В "Вопросах истории" помещены две рецензии на мои работы: К. Ф. Смирнова на книгу "Горноалтайские находки и скифы" (1953, N 2) и Л. А. Евтюховой на книгу "Культура населения Горного Алтая в скифское время" (1954, N 6). Обе рецензии главное внимание уделяют датировке исследованных мною в Горном Алтае курганов. Я остановлюсь прежде всего на высказываниях по этому поводу Л. А. Евтюховой все потому, что эти высказывания на первый взгляд кажутся более аргументированными, а потому, что замечания К. Ф. Смирнова будут разобраны мною в другой статье, в связи с его позднейшей рецензией на ту же книгу в журнале "Советская археология" (1954, XIX).

В названных книгах рассматривается главным образом Пазырыкская группа курганов, которая мною, М. П. Грязновым, А. П. Окладниковым ("Советская археология", 1954, XIX, стр. 218) и А. Руз (A. Roes. Achemenid influence upon egyptian and nomad art. Artibus Asiae. 1952, 15 - 1/2) датируется V-IV вв. до н. э. Рецензенты вслед за С. В. Киселевым датируют их временем не ранее III в. до н. э. Иначе говоря, первая группа исследователей относит их к скифскому времени, а вторая - к гунно-сарматскому. Вопрос этот существен, так как от того или иного решения его зависит ряд исторических выводов.

Абсолютная, да и относительная, датировка археологических памятников первого тысячелетия до н. э. в Южной Сибири до сих пор не имеет твердых точек опоры. Здесь мы не находим ни монет, ни греческой керамики, хорошо датирующей скифские памятники Северного Причерноморья. Отсюда расхождения на несколько столетий в датировке некоторых памятников различными исследователями. С тем большей осторожностью следует пользоваться методом аналогии.

В своей датировке Пазырыкских курганов Алтая я, как и А. Руз, в основном исходил из анализа стиля искусства, из сопоставлений с предметами, находимыми в хорошо датированных курганах Причерноморья, а также из анализа предметов, попавших сюда из Передней Азии. Существенным доводом в пользу моей датировки я считаю отсутствие в исследованных курганах вещей греко-бактрийского происхождения, которые после похода Александра Македонского должны были бы проникнуть и в Горный Алтай, а также отсутствие китайских вещей ханьского времени.

На соображениях, по которым С. В. Киселев Пазырыкскую группу курганов датирует гунно-сарматским временем, я не нахожу нужным останавливаться, так как они подробно рассмотрены в моей последней работе (1953, стр. 346 - 348). Отмечу только, что ни его стилистический анализ искусства, ни ссылки на Аму-Дарьинский клад как критерий для датировки Пазырыкских курганов мне не кажутся убедительными.

Обратимся к доводам Л. А. Евтюховой и К. Ф. Смирнова в пользу гунно-сарматского времени Пазырыкских курганов в той последовательности, как они изложены рецензентами.

Первый из приводимых ими доводов - совершенно сходные устройства погребальных камер и обряд захоронения в курганах горноалтайских, Ноин-Улинских Северной Монголии и таштыкских Минусинской котловины (Уйбатский чатас). Между тем в горноалтайских курганах мы находим индивидуальные захоронения в могильных ямах с отвесными стенками в срубах бревенчатых или из брусьев, сопровождающиеся захоронением лошадей, в уйбатских же склепах - захоронения коллективные (до 60 погребенных в склепе), в бревенчатых клетках с дромосом и коридором вокруг клетки захоронения преимущественно с трупосожжением, не сопровождающиеся захоронением лошадей.

Что общего между погребальными сооружениями Пазырыкскими и Ноин-Улинскими? Только устройство погребальной камеры, да и то далеко не одинаковой конструкции, и драпировка стен войлоком. В чем же различия? В могильные ямы Ноин-Улы ведет дромос, в горноалтайских курганах он отсутствует. Все гуннские захоронения в гробах, в Горном Алтае в саркофагах-колодах. В гуннских курганах, в том числе и в Ноин-Улинских, нет захоронений лошадей, во всех горноалтайских оно обязательно имеется.

