В послевоенные годы в библиотеке шла рекаталогизация генерального алфавитного каталога: он переводился на новый формат каталожных карточек и новые правила библиографического описания. Просматривая очередной подготовленный для рекаталогизации ящик, Бенедикт Игнатьевич, в чьем ведении находилась эта работа, обратил внимание на одну из включенных в каталог книг под названием "Листовка "Великоруса". Листовка была напечатана во время польского восстания 1862 - 1863 гг. и рассказывала о подвигах капитана Александрова, который умышленно изменил приказ Александра II царскому наместнику в Варшаве и тем самым спас многих варшавян-демонстрантов от расстрела, а сам попал на каторгу. Козловский знал эту историю, знал также, что листовка не уцелела. Его, естественно, заинтересовала посвященная ей книга. Отправившись в книгохранилище, Бенедикт Игнатьевич нашел на указанном в шифре месте не книгу, а завернутый в оберточную бумагу и перевязанный веревкой пакет. В нем лежали две дощечки, а между ними... знаменитая листовка! Кто-то более полувека назад очень хотел сохранить уникальный документ для потомства и выбрал для этого хитроумный и верный способ. Он был уверен, что рано или поздно кто-нибудь из представителей следующих поколений обязательно наткнется на его пакет, а до этого, затерянный в миллионах книг, он будет находиться в полной безопасности.

Но вот настал час выхода в эфир. Как и большинство передач в те времена, она шла "живьем", без предварительной записи. Местом действия был зал Дома журналистов. Вместе с другими участниками передачи выхожу на сцену. Зал полон. Первые два ряда - ребята, нарядные, в пионерских галстуках, с порозовевшими от волнения мордашками и блестящими глазенками. Еще бы - это ведь заря нашего телевидения, и принимать участие в его передачах не только интересно, но и почетно. А вот остальная аудитория! От третьего до последнего ряда - одни пенсионеры: седеющие, лысеющие, дряхлеющие, собранные, очевидно, из соседних жэков.

Кончая свой рассказ, я говорю: "Ребята, интересное рядом с вами, у вашего локтя, под вашими ногами. Надо только иметь зоркий глаз, пытливый ум, и вы его обязательно найдете. Ищите!" И аудитория на мои призывы откликнулась. Однако зоркий глаз и пытливый ум обнаружили не пионеры, а пенсионеры. Уже на следующий день зазвонил мой телефон: "Товарищ Тюлина, я вчера видел вашу передачу. У меня есть предложения по раскопкам в Кремле. Библиотеку Ивана Грозного можно обнаружить..." и т. д. А вслед за этим пошли и письма: "Хочу предложить вам план раскопки Кремля для поисков библиотеки Ивана Грозного..." Никогда я не подозревала, что у нашего народа столь силен археологический интерес. Особенно неутомим был один корреспондент-пенсионер из Казани. Письма от него шли непрерывной чередой с планами и чертежами подкопа, уточнениями и разъяснениями. Наконец, мое терпение лопнуло. "Таня, - взмолилась я, - напиши ему, что я тяжело больна и отвечу, если поправлюсь..." И Татьяна Леонидовна Постремова написала, заменив, однако, несмотря на мои просьбы, слово "если" на "когда". Но, каюсь, я для этого корреспондента так никогда и не поправилась, с чем он, в конце концов, видимо, смирился.

Вместе со мной в телевизионной передаче участвовал известный историк профессор Б. Поршнев. Он в то время занимался "снежным человеком", проблемой, увлекавшей тогда многих, в том числе и меня. Не только на самой передаче, но и в кулуарах, во время репетиции он рассказывал много интересного и подарил мне на память фотографию английской реконструкции нашего предка (или современника?). Вернувшись после телевизионной отлучки в лоно ученого секретариата, я прожужжала там всем уши об услышанном, что в полном соответствии с общим духом нашего маленького коллектива вдохновило В. Н. Орлова на очаровательную стихотворную юмореску:

  
 Он похитит Вас, если он не дурак, 
 Он похитит Вас - я верю в это. 
 Доказательств не нужно (это ясно и так), 
 Вы прекрасней стократ всех женщин Тибета! 
 И в квартире его четырехпещерной 
 Вы женой ему станете (с)нежной и верной. 
 Там, в горах, Вы блаженство познаете рая, 
 Шерсть лохматую ласково перебирая. 
 Но как-нибудь, ненароком вроде, 
 Бросьте взгляд рассеянный вниз - 
 Там любил Вас Орлов Володя, 
 Который был лыс... 
 

