Рейтинг
Порталус

МОЯ НЕНАГЛЯДНАЯ ЛЕНИНКА (3)

Дата публикации: 01 декабря 2015
Автор(ы): Наталия ТЮЛИНА
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: КУЛЬТУРА ВЕЛИКОЙ РОССИИ
Источник: (c) Библиотечная столица, № 9, Сентябрь 2005
Номер публикации: №1448985626


Наталия ТЮЛИНА, (c)

"Дома и на чужбине. Записки библиотекаря со счастливой судьбой"

 

Однако в отделе нашелся человек (я просто упустила его из виду), который бдел строже меня. В середине дня к нам нагрянула комиссия: представители дирекции, парткома, 1-го отдела и Полина Васильевна. Пока остальные задавали вопросы диспетчеру, она отозвала меня в сторону и сказала с укоризной: "Вот ведь, не послушалась ты меня, а я ведь предупреждала тебя, что будут неприятности". - "О чем вы, Полина Васильевна?" - не поняла я. - "Как о чем, о твоей буржуйке-машинистке!" - "А она-то тут при чем?" - "А при том, что это она украла письмо!" - "Варвара Николаевна?! Да зачем ей это нужно?!" - "А чтобы навредить!" У меня аж похолодели пятки: интеллигентная, деликатная и тишайшая Варвара Николаевна - вредительница? Я разом представила все последствия, вытекающие из такого дикого обвинения... И в это время на столе у диспетчера нетерпеливо зазвонил телефон - междугородный звонок. Сотрудница музея П. И. Чайковского в Клину, приезжавшая накануне за очередной порцией библиографии о Чайковском, которую мы составляли, сообщила, что обнаружила случайно подколовшееся к списку письмо, "которое, наверное, имеет для вас особую ценность". Это было письмо английской королевы.

Железная леди Ленинки

Из всех кадровых находок В. Г. Олишева, безусловно, самой ценной была Феоктиста Сергеевна Абрикосова, которую он высмотрел и назначил на пост своего первого заместителя с относительно скромной должности заведующей небольшим в те времена кабинетом библиотековедения. В течение более чем двух десятилетий, с 1947-го по 1969 г., она держала рулевое колесо пущенного В. Г. Олишевым в плавание корабля в железных руках, не допуская ни единого сбоя или отклонения от курса, компенсируя своей энергией и волей длительные болезни, административную непригодность или недостаток профессиональных знаний формальных верховных руководителей Ленинки - ее директоров.

Личностью Феоктиста Сергеевна была неоднозначной. Вне стен библиотеки -веселая, смешливая, не лишенная женского тщеславия и обаяния. У нее не было своих детей, и она постоянно пеклась о племянниках, обожала природу, особенно цветы - единственное, кроме библиотечных проблем, о чем она позволяла себе говорить с подчиненными. В библиотеке Ф. С. Абрикосова - с плотно сжатыми тонкими губами и леденящим взглядом прозрачно-серых глаз, делавшим ее похожей на фанатичную старообрядку, без проявлений каких бы то ни было эмоций, кроме гнева. Она была убеждена, что подчиненных надо держать на почтительном расстоянии и в узде. Такая позиция служила ей хорошей самозащитой против опытных и строптивых заведующих отделами, но делала общение с ней неизменно напряженным. Она ужасно не любила предоставлять подчиненным отпуска и искала поводы задержать их хотя бы на 2 - 3 дня, а заявления об отпусках подписывала только в последний момент.

Как-то мне довелось поехать с ней в командировку в Ленинград. Пробыв в Публичке часов до четырех дня, она вдруг сказала: "На сегодня хватит" - и, выйдя со мной на шумный и многолюдный Невский проспект, заговорщицки улыбнулась и объявила: "Ну, а теперь предадимся личной жизни". И исчезла в толпе, заставив меня, привыкшую к суровому режиму ее работы и ледяной сдержанности манер, онеметь от удивления. Но такое могло произойти только на "чужой" земле, вдали от Ленинки.

