в грех и Бога не гневили, а если наградит он какого вельможу за верную службу городом или областью, то пошлет к своим судьям и велит выплатить тому по доходной росписи единовременно из казны". На вопрос Петра и Пересветова о наличии "правды" в Московском царстве дан однозначный ответ: "Вера христианская добра, во всем совершенна, и красота церковная велика, а правды нет" ⁵⁷. Дилемма между верой и правдой христианской занимала умы историков еще в начале XX в., и тогда же В. Е. Вальденберг предпринял попытку разрешить эту проблему. С его точки зрения, "правда для Пересветова не есть какое-нибудь отвлеченное понятие без определенного содержания; под правдой он разумеет христианский закон", которого царь обязан придерживаться в управлении государством ⁵⁸.

А. А. Зимин предложил более широкое и неоднозначное толкование понятия "правда": во-первых, под правдой он понимал мудрость правителя, а во-вторых, "совокупность общественных преобразований, направленных к созданию совершенного государственного строя, в котором найдут осуществление дворянские требования". Зимин, таким образом, полагал, что в религиозной форме публицист выражал вполне светские идеи⁵⁹. А. Л. Юрганов не усматривает в сочинениях Пересветова не только программы преобразований, но и идеи торжества закона. Он предложил иную трактовку понятия "правда", сопоставив представления Пересветова и М. Лютера, и пришел к выводу об эсхатологическом смысле понятия "правды", тождественной Христу, через которого только и возможно спасение христианина. Юрганов категорически отвергает представление о сочинениях Пересветова как о проектах реформ, выдвигая идею утопизма его представлений "об идеальном государстве, создающем православное общество"⁶⁰.

Характеристика сочинений Пересветова как утопии в корне противоречит сформировавшимся в европейской науке представлениям о сущности утопического типа мышления. Согласно типологии К. Манхейма, утопический тип мышления характеризуется критическими по отношению к реальности символами и идеями. Утопия - это общество с идеальной организацией, контролирующей несовершенных людей, и отлаженным на века механизмом. Утопии Манхейм противопоставляет апологетическую по отношению к реальности идеологию⁶¹. Государство и общество, изображенные у Пересветова, - это не утопия, а теократия (основанная на вере и правде) идеального правителя, добродетельного и справедливого.

Если считать идеи Пересветова идеологией, появляются основания сопоставить их с так называемыми "царскими вопросами", приписываемыми Ивану IV и датируемыми февралем 1550 - февралем 1551 года⁶². М. М. Кром полагает, что и "речь" Ивана IV (преамбула к царским вопросам), и сами вопросы осмысляли любые изменения как возврат к законам, существовавшим при прежних государях, а также приведение их в соответствие с апостольскими правилами и учением отцов церкви. По мнению автора, в тексте царских вопросов отсутствуют замыслы радикальных реформ и тем более их систематическое изложение ⁶³. Ни речь царя, ни царские вопросы, безусловно, не содержат постановку определенных целей, которые могли бы стать легитимирующей доктриной реформ. Разбросанные по тексту слабо интегрированные и размытые совокупности идей не являются программой преобразований.

В то же время, проявляющаяся в этих текстах идеология имеет явные признаки тождества с идеологией сочинений Пересветова. Так же, как и в

"Большой челобитной", в царской речи акцент делается на идее компромисса, торжества закона и справедливости. Во-первых, Иван IV констатирует факт примирения между боярами, приказными людьми и кормленщиками и всеми христианами (всеми землями) "во всех делах". Очевидно, что здесь подразумеваются затяжные судебные иски, не имевшие иных перспектив разрешения, кроме осужденного Пересветовым судебного поединка ("поля"). Во-вторых, царь отчитывался о составлении и утверждении (возможно на земском соборе) Судебника 1550 г., устранившего почву для коррупции ("посулов") "во всяких делех". В-третьих, Иван IV отчитался об устройстве, в соответствии со статьями нового Судебника, по всем административным единицам "старост и целовальников", обязанных присутствовать в суде волостелей и наместников в качестве присяжных заседателей. Судебник и уставные грамоты, утвержденные "по правилом святых апостол и святых отец", должны были гарантировать правителю соблюдение чаемой Пересветовым "правды" ⁶⁴.

"Царские вопросы", разумеется, не содержали программы реформ, однако нетрудно заметить, что они затрагивали проблемы повседневной жизни представителей служилого и городского населения: об обеспечении семей служилых людей землей и условиях продвижения по службе (проблема местничества), о церковных слободах на посадах, корчмах и таможенных пошлинах ⁶⁵. Если усматривать в этих вопросах идеологию действий власти, разумеется, обоснованную отсылками к апостольским и святоотеческим текстам, то становится очевидным, что определенное осмысление своих действий правящий класс середины XVI в. осуществлял. Это осмысление происходило не в рамках систематически разработанной программы, что несомненно изменяет общее мнение о реформах в России того времени.