Л. А. Евтюхова подчеркивает одну деталь погребального обряда, объединяющую все три области. "Как в Ноин-Улинских курганах, - пишет она, -так в Пазырыкских и

в таштыкских могилах (Уйбат, Оглахты) существовал обычай возложения отрезанных кос в знак печали по погребенным. Этот обычай у гуннских племен отмечают и китайские летописи ханьского времени" (стр. 147).

Здесь вкралось явное недоразумение. Ни в одном из горноалтайских курганов кос не найдено. Л. А. Евтюхова приняла за косы конские хвосты, воспроизведенные на стр. 149 моей работы, рецензируемой Л. А. Евтюховой. Л. А. Евтюхова, видимо, не обратила внимания не только на соответствующий текст рецензируемой ею книги, но и на подпись под рисунком 87.

Таким образом, я не вижу оснований по аналогии с Ноин-Улинскими и таштыкскими захоронениями датировать горноалтайские курганы гуннским временем.

Л. А. Евтюхова ссылается на имевшийся будто бы обычай на Енисее (таштыкские могилы конца I в. до н. э.), как и в Пазырыке, бальзамирования трупов. Трупы знатных горноалтайцев, как и верховных вождей скифов, бальзамировались. Бальзамировались ли они на Енисее, мы не знаем, так как трепанация черепа не может служить доказательством бальзамирования тела. Ни один из китайских источников не упоминает об обычае гуннов бальзамировать тела умерших.

Неубедительны и многочисленные аналогии в погребальном инвентаре, приводимые рецензентами для датировки Пазырыкских курганов гунно-сарматским временем. В сохранившихся в шестом Ноин-Улинском кургане ножках, покрытых лаком, характерным для китайских изделий ханьского времени, Л. А. Евтюхова усматривает аналогию со столиками, имеющими съемные крышки в виде блюд. На самом деле форма, отделка и назначение их различны. В горноалтайских курганах, по существу, мы имеем не столики, а блюда на ножках. Блюда на ножках из упоминаемого Л. А. Евтюховой Кенкольского могильника действительно аналогичны горноалтайским, но, во-первых, для датировки Кенкольского могильника нет надежных критериев, а во-вторых, исследователь этого могильника не без основания отмечает, что такие блюда на ножках бытуют и в настоящее время, в частности у уйгур.

Настоящие столы горноалтайцев в рассматриваемое время нам теперь хорошо известны по раскопкам 1954 года. Их размер превышал 2 метра при высоте ножек 90 сантиметров.

Совершенно неубедительно, с точки зрения датировки, сопоставление парных бронзовых конских головок из таштыкских памятников Среднего Енисея с вырезанными из кожи накладками на луках одного из пазырыкских седел с изображением противопоставленных головок лошади. Материал, форма, назначение и стиль воспроизведения голов в сопоставляемых вещах не имеют между собой ничего общего.

Большое значение придает Л. А. Евтюхова двум деревянным сосудам со сферическим дном из второго Пазырыкского кургана. В качестве аналогии с одним из них (с ручкой из сучка) приводится сосуд подобной же формы из Оглахтынского могильника, а с другим - золотая чаша из Новочеркасского клада. Согласен, что первый, с длинной ручкой, похож на деревянный сосуд из Оглахтынского могильника, но может ли этот сосуд датировать второй Пазырыкский курган, когда такие же сосуды известны в заведомо более ранних погребениях, имеются они и в современных нам этнографических собраниях. Что касается сопоставления формы второго сосуда с новочеркасской чашей, то последнее свидетельствует, как нам хорошо известно, только о весьма широком распространении сосудов этого типа не только во времени, но и по территории, на что я неоднократно обращал внимание в своих работах.

Для уточнения датировки Пазырыкских курганов сопоставляются весьма сложного оформления золотая диадема из Новочеркасского клада с так называемой пазырыкской "диадемой" (ремешок с нашитыми на нем вырезанными из кожи петушками). О них пишут, что они близки "как по композиции, так и по стилю". Сходства здесь, пожалуй, меньше, чем между лавровым венком римских императоров и венком из маков украинской девушки.

Теснейшим образом связанным с сарматскими древностями Л. А. Евтюхова считает серебряное зеркало с роговой ручкой. В своих работах я писал, что это зеркало, составленное из двух половинок, полое внутри, уникально и подобные ему мне неизвестны. Неизвестны они и рецензенту.

