"Твердо стой в завете своем, и пребывай в нем и состарься в деле своем"¹, - этими словами напутствовал своего любимого ученика Н. К. Муравьева "митрополит" русской адвокатуры Ф. Н. Плевако. Потомственный дворянин, Муравьев был защитником рабочих-стачечников и вольнодумцев, восставших матросов и толстовцев-пацифистов, инородцев и крестьян-бунтарей, сектантов и партийных активистов, депутатов Государственной Думы и революционеров-террористов, составителем духовного завещания Л. Н. Толстого и председателем Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, организатором первых российских профсоюзов и председателем Политического Красного Креста в Советской России. Между тем, его имя практически неизвестно современным коллегам-юристам, а первая небольшая биографическая зарисовка о нем, предваряющая публикацию фрагментов "Автобиографической заметки", появилась только в 1986 году².

Муравьев родился 21 марта (ст.ст.) 1870 г. в Москве. Его отец, Константин Гаврилович³, был потомственным дворянином, но к широко известному роду Муравьевых он не принадлежал. Очень рано основные трудности по содержанию семьи и воспитанию детей (сына Николая и дочери Софьи) легли на плечи его жены - Варвары Федоровны, урожденной Лавровой. Небольшое владение Муравьевых, которое находилось в 14 верстах от Твери, неподалеку от станции Чуприяновка Николаевской ж.д. не могло в полной мере обеспечить им безбедное существование, даже с учетом того, что земельные угодья сдавались в аренду. Согласно "Списка Потомственных Дворян с показанием количества владеемой ими земли в Тверском уезде" В. Ф. Муравьевой принадлежало 228 3/4 десятин земли. На территории усадьбы Муравьевых в с. Щербинино было три небольших деревянных дома и различные хозяйственные постройки. Домашняя библиотека, которую в течение нескольких десятилетий собирало не одно поколение Муравьевых, насчитывала в своем собрании более 400 книг и журналов⁴. На протяжении многих лет усадьба Муравьевых была средоточием культурной жизни уезда. В ней не раз бывали художники В. Д. фон Дервиз, В. А. Серов и писатель Л. Н. Андреев с семьей.

В 1881 г. Николай поступил в гимназию при лютеранской церкви Петра и Павла в Москве, "где преподавание всех предметов, включая иностранные

Варфоломеев Юрий Владимирович - кандидат исторических наук, доцент Саратовского государственного университета.

стр. 54

языки, кроме закона Божьего и русского языка, - вспоминал Муравьев, - шло на немецком языке"⁵, которым он овладел в совершенстве. Помимо обучения в гимназии Николай брал частные уроки музыки и к пятнадцати годам достиг таких успехов, что учитель устроил ему публичный сольный концерт и даже советовал идти "по музыкальной линии", но его ученик уже тогда решил посвятить свою жизнь "служению народу"⁶. Учеба в немецкой гимназии была прервана в связи с материальными трудностями, которые испытывала семья, и в 1885 г. Николай вынужден был перейти в Первую Московскую гимназию. "Среди нашей безалаберной братии он был совсем иной ..., - передал общее впечатление о новичке его одноклассник П. И. Корженевский. - С первого дня в гимназии он стал отделяться от нас совершенно всем. Конечно, это, прежде всего, выражалось в отношении его к сторонам нашей междоусобной войны учеников и учителей, которая фактически заменила то, что должно было быть преподаванием и обучением. Он не стал ни на ту, ни на другую сторону". Объяснялось это, по-видимому, не только тем, что Николай Муравьев был старше своих сверстников, но и тем, что ему рано пришлось повзрослеть - "Он уже жил в то время самостоятельно, зарабатывая себе средства существования уроками". Своим, не по годам, серьезным и ответственным отношением к учебе он привнес в класс "...систематичность и спокойную внедренность знания всех предметов и главное наших жупелов: греческого, латинского и немецкого языков". Николай прошел всю гимназию первым учеником, его поведение было безукоризненным, он никогда не противопоставлял себя классу. Любой ответ Муравьева на уроке "...всегда был исчерпывающий, короткий, с началом и концом, с посылками и выводами, - вспоминал Корженевский, - его знания были абсолютны, его изложение предмета во многих случаях было выше некоторых наших Млинаричей, Збраславских...". Однако Николай не стал любимчиком учителей. "Двух станов гость случайный, - определил его положение Корженевский, - он был далек от нас и от наших врагов"⁷.

Годы учебы Муравьева пришлись на царствование Александра III, и это наложило определенный отпечаток на формирование его мировоззрения. В то время, пока одноклассники занимались "партизанщиной" в борьбе с учителями и впадали в нигилистическое презрение ко всему, что их окружало, Николай уже входил в кружок гимназистов, в котором читали и живо обсуждали произведения В. Г. Белинского, Д. И. Писарева, Н. Г. Чернышевского, интересовались общественными вопросами и революционным движением в России. Весьма символично, что в VIII классе Николай Муравьев, единственный из всех московских гимназистов, получил стипендию имени Белинского, только что учрежденную вдовой писателя. "Назначение этой стипендии и последующая встреча со вдовой В. Г. Белинского, овеянной ореолом огромного общественного имени Виссариона Григорьевича, - считал стипендиат, - произвели огромное впечатление и определили направление дальнейшего жизненного пути". В 1890 г. Муравьев блестяще окончил гимназию и, по собственному признанию, "Желая "служить народу" и сделаться земским врачом поступил на медицинский факультет Московского университета". Еще будучи гимназистом, он посещал лекции И. М. Сеченова, и поступление на естественный факультет было "...вызвано не интересом к физиологии, - признавался Муравьев, - а ореолом общественного имени опального ученого..."⁸. Его увлекла студенческая жизнь, он с жадностью впитывал университетские науки. Друзья также отметили его тягу к знаниям, разносторонние способности и стремление посвятить свою жизнь великим свершениям на благо общества. "Замечателен он был тем, что открыл Америку. Не ту Америку, которую открыл Колумб, а другую, - представлял своего друга Корженевский, - Именно он первый открыл себя...". Муравьев мог бы стать ученым: "...он был человеком науки ..., - отмечали сокурсники, - он очень был логичен, ибо читал и конспектировал массу логик даже иностранных..."⁹.

Весной 1891 г. за участие в демонстрации по поводу смерти Н. В. Шелгунова Муравьев был арестован, исключен из университета и выслан из Мос-

стр. 55

квы. Полиция приняла его за лидера демонстрации. "Как ни странно, полиция, вероятно по двум этим признакам - росту и шинели - сочла меня одним из важных организаторов демонстрации, - с иронией вспоминал Муравьев, - и отнеслась ко мне чрезвычайно строго"¹⁰. Местом жительства он избрал Нижний Новгород, где поселился в семье троюродного брата СВ. Щербакова. К этому времени относится и его знакомство с В. Г. Короленко и А. М. Горьким. Осенью того же года Муравьев был принят на медицинский факультет Казанского университета, а через год, когда закончился срок ссылки, смог вернуться в Москву. Убедившись, что не имеет склонности к естествознанию, он перешел на юридический факультет Московского университета. Здесь он понял, что нашел свое призвание, и "...только изучение общественных наук дает удовлетворение". Но, в ноябре 1894 г. Муравьев был вновь арестован¹¹...за распространение прокламаций с требованием конституции по случаю смерти Александра III и восшествия на престол Николая II" и связь с политическими эмигрантами ". Снова ссылка. Теперь уже на родину - в с. Щербинино Тверской губернии, где он провел два года, занимаясь литературной работой¹². Перед арестом ему удалось побывать в Париже, где он познакомился с русскими эмигрантами и, прежде всего, с П. Л. Лавровым. В донесениях заграничных русских филеров, следивших за Лавровым, сохранились сведения о том, что его неоднократно посещал Муравьев¹³. В конце 1890-х - начале 1900-х годов, в течение 6 лет, Муравьев принимал активное участие в земской жизни Тверской губернии в качестве гласного Тверского уездного земства, где работал со знаменитыми "земцами" И. И. и М. И. Петрункевичами, А. А. Бакуниным, В. Д. Кузьминым-Караваевым, С. Д. Квашниным-Самариным, Ф. И. Родичевым и другими. "Эта моя связь с земской Россией усилилась и окрепла после того, как я принял участие в кружке Ю. А. Новосильцева, - вспоминал Муравьев, - бывшем центром земской части участников освободительного движения..."¹⁴.

Несмотря на революционные перипетии, диплом о высшем образовании Муравьев получил, сдав в 1896 г. экзамены за полный курс по юридическому факультету Казанского университета. 6 сентября того же года он был "...зачислен в состав помощников присяжных поверенных Округа (Московской Судебной Палаты. - Ю. В.)... ¹⁵ к присяжному поверенному Н. П. Рождественскому.

В России в то время "адвокатура представляла собою совершенно исключительную общественную группу, - считал Муравьев, - некую неслужебную вольницу, которая была словно случайно вкраплена в государственный судебный аппарат". Юристы, не вписавшиеся в "прокрустово ложе" самодержавной юстиции, оказывались в рядах адвокатской корпорации, "...принимавшей в свои ряды беглецов со всех сторон тогдашней России"¹⁶ - отмечал Муравьев. В то время в адвокатуру "...влекутся те молодые силы, - заметил Ф. И. Родичев, - которыми движет бескорыстное и безбоязненное служение праву". Вместе с тем, положение присяжной адвокатуры к началу XX в., по воспоминаниям И. В. Гессена, "становилось все более безотрадным, и, казалось, неоткуда было ждать никакого просвета"¹⁷. Острое внутриполитическое положение в стране "выдвинуло, - по словам И. Мошинского, - перед радикальной адвокатурой, группировавшейся около Соколова и Муравьева, задачу построения новой обособленной от легальных советов присяжных поверенных организации политических защитников"¹⁸. Рождение этого движения, получившего впоследствии название "молодая адвокатура"¹⁹, связано с деятельностью Консультации помощников присяжных поверенных при Московском мировом съезде, и так называемого "Бродячