"Дома и на чужбине. Записки библиотекаря со счастливой судьбой."

Прогулки по Риму

...Весь день мы сидели на сессии, зато вечерами до поздней ночи бродили по Риму, упиваясь его красотой и величием. "Персона" неизменно была с нами. "Ах, какие все-таки изумительные здесь товары и какое изобилие", - вздыхала она, приникая к витринам. И кто-нибудь мгновенно парировал: "Вот то-то и оно, что изобилие. А почему? Да потому что у населения не хватает денег на их приобретение". "Персона" растерянно молчала. Шли дальше. "Как много в Риме фонтанов, и каких красивых, особенно Треви - это же просто чудо", - опять вступала она. "А все-таки красивее наших фонтанов на Сельскохозяйственной выставке нигде нет", - продолжали демонстрировать мы свой патриотизм. И так из вечера в вечер, пока "персона" не замолкла совсем. Может быть, она убоялась, что кто-то из нас доложит куда следует о ее собственной политической незрелости? Только однажды ее еще раз "прорвало". Стоя под куполом Пантеона, я погрузилась в размышления о величии духа погребенных в нем гениев, когда услышала над ухом знакомый голос: "А все-таки материальчик, который мы вчера видели, очень мил и совсем недорог, надо бы купить на костюм..."

ДЕЛА ПАРТИЙНЫЕ

Вскоре после перехода в "Бибизр" я была избрана секретарем объединенной партийной организации двух отделов: научно-методического и рекомендательной библиографии. Воспоминания об этой работе неизменно уводят меня в полутемный угол коридора, под дверь рабочей комнаты моего сектора. Именно там проходила львиная доля моей партийной деятельности, так как из-за нехватки помещений иного места для индивидуального общения у меня не было. А это общение занимало огромную часть времени. Иногда казалось, что в качестве партийного секретаря я играю для своих товарищей по работе (отнюдь не только членов КПСС) роль дореволюционного "батюшки", к которому шли поплакаться, облегчить душу, получить совет.

Не знаю, чего в этой потребности душеизлияния было больше - национальной особенности "славянской души" (но ведь изливались не только "славяне"!) или веры во всепроникающее значение партии в жизни советского человека. Такое "исповедальное" восприятие роли секретаря я наблюдала не раз на разных уровнях. Так, однажды секретарем библиотечной партийной организации и его заместителем были избраны мужчины: Владимир Николаевич Орлов и Юрий Александрович Зубрицкий. Оба молодые, энергичные и "без сантиментов", то есть без присущей женщинам склонности к эмоциональной окраске событий. Все вопросы решались ими быстро, партийные собрания проходили в деловом темпе, занимая не более полутора часов. Мне этот стиль очень нравился. Но, уходя с собраний, я часто слышала ропот, особенно наших старейших, которым такая стремительность была не по душе, - что это за собрание, если оно не длится три часа! А когда началась подготовка к перевыборам, в партком пошли требования, чтобы секретарем была обязательно женщина, так как с мужчиной "не всегда и не обо всем можно говорить по душам".

В результате секретарем партийной организации была избрана сперва Ольга Дмитриевна Ананьева, а затем Валентина Михайловна Владимирова, в которой удачно сочетались организационная и "исповедальная" способности. Недаром она оставалась во главе парткома целых семь лет.

Массу времени у меня занимала также функция мобилизационная. Мобилизация шла ежедневно: то на "картошку", то на расчистку улиц от снега, то на встречи иностранных гостей государства (они особенно донимали), то на уборку помещений. Просто удивительно, как при этом отделы ухитрялись еще готовить методические пособия и библиографические указатели, многие из которых превосходили по своему качеству издания последующих лет, свободных от подобных нагрузок.

Работа секретаря отдельской организации была трудоемка и утомительна. Я оставалась на ней несколько лет и была счастлива в конце концов от нее освободиться. Но именно она подарила мне новых друзей: Галину Александровну Семенову - заведующую научно-методическим отделом, Нину Николаевну Соловьеву, возглавлявшую отдел рекомендательной библиографии, и Ирину Владимировну Трутневу - председателя объединенной профсоюзной организации двух отделов. Наше сотрудничество на "руководящей" ниве было окончательно спаяно приходом О. С. Чубарьяна, которому подчинялись оба отдела, и быстро переросло в крепкую дружбу.