Традиционное представление о российских реформах зиждется на противопоставлении "периодов реформ" и "периодов реакции". Так, 1550-е гг. в историографии воспринимаются как время реформ, в период опричнины осуществляется откат к беззаконию и произволу, безвременье Смуты и восстановления государственности при царе Михаиле сменяется новым периодом реформ царя Алексея, заложивших основу для преобразований Петра Великого. Однако три направления преобразований, изученные нами в данной работе, показывают, что эти новации не всегда увязывались современниками в единое целое, а сами принципы реформ зачастую реализовывались на практике на протяжении полутора столетий, как это было с отменой тарханов. В этом заключалась существенная особенность реформ XVI-XVII веков.

История реформ в России этого времени важна и как индикатор периодизации - отнесения этого периода к эпохе средневековья или началу раннего Нового времени. Как известно, Соловьёв, Ключевский и многие российские историки XX в. отсчитывали "новый период" истории России с середины XVII века. П. В. Седов, подвергший детальному анализу административную практику последней трети XVII в., полагает, что этот период был "закатом" эпохи средневековья в России⁶⁶. Но, как показано выше, ряд нововведений царствования Федора Алексеевича, которые Седов отказывается считать "кардинальными реформами", видя в них "проекты", либо "косметические изменения", были несомненными реформами. Закладывая основы землевладения, податной политики, отношений внутри элиты, преобразования Федора, наряду с изменениями в политике царя Алексея, обозначили начало нового этапа в истории России.

Реформа не всегда призвана упразднять архаичные структуры, но, как правило, нацелена на улучшение их функционирования. Реформа предполагает компромисс между противоборствующими интересами, и здесь прослеживается явное отличие преобразований царя Федора и Петра I. Петровские преобразо-

вания навязывались силой, их целью был переворот в укладе жизни и сознании, и в этом смысле они сродни революции. Не обладая научной точностью, уподобление петровских реформ революции подчеркивает их уникальность в сравнении с предшествующими и последующими преобразованиями и, разумеется, ни в коей мере не означает, что петровские реформы "прогрессивнее" предшествовавших изменений. Сопоставляя революции в науке и обществе, В. Гейзенберг указывал на опасность революций, поскольку "при этом возникает опасное стремление к произвольным изменениям даже там, где законы природы полностью исключают возможность изменений". В то же время реформаторы, которые стремятся изменить как можно меньше, закладывают фундамент для существенных изменений в обществе ⁶⁷.

Осуществленное Седовым сравнение правительственной политики Федора и Петра в ряде случаев преувеличивает архаизм многих явлений последней трети XVII в. и модернизирует некоторые явления петровской эпохи. Это касается, прежде всего, представлений о системе власти, которую в последней четверти XVII в., по мнению Седова, "определяли не элементы централизации, бюрократизации, а прежняя средневековая практика личного приказа-поручения. Царские указы вершились "словом" влиятельных придворных, и зачастую у них на дому, а не в приказах" ⁶⁸. Однако и петровские реформы приобрели регулярный характер лишь во втором десятилетии XVIII в. с образованием коллегий и провинций. Управление же отдельными отраслями государственного хозяйства в начале XVIII в. осуществлялось именно личными приказами-поручениями и как раз на дому. Классический пример такой практики представляет собой Ижорская канцелярия, функционировавшая с 1704 г. на дворе князя Меншикова в Семеновском, служителями которой были приказчики "светлейшего", фактически его дворовые люди, собиравшие по его слову оброки с дворцовых земель и ясак в ведомстве Казанского дворца ⁶⁹. Где же здесь централизация и бюрократизация?

С другой стороны, мы не уверены, что такую административную практику следует трактовать как средневековую. Даже во Франции XVII-XVIII вв. система управления недалеко ушла от принципа личных поручений: в эпоху Людовика XIV четыре государственных секретаря объединяли в своих ведомствах такие разнородные объекты управления, как, например, налогообложение, средиземноморский флот и восемь провинций, которыми управлял один госсекретарь - Летелье. Должность третьего госсекретаря до 1663 г. вообще была поделена между отцом и сыном Бриеннами ⁷⁰. Административные службы генерального контролера в период министерства Тюрго в 1770-х гг. были распределены между шестью интендантами финансов, работавшими у себя на дому. Как писал Э. Фор, "каждый подчиненный устраивает в своем доме маленький кусочек министерства" ⁷¹. Личный приказ-поручение монарха доверенному лицу может органично сочетаться с бюрократическим принципом выполнения этого приказа штатными чиновниками на жалованье, как это было и в России при Федоре Алексеевиче.