ПЕРЕМЕНА УЧАСТИ!

Работала в те времена в Ленинке Лия Михайловна Потапова. Когда-то, в 20-е годы, она была одним из видных деятелей советского библиотечного строительства, сподвижницей Н. К. Крупской. Теперь это была очень немолодая и очень больная женщина, с нездоровой желтизной лица, тронутыми базедовой болезнью глазами и тяжелейшей одышкой. Тихо и незаметно она трудилась в научно-методическом отделе. Но Работала именно она отреагировала на начавшуюся во второй половине 50-х годов оттепель инициативой, существенно повлиявшей на дальнейший ход дел в библиотеке и повернувшей мою судьбу. Лия Михайловна убедила дирекцию в необходимости обеспечивать советских библиотекарей систематической информацией о работе иностранных библиотек и предложила, организовать в научно-методическом отделе сектор по изучению зарубежного опыта и его силами издавать специальный сборник "Библиотековедение и библиография за рубежом". Позже из-за громоздкости названия с легкой руки одного из его авторов - Владимира Николаевича Орлова - он вошел в обиход как "Бибизр".

Успешно подготовив первый выпуск, Лия Михайловна решила, что незнание иностранных языков не позволяет ей выполнять работу главного редактора достаточно квалифицированно, и подала в отставку. (За все долгое время моей работы в Ленинке я не помню ни одного другого случая признания человеком своей несостоятельности!) Выбор Лии Михайловны пал на меня. По ее рекомендации и при моем полном энтузиазма согласии я стала главным редактором нового сборника и заведующей выпускавшим его сектором.

НАЧАЛО НОВЫХ ДЕЛ

Первая половина 60-х годов была для Ленинки полна событий. В начале 1960 г. пришел новый директор - Иван Петрович Кондаков. В 1962 г. было отпраздновано 100-летие библиотеки. Вскоре после этого в руководстве появился новый заместитель директора - Оган Степанович Чубарьян. И, наконец, в 1964 г. на 30-й сессии ИФЛА в Риме библиотека положила начало своему участию в международном профессиональном сотрудничестве.

Но, кроме того, произошло еще одно событие, не сразу и не всеми замеченное и оцененное, между тем весьма значительное - в жизнь Ленинки вошла проблема национальной библиотеки.

Еще в 1958 г. Ф. С. Абрикосова в составе советской делегации участвовала в работе симпозиума национальных библиотек европейских стран в Вене. Ее доклад "Роль государственных библиотек Советского Союза в библиографической деятельности в стране" вызвал такой большой интерес, что после него целый следующий день симпозиума был посвящен непредусмотренному программой знакомству с советским библиотечным делом. Иностранные участники задавали вопросы, советские библиотекари на них отвечали. Работа была обеспечена профессиональным переводом. Но, увы, это была однобокая информация. Своего переводчика советская делегация не имела, иностранных языков не знала, и в результате большая часть происходившего до нее просто не дошла. А жаль, потому что принятые на симпозиуме рекомендации послужили компасом для дальнейшего развития деятельности национальных библиотек. Многие из них и сегодня не потеряли своего значения. Уточненные и скорректированные временем, они продолжают реализовываться. В этом отношении можно только восхищаться высочайшей профессиональной прозорливостью тех, кто эти рекомендации вырабатывал.

Возвращения Абрикосовой из Вены мы ждали с нетерпением. Но на все наши вопросы она отвечала кратко: "Было очень трудно". Ни письменного, ни устного отчета библиотека не увидела и не услышала.

Два года спустя, в один очередной санитарный день Абрикосова позвала меня в свой кабинет и вручила кипу каких-то ротапринтированных материалов: "На, возьми, мне они не нужны, а вам (то есть редакции "Бибизра") могут пригодиться". Это были материалы Венского симпозиума...

Недаром я так любила Ленинку в санитарные дни, когда по всем помещениям гулко расходились непривычные для ее стен звуки: скрип передвигаемой мебели, топот шагов, нарочито громкие голоса, то тут, то там переходящие в звонкое пение. Тот санитарный день стал для меня знаменательным. Как золотоискатель, наткнувшийся на богатую жилу, определившую всю его дальнейшую судьбу, я наткнулась на проблему "национальная библиотека", составившую главный смысл моей дальнейшей профессиональной жизни.