Мои новые друзья были очень разными по характерам, но каждая - яркая, интересная личность. Галина Семенова поражала меня великолепным знанием библиотечной ситуации в стране и умением организовать любое дело. Она работала так красиво, что наблюдать ее в действии доставляло истинное удовольствие, хотя к самой методической функции Ленинки я относилась с большим скептицизмом. Ирина Трутнева пришла к нам из Публичной библиотеки имени А. С. Пушкина, где она была директором и прославилась на всю Москву, первой организовав систему открытого доступа к фондам. Ее библиотека была в те времена у всех на виду и на слуху. А в Ленинке она отдала сердце незаметному, казалось бы, богом забытому делу библиотечного обслуживания Крайнего Севера. О Нине Соловьевой я могу вспоминать только с болью в сердце. Человек безграничного обаяния и редкого таланта - вкуса к жизни, она стала моим самым близким по духу другом, и потеря ее, как и Тани Постремовой, меня просто осиротила.

Под руководством Чубарьяна наш квартет старался на всю катушку и действовал очень слаженно, несмотря на то, что всем четверым было не занимать темперамента, а взгляды на дела производственные не всегда отличались единством. Помогала общая способность пересмешничать как над самими собой, так и над окружающими, всегда встречавшая веселую поддержку Огана Степановича. Да, это было счастье - работать в такой обстановке.

БИБЛИОТЕКАРЬ N1

Оган Степанович Чубарьян... Он ушел из жизни почти четверть века назад, а те, кто с ним работал, по сей день в трудные минуты вздыхают: "Вот, если бы он был с нами". Он был библиотекарем N 1 и остается им и поныне, потому что отечественный библиотечный мир ни до него, ни после него не знал и не знает человека, пользовавшегося таким непререкаемым авторитетом. Этот авторитет зиждился не только на его профессионализме, но и на общей одаренности его натуры, на огромном человеческом обаянии.

Стиль его руководства, образ мышления были для Ленинки непривычны. Его приход сразу же нарушил сложившееся равновесие ее управленческой структуры, для которой был характерен прочный тандем директора с первым заместителем, а мнение второго зама принималось во внимание только тогда, когда оно совпадало с мнением тандема. Недаром, пригласив Чубарьяна на работу, дирекция до последнего дня сомневалась, не совершила ли она слишком рискованный шаг, и сомневалась не зря. Чубарьян был для Ленинки человеком с другой планеты.

Ему были абсолютно чужды формализм, бюрократическое администрирование, в общении с подчиненными никогда не звучал начальственный тон. Стиль его руководства основывался на уважении к человеку независимо от его должности и природных данных. Открывая дверь его кабинета, мы не задумывались о том, что нас ждет по ту ее сторону, каково настроение "самого". А ведь информация секретарей о "погоде" в других кабинетах иной раз побуждала даже отсрочить их посещение. Не задумывались мы и о другом: о том, что Чубарьян мог быть усталым, нездоровым или просто занятым делом, не терпящим отлагательства. Впрочем, у нас было оправдание: Оган Степанович любил общаться с подчиненными, любил быть окруженным людьми. Дверь его кабинета была всегда открыта. Поэтому нередко он приходил на работу за час-полтора до всех и за этот короткий срок успевал исписать своим бисерным почерком столько страниц, для скольких другим понадобился бы целый день. "Разборок" и "проборок" он не признавал. "Сносить голову" провинившемуся считал бесполезным, поскольку "дела этим не исправить, а голова еще может на что-нибудь пригодиться!"

Его постоянным надежным оружием был юмор. Удары критики смягчались тем, что первый вариант любой работы заранее раз и навсегда был обозначен им как "нулевой и позорный", что лишало автора оснований для обиды и потери веры в свои силы.

Наши коллективные бдения проходили иногда весьма эмоционально. У Чубарьяна был редкий запас терпения для выслушивания чужого мнения, какую бы ахинею оно собой ни представляло (качество для руководителя столь же ценное, сколь и уникальное). Он давал волю выплескиванию страстей, но в критический момент вставлял своим тихим спокойным голосом какой-нибудь остроумный комментарий, от которого все разражались смехом, хотя смеялись-то над собой. И накал спадал. Это, правда, отнюдь не всегда приводило к единству мнений. На такой случай у Чубарьяна был беспроигрышный прием достижения консенсуса. "Ну, что же, - обобщал он, - у нас состоялась плодотворная дискуссия, которая показала, что мы сходимся в главном, а именно..." И он излагал свою точку зрения, оригинальную, неожиданную и весьма далекую от того, что говорили участники совещания. Но была она столь интересна, что все ошарашенно, с энтузиазмом кивали в знак согласия головами, про себя удивляясь тому, как это им самим раньше не приходило такое на ум.

Эта способность к оригинальному, а иногда и парадоксальному взгляду на проблему была у Огана Степановича удивительной. Она больше, чем любая другая его черта, оказывала воздействие на окружающих. Одних, не способных отрешиться от стандартного образа мышления, она раздражала, другие в меру своих возможностей поддавались ее раскрепощающему влиянию. Думаю, что она явилась и катализатором того настроения неудовлетворенности положением дел в Ленинке, которое вначале зрело подспудно, а во второй половине 60-х годов стало выплескиваться наружу.

В Чубарьяне-ученом счастливо соединились три важнейшие качества, гарантирующие успех любого исследования: нестандартность, ассоциативность и строгая логика мышления. Наблюдать в нем их проявление было лучшей школой научного поиска. Проходить эту школу было увлекательным занятием, превращающим работу в праздник, в цепочку интереснейших неожиданностей, тем более что в такой учебе общение шло "на равных", ей была категорически чужда демонстрация интеллектуального и властного превосходства учителя над учениками, хотя последние и отдавали себе отчет в том, сколь щедра была создавшая учителя природа. В этом отношении Оган Степанович был человеком счастливой судьбы. Он был оценен и любим своими коллегами, подчиненными и учениками при жизни. Оплакивая его потерю, мы не терзались сожалением о том, что чего-то недопоняли, недобрали, недодали. Взаимное общение было без остатка.

Этого, к сожалению, нельзя сказать о его вкладе в практику отечественного библиотечного дела. Работа "на разных волнах" с остальным руководством Ленинки приводила к тому, что большинство его наиболее новаторских идей, касавшихся ее деятельности, встречало сопротивление. Когда Оган Степанович стал и. о. директора Ленинки, казалось, они получат возможность воплощения. У него было много интересных задумок. И, что очень важно, в ту пору вокруг него существовала команда, готовая воплощать задуманное. Однако такая ситуация была, увы, слишком кратковременной.

Положение О. С. Чубарьяна во внешнем библиотечном мире было противоречиво. С одной стороны, он имел огромное влияние. К нему тянулись по-человечески, притягиваемые магнетизмом его натуры. Но, с другой стороны, воздействие его на решение конкретных вопросов библиотечного строительства сдерживалось подчиненностью Ленинки не слишком авторитетному Министерству культуры СССР и стремлением этого министерства превратить библиотеку в свое "подсобное хозяйство", контролировать каждый ее шаг, препятствуя любым самостоятельным решениям.

В результате, как ни велика была роль О. С. Чубарьяна в развитии советского библиотечного дела, как ни общепризнан был его авторитет, Оган Степанович мог бы дать еще больше, если бы его не подавлял окружающий бюрократизм, столь чуждый этой талантливой натуре.

ПОЕЗДКА В АРМЕНИЮ

В середине 60-х гг. в Москву приехал один из виднейших зарубежных библиотечных деятелей, директор Королевской библиотеки Бельгии, незадолго до этого избранный президентом ИФЛА, Герман Либарс. Визит его был организован на высоком уровне. Программа включала посещение Армении. Сопровождать его туда должна была целая свита: переводчик, представитель международного отдела Министерства культуры и от Ленинки - глава свиты Чубарьян. Но Оган Степанович перед отъездом занемог, и вместо него командировали меня.

Армянские библиотекари встречали нас со свойственным им гостеприимством. Национальная библиотека, легендарный Матенадаран, опера с неподражаемой Гоар Гаспарян, розовый туф ереванских зданий в лучах февральского солнца на фоне синющего неба - все было прекрасно, как в сказке. Нас возили в гости в крестьянскую семью, где на наших глазах освежевали барана, во время застолья единственной женщиной была я, а женщины-домочадки прятались в соседней комнате. В нескончаемых тостах молодое домашнее вино чередовалось с кислым молоком.

На всех приемах и встречах, разумеется, подавался армянский коньяк. Им начинали даже ранний утренний завтрак, так что я благодарила мысленно создателя за то, что мне как женщине в виде исключения было разрешено соблюдать сухой закон.

Несколько лет тому назад вышла в свет книга мемуаров Либарса. Я открывала ее не без дрожи: что он мог написать об этой поездке, окутанной облаком армянской сердечной теплоты и коньячного аромата?! Оказалось, что написал он очень немного - только о визите в детскую библиотеку, где чуть ли не на заре нас встречал очаровательный мальчуган в накрахмаленной белой рубашке с полыхающе красным пионерским галстуком на шее и огромным подносом с бокалами шампанского в руках. Оригинальность такого сочетания - раннего утра, пионера и шампанского - поразила нашего гостя. К счастью, еще более достопримечательное завершение этого дня в сельской библиотеке не оставило в его памяти следа, поскольку к этому времени все его внимание было сосредоточено на том, как сохранить вертикальное положение. Зато я, лишенная коньячной ауры, едва не потеряла сознание: при входе в библиотеку красовалась выставка произведений Владимира Ильича Ленина - каждый том, раскрытый на каком-нибудь из наиболее известных произведений, был прибит к стенду огромным гвоздем, шляпка которого игриво маскировалась бантиком из узенькой красной ленточки, какой в те времена обвязывали наборы шоколадных конфет.

Продолжение следует.