Изложенные соображения побуждают с должным вниманием отнестись к аргументации Р. Мартина, исследовавшего матримониальную политику русского царского и императорского дворов на протяжении XVI-XVIII веков. Вывод американского русиста об однородности брачной политики этого времени дал ему основание охарактеризовать три столетия с 1505 по 1797 г, как период "раннего Нового времени" ⁷². Проведенное нами исследование реформ в России убеждает в том, что начало этого периода следует отнести к середине XVI в., когда в недрах государственных институтов зарождалась идеология исправления практики властвования и осуществляются первые преобразования.

Примечания

1. СОЛОВЬЁВ С. М. Сочинения в 18 книгах. Кн. VII. М. 1991, с. 93, 238, 570.

2. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Сочинения в 9 томах. Т. VIII. М. 1990, с. 347 - 364.

3. МИЛЮКОВ П. Н. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого. СПб. 1905, с. 64, 90, 123 - 124, 250, 266, 542 - 543.

4. ПЛАТОНОВ С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. М. 1995, с. 92 - 101.

5. КРОМ М. М. К пониманию московской "политики" XVI в.: дискурс и практика российской позднесредневековой монархии. М. 2005, с. 284 - 285.

6. ЕГО ЖЕ. Хронология губной реформы и некоторые особенности административных преобразований в России XVI в. Исторические записки. М. 2007, вып. 10 (128), с. 373 - 392.

7. ЕГО ЖЕ. Религиозно-нравственное обоснование административных преобразований в России XVI в. Religion und Integration im Moskkauer Russland. Forschungen zur oseuropaischen Geschichte. Band 76. Wiesbaden. 2010, p. 49 - 64.

8. ЧЕРЕПНИН Л. В. Русские феодальные архивы XIV-XV вв. М. 1951, ч. 2, с. 109, 112.

9. МИХАЙЛОВСКАЯ Н. С. Каролингский иммунитет. Средние века. М. -Л. 1946, вып. 2, с. 164 - 187.

10. Российское законодательство в 9 томах. Т. 2. М. 1985, с. 142 - 143, 151 - 152, 168.

11. КАШТАНОВ С. М. Финансы средневековой Руси. М. 1988, с. 122 - 125.

12. ЕГО ЖЕ. Очерки русской дипломатики. М. 1970, с. 456 - 461.

13. ЕГО ЖЕ. Финансы..., с. 158.

14. ЧЕРКАСОВА М. С. Крупная феодальная вотчина в России конца XVI - начала XVII в. М. 2004, с. 245 - 246; Акты суздальского Спасо-Евфимьева монастыря 1505 - 1608 гг. М. 1998, N 212, с. 385 - 389.

15. КОЛЫЧЕВА Е. И. Аграрный строй России в XVI в. М. 1987, с. 150.

16. ЧЕРКАСОВА М. С. Ук. соч., с. 248 - 252.

17. Там же, с. 252 - 254; СЕДОВ П. В. Закат московского царства. СПб. 2006, с. 303 - 311.

18. ЧЕРКАСОВА М. С. Ук. соч., с. 257.

19. ФЛОРЯ Б. Н. Эволюция иммунитета светских феодалов в период образования единых Польского и Русского государств. В кн.: Польша и Русь: Черты общности и единообразия в историческом развитии. М. 1974, с. 327.

20. БЕРМАН Г. Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. М. 1994, с. 417 - 427.

21. ПИСАРЕВ Ю. И. Магнаты и корона в Англии XIV в. Средние века. М. 1980, вып. 43, с. 96.

22. ФЛОРЯ Б. Н. Эволюция податного иммунитета светских феодалов России во второй половине XV - первой половине XVI в. - История СССР. 1972, N 1, с. 64 - 71.

23. Акты Археографической экспедиции. СПб. 1836, т. 1, N 215, с. 205.

24. ЛИСЕЙЦЕВ Д. В. Приказная система Московского государства в эпоху Смуты. М. -Тула. 2009, с. 155 - 235.

25. Акты социально-экономической истории Северо-восточной Руси XIV - начала XVI в. Т. 3. М. 1964, с. 18 - 19.

26. ПАВЛОВ А. П. Церковная иерархия в системе государственной власти в России XVI века. Religion und Integration im Moskkauer Russland. Forschungen zur oseuropaischen Geschichte. Band 76. Wiesbaden. 2010, p. 65 - 80.

