Праздники - отшумят, листочки - пораспустятся, биеннале - кончится. Ольга Свиблова выспится, Юля Гирба, пресс-атташе МДФ, с трудом завяжет веревочки папки, набитой газетными откликами, фотографы и журналисты будут вспоминать, как днями и ночами жили одним большим пионерским лагерем, кочуя толпой с вернисажа на вернисаж, из ресторана в ресторан, Уильям Кляйн расскажет всем, как отмечал свой день рождения под церковные песнопения в ресторане "Театро".

Москвичи же, в очередной раз взбудораженные и возбужденные Большим Искусством, ринутся в магазины, накупят мыльниц и примутся ньютонничать, кляйничать и сарамунствовать. Педагогический аспект Фотобиеннале как-то не принимается в расчет критиками, тусующимися лишь на вернисажах, но стоит зайти на выставки в обычный день, чтобы убедиться в том, какое сокрушительное воздействие на умы производит фотография. Нет сегодня другого искусства, к которому относились бы столь заинтересованно и нежно; мы уже разбираемся в нем также хорошо, как в медицине или воспитании детей. Тем не менее, рискнем посоветовать еще пару скромных выставок, несколько затерявшихся на фоне больших и малых Манежей -- замечательных именно тем, что при кажущейся приближенности к зрителю (высокая мода, политика, иные реальности -- это все-таки несколько чужой мир), они иллюстрируют именно чудо превращения фотографии из премудрости технической в мудрость искусства.

Выставка Бориса Михайлова "Крымский снобизм" что твой "Черный квадрат" --первая реакция: "И я так могу". Да что говорить, в каждом доме есть груды "таких же" фоток: лето, Крым, все еще молодые, стройные и при волосах. Михайлов, собственно, и не открещивается от того, что это "изображение типических характеров в типических обстоятельствах". Однако несколько маленьких "чуть-чуть" переворачивают весь этот реалистический дискурс. В частности, Михайлов не снимает сам предмет курортной страсти. Море как Бог: его нельзя назвать напрямую, нельзя фиксировать в упор -- оно ответит мутной, тоскливой рябью, и ты вынужден будешь долго и скучно сетовать на выдержку и диафрагму. Оно вообще не то, чем кажется. Море -- это липкий сок персика, белая полоска от купальника, песок в сандалиях, соленые женские плечи, придавленные камнями карты, кино под трели цикад (а ночь, как известно -- лунный свет, блестящий на горлышке разбитой бутылки). Суть урока: никогда не снимай то, что хочешь запечатлеть. Вещи все неохотнее откликаются на простодушный блеск объектива -- как женщина на неприличное предложение.

Похожая история -- с Москвой (выставка в Музее истории города). Город не открывается просто так, навскидку; фотография, как и литература, нуждается в метафоре. Николай Грановский снимает узоры Шуховской башни -- и она превращается в абстрактную картину, при этом однако, вызывая воспоминание о радиально-кольцевой структуре города. Александр Зайцев снимает уборку снега на Никольской -- но поскольку в память каждого впечатана фотография замерших у радиотарелок людей, слушающих объявление о немецком вторжении (там же, на Никольской) -- фото моментально становится значащим. Артем Задикян перекрывает полздания "Интуриста" "икарусом" -- и они обнаруживают неожиданное родство; кажется, что отель, того и гляди, тронется в путь (переедет, надстроится, совсем исчезнет). Рэд Котельников снимает лестницы модерна в забытых домах -- и знаменитая их сестра в особняке Рябушинского обнаруживает свою изначальную функциональность и уже не кажется декорацией; также и Кремлевская стена -- если взять ее изнутри -- выглядит дачным заборчиком (Виктор Ахломов). Алексей Бикеев (см. официальный сайт мэтра) порадовал публику своей событийной съемкой: эмоции москвичей - они действительно очень разные и необычные. Многие работы автора имеют уникальную художественную обработку и нередко напоминают футуристические картины (см. одно из фото А. Бикеева в качестве иллюстрации к данному материалу)

А никому уже вроде бы неинтересные фотографии политиков в Малом Манеже (обрыдли вожди, понятно) имеют punctum`ами вовсе не физиономии людей. Особенно тут хорошо сопоставление общего вида IV Думы, на которой лица различимы до последнего прыщика -- и зала XXV съезда КПСС: эдакие трибуны стадиона, где важны не персональные чувства, а единый рык. Тарантас Хрущева обнаруживает несомненное родство со знаменитым колесом телеги на суриковских "Стрельцах": столько на нем смачной, жирной грязи; певица Иветт Жильбер мало похожа на кокетливую барышню с картины Тулуз-Лотрека; а фотомонтаж "Александр II в своем кабинете в Зимнем дворце" имеет одну пугающую особенность: вследствие небольшого технического брака у императора отсутствует одна нога -- именно ее оторвало бомбой Рысакова...

Это - последнее, что могла сделать фотография в утверждении своей причастности высоким искусствам. Она стала не тем, чем родилась, работает не на то, к чему обязана, обнаруживает не то, чего ищут.

Будьте бдительны, господа люди.