Однажды, не помню почему, навлекла я на себя страшный гнев директора библиотеки Богачева, и он, выговаривая мне, перешел на крик. Я взорвалась. Перекрывая его децибелы своими собственными, заявила, что на меня никогда никто не кричал и что я не позволю разговаривать со мной в таком тоне. Развернувшись на 180 градусов, вышла из его кабинета, так хлопнув дверью, что невольно обернулась посмотреть, не треснула ли при этом стена.

На следующий день меня вызвала Абрикосова. Была она мрачнее тучи. "Ты как себе позволила разговаривать с директором?" - начала она. "Это он позволил себе говорить со мной в недопустимом тоне", - парировала я. "Подумаешь, какая гордая, а ты знаешь, каким тоном разговаривают с нами наши начальники?" - "Это ваши проблемы". Феоктиста Сергеевна посмотрела на меня испепеляющим взором, покачала головой и сказала голосом, казалось, вообще лишенным децибелов: "Иди..." И я вышла, осторожно прикрыв за собой дверь, не в силах поверить в то, что неприступная, железная Абрикосова может позволить кому-нибудь поднимать на себя голос, да еще признается в этом своим подчиненным.

В работу в библиотеке Феоктиста Сергеевна вкладывала всю свою душу. Во время ее отпусков и болезней рабочее колесо дирекции резко замедляло свой ход, а иной раз, казалось, вот-вот совсем остановится. Весь штат дирекции двигался как сонные мухи.

50-е годы были расцветом деятельности Абрикосовой. Библиотеку тех лет просто нельзя себе представить без ее стимулирующей энергии. Но постепенно влияние Абрикосовой приобретало все более и более консервативный характер и в конце концов превратилось в тормозящую силу. По-человечески такую эволюцию можно объяснить: слишком много вложила она в Ленинку, чтобы легко идти на какие бы то ни было перемены, слишком привыкла к своему всевластию, чтобы не предотвращать любую ему угрозу. А новые настроения и идеи в 60-е годы все усиливались, концентрируясь вокруг пришедшего к нам на работу О. С. Чубарьяна, и привели к тому, что уход Ф. С. Абрикосовой из дирекции был воспринят со вздохом облегчения.

Но сегодня, рассматривая все через призму последующих лет, я склоняю голову перед ее памятью в глубоком уважении к той безграничной преданности библиотеке, к той полной, ставшей ныне уникальной самоотдаче, с какой она вела эту чудовищно-сложную махину курсом, в правильности которого была уверена. То, что курс этот уводил Ленинку от ее главного предназначения как национальной библиотеки страны, уподоблял ее во многом гигантской избе-читальне, было не столько ее виной, сколько нашей общей бедой.

Процветания колхозов ради

Во исполнение решений сентябрьского Пленума ЦК КПСС 1953 г. по укреплению сельскохозяйственного производства кадрами в Ленинке проходило партийное собрание по выдвижению кандидатов на работу в деревне. Конечно, поиск потенциальных командиров колхозного производства в учреждении, на 99 процентов состоящем из женщин с гуманитарным образованием, представлял собой экзотическую задачу. Но партия велела, и мы выполняли ее указание. Собрание шло трудно. Предлагаемые кандидаты, естественно, все из административно-хозяйственных подразделений, явно недооценивали масштабов оказываемого им доверия и из последних сил бились за самоотводы: по здоровью, семейному положению, учебе и т. д. Наконец, в списке были оставлены двое: заведующий АХЧ и начальник пожарной охраны. Правда, первый ссылался на больное сердце, но собрание, устав от предыдущих самоотводов, ему не вняло. Второй же был молод, здоров, энергичен и всем знаком как активный участник любых библиотечных мероприятий - от праздничного концерта до мобилизации на картошку. Никаких данных для самоотвода у него не было, и он, бледнея, покорился судьбе.