27. КОЛЫЧЕВА Е. И. Ук. соч., с. 15 - 16.

28. Там же, с. 21 - 24.

29. НЕФЁДОВ С .А. Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. XV - начало XX в. Екатеринбург. 2005, с. 50 - 60.

30. SCHUMPETER J. The Crisis of the Tax State. SCHUMPETER J. The Economics and Sociologi of Capitalism. Princeton. 1991, p. 101.

31. ВЕСЕЛОВСКИЙ С. Б. Сошное письмо. Т. 2. М. 1916, с. 415.

32. SKOCPOL Т. States and Social Revolutions. Cambridge. 1979, p. 285.

33. SCHUMPETER J. Op. cit, p. 102 - 108.

34. СЕДОВ П. В. Закат московского царства. СПб. 2006, с. 555.

35. Там же, с. 345.

36. МИЛЮКОВ П. Н. Ук. соч., с. 74 - 76.

37. Там же, с. 176 - 179.

38. SCHUMPETER J. Op. cit., p. 102 - 108.

39. Акты служилых землевладельцев XV - начала XVII в. Т. 1. М. 1997, N 70, с. 58.

40. ВЕСЕЛОВСКИЙ С. Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. М. -Л. 1947, с. 114, 263 - 280.

41. АНТОНОВ А. В. Из истории великокняжеской канцелярии. М. 1998, с. 99 - 100.

42. АСЭИ. Т. 1. М. -Л. 1952, с. 150, 202; Акты служилых землевладельцев... Т. 4. М. 2004, с. 171.

43. Акты служилых землевладельцев... Т. 4. М. 2008, N 212, с. 157 - 158.

44. Наместничьи, губные и земские уставные грамоты Московского государства. М. 1909, с. 25 - 31.

45. ВЕБЕР М. Традиционное господство. - Прогнозист. 2007, N 2, с. 152 - 153, 159.

46. Памятники русского права. М. 1956, вып. 4, с. 188 - 197; Наместничьи, губные и земские..., с. 103 - 113.

47. АНТОНОВ А. В. "Боярская книга" 1556/57 года. В кн.: Русский дипломатарий. М. 2004, с. 113.

48. Законодательные акты русского государства второй половины XVI - первой половины XVII в. - Тексты. Л. 1986, N 11, с. 37 - 38.

49. Акты служилых землевладельцев..., т. 4, N 11, с. 11; N 20, с. 18; N 410, с. 302.

50. DAVIES BRAIN L. The Town Governors In The Reign of Ivan IV. - Russian History. 1987, vol. 14, N 1 - 4, p. 78.

51. LEVINE A. Why Innovation Fails. N.Y. 1980.

52. WEBER M. Theory of Social and Economic Organization. 1947, p. 392 - 407.

53. МИЛЮКОВ П. Н. Ук. соч., с. 542 - 543.

54. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Сочинения. Т. 3. М. 1988, с. 314 - 330.

55. ЗИМИН А. С. И. С. Пересветов и его современники. М. 1958, с. 340 - 384.

56. Библиотека литературы Древней Руси. Т. 9. СПб. 2006, с. 437, 447.

57. Там же, с. 437 - 441.

58. ВАЛЬДЕНБЕРГ В. Е. Древнерусские учения о пределах царской власти. М. 2006, с. 271.

59. ЗИМИН А. С. Ук. соч., с. 340 - 384.

60. ЮРГАНОВ А. Л. Категории русской средневековой культуры. М. 1998, с. 79, 104, 228.

61. МАНХЕЙМ К. Диагноз нашего времени. М. 2004, с. 164 - 219.

62. Памятники русского права. М. 1956, вып. IV, с. 576 - 580.

63. КРОМ М. М. Ук. соч., с. 54 - 57.

64. Российское законодательство в девяти томах. Т. 2. М. 1985, с. 267.

65. Памятники русского права..., с. 576 - 580.

66. СЕДОВ П. В. Ук. соч., с. 551.

67. ГЕЙЗЕНБЕРГ В. Избранные философские работы. СПб. 2006, с. 141 - 142.

68. Там же.

69. МИЛЮКОВ П. Н. Ук. соч., с. 529.

70. БЛЮШ Ф. Людовик XIV. М. 1998, с. 111 - 112.

71. ФОР Э. Опала Тюрго. М. 1979, с. 82.

72. MARTIN R. The Petrine Divide and the Periodization of Early Modern Russian History. - Slavic Review. 2010, N 2, p. 410 - 425.