В принципе базовая категория объектов гражданских прав должна охватывать все объекты, по поводу которых возникают или могут возникать правовые отношения, входящие в предмет гражданского права. Обычно содержание такого предельно общего понятия раскрывают через категории материальных и духовных благ. Против такой характеристики принципиальных возражений нет. Ведь содержательно «благо» есть то, что дает достаток, благополучие, удовлетворяет потребности.[1] Проблема состоит лишь в том, что в юридическом лексиконе вряд ли корректно употребление слов «материальный» и «духовный» применительно к определению базового понятия объекта гражданских прав. Для права не столь важно, появляется ли соответствующий объект в результате материально-практической или же духовной деятельности человека, сколько то, в какой мере этому продукту присущи товарные характеристики, или же этот продукт вообще не имеет «товарной маски». Исходя из этого критерия вполне материальные объекты внешнего мира могут и не являться материальными благами как объектами гражданских прав и, наоборот, нематериальные блага могут приобретать товарную форму, становясь имуществом. Поэтому, на наш взгляд, базовая характеристика объектов гражданских прав должна строиться исходя из того, что таковыми являются имущественные и неимущественные блага.

Как отмечено выше, важным является поиск таких общих, универсальных свойств объектов любого рода, которые позволили бы приблизиться к единому для них определению. Как нам представляется, речь могла бы идти о следующих общих свойствах (признаках) объектов: дискретности, юридической привязке и системности. Рассмотрим их подробнее.

Общим и внешне наиболее характерным для всех объектов гражданских прав признаком является их дискретность (от лат. diskretus - разделенный, прерывистый), т.е. их качественная, а также физическая и/или учетная определенность и обособленность от всех других объектов. Этот признак является универсальным и проявляется он как на отдельных видах объектов гражданских прав (правовых абстракциях), так и на эмпирическом уровне. Пространственное обособление объектов представляет собой лишь частный, хотя и наиболее распространенный случай дискретности, характеризующий по преимуществу вещи. Но во многих случаях одного лишь пространственного обособления недостаточно, требуется еще и обособление объекта с помощью тех или иных приемов и способов качественного анализа и/или учета применительно к определенной предметной области. Так, не вызывает сомнения, что в отношениях по поставке потребителям произведенной тепловой энергии в каждый данный момент времени в системе трубопровода содержится пространственно ограниченная горячая вода или пар, масса которых может быть исчислена. Однако для применения в гражданском обороте (например, для расчетов с потребителями) этих данных недостаточно, и требуется специальный, с помощью особых приборов, учет произведенной и потребленной тепловой энергии с использованием параметров температуры, давления, энтальпии, массы воды и пара, тепловой энергии и времени. Только при соблюдении названных условий возможно отнесение названной физической субстанции к вещам в смысле гражданского права, а более общо - к объектам данной правовой отрасли. Еще более настоятельной является необходимость специального учета для характеристики безналичных денег и бездокументарных ценных бумаг. Такими специальными способами учета являются банковский счет (для денежных средств), лицевой счет владельца ценных бумаг в системе ведения реестра и счет депо при депозитарном хранении ценных бумаг. Но такое понимание дискретности, допустимое применительно к имущественной группе объектов гражданских прав, оказывается недостаточным или даже невозможным при переходе к объектам исключительных прав. Так, дискретность произведений авторского права не может базироваться на поиске каких-либо пространственных границ этих идеальных объектов духовного производства либо на наличии каких-то учетных процедур; она опирается в большей степени на внешнюю форму выражения, которая в подсистеме авторского права приобретает характеристику качественного показателя. Ведь одно из наиболее серьезных нарушений субъективного авторского права – плагиат – как раз и состоит в присвоении формы как качества. В области объектов промышленной собственности дискретность задается отнюдь не формой объекта, а содержательными его характеристиками[2] и регистрационно-учетными процедурами. Однако даже в сфере объектов имущественной группы не существует кристальной чистоты и ясности в определении того, каким образом в каждом отдельном случае очерчиваются юридические границы того или иного объекта.

В одной из своих работ Дернбург сопоставлял понимание вещей по римскому и по германскому праву, отмечая, что римское правовое учение рассматривало в качестве вещей лишь телесные, заключенные в определенные границы и тем самым индивидуализированные объекты внешнего мира, например, целостные от природы движимые предметы или же искусственным образом ограниченные земельные участки. Напротив, в германском праве вещи представляются экономическими благами, которые участвуют в гражданском оброте в качестве самостоятельных и целостных объектов. В этой правовой системе телесные предметы в пространственно замкнутом объеме не только не являются единственно возможными, но не рассматриваются даже в качестве основной разновидности вещей. Прежде всего в качестве цельной вещи воспринимается недвижимое имущество, даже если оно состоит из нескольких расположенных отдельно друг от друга земельных участков; оно пребывает в этом качестве с привязанными к нему субъективными вещными правами и обязанностями. В равной степени как вещи понимаются и иные правомочия, например право пользования недрами. Даже требования в широком смысле представляются вещами. Это относится прежде всего к ценным бумагам, то есть правам требования, предназначенным для обращения и соединенным с долговыми свидетельствами, в которых они выражены[3]. Нужно отметить, что эти свои доводы Г. Дернбург формулировал в 1881 году, то есть еще до принятия в 1896 году Германского гражданского уложения (ГГУ). После введения ГГУ в действие возможность расширительного толкования понятия «вещь», казалось бы, отпала, ибо § 90 этого закона считает непременным атрибутивом вещи ее телесность (материальность): вещью в правовом смысле признаются лишь телесные предметы. И через 100 лет после принятия ГГУ немецкие суды не отступают от прямого и однозначного понимания данной нормы.

Показательно в этом отношении дело, рассмотренное судом германской Федеральной земли Баден-Вюртемберг (г.Констанц) по иску предпринимателя, понесшего убытки вследствие уничтожения в памяти принадлежащего ему компьютера коммерческой информации, собранной за несколько предшествующих недель. Потеря информации была вызвана тем, что при проведении на соседнем земельном участке строительных работ ковшом экскаватора был порван кабель, по которому поступала электрическая энергия к компьютеру истца. Отказывая в иске к энергоснабжающей организации и строительному подрядчику о возмещении убытков, суд в решении от 10 мая 1996 г. указал, что перерыв в энергоснабжении не причинил ущерба имуществу истца. Утерянная информация не является собственностью истца в смысле части 1 § 823 и § 90 ГГУ. «Вещами», указал суд, могут быть лишь телесные предметы в одном из трех возможных агрегатных состояний (твердом, жидком, газообразном). Электронная же информация, независимо от места ее фиксации (в рабочей памяти компьютера, на дискете или компакт-диске) состоит из последовательности электрических напряжений и поэтому не охватывается понятием вещи (в смысле вещного права). На информацию не может возникнуть право собственности, в отличие от материальных носителей информации, в которых она нуждается ввиду нематериальной ее природы. Подобной вещно-правовой квалификации не противоречит и то обстоятельство, что в обязательственном праве программы для ЭВМ рассматриваются как вещи, то есть как предмет договоров купли-продажи, гарантийных обязательств или же как «товары» в смысле законодательства о товарных знаках. Понятие вещи в законе определено однозначно, расширительное его толкование невозможно. Для включения компьютерной информации в объем понятия вещи требуется решение законодателя. Далее суд пояснил, однако, что даже если утраченная информация и рассматривалась бы как вещь, это в принципе ничего бы не меняло. Ведь вначале ущерб был причинен собственности энергоснабжающей организации, то есть электрическому кабелю. Ущерб же, о возмещении которого просит истец, возник лишь как вторичный, обусловленный повреждением кабеля, и нести ответственности за него ответчики не должны. Поясняя свою позицию, суд указал, что ущерб истца, даже если бы таковой и имел бы место, адекватно обусловлен порывом кабеля, однако предусмотренная частью 1 § 823 ГГУ ответственность за противоправное повреждение кабеля установлена не в пользу истца[4]. Завершая мотивировочную часть решения, суд сделал весьма любопытное замечание. Даже если допустить, что соответчики виновны, то их вина в причинении вреда значительно меньше, чем собственная вина истца. Судебная коллегия выразила свое мнение по этому поводу таким образом: коммерческое предприятие, деятельность которого в значительной мере зависит от работоспособности компьютера и возможности доступа к накопленной информации, должно регулярно (ежедневно, а при необходимости и чаще) принимать меры к гарантированному сохранению информации, например, с помощью устройств бесперебойного питания, поскольку нельзя исключить возможности перерывов в поступлении электроэнергии или же вмешательства со стороны третьих лиц. Кто не проявляет должной осмотрительности в своих же собственных интересах, тот действует с грубой неосторожностью и должен самостоятельно нести риск утраты информации. Возможная вина соответчиков не имеет при таких обстоятельствах решающего значения; истец более других виновен в происшедшем с ним[5].

Тезис о материальности понимания вещей в германском праве со ссылкой на § 90 ГГУ отстаивается и в современных исследованиях этого вопроса[6]. Толкование данной нормы вроде бы и не дает никаких оснований сомневаться в этом почти аксиоматическом положении. Но в то же время следует обратить внимание на то, что даже в рамках весьма лаконичной формулы § 90 ГГУ вещь определяется не просто как телесный феномен, а как телесный предмет. Между вещью и предметом устанавливаются таким образом видо-родовые отношения, предмет представляет род, вещь – вид. И поскольку вещи – это телесные предметы, то для образования родового понятия требуется как минимум еще один вид объектов, которым по антитезе следует считать бестелесные предметы (не-вещи). Из чего же Г. Дернбург (и не он один) черпал свою убежденность в возможности широкого понимания вещей, возможности охвата понятием вещи и нетелесных объектов? Одним из оснований для такого подхода может являться логическая субституция, замещение смысловых и функциональных характеристик «вещей» понятием более высокого уровня – понятием «предмета»[7].

Но ведь очевидно, что искусственное приравнивание невещных имущественных благ к вещам не только не решает проблему, а еще более ее запутывает. Дело в том, что понятие дискретности вещи, равно как и понятие дискретности объектов гражданских прав в целом является достаточно сложным и требующим специального анализа.

Предложенный выше признак дискретности (отдельности, обособленности) объектов субъективных гражданских прав не может быть правильно понят вне связи с фундаментальной общефилософской проблемой соотношения понятий вещи, предмета, объекта и тела.

Сложившееся в русском языке словоупотребление позволяет рассматривать слова «вещь», «предмет» и «объект»[8] как лексические синонимы, которые заменяются друг другом лишь из стилистических соображений. Традиционное понимание вещи может быть представлено совокупностью следующих утверждений:

1. Вещь – это то, что занимает определенный объем в пространстве.

2. Разные вещи – это вещи, занимающие в каждый данный момент времени разные объемы в пространстве.

3. Одна и та же вещь – это то, что занимает один и тот же объем в каждый данный момент времени.

В рамках такого традиционного понимания, распространенного не только в обыденном сознании, но и в философии, вещи рассматриваются как тела, к которым применяется закон Лейбница: две вещи тождественны, если все их свойства общие. Вещи в большинстве случаев выделяются из внешнего мира с помощью чувств, среди которых наибольшее значение имеют зрение и осязание. Видеть что-либо или осязать что-либо можно лишь, если объект, о котором идет речь, обладает телесностью. Таким образом, отдельность, индивидуальность вещей, их предметность как способность восприниматься органами чувств человека вначале приводит к представлению о телесности вещей как непременном их признаке. Рассматривая такое традиционное понимание вещей, А. И. Уемов отметил, что со временем объем, занимаемый вещью в пространстве, меняется как по своей величине, так и по положению относительно других объемов. Но это изменение непрерывно. Бесконечно малому изменению времени соответствует бесконечно малое изменение пространства. Вещь не может исчезнуть в одном месте пространства и появиться в другом, так же как она не может исчезнуть в один из моментов времени и вновь появиться в другой. Одна и та же вещь может перейти из одной пространственно-временной области в другую, лишь заняв последовательно все моменты времени, которые их отделяют, и какой-либо из непрерывных рядов частей пространства, который может их соединить. Именно эта непрерывность и обеспечивает, согласно обычному представлению, единство вещи. Разрыв, временной или пространственный, или тот и другой вместе, этой непрерывности разрушает единство вещи. То, что ликвидируется в одном месте пространства и появляется в другом или, исчезнув в прошлом, появляется в будущем, А. И. Уемов называет не одной и той же вещью, но двумя разными, хотя, может быть, и очень похожими друг на друга. Это предполагает некоторую аналогию между пространством и временем, хотя данная аналогия далеко не полная, так как пространство здесь играет решающую, а время – лишь второстепенную роль. Так, например, части одной и той же вещи отделяются друг от друга только по отношению к пространству, но нельзя выделить часть предмета, существующую до данного момента и часть, существующую после него. По мнению А.И. Уемова, традиционное отождествление всякой вещи с телом приводит к ряду серьезных трудностей и парадоксов, которые малозаметны, когда противоречие между принципом отождествления тел и принципом Лейбница сглаживается, но они становятся совершенно очевидными, когда указанное противоречие выдвигается на первый план. Уместно в данной связи А.И. Уемов ссылается на сформулированный Т. Гоббсом так называемый «парадокс корабля Тезея». Суть его такова. Греческий царь Тезей отправился в длительное плавание на корабле, который в море постепенно дряхлел и ветшал, так что мореплаватели вынуждены были время от времени заменять старые доски в корпусе корабля новыми. Настал такой момент, когда в корабле не осталось ни одной прежней доски. И вот возникает вопрос: какой же корабль вернулся в порт, старый или новый? Отвечая на этот вопрос, А.И. Уемов полагает, что решение зависит от скорости преобразования, то есть, если менять доски постепенно одну за одной, то корабль остается тем же самым. Но если заменить их все сразу? Трудности чисто пространственного подхода к вещи Уемов иллюстрирует иным парадоксом: останется ли вещь той же самой, если последовательно изменить все свойства, отличающие ее от других вещей[9]. К парадоксу корабля можно сделать одно допущение. Предположим, некто аккуратно подобрал все старые и выброшенные доски из корпуса корабля и скрепил их в прежнем порядке. Возникнет корабль, в точности повторяющий пространственные контуры судна. Но вместе с тем возникнет и вопрос: какой же из этих кораблей и есть корабль Тезея? Что же есть оригинал: старый «старый» корабль или же новый «старый» корабль? Представляется, что при таком допущении предложенный А.И. Уемовым критерий темпа преобразований не может быть использован и в таком случае разрешить парадокс с привлечением скорости изменения пространственных характеристик вообще невозможно. Разрешению этого крайне важного парадокса посвящена значительная часть главы 4 интересного коллективного труда по философии науки и техники, написанного В.С.Степиным, В. Г. Гороховым и М.А. Розовым[10]. Ученые – философы констатируют вначале, что очень многие явления вокруг нас похожи на корабль Тезея. Например, что такое Московский университет? Это, конечно, студенты, но они полностью меняются с периодичностью в пять лет, а Московский университет остается Московским университетом. Это преподаватели, но и они меняются, хотя и не с такой строгой периодичностью. Может, следует указать на конкретное здание и сказать: "Вот Московский университет!" Мы, однако, прекрасно знаем, что университет может переехать в новое здание и остаться тем же самым университетом. Что же такое университет? Мы не способны связать его с каким-то конкретным материалом, с каким-нибудь веществом. Если вдуматься, - это очень загадочное образование. Однако наука уже давно изучает явления, обладающие похожими загадочными свойствами, - это волны. Уже Леонардо да Винчи обращает внимание на один факт, который, по-видимому, его впечатляет. "Многочисленны случаи, - пишет он, - когда волна бежит от места своего возникновения, а вода не двигается с места, - наподобие волн, образуемых в мае на нивах течением ветров: волны кажутся бегущими по полю, между тем нивы со своего места не сходят". И действительно, представьте себе одиночную волну, бегущую по поверхности водоема: ее нельзя идентифицировать с какой-то частью воды, она захватывает в сферу своего влияния все новые частицы и проходит дальше. Образно выражаясь, волну нельзя зачерпнуть ведром. Ну разве не похожа она этим своим качеством на корабль Тезея или на университет? Ввиду того, что в науке уже давно делаются попытки, сознательные или стихийные, обобщить физическое понятие волны, имея в виду указанные ее особенности, и рассмотреть с этой точки зрения явления, далеко выходящие за пределы физики, В.С. Степин, В.Г. Горохов и М.А. Розов предлагают называть все явления подобного рода куматоидами (от греческого kuma - волна). Специфическая особенность куматоидов - их относительное безразличие к материалу, их способность как бы "плыть" или "скользить" по материалу подобно волне. Этим куматоиды отличаются от обычных вещей, которые мы привыкли идентифицировать с кусками вещества. Если вернуться к кораблю Тезея и к той проблеме, которая мучила уже древних греков, то можно сказать, что как куматоид корабль остается одним и тем же, но как тело, как кусок вещества он меняется и становится другим кораблем. К числу куматоидов можно отнести огромное количество, вообще говоря, разнородных явлений, от волн на воде до живых организмов. Авторов в первую очередь интересуют явления социальные, а они все проявляют явные признаки куматоидов. Московский университет, как, впрочем, и любой другой, ничем в этом плане не отличается от корабля Тезея, т.е. тоже представляет собой куматоид. Но ведь наука в свою очередь очень похожа на университет. Действительно, разве ее можно связать с каким-то фиксированным материалом? Здесь все меняется: люди, здания институтов, оборудование лабораторий. Но ведь и любая человеческая деятельность может быть рассмотрена с этой точки зрения. В нашей социальной жизни мы буквально окружены куматоидами, мы представляем собой тот материал, на котором они живут, они выступают от нашего имени, они делают нас людьми. Рассмотрим, например, такой объект, как слово, для простоты какое-нибудь существительное нашего языка: дом, дерево, ананас. Слово можно произнести вслух, можно записать на бумаге, можно вырезать на камне. В каждом из этих случаев возможно, да и практически реализуется в принципе бесконечное количество вариантов. Иначе говоря, материал слова все время меняется. Но непрерывно меняются и те предметы, которые слово обозначает. В городе каждый дом вы можете назвать "домом", в лесу каждое дерево "деревом". Ананас покупают и съедают, но вновь купленный ананас - это тоже "ананас". Конечно, как и волна, куматоид достаточно избирателен и живет только в определенной среде. Океанские волны не распространяются в глубь континента, слово "ананас" не обозначает дом или горную породу. Сделаем теперь еще один шаг, важный для понимания того, что такое куматоид. Корабль Тезея остается тем же самым кораблем при полной замене образующих его деталей только потому, что сохраняется форма этих деталей, их связи и взаимное расположение. Иными словами, куматоид - это не просто поток материала, мы должны еще показать, что в этом потоке что-то остается неизменным, показать наличие некоторых инвариантов. Московский университет, например, меняет своих студентов и преподавателей, может переехать в новое помещение, но он остается Московским университетом, пока сохраняются его функции, пока и студенты, и преподаватели, и обслуживающий персонал выполняют предписанные им обязанности, пока живут традиции Московского университета. Можно сказать, что университет - это не здания и не люди, а множество программ, в рамках которых все это функционирует. Из сказанного следует, что любой куматоид можно рассматривать как некоторое устройство памяти, в которой зафиксированы указанные выше инварианты. Так, например, корабль Тезея будет существовать как куматоид только в том случае, если его перестраивать постепенно. Дело в том, что в условиях, когда мы вынимаем только одну доску, все остальные "помнят" ее размеры, форму и положение. Но вынув сразу много досок, мы можем разрушить "память", и куматоид перестанет существовать. Конечно, можно форму и расположение деталей зафиксировать с помощью чертежей, но это просто означает, что мы одно устройство памяти заменили другим.

Суть рассуждений названных исследователей состоит, следовательно, в том, что предлагаемое ими понятие куматоида раскрывается через некие инварианты программ, остающихся тождественными сами себе при любом потоке материала, в том числе и при самом радикальном изменении пространственных характеристик объектов. Однако что представляют собой те самые программы, которые скрепляют, цементируют основные характеристики объектов? Видимо, если они, эти программы и существуют, они должны иметь общее объяснение и одну природу, к ним следует применять один и тот же понятийно-категориальный аппарат, хотя институциональное их строение может быть различным[11].

В своей статье «Вещи и их место в теориях» Уиллард Ван Орман Куайн, также обратившись к «парадоксу корабля Тезея», писал, что большая часть наших общих терминов обретает индивидов благодаря непрерывности рассмотрения, поскольку непрерывность близка каузальным связям. Но даже эффективные термины, опирающиеся на непрерывность, часто разветвляются в своей индивидуализации, как корабль Тезея, с одной стороны, и его постепенно исчезающая первоначальная субстанция, с другой. Непрерывность сохраняется в обоих направлениях. Все это, как полагает Куайан, должно быть ясно и без помощи широкого понятия физического объекта, однако это понятие доводит дело до конца. Оно показывает, насколько бессмысленно, изолируясь от контекста, спрашивать, являются ли некоторый вчерашний и некоторый сегодняшний образы образами одной и той же вещи. Они могут быть или могут не быть образами одного и того же тела, однако они безусловно являются образами одной и той же вещи, одного и того же физического объекта, ибо содержание любой части пространства-времени, сколь бы разбросанной в пространстве и времени она ни была, считается физическим объектом. В своей попытке реконструировать физические объекты как пространственно-временные области Куайан наталкивается на противоречие: он обнаруживает, что в таком случае мы должны были бы расширить наш универсум, включив в него пустые области, и тем самым пришли бы к бессодержательности непрерывной системы координат. Тем не менее, он верно замечает, что это изменение онтологии, устранение физических объектов в пользу чистого пространства-времени оказывается чем-то большим, чем просто теоретической конструкцией. Элементарные частицы становятся опасно неустойчивыми по мере прогресса физики. Возникают серьезные сомнения в индивидуальности частицы, причем не только в потоке времени, но даже в отдельный момент[12]. Следует подчеркнуть, что данный аспект применительно к анализу понятия вещи значительно раньше был рассмотрен А. И. Уемовым, который, отталкиваясь от данных квантовой механики, пришел к выводу о том, что если частицы тождественны по своим свойствам, то различное положение в пространстве не может служить основанием для их различения. Вообще их нельзя различить. Следовательно, они представляют собой одну и ту же частицу, находящуюся в различных частях пространства. Диалектический материализм считает, что материя не тождественна пространству. Оно не является единственным или даже самым важным свойством материи. Материя представляет собой бесчисленное многообразие различных качеств. Пространство –лишь одно из них, хотя и принадлежит к числу самых общих качеств, называемых формами существования материи. Другой формой существования является время. Пространство и время всегда выступают вместе, что дает основание современной физике объединять их в едином понятии пространственно-временного континуума. Но поскольку материя не сводится к пространству, выделять различные части материи можно не только по пространственному признаку, но и по времени, и по движению, и по любым другим из бесчисленного многообразия различных качеств материи. Из этих посылок А. И. Уемов делает вывод о том, что граница между вещами может быть не только пространственно-количественной, но и качественной, причем при более широком понимании вещей преимущественное значение приобретают качественные границы между ними. Во многих случаях качественные границы тесно связаны с пространственными, однако часто даже в повседневной жизни такого совпадения нет, качественные границы могут отсутствовать там, где есть пространственные[13]. Вместе с тем качественно различные вещи могут совсем не иметь пространственной границы (например, в одной и той же области пространства находятся электромагнитные и гравитационные поля, качественно отличающиеся друг от друга и представляющие собой объективно различные вещи). Изменение качественной границы в процессе развития превращает одну вещь в другую, независимо от сохранения или изменения пространственных характеристик. Сущность качественного понимания вещи А.И. Уемов выражает в следующих определениях:

Вещь – это система качеств.

Различные вещи – это различные системы качеств.

Одна и та же вещь – это одна и та же система качеств.

То, что считается одной и той же пространственно понимаемой вещью, оказывается различными вещами при их качественном понимании. Но тождественность вещи сохраняется и при нарушении пространственно-временной непрерывности. Вещь может исчезнуть в одном месте пространства и появиться в другом или, исчезнув в один момент времени, появиться в другой. Мы должны считать ее той же самой вещью, если это будет та же самая система качеств. Завершая свой анализ, А.И. Уемов писал, что только при качественном подходе вещь можно понять как нечто большее, чем простая сумма частей. Применительно к такому пониманию необходимо видоизменить формулировку принципа Лейбница, несколько ослабив ее. Для определения тождественности тел нет необходимости проверять совпадение всех их точек. Для этого достаточно определить тождественность пространственных границ. Если всякий раз, пересекая границу одного из них, мы тем самым пересекаем и границу другого, то тела тождественны друг другу. Соответственно этому, при качественном понимании достаточно выяснить совпадение качественных границ. Отсюда вытекает следующая формулировка: две вещи тождественны, если любое изменение качества, преобразующее одну из них, преобразует и другую. Качественное понимание вещи находится в полном соответствии с тем, как понимается предмет в логике и в грамматике. Конечно, пространственные характеристики наиболее наглядны, они скорее всего «бросаются в глаза». Поэтому первоначальные значения слов «вещь» и «предмет», действительно, прежде всего пространственны, так же, как и значения многих других слов. Однако философский анализ должен оперировать прежде всего не теми значениями слов, которые были основными в прошлом, а теми которые становятся все более употребительными в процессе развития языка [14].

Приведенные общие соображения о сущности вещей (объектов, предметов) могут быть приняты нами в качестве методологической основы для уточнения понимания интересующей нас области объектов гражданских прав и такого их признака, как дискретность. Можно утверждать, что дискретность объектов субъективных прав представляет собой «сквозной» их признак, дифференцирующий их на всех «этажах» правовой пирамиды, от правовой системы в целом до отдельно взятой нормы, однако стратификация права самым непосредственным образом влияет на конкретные проявления этого признака.

Вначале необходимо отметить, что именно и только качественный подход к понятию предмета позволяет провести исходное базовое разграничение фундаментальных юридических категорий субъекта права, субъективного права и объектов этого права. Все объекты субъективных гражданских прав обладают одним общим для них качеством – способностью удовлетворять материальные, духовные и социальные потребности субъектов – носителей соответствующего права. Если какой-либо феномен внешнего мира не обладает соответствующим качеством либо такое качество утрачивает, он, не переставая быть явлением действительности, не становится либо прекращает быть объектом субъективного права. Вся область объектов гражданских прав представляет собой с этой точки зрения правовой континуум, характеризуемый одним и тем же указанным выше качеством. С методологических позиций весь объектный правовой континуум может быть представлен как единый предмет, названное общее качество которого не повторяется более ни в какой иной правовой категории сколь угодно высокого порядка. Свойство такого единого предмета удовлетворять социальные и индивидуальные потребности носителей субъективных прав и обеспечивает качественное отграничение объектов субъективных прав от всех остальных явлений права. Дальнейший анализ показывает, что в качестве континуума объекты прав в их совокупности обладают дискретностью лишь по отношению ко всей остальной социальной (в том числе и правовой) реальности. Установление этой качественной границы есть обязательная предпосылка включения объектов прав как целого в систему частного права как элемента данной системы, каждый из прочих элементов которой также имеет свою качественную определенность. В любых иных отношениях объектная непрерывность прекращается, континуум распадается на отдельные качественно однородные и взаимосвязанные элементы (блоки объектов), которые и образуют собственно систему объектов гражданских прав: имущество, работы и услуги, информацию, результаты интеллектуальной деятельности, нематериальные блага. Определенность качества каждого из этих элементов системы в свою очередь позволяет говорить о дискретности и относительной обособленности элементов, однако свойства, отделяющие один элемент от другого, не представляют собой центробежных сил, которые способны были бы вывести тот или иной элемент за рамки системы. Более того, анализируемые нами части системы объектов гражданских прав правильнее рассматривать даже не в качестве элементов (простейших самостоятельных частей), а в качестве подсистем, обладающих собственной качественной определенностью (дискретностью) по отношению к иным аналогичным подсистемам и сообщающих такую же определенность входящим в подсистему элементам. Так, дискретность, например, денег, предопределена качественной спецификой «имущественной» подсистемы, что позволяет достаточно надежно дифференцировать деньги от элементов любых иных подсистем. Только в отношении вещей в чистом виде как материальных феноменов внешнего мира признак дискретности может заключаться в пространственно-количественных параметрах. Но, признавая это очевидное обстоятельство, мы, тем не менее, не можем распространить на объекты гражданских прав высказанное А.И. Уемовым положение о том, что качественных границ может и не быть, если есть пространственные. Это положение, верное само по себе применительно к некоторым материальным телам, не может считаться исчерпывающе адекватным природе любого объекта гражданских прав, поскольку каждый из них в своем правовом существовании и функционировании неизбежно в снятом виде должен отражать общее универсальное для любого объекта свойство: удовлетворять социальные и индивидуальные потребности носителей субъективных прав. Выполнять же это свое социально-экономическое и правовое предназначение только за счет пространственных границ, не обладая дискретностью качества, объекты гражданских прав не могут.





[1] См.: Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., Изд-во "Советская энциклопедия". 1998. С. 48.

[2] Это относится и к таким объектам исключительных прав, как промышленные образцы и товарные знаки, формообразующие признаки которых являются существенными

[3] См.: Dernburg H. Lehrbuch des Preussischen Privatrechts und der Privatrechtsnormen des Reichs. Erster Band. Dritte, neu bearbeitete Auflage. – Halle a. S.: Verlag der Buchhandlung des Waisenhauses, 1881. S. 125.

[4] Указанная норма определяет: Лицо, которое в нарушение закона намеренно или по неосторожности причинит ущерб жизни, здоровью, свободе, собственности или иному праву другого лица, обязано возместить вред потерпевшему. Ссылаясь на это положение, суд, по всей видимости, исходил из того, что оно применимо лишь к ответственности подрядчика перед собственником кабеля – энергоснабжающей организации, но не может быть распространено на требования истца. Что же касается возможности ответственности энергоснабжающей организации, то здесь следует исходить из указания части второй того же параграфа: Обязанность возместить причиненный вред несет и то лицо, которое нарушает положения закона, защищающего интересы другого лица. Однако, если из содержания закона следует, что вред может быть причинен и без вины, то ответственность возможна лишь при условии вины причинителя вреда.

[5] Дело № 1 S 292/95 суда Федеральной земли Баден-Вюртемберг (г. Констанц).

[6] Основные институты гражданского права зарубежных стран. Сравнительно-правовое исследование.- М.: Издательство НОРМА, 1999. С. 220. Для сравнения, Манфред Венкщтерн пишет: «Тепло, звук, свет, электричество и другие виды энергии, независимо от их физических свойств, не рассматриваются в ряду традиционных, физически осязаемых предметов и потому не регламентируются нормами вещного права. Аналогичное толкование применяется к благам общего пользования – воздуху и воде: до тех пор, пока они пространственно не обособлены, они не принадлежат к категории вещей в понимании вещного права». – Венкштерн М. Основы вещного права // Проблемы гражданского и предпринимательского права Германии. / Пер. с нем. – М.: Издательство БЕК, 2001. С. 164.

[7] Более подробно о понятии «предмета» см. в Главе 2 применительно к анализу понятия «имущество».

[8] Русское слово «предмет» представляет собой кальку с лат. «objectum». Оба слова в принципе выражают одну идею: противоположенности, противопоставленности некоего внешнего явления наблюдателю (ср. нем. Gegenstand – нечто, стоящее напротив). Дальнейшая философская интерпретация этих терминов как правило приводит к установлению корреляции между понятиями субъекта и объекта, фиксирующими исходные основания человеческой деятельности, связанные с процессами опредмечивания и распредмечивания объективной реальности.

[9] См.: Уемов А.И. Вещи, свойства и отношения. – М.: Издательство АН СССР, 1963. С. 5 – 17.

[10] См.: Степин В.С., Горохов В.Г., Розов М.А. Философия науки и техники. – М.: Гардарика, 1996.

[11]Предложение В.С. Степина и соавторов о введении в научный оборот понятия «куматоид» для объяснения природы сложных явлений физической и социальной реальности заставляет напомнить о выработанной известным польским логиком К. Айдукевичем позиции, названной им «радикальным конвенционализмом», в отличие от традиционного конвенционализма. Основной тезис традиционного конвенционализма, представителем которого является, например, Пуанкаре, заключается в том, что существуют проблемы, которые нельзя решить обращением к опыту, покуда не вводятся некоторые конвенции, и лишь затем эти конвенции вместе с данными опыта позволяют решить проблему. Суждения, из которых составляется это решение, не детерминированы опытными данными, но их принятие в определенной мере зависит от нашего к ним отношения, поскольку конвенции, которые участвуют в решении проблемы, мы можем изменять по нашему усмотрению и, следовательно, получать иные суждения. Базируясь на этой общей «конвенциональной» платформе, К. Айдукевич полагал, что не только некоторые, но все суждения, которые мы принимаем и которые образуют картину мира, не определяются однозначно данными опыта, но зависят от выбора понятийного аппарата, с помощью которого мы интерпретируем эти данные. При этом мы можем выбирать тот или иной понятийный аппарат, изменяя тем самым всю картину мира. Это означает, что в той мере, в какой кто–либо пользуется определенной понятийной структурой, данные опыта заставляют его признавать определенные суждения. Однако сами по себе эти данные не вынуждают к безоговорочному признанию этих суждений. Мы можем выбрать иной понятийный аппарат, на основании которого те же самые опытные данные не требуют признания этих суждений, ибо в новом понятийном аппарате эти суждения вообще не фигурируют. – См.: Айдукевич К. Картина мира и понятийный аппарат // Философия науки. Вып. 2: Гносеологические и методологические проблемы.— М.: Институт философии РАН, 1996. С. 231 – 253; см. также: Порус В. Н. «Радикальный конвенционализм К. Айдукевича» и его место в дискуссиях о научной рациональности // Философия науки. Вып. 2: Гносеологические и методологические проблемы.— М.: Институт философии РАН, 1996. С. [12] См.: Quine W.O. Things and Their Place in Theories. The Belknap Press of Harward University Press. Camb., Mass., 1981, pp. 1 – 23.

[13] Данное тезис А.И. Уемов иллюстрирует следующим примером. Один и тот же институт может быть расположен в разных местах города. Пространственный разрыв между зданиями не разрывает в этом случае институт как единую вещь, хотя и мешает его нормальному функционированию. Представляется, однако, что именно данный пример грешит несколько механистическим представлением о таком сложном социальном образовании как институт (неважно, научный или учебный) и наличие внешних границ (зданий) института не только не исключает, но и предполагает учет также и качественных характеристик (или программ функционирования) данного феномена. В этом отношении к истине гораздо ближе авторы «теории куматоида» с их трактовкой объекта под названием «Московский государственный университет».

[14] См.: Уемов А. И. Указ. соч. С. 15 – 33.

[1] См.: Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., Изд-во "Советская энциклопедия". 1998. С. 48.