Председательствующая - секретарь парткома Анна Николаевна Ефимова - уже собралась объявить собрание закрытым, когда слово вдруг попросила старушка из спецхрана, за возраст, партстаж и истовую преданность партии прозванная "бабушкой русской революции". Злые языки утверждали, что в анкете, в графе "семейное положение" она написала: "Не замужем, но не девица, жила тайно, но недолго".

"Товарищи, - сказала она, - что же это получается. Партия ждет, что мы отдадим деревне наши лучшие кадры. А кого мы выбрали? Один - больной, другой не имеет даже высшего образования. Неужто у нас нет достойных людей среди библиотекарей? Конечно, есть! Например, считаю, что мы должны рекомендовать на руководство колхозом Тюлину Наталию Ивановну. Она молодая, энергичная, образованная - кандидат наук!"

Зал онемел, кто-то в задних рядах присвистнул, кто-то нервно хихикнул. Даже Ефимова, видавшая от своей паствы всякое, поначалу растерялась, а потом быстро, чтобы не дать "бабушке" возможности поставить вопрос на голосование, закрыла собрание. Но свой партийный долг Ленинка так и не исполнила. Заведующий АХЧ от нервного перенапряжения надолго заболел, а выздоровев, ушел из библиотеки. Пожарника Анна Николаевна отстояла - молодые и здоровые мужчины были дозарезу нужны и нам самим. А мою кандидатуру она дипломатично "потеряла". Испробовать свои силы на колхозной ниве мне судьбой так и не было дано.

В Ученом секретариате

Проработав в справочно-библиографическом отделе шесть лет, я в 1957 г. по несгибаемой воле Абрикосовой оказалась ученым секретарем Ленинки. Должность эта в те времена была странной. Как ни одна другая, она зависела от индивидуальных качеств занимавшего ее лица. Из всех виденных мною ученых секретарей только Татьяна Леонидовна Постремова сумела "отделить зерна от плевел": оградить себя от случайных и наносных обязанностей и определить свои функции на максимально логической основе, подняв в результате статус этой многострадальной должности на необходимую высоту. Недаром она была ученым секретарем почти двадцать лет, неизменно пользуясь уважением и авторитетом. Я этого сделать не сумела. Может быть, мне мешало недостаточное знание Ленинки в целом. Может быть, надо мною тяготел формальный фактор - ученый секретарь, с одной стороны, считался членом дирекции и был, таким образом, как бы над заведующими отделами. Но, с другой стороны, у него не было права, подобно заместителям директора, давать им поручения и распоряжения от своего имени. Иными словами, обязанности без прав - ситуация, вопиюще противоречащая одному из основных положений науки управления. И валились на меня дела и поручения по принципу "вот тебе, боже, что нам не гоже".

Иногда такой порядок принимал комический характер. Ну, например, идет обмен служебных пропусков. Занимаются этим 1-й отдел и я. Но 1-й отдел - как бы "певец за сценой", а я - на связи с сотрудниками. Главная, наиболее почетная привилегия, отмечаемая в пропуске, - вход в библиотеку в пальто. Ее удостаиваются лишь избранные заведующие наиболее крупными отделами. Их имена всем известны, и споров тут мало. А вот следующая привилегия - право на вынос бумаг - носит более массовый характер и за нее идет борьба. В пропуске она обозначается большой буквой "Б". И с утра до вечера трезвонит мой телефон: "Почему мне не поставили букву "Б"?" И я до хрипоты твержу в трубку: "Б" или не "Б" решает только сам директор!"

 

Или ремонтируются служебные помещения. "Избранные" кабинеты красят матовой масляной краской, в стены остальных можно смотреться, как в зеркало. И на меня градом сыпятся жалобы и просьбы: "Почему у меня не кроют матом?" "Дайте мне тоже мата!" А у меня для всех один ответ: "Мата не хватает. Матом кроют только по распоряжению директора, звоните ему!"