До сих пор не понимаю, почему Абрикосова, вернувшись из Вены, сразу же не распорядилась о переводе этих материалов. Не догадывалась об их значении? Боялась, что знакомство сотрудников с ними обнаружит несостоятельность ее участия в симпозиуме? Я читала эти материалы, буквально затаив дыхание, столько в них было нового, интересного. А прочитав, срочно села за статью для "Бибизра" по проблемам комплектования национальных библиотек. Написав ее, отнесла один экземпляр Кондакову и стала ждать его реакции, уверенная в том, что он, как и я, придет в восторг от содержащейся в ней информации, потребует от меня дальнейшей разработки проблемы.

Как же я ошибалась! Недели через две Иван Петрович вернул мне мою статью со словами: "Кстати (он вызывал меня по совсем другому поводу), заберите этот материал". - "Вы его прочли?" - "Нет, мне некогда читать такие вещи". (!!!) А когда статья вышла в свет, грянул гром. Феоктиста Сергеевна разгневанно требовала моего наказания за то, что я "без разрешения написала статью, пропагандирующую опыт, идущий вразрез с практикой Ленинки". От ее гнева меня спас все тот же Иван Петрович, видимо не забывший о непрочитанном материале.

Теперь горько и смешно вспоминать, что самой "крамольной" в этой статье (и в то же время самой значительной и новой) была идея распределенного формирования национального фонда отечественных изданий. С тех пор минуло 30 лет. За рубежом эта задача сегодня стала одной из самых актуальных и в ряде стран успешно реализуется. А у нас и по сей день воспринимается некоторыми деятелями как "разбазаривание" фонда национальной библиотеки!

В этой истории, точно в зеркале, отразились особенности дальнейшего отношения руководства Ленинки не только к новой проблеме, но и ко всему библиотечному опыту Запада, а также каверзы моей новой работы. Отправным положением любой информации о зарубежном библиотечном деле было деление мира на два лагеря: социалистический и капиталистический. В первом все было хорошо. Во втором "положительное" сосуществовало с "отрицательным" в пропорции "ложка меда на бочку дегтя". Нарушение этой пропорции делало материал непроходным, за чем строго следили и издательство, и Главлит. Соблюдая такую пропорцию, мы по мере сил старались смягчать диктуемую ею тенденциозность бесстрастным изложением фактов. Мы - это сотрудники редакции "Бибизра": Вера Александровна Амбарцумян, Инна Васильевна Балдина, Майя Борисовна Набатова, Валентина Михайловна Оськина, Татьяна Сергеевна Ступникова, позже от нас ушедшая, Елизавета Сергеевна Яшкина и я.

Очень помогала нам в балансировании на грани "добра" и "зла" редколлегия "Бибизра", хорошо понимавшая и важность знания положительного библиотечного опыта Запада, и трудность его прохождения через игольное ушко двойной цензуры. В ее состав входили такие библиотечные асы, как З. Н. Амбарцумян, И. Ю. Багрова, Б. Н. Бачалдин, С. К. Виленская, Р. С. Гиляревский, Б. П. Каневский, ГА. Семенова, И. М. Фрумин.

В итоге, преодолевая все трудности ситуации, "Бибизр" делал, как мне кажется, свое дело - развивал интерес библиотекарей к опыту иностранных коллег. Об этом свидетельствовали и постоянно растущий его тираж, и медленное, но неуклонное расширение круга авторов, и периодически организуемые встречи с читателями в разных городах страны.

После моего отъезда на работу в ООН с 1970 г. главным редактором "Бибизра" был назначен Борис Петрович Каневский. Благодаря ему 70-е гг. стали лучшими в истории этого сборника. Получая в далеком Нью-Йорке очередной его выпуск, я каждый раз радовалась тому, как много дают дорогому моему сердцу изданию не только общая эрудиция и политический такт Каневского, но и его журналистский талант, которого мне как раз не хватало.