Л. А. Евтюхова упрекает меня в том, что, описывая бронзовые курильницы из второго кургана, я обошел молчанием "находку подобной же курильницы в кургане

N 25 Ноин-Улы" (стр. 147). Это верно, но предмет, который Л. А. Евтюхова называет курильницей, в действительности не курильница, а лампа. Так она и описана на 45-й странице труда, на который ссылается Л. А. Евтюхова.

Поздним по своему происхождению рецензент считает кожаное покрывало с изображением сцены нападения львиного грифона на лося. К этому выводу он пришел, сопоставив рисунок на покрывале со сценой нападения орлиного грифона на оленя, вышитых на одном из ноин-улинских ковров. Разницу Л. А. Евтюхова видит только лишь "в приемах изображения животных". Но ведь в этом и заключается критерий для датировки. Львиный грифон на покрывале, как и другие изображения грифонов из Пазырыкских курганов, выполнен в стиле, характерном для ахеменидской Персии. Изображение грифонов и других фантастических животных из Ноин-Улы стилистически ничего общего не имеет ни со стилем искусства ахеменидской Персии, ни искусства горно-алтайского.

Не понятым рецензентами остался мой анализ шелковых тканей из Пазырыкэ. В своих работах я пишу, что до раскопок Пазырыкских курганов не были известны китайские ткани доханьского времени и поэтому мы не располагаем синхронным для Пазырыка сравнительным материалом. Что касается ноин-улинских шелковых тканей, то я утверждал и утверждаю, что из найденных в Ноин-Улинских курганах нет ни одной ткани, подобной пазырыкским. Исключением, конечно, являются простые ткани полотняного переплетения, которые бытуют в Китае в течение тысячелетий и поэтому не могут служить основанием для датировки. Прежде чем утверждать, что ткани из Пазырыкских курганов ханьские, рецензентам следовало изучить или хотя бы познакомиться в натуре с тканями, о которых идет речь.

О китайском зеркале типа цынь из шестого Пазырыкского кургана (который я, кстати сказать, считаю одним из поздних в Пазырыкской группе). Датируя это зеркало V-IV вв. до н. э., я ссылался на работы авторов, специально занимавшихся зеркалами этого типа, так как сам я китайскими зеркалами специально не занимался. Принятая мною датировка поддерживается Г. Чайльдом ("Antiquity". 1954, N 12). Л. А. Евтюхова, утверждая, что китайские ученые этот тип зеркал относят ко времени не ранее III в. до н. э. не привела ни одной ссылки на работы этих ученых и ни одного примера, где зеркало, подобное пазырыкскому, было бы найдено среди вещей, его датирующих.

Связи Пазырыка с ханьским Китаем Л. А. Евтюхова усматривает в наличии предметов, покрытых красным китайским лаком, одежды из второго и колесницы из пятого Пазырыкских курганов.

Покрытие красным и черным лаком самых разнообразных вещей из горноалтайских курганов не может свидетельствовать о связях с Китаем, так как лак местного производства. Из одежд только островерхий войлочный убор, найденный во втором кургане, может быть сопоставлен с гуннским из Ноин-Улы, но ведь точно такие же головные уборы известны нам по изображениям скифов и саков V-IV вв. до н. э. Что касается колесницы, то замечу, что она не парная, а с дышловой упряжкой четверки лошадей, местной работы, уникальна по конструкции и пока что вряд ли может быть использована для датировки кургана, в котором она найдена, или для установления культурных связей Горного Алтая с другими странами.

Моя датировка ахеменидским временем ворсового ковра и шерстяных тканей из пятого кургана ни у кого не вызывает возражений. Все же, поскольку Л. А. Евтюховой хочется доказать, что вся Пазырыкская группа курганов относится к гунно-сарматскому времени, она допускает передачу этого ковра из поколения в поколение в течение долгих лет. Но ведь в этом же кургане найдены очень тонкие передне-азиатские шерстяные ткани, хорошо датируемые V в. до н. э., которые не могли передаваться из поколения в поколение.

Л. А. Евтюхова упрекает меня в игнорировании достижений советской археологии в Средней Азии, открывшей крупнейшие культурные центры (Хорезм, Согд и др.). В чем же проявилось это игнорирование? В том, что я "мало внимания уделил замечательному войлочному ковру из пятого кургана, ограничившись констатацией сходства цветущего дерева в руках "богини" и "сфинкса" с ахеменидскими изображениями" (стр. 149). Здесь какое-то недоразумение. Ничего подобного я не писал. Нет у меня и упоминаний о каком-то "некоем ассиро-ахеменидском" типе. Речь идет об определенном "ассиро-арменоидном" антропологическом типе. О типе всадника, изображенного на этом ковре,

Л. А. Евтюхова пишет: "Перед нами отражение более близкой натуры хорезмийско-юэчжийского происхождения" (там же). Я был бы признателен Л. А. Евтюховой, если бы она, помимо вышеприведенного утверждения, исходя из достижений советской археологии в Средней Азии, конкретно указала, какие же хорезмийские или юэчжийские изображения послужили образцом для горноалтайских мастеров, изготовлявших этот ковер. Опасаюсь, впрочем, что она этого не сделает, ибо, когда дело пошло до анализа изображения всадника на названном ковре, Л. А. Евтюхова обратилась не к достижениям советской археологии в Средней Азии, а к давно уже известным изображениям сарматов из Керчи, к рельефу надгробия Трифона на росписях сарматских склепов, открытых в 1872 и 1875 гг., в склепе Анфистерия и других.

Напрасно Л. А. Евтюхова приписывает мне склонность "видеть в населении степной зоны среду, пассивно воспринимающую достижения искусства классического Востока" (стр. 149). Самобытность и оригинальность искусства степных племен интересующей нас эпохи я подчеркиваю в своих работах многократно; подчеркиваю также своеобразную переработку мотивов искусства Древнего Востока. Однако я весьма сомневаюсь в том, что искусство кочевых и скотоводческо-земледельческих племен "имело, - как это пишет Л. А. Евтюхова, - большое влияние на искусство Переднего Востока и в том числе на ахеменидскую и индийскую орнаментику" (там же). Это утверждение рецензент не подкрепляет ни одним примером. Вполне согласен вместе с тем, что искусство степных племен данной эпохи в какой-то мере "оказало плодотворное воздействие на искусство Китая", и более того, замечу от себя, - на искусство сарматов на западе и гуннов на востоке.

Из изложенного следует, что рецензентами, в частности Л. А. Евтюховой, не приведено ни одного аргумента, который позволил бы датировать Пазырыкскую группу курганов гунно-сарматским временем.

Л. А. Евтюхова считает непоследовательными и вместе с тем разрушающими мои "искусственные позиции" ссылки на греческих историков, свидетельства китайских летописей ханьского времени, сравнения с археологическими памятниками этой эпохи для датировки Пазырыкских курганов.

Ни в одной из своих работ датировку Пазырыкских памятников я не обосновывал ссылками на письменные источники и не искал сравнений в археологических памятниках ханьского времени. Письменные источники, как греческие, так и китайские, привлекаются мною исключительно для освещения общественного строя, обычаев и мировоззрения древних горноалтайцев, что вполне правомерно Геродот, Ксенофонт и другие греческие историки были современниками древних горноалтайцев, что же касается данных, сообщаемых в китайских династических хрониках ханьского времени, об обычаях, общественном строе и мировоззрении центральноазиатских скотоводческих племен, то они, по вполне определенному свидетельству этих хроник, не претерпели сколько-нибудь существенных изменений в течение всего первого тысячелетия до н. э.

"Если бы С. И. Руденко, - пишет Л. А. Евтюхова, - преодолел свою тенденцию относить культуру горноалтайских племен времени Пазырыкских курганов к очень древнему периоду и постарался выделить все то, что свидетельствует о более позднем ее времени, открытые им памятники высокой культуры Горного Алтая не стояли бы в отрыве от их исторического окружения" (стр. 149). Они и не стоят в отрыве, а теснейшим образом связаны со скифским, средне- и переднеазиатским культурным миром эпохи ахеменидов, со скотоводческими племенами Центральной Азии доханьского времени.

С. И. Руденко