До меня с небольшими перерывами долгое время ученым секретарем был Марк Митрофанович Клевенский. В те промежутки, когда он эту должность не занимал, его рабочее место все равно оставалось в кабинете ученого секретаря. К его присутствию там все привыкли. Поэтому теперь, когда в этом кабинете сижу я, время от времени дверь открывается, заглядывает кто-то из сотрудников и, бросая на меня невидящий взгляд, говорит себе под нос: "А, здесь никого нет, ну, я загляну позже..." Или звонит мой телефон. Я беру трубку: "Алло!" Голос Клевенского - церковный бас, всегда звучащий торжественно. У меня голос легковесный. Тем не менее в ответ слышится: "Это Марк Митрофанович?"

В отличие от других учреждений, где ученый секретарь - одиночка, в Ленинке под его началом была целая группа сотрудников, именовавшаяся ученым секретариатом. Она в основном формировалась при мне. Именно в те годы к расплывчатым функциям ученого секретаря прибавились новые, вполне определенные, отпочковавшиеся позже в самостоятельные производственные подразделения, такие, как отдел международных связей, архив библиотеки, стол справок.

После ряда первоначальных ошибок и неудач в подборе кадров удалось, наконец, сплотить очень дружную и работоспособную команду. В нее входили Татьяна Леонидовна Постремова и Владимир Николаевич Орлов - мои заместители; Инна Васильевна Балдина и Эльвира Борисовна Кузина -референты. В нескончаемой круговерти текущих дел и сюрпризных острых ситуаций, которых было предостаточно, очень помогали наша отличная взаимная совместимость и неиссякаемый запас юмора. Все мы были молоды, полны сил, вдохновлены романтическими перипетиями личной жизни (такое было забавное совпадение наших судеб). И всегда готовы с открытым забралом встречать ледяной взгляд Феоктисты Сергеевны и противостоять непредсказуемым действиям заведующих отделами. Неформальный стиль наших взаимоотношений находился в неодолимом противоречии с представлениями Абрикосовой. Но она его терпела, лишь изредка вздыхая, и прощала, видимо, за энтузиазм в работе. Ведь в конце концов всех: и ее, и нас, и наших коллег из отделов - объединяла, сглаживая все несхожести натур и взглядов, преданность нашей Ленинке.

Но все-таки с работой в ученом секретариате я так и не слюбилась. Теперь могу покаяться: часто, возвращаясь из библиотеки домой, я лила, в прямом, а не в переносном смысле, горькие слезы от сознания несоответствия выполняемой работы своим интересам и неспособности изменить ситуацию. Только много лет спустя я оценила пройденную в те годы школу. Она дала мне знание сложного механизма библиотеки в целом (чего нельзя было достичь, работая в каком-либо одном отделе). Она вывела меня на внешний библиотечный мир, познакомила со всей библиотечной системой страны. Без этой школы мне трудно было бы ориентироваться на просторах зарубежного библиотечного дела, куда я в конце концов сбежала из ученого секретариата. Без этой школы я просто не стала бы библиотекарем-профессионалом, каким, надеюсь, имею право себя считать.

Наш гость из Ганы

Со второй половины 50-х годов стали интенсивно развиваться международные связи библиотеки. Сплошным потоком ехали к нам делегации иностранных библиотекарей. Первыми были чехи и словаки, за ними - шведы, англичане, американцы.

Это было время, когда западноевропейские национальные библиотеки, развивавшиеся до того как книгохранилища с ограниченным доступом читателей, почувствовали необходимость перемен и искали пути и средства активизации своей роли. Ленинке было что в этом отношении показать. Она была открыта для всех возрастов и категорий читателей, читальные залы работали без выходных дней с 9 утра до 12 часов ночи, огромная экземплярность справочных и других наиболее популярных изданий, широкий МБА - все это было непривычно и привлекательно для наших зарубежных гостей. Их визиты не проходили бесследно. После знакомства с Ленинкой, например, Национальная библиотека Швеции ввела у себя вечерние часы работы несколько раз в неделю. По словам ее директора Уно Виллерса, его коллеги шутливо называли их "русскими часами".