Помимо функции главного редактора, я в очередь с остальными членами сектора периодически была сменным редактором. Остальное время посвящалось подготовке собственных статей. Это было самым интересным, так как давало возможность погрузиться в очередную новую проблему, расширить профессиональные знания и самой писать - занятие, ставшее, в конце концов, самым любимым и обеспечившим непреходящую увлекательность моей трудовой жизни после формального выхода на пенсию. Редактирование же чужих работ воспринималось мной как занятие скучное, как неизбежное зло, сторицей, однако, окупавшееся остальными делами сектора. Но именно оно, как я поняла позже, помогло мне развить чувство языка и отработать стиль собственных работ. Смешно признаться, но с тех пор, получая письма даже сугубо личного, романтического и лирического содержания, я, читая их, неизменно машинально отмечала стилистические огрехи и расставляла по местам знаки препинания, стыдя себя за такую въевшуюся привычку.

Среди членов нашего сектора ни у кого не было редакторского образования. Все мы учились на практике. Рабочую комнату с нами делила редакция другого сборника - "Библиотеки СССР" (выросшего впоследствии в научный журнал "Советское библиотековедение", позже переименованный в "Библиотековедение"). Душой этого издания была Людмила Моисеевна Инькова, тогда - заместитель главного редактора, а позже главный редактор. Меня восхищали ее профессионализм, живость ума и невероятное трудолюбие. В те годы она делала только первые шаги, но быстро стала одной из самых ярких звезд Ленинки.

ИВАН ПЕТРОВИЧ КОНДАКОВ

Незадолго до назначения Ивана Петровича Кондакова директором Ленинки мне довелось присутствовать на заседании коллегии Министерства культуры РСФСР, где он был заместителем министра. Заседание шло нудно. Выступавшие "тянули резину". Министр Т. М. Зуева сидела, устало-отрешенно уставившись в окно. Видно было, что вся эта говорильня надоела ей до чертиков. Но вот слово взял Кондаков. Она встрепенулась и в течение всего его выступления, не бог весть какого интересного по содержанию, но темпераментного, откровенно им любовалась.

Да и трудно было им не любоваться. Ладная фигура, румянец во всю щеку, блестящие карие глаза, густые черные волосы, обаятельная улыбка - ни дать, ни взять русский молодец. И к тому же - искренность и простота манер.

После серого безликого директорства Богачева и холодного диктаторства Абрикосовой мы ожили. Иван Петрович проявлял неформальную заинтересованность в делах Ленинки, внимание к мнению сотрудников. В библиотеке начали проступать контуры сплачивающейся вокруг него команды ведущих специалистов, именно команды, а не отдельных личностей.

Но не тут-то было. Феоктиста Сергеевна слишком долго была полновластной хозяйкой Ленинки, слишком привыкла к тому, что все решения предыдущего директора принимались им полученными из ее, и только из ее рук. Новая ситуация грозила ее положению, стабильности установленного ею порядка, в зарождающейся команде бродили новые идеи.

Держалась Абрикосова, казалось, в тени, своего мнения не высказывала, но как-то незаметно новый дух в дирекции испарился, как легкое облачко. Контакты с Кондаковым приняли административный характер, очередные задания перестали сопровождаться неформальными беседами. В стиле кондаковского руководства все отчетливее стал проступать бюрократический дух, пропитавший его за долгие годы работы в министерских аппаратах и сковывавший его живую натуру. Несмотря на это, Иван Петрович оставался неравнодушным руководителем, во все происходящее в библиотеке он вкладывал свое сердце. Удивительно, как такая преданность делу сочеталась у него со стабильным нежеланием (или неспособностью) вникнуть в его профессиональную сущность. В те годы активизировались наши международные связи, и Кондакову приходилось много выступать на различных форумах и в печати. Для подготовки его докладов, речей и статей привлекались спичрайтеры. Наиболее часто это были Л. М. Инькова, Б. П. Каневский, Б. И. Козловский, В. Д. Стельмах и я. Кондаков читал наши опусы с карандашом в руке, но требовал, чтобы мы сами исправляли текст по всем его замечаниям. Увы, носили они исключительно стилистический характер. "Вот вы тут написали: этот, казалось бы, незначительный факт. Слова "казалось бы" лучше убрать. Пусть будет просто: этот незначительный факт". Так и хотелось ответить: "Ну, и уберите сами, это же ваш доклад". Столь скрупулезное отношение к чужому тексту не мешало ему, однако, рассматривать в дальнейшем этот текст исключительно как свою авторскую собственность. Даже простого "спасибо" мы за это не слышали.

