Добросердечие Константина. Дела Ливонские. Важное предприятие Мстислава. Пылкость юного Даниила. Тиранство Венгров в Галиче. Убийства в

Рязани. Смерть Константина.





Мстислав возвел Константина на престол Великого Княжения Владимирского

и шел смирить своего зятя, который, оставив гордость, прибегнул к

великодушию старшего брата. "Будь моим отцем, - говорил он Константину: - я

в твоих руках и прошу у тебя хлеба: неужели выдашь меня Князьям

Новогородскому и Смоленскому?" Мстислав в угодность Константину согласился

на мир и принял дары от Ярослава; но не хотел, чтобы дочь его жила с Князем

столь жестокосердым: взял ее к себе и возвратился с честию в Новгород,

освободив всех жителей оного, бывших в Переяславле.

[1217-1218 гг.] Достигнув цели своей, Константин захотел утешить

изганного Георгия, призвал его к себе, объявил наследником Великого Княжения

и дал ему Суздаль. С искреннею дружбою обняв брата, Георгий клялся забыть

прошедшее.

Константин чувствовал слабость здоровья своего и желал в случае смерти

оставить юным сыновьям второго отца в их старшем дяде.

Мстислав, Герой сего времени, совершив одно дело и ревнуя ознаменовать

свое мужество новым, еще важнейшим подвигом, удалился в южную Россию.

Пользуясь его отсутствием, Литовцы разорили несколько селений в области

Шелонской; а Рыцари Немецкие, заняв Оденпе, старались укрепить сие место.

Владимир Псковский находился тогда в Новегороде и, приняв начальство над

войском, осадил прежних друзей своих, Немцев, в оденпском замке. В то время

как жители города коварно предлагали мир Россиянам, отошедшим далеко от

стана, Немцы напали на обозы Новогородцев: однако ж, потеряв многих людей и

в том числе двух Воевод, должны были спасаться бегством в замок. Сам Великий

Магистр Ордена, Вольквин, едва ушел с Дитрихом, братом Епископа рижского,

Альберта, и зятем Владимира Псковского.

Теснимые осаждающими, терпя голод, не смея вторично вступить в бой, они

требовали мира. Дитрих, в залог верности, остался в руках у Новогородцев,

которые дали Рыцарям свободный пропуск, взяв в добычу 700 коней Немецких. -

Мстислав, возвратясь из Киева, объехал Новогородскую область, наказал

некоторых ослушных или нерадивых чиновников, созвал граждан столицы на Дворе

Ярослава и сказал им: "Кланяюся Святой Софии, гробу отца моего и вам, добрые

Новогородцы.

Иноплеменники господствуют в знаменитом Княжении Галицком: я намерен

изгнать их.

Но вас не забуду и желаю, чтобы кости мои лежали у Святой Софии, там

же, где покоится мой родитель". Тщетно граждане, искренно огорченные, молили

Князя великодушного, любимого не оставлять их. Он дружески простился с

народом и спешил в Киев к своим братьям, пылая нетерпением собрать войско в

южной России и вести оное к берегам Днестра.

Честь и Вера предписывали Мстиславу сей подвиг. Мы оставили юного

Даниила на престоле Галицком с одним именем Князя: Бояре всем управляли и,

находя вдовствующую супругу Романову опасною для их своевольства, принудили

ее выехать в Бельз. Даниил проливал слезы, не хотел разлучиться с нею и в

гневе ударил мечом одного из Вельмож, взявшего за узду коня его; однако ж

Княгиня умолила сына остаться. Оскорбленный сею дерзостию Бояр, Андрей,

Король Венгерский, пришел сам с войском, смирил мятежников и виновнейшего из

них, Владислава, оковал цепями. Но скоро бедствия Романова семейства

возобновились. Тайно призванный Галичанами, Мстислав Немой заставил Даниила

бежать в Венгрию; а Лешко Белый отнял у Василька Бельз для своего тестя,

Александра Владимирского (Василько, провождаемый многими Боярами, удалился в

Каменец). Уже Андрей вторично шел защитить Даниила; уже Мстислав Немой,

слабый, хотя и властолюбивый, бежал от страха, когда ужасный бунт открылся в

самой Венгрии. Свирепые Бароны, враги Королевы Гертруды, умертвили ее,

готовив такую же участь и Королю. В сих обстоятельствах он мог думать

единственно о собственной безопасности: чем Боярин Галицкий, Владислав

(тогда освобожденный), умел воспользоваться, представляя ему, как вероятно,

что отрок Даниил, сын отца, ненавистного народу, не в состоянии мирно

управлять Княжением, или, возмужав, не захочет быть данником Венгрии; что

Андрей поступит весьма благоразумно, ежели даст Наместника Галиции, не

природного Князя и не иноплеменника, но достойнейшего из тамошних Бояр,

обязав его в верности клятвою и еще важнейшими узами столь великого

благодеяния.

Желание Владислава исполнилось: предпочтенный другим Боярам, он с

дружиною Венгерскою приехал господствовать в свое отечество, назвался Князем

и думал равняться саном с потомками Св. Владимира; а Даниил и мать его,

обманутые надеждою на покровительство Андреево, обратились к Лешку Белому.

Видя с завистию, что богатая Галиция сделалась почти областию Венгрии, сей

Государь усердно взял Даниилову сторону, одержал верх в битве с Владиславом

и хотя не мог завоевать Галича, однако ж услужил сыновьям Романовым,

принудив своего тестя, Александра, уступить им Тихомль и Перемиль. Там могли

они несколько времени жить спокойно вместе с родительницею, печально смотря

на башни Владимирские, наследственную столицу Романову. Туда съехались все

верные Бояре, сподвижники их храброго отца, готовые усердно служить и

сыновьям, которые в нежном цвете юности обещали зрелые плоды мужества, ум

необыкновенный, душевное благородство.

Россияне и чужеземцы с удивлением видели в ничтожном городке двор

блестящий, составленный из витязей и Бояр опытных, особенно уважаемых

Государем Польским.

Воевода Сендомирский, именем Пакослав, доброжелательствуя Романову

семейству, хотел согласить выгоды оного с выгодами Венгров и Ляхов, бывших

тогда явными врагами за Галич; ездил к Андрею и без труда склонил его к

миру. Положили, чтобы малолетний сын Андреев, Коломан, женился на малолетней

дочери герцога Лешка, Саломее, и княжил в Галиче; чтобы Король уступил

Перемышль Ляхам и чтобы Владимир отдать Даниилу с братом, а Любачев

миротворцу Пакославу. Условия были исполнены: Александра выслали из

Владимирской области, а Владислава, как хищника, заточили. Таким образом

(говорит Летописец) сей гордый Боярин безрассудным честолюбием погубил себя

и детей, коих никто из Князей Российских, оскорбленных его дерзким

самозванством, не хотел призреть.

Может быть, утомленные смятениями и переменами Галичане

удовольствовались бы тогдашним своим жребием, если бы новое Правительство

Венгерское наблюдало умеренность и справедливость; но Андрей весьма

неблагоразумно вздумал утеснять нашу Церковь. Уже в первый год Коломанова

властвования, в 1214 [году], он писал к папе Иннокентию III, что народ и

Князья Галицкие, подданные Венгрии, испросив себе сына его в Государи,

желают присоединиться к Римской Церкви, единственно с тем условием, чтобы

Папа не отменял их древних обрядов священных и дозволил им отправлять

Богослужение на языке Славянском. Когда же Архиепископ Гранский именем

преемника Иннокентиева, Гонория III, возложил в Галиче венец Королевский на

сына Андреева и Саломею, сей новый Государь, исполняя волю отца и Папы,

изгнал Епископа Российского, Священников наших и хотел обратить всех жителей

в веру латинскую. Народ, уничиженный мятежами, преступлениями и кознями Бояр

запутанный в противоречиях своей системы политической, не смел восстать на

тиранов совести, довольствуясь бесполезными жалобами. К несчастию Венгров,

Андрей поссорился с герцогом Лешком, отнял у него Перемышль с Любачевом и

возбудил в нем столь великую злобу, что он, вопреки узам крови, искал в

России сильных неприятелей зятю. Таковым представился ему Мстислав

Новогородский. "Ты мне брат, - писал Лешко к сему храброму Князю: - иди

прославиться знаменитым подвигом мужества: Галич, достояние твоих предков,

стенает под игом утеснителей". Мстислав, подобно отцу готовый всегда на дела

великие, не отказался от предложения, столь лестного для его славолюбия.

В то время как он занимался в древней южной столице воинскими

приготовлениями, тишина Царствовала в пределах Великого Княжения

Владимирского. Константин наслаждался спокойствием подданных и любовию

братьев; не следовал примеру дяди и родителя: не требовал повиновения от

слабейших Князей соседственных и думал, что каждый из них обязан давать

отчет в делах своих единому Богу. Ободренные сею излишнею кротостию, двое из

Владетелей Рязанских дерзнули на гнусное злодеяние.

Коварный Глеб, при великом Князе Всеволоде, хотевший погубить своих

родственников доносом, условился с братом, Константином Владимировичем, явно

лишить их жизни, чтобы господствовать над всею областию Рязанскою. Они

съехались в поле для общего совета, и Глеб дал им роскошный пир в шатре

своем. Князья, Бояре пили и веселились, не имев ни малейшего подозрения.

Хозяин ласкал, приветствовал беспечных гостей; лицо и голос злодея не

изменяли адской тайне его сердца. В одно мгновение Глеб и Константин

Владимирович извлекают мечи: вооруженные слуги и Половцы стремятся в шатер.

Начинается кровопролитие. Ни один из шести несчастных Князей, ни один из

верных Бояр их не мог спастися.

Утомленные смертоубийством изверги выходят из шатра и спокойно влагают

в ножны мечи свои, дымящиеся кровию. В числе убиенных находился и родной

брат Глебов, добродушный Изяслав.

[1218 г.] Злодейство было ужасно: еще ужаснее то, что виновники

остались без наказания. Великий Князь Константин-изнуренный, может быть,

недугами - довольствовался сожалением о несчастных; строил церкви, раздавал

милостыню и с восторгом лобызал святые мощи, привозимые к нему из Греции.

Незадолго до кончины своей он послал старшего сына, именем Василька, княжить

в Ростов, а другого, Всеволода, в Ярославль, приказав им жить согласно, быть

во нравах подобными ему, благотворить сиротам, вдовицам, Духовенству и чтить

Георгия как второго отца.

Константин преставился на 33 году от рождения [2 февраля 1218 г.],

оплакиваемый Боярами, слугами, нищими, Монахами. Хваля его мудрость и

добродетель, Летописец Суздальский говорит, что сей Князь не только читал

многие душеспасительные книги, но и жил по их правилам; был исполнен

Апостольской Веры и столь кроток, что старался не опечалить ни одного

человека, любя делом и словом утешать всякого. - Супруга Константинова

немедленно постриглась над его гробом и, названная Агафиею, чрез два года

кончила дни свои в уединении монастырском.