Стали приезжать в Ленинку также иностранные библиотекари для длительной стажировки. Первой была К. Калайджиева, впоследствии один из виднейших библиотековедов Болгарии и директор ее Национальной библиотеки, за ней - стажеры из ГДР, Югославии и т. д. Организация таких стажировок входила в обязанности ученого секретариата.

Однажды нашим стажером оказался библиотечный деятель из Ганы. Взращенные в духе пролетарского интернационализма, мы отнеслись к нему с особым вниманием и заботой. До приезда в Москву он учился в Оксфорде, и высшая его похвала звучала - "как в Англии". Отношение его к нам первое время представляло смесь высокомерия и болезненной подозрительности. Поначалу высокого гостя интересовали не столько библиотечные проблемы, сколько восприятие его персоны окружающими людьми. "Миссис Тюлина, почему сперва все сотрудники библиотеки подавали мне руку, а теперь никто со мной за руку не здоровается? Это потому, что я - негр?" - "О, господи, как вам такая мысль могла прийти в голову! Вы просто невнимательны: руку вам подавали только при первом знакомстве. Вы хоть раз видели, чтобы мы здоровались друг с другом за руку?"

Постепенно, однако, наш друг все-таки поверил в искренность и непредвзятость отношения к нему и перестал задавать всем женщинам вопрос: "А решились ли бы вы выйти замуж за негра?" Ему было невдомек, что в те далекие годы это было почти равносильно вопросу: "Могли бы вы выйти замуж за инопланетянина?"

Перед его отъездом мы устроили ему отвальную у меня дома. Вечер получился непринужденным, веселым и теплым, и наш гость окончательно оттаял. "У меня есть годовалая дочь, - заявил он, - по нашим порядкам ей надо дать два имени - африканское и европейское. Африканское мы с женой уже выбрали. А европейское - я хочу ее назвать Наталией Ивановной в честь миссис Тюлиной". Я была искренне тронута таким знаком дружеского расположения, но с бумагой и ручкой в руках объяснила, что назвать девочку в этом случае достаточно Наталией и что Ивановна - это не имя, а отчество. Все объяснения написала латинскими буквами. Он бережно спрятал бумажку в карман. А спустя месяц-другой мы получили из Ганы письмо с сообщением, что в далекой Африке миленькая черная девчушка получила причудливое "европейское" имя - Наталивана.

Павел Михайлович Богачев

Директором библиотеки в ту пору был Павел Михайлович Богачев. В существо библиотечных проблем он не вникал и действовал, направляемый твердой рукой своего первого заместителя - Феоктисты Сергеевны Абрикосовой. В основном занимался окончанием строительства новых зданий и много болел. По своему характеру это был человек мягкий, органически боявшийся споров и раздоров и не способный давать отпор. Он соглашался с каждым очередным посетителем, и в конфликтных вопросах победителем всегда оставался тот, кто выходил из его кабинета последним. Баталий, которые разворачивались порой на заседаниях дирекции, Павел Михайлович не выносил, начинал болезненно морщиться, злиться, по-детски оттопыривая нижнюю губу: "Ну, вот вы опять подымаете шум, ну, что вы в самом деле все спорите!" Он не понимал, что темпераментность заведующих порождена их преданностью интересам своих отделов, что она не отражается на сути их взаимоотношений. Пошумев на дирекции или иных бдениях, "выпустив пар", все мирно расходились. (Удивительно, но, несмотря на то, что коллектив Ленинки долгое время едва ли не на 99 процентов был женским и, следовательно, согласно данным науки, обладал повышенной эмоциональностью, у нас никогда не было подковерной борьбы и склок. Все противоречия разрешались в открытом споре.)