Однажды я взбунтовалась. Предстоял доклад Кондакова на очередной сессии ИФЛА. Состав комиссии по его подготовке предполагал, что писать придется мне, а остальные члены составят нечто вроде редколлегии. Но я объявила, что напишу доклад только при одном условии: если он пойдет от имени всей группы во главе с самим Иваном Петровичем. Реакция на мой демарш была болезненно бурной. Такое коллективное авторство, широко принятое в научном мире, для Кондакова оказалось неприемлемым. Доклад был отменен, а я изъята из числа спичрайтеров.

НАШ СТОЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ

Летом 1962 г. Ленинка праздновала свое столетие. На торжества съехались гости со всех концов Советского Союза и директора национальных библиотек многих зарубежных стран.

К празднику начали готовиться заранее: разработали программу юбилея, подготовили специальную выставку, привели в порядок помещения. За протокол и эстетическую часть отвечала Татьяна Александровна Беляева, незадолго до того вернувшаяся из Парижа, где она несколько лет руководила Библиотекой ЮНЕСКО и была знакома с западными тонкостями подобных акций.

С эстетикой было особенно трудно: старомодность наших интерьеров общеизвестна. Но энергия и изобретательность Татьяны Александровны взяли свое. По ее указанию у архаичных книжных тумбочек были отпилены ножки, и они превратились в модные журнальные столики. В окружении подновленных кресел и обилия цветов они придали помещениям вполне современный вид.

И вот наступили сами празднества. Их открыла встреча коллектива с иностранными гостями. Каждый из них держал приветственную речь. Первые два-три выступления были парадно скучны. Но затем слово взял директор Национальной библиотеки Австрии доктор И. Штумфоль. Он начал свою речь со сравнения Ленинки с прекрасной дамой, обаяние которой с годами не вянет, а наоборот, расцветает, потому что опирается на опыт, на совершенное владение искусством любви. Такой оборот мыслей поначалу аудиторию несколько смутил. Но жизнелюбивый дух Вены победил, юмор был оценен, и присутствовавшими, наконец, овладело праздничное настроение. А на подступах к библиотеке в это время уже выстраивались жаждущие и страждущие журналисты и фоторепортеры, по радио звучали любимые сотрудниками Ленинки мелодии (в том числе, благодаря стараниям оргкомитета, - песни в исполнении моего любимого Владимира Трошина).

На следующий, главный день - торжественное заседание в Большом театре, потом прием у министра культуры Е. А. Фурцевой. Екатерина Алексеевна была, как обычно, хороша собой, элегантна и обаятельна и, как всегда, вызывала восторженные охи и ахи иностранных гостей.

Среди них особым вниманием пользовался Уно Виллерс, директор Национальной библиотеки Швеции. Он привез Ленинке подарок, сразу же ставший сенсацией, - стол со стулом из читального зала своей библиотеки, за которым работал Владимир Ильич Ленин. В те времена для удобства доставки книг места в читальном зале этой библиотеки были пронумерованы и закреплялись за читателем на все время пользования. В записной книжке одного из стокгольмских друзей Ленина сохранился номер его места, по которому стол и нашли на складе старой мебели. Эта история и фотография знаменитого подарка обошли все газеты. И потом многие годы стол был выставлен на обозрение на балюстраде белокаменной красавицы-лестницы корпуса "А". Правда, после торжеств пошел слушок, что стол этот вовсе не "тот", а только его собрат, чудом сохранившийся в подвалах шведской библиотеки, и что вообще в этой истории много натяжек. Где правда, не знаю. Знаю только, что сам Виллерс всегда проявлял к Ленинке симпатию, а в своей стране пользовался большим уважением.

ПЕРВЫМ ВЫХОД В "БОЛЬШОМ СВЕТ"

Август 1964 года, 30-я сессия ИФЛА в Риме. Впервые мы участвуем в работе ИФЛА столь многочисленной группой: три или четыре человека - официальная делегация и 30 человек - по линии "научного туризма". В Риме - жаркое лето, даже утром термометр показывает +35°С. Мы идем во Дворец Бернини, где проходит сессия, точно через пустыню Сахару, взмокнув, как мыши. Ведь все, согласно московскому инструктажу, при полном параде: мужчины - в модных тогда черных костюмах, с галстуками, женщины - в туалетах под горло и, конечно же, в чулках. В зале заседаний уже собираются руководители ИФЛА во главе с ее президентом Фрэнком Фрэнсисом, представителем чопорной Англии. Все мужчины - без пиджаков, рукава рубашек закатаны выше локтей, видны подтяжки, дамы - в туалетах, в нашем представлении пригодных скорее для сочинского пляжа, нежели для официальных бдений в Вечном городе. Держались мы, согласно тому же инструктажу, прилипая друг к другу. Любая попытка поговорить со знакомыми (многие западные участники сессии уже побывали в Москве) вызывала у руководителей делегации нервную судорогу. Но всем нам еще было невдомек, что жара и внутреннее напряжение от непривычности обстановки - только цветочки. Ягодки были впереди.

На заседании секции национальных и университетских библиотек был запланирован доклад И. П. Кондакова о деятельности Библиотеки имени Ленина. Не знаю, по чьей вине, но все экземпляры английского и французского переводов доклада были забыты в Москве. Обнаружилось это утром, в день выступления. Специального переводчика у делегации опять-таки не было, и, несмотря на отсутствие опыта такой работы, взяться за перевод заставили меня. Иначе пришлось бы доклад вообще отменять, на что начальство никак не соглашалось.

Получив текст за четверть часа до начала заседания, я пришла в ужас: длиннющие фразы, никак не рассчитанные на устный оперативный перевод, и каждая начинается со слов или "Владимир Ильич Ленин", или "пропаганда литературы", или "руководство чтением". Поначалу аудитория заполнилась до отказа. Но уже через 10 - 15 минут моей корявой политизированной трескотни стала редеть. Первым ушел Квинси Мамфорд, директор Библиотеки конгресса США, за ним ниточкой один за другим потянулись представители западного мира. К концу заседания остались лишь наша делегация и приговоренные к братской солидарности библиотекари социалистических стран.

Но худшее было впереди. На следующий день по предложению американцев состоялся "круглый стол" двух делегаций, нашей и США. Американцы явились на него во всеоружии. Незадолго до этого в США был опубликован отчет библиотекарей о поездке в нашу страну, очень подробный и весьма критический. Пришедшие на встречу люди, чувствовалось, основательно его проштудировали. Мы оказались к разговору на равных не готовы, хотя к тому времени отчет наших библиотекарей о поездке в США тоже был опубликован. Наша делегация продемонстрировала позорную неосведомленность в библиотечном деле США. Кроме того, ее руководитель, начальник Главной библиотечной инспекции Министерства культуры СССР Никандр Федорович Гаврилов, не догадался даже предварительно собрать участников и договориться о тактике ведения "круглого стола", наметить вопросы, которые мы могли бы поставить на обсуждение. В течение всей встречи между Гавриловым и Кондаковым шел громкий спор о том, кому и что спрашивать у американцев и кто и как должен отвечать на их вопросы. Порой этот спор заглушал голоса наших визави, хотя нас предупреждали, что некоторые из них хорошо знают русский язык.

А какие вопросы мы задавали американцам! От стыда хотелось провалиться сквозь землю: сколько читателей и книг в Библиотеке конгресса? В какие часы она работает? И т. п. на уровне библиотечного ликбеза.

Я смотрела время от времени на Виктора Ивановича Шункова, директора Фундаментальной библиотеки общественных наук АН СССР, участвовавшего во встрече, мысленно моля его вмешаться в ход дела и немножко улучшить ситуацию. Он был умнейшим человеком, тонким дипломатом и к тому же, будучи вице-президентом ИФЛА, лучше других ориентировался в зарубежных библиотечных делах. Но он сидел в стороне и не проронил ни слова, всем видом показывая свою непричастность к этому позору.

Желающих поехать в Рим туристами было очень много, но размер группы был строго зафиксирован. И вдруг в последний момент Ленинка получила еще одно место, и на него в срочном порядке была оформлена сотрудница, ни в каких предварительных списках не числившаяся. Такой ход дел невольно наводил на мысль о ее специфической роли, и мы договорились следить за нашими порой не в меру подвижными языками. Когда же, притом очень скоро, обнаружилось, что сия персона не обременена интеллектом, было решено ее разыграть. И началось...

Продолжение следует.