Из-за своего "пацифистского" характера однажды Богачев принял, сам того не ведая, решение, судьбоносное не только для Ленинки, но и для всего советского библиотечного дела. Еще в середине 40-х гг. библиотека приступила к разработке новой схемы классификации для своих каталогов и фондов. Возглавляла работу Ольга Панкратьевна Тесленко. В 50-е гг. начался перевод на новую схему подсобных и некоторых специализированных фондов. Работу эту, и без того очень трудоемкую, осложняли бесконечные изменения и углубления схемы. И в конце концов назревавшее подспудно недовольство выплеснулось на поверхность. Заведующие отделами, поддерживаемые Ф. С. Абрикосовой (уникальный случай ее сочувствия бунтарским настроениям!), потребовали от Богачева, чтобы он освободил Тесленко и назначил руководителем работ по схеме Клару Рафаиловну Каменецкую, ведущую сотрудницу систематического каталога, бывшую одно время заместителем директора. По всеобщему мнению, она могла обеспечить скорейшее окончание работ. Сопротивляться столь дружной атаке Павел Михайлович, конечно, не мог, и мне было велено подготовить соответствующий приказ. Подгонять меня было не нужно, через 15 минут приказ был уже на подписи у Богачева и еще через полчаса - на столах всех руководителей отделов.

На исходе дня я отправилась домой с чувством радости от удачно проведенной операции (схема и все трепыхания вокруг нее у меня, как и у большинства, вызывали раздражение). Но утром, едва войдя в библиотеку, я услышала трезвон директорского телефона: "Ко мне, срочно!" Павел Михайлович стоял в своем кабинете, бледный, с дрожащими губами и трясущимися руками. Прерывающимся голосом он спросил, где приказ о схеме. "Разослан по отделам, как вы велели". - "Вернуть назад, немедленно, все экземпляры до одного и уничтожить вместе с оригиналом! Сделайте это лично, собственными руками!"

Я помчалась по отделам. Через полчаса, а может быть, и скорее, все 23 ротапринтированных экземпляра плюс оригинал были изодраны в мелкие кусочки. Только после этого я нашла время узнать, что же произошло. Оказывается, Ольга Панкратьевна, получив приказ, спозаранку ворвалась к Богачеву и объявила, что, если приказ не будет отменен, она... покончит с собой!.. Работа над схемой продолжилась. Так родилась впоследствии знаменитая Библиотечно-библиографическая классификация - ББК.

 

Среди дел библиотечных у Павла Михайловича было одно пристрастие: он очень любил принимать иностранных гостей. Поскольку Ленинка находилась в реестре достопримечательностей, включаемых в программы зарубежных визитеров, таковых у нас было много. Все они располагали обычно минимумом времени. А Павел Михайлович, встречая гостей, любил рассказывать им о библиотеке долго и нудно, так что для самого интересного - экскурсии по ней - возможности почти не оставалось. На мои осторожные напоминания о краткосрочности визитов он обижался и, надув, как всегда, по-детски губы, говорил, что пусть тогда я сама принимаю гостей. И все оставалось по-прежнему. Его повествование долго-долго подходило к завершающему этапу - сообщению о письмах Жака Жана (именно в такой последовательности имен) Руссо и о том, что "Ромен Роллан положил в Ленинку свои дневники".

В связи с этими дневниками в библиотеку приезжала вдова Роллана - Мария Павловна. С каким волнением и любопытством мы ее ждали! И вот она появилась - немолодая женщина с правильными чертами лица, беззубым ртом, в покрытой жирными пятнами юбке, застиранной шерстяной кофточке и чулках, спиралью обвивавших ноги. Через руку у нее была перекинута беличья шубка со свисающей из-под нее отпоровшейся подкладкой. Господи, и это спутница жизни великого мыслителя и писателя!

В общении Мария Павловна была суха и колюча. Позже, ведя ее в отдел рукописей, я думала о том, что дома у нас бережно хранится фотография времен войны. На ней - красивый молодой человек в военной форме. На обороте - дарственная надпись, грустная, точно пронзенная предчувствием, что с войны он не вернется. Это Сережа Кудашев - сын Марии Павловны от первого брака, друг моего мужа. Но рассказать ей об этом я не могла. К сердечному разговору Мария Павловна не располагала.

Знаменитый Симановский

В 1957 г. в Ленинке проводилась научная конференция, посвященная 40-летию советского библиотечного строительства. Когда проект программы был готов, Абрикосова вручила его мне со словами: "Связывайся с докладчиками, пиши им, звони. Ты за них отвечаешь. С Симановским жди трудностей, будет отказываться".

Иосиф Бенецианович Симановский был директором Государственной республиканской библиотеки Белоруссии, одним из старейших библиотекарей страны, всем известным и всеми уважаемым. Поначалу трудностей с ним не было: он сразу же согласился. Два-три следующих телефонных разговора прошли гладко: работа над докладом, мол, идет. А потом он вдруг заявил, что участвовать в конференции не будет, так как у него нет времени на подготовку доклада. "Иосиф Бенецианович, - взмолилась я, - но вы ведь уже начали над ним работать, обещали!" - "Ну и что! Обещал, потому что была другая ситуация. А теперь все изменилось, и у меня времени нет". - "Но я не могу принять ваш отказ, я позвоню вам еще раз через несколько дней". - "Напрасно". И началось. Я звонила ему регулярно раз в неделю. Он кричал на меня за то, что я его зря беспокою, вешал трубку. Дня за три-четыре до конференции, когда уже начали съезжаться участники, я капитулировала и доложила Абрикосовой о своем поражении. "Этого надо было ожидать", - сказала она, вздохнув и бросив на меня взгляд, исполненный укора за мою несостоятельность.

А накануне открытия конференции на пороге ученого секретариата появился грузный немолодой человек с испещренным морщинами лицом и венчиком торчащих в разные стороны жестких рыже-серых волос. Ни дать, ни взять - состарившийся Карлсон. Он спросил надтреснутым голосом: "Кто здесь товарищ Тюлина?" О! Этот голос я узнала сразу: Симановский! Подойдя к моему столу, он помахал перед моим носом пухлой рукой с непомерно длинными ногтями, в которой были зажаты какие-то листочки, и сказал без тени юмора: "Вот это мой доклад. Я пришел поблагодарить нас, товарищ Тюлина. Если б не вы, я бы никогда его не написал!" Команда ученого секретариата дружно разразилась смехом.

Снежный человек и Иван Грозный

Однажды и в без того беспокойную жизнь ученого секретариата ворвался полный кипучей энергии Михаил Хвастунов, один из ведущих журналистов "Комсомольской правды" конца 50-х гг. Он потребовал, чтобы мы приняли участие в готовящейся им серии телевизионных передач для школьников о загадках науки. От меня он хотел услышать рассказ о библиотеке Ивана Грозного и о наиболее интересных судьбах книг Ленинки. Попытки переадресовать его к специалистам успеха не имели. Пришлось мне покорпеть в читальном зале, "подковаться" в беседах с заведующим отделом редких книг Бенедиктом Игнатьевичем Козловским. Он рассказал мне несколько удивительных историй о том, например, как один из старейших рукописных фолиантов был обнаружен в северной деревне, где он подпирал в избе печную трубу; как во время войны в библиотеку пришел какой-то военный и принес... письмо И. С. Тургенева. Он буквально выцарапал его где-то в Подмосковье из рук парикмахера, который пытался вытереть этим письмом бритвенный нож. Но больше всего мне запомнился рассказ о находке, сделанной самим Козловским.

Продолжение следует.

Опубликовано на Порталусе 01 декабря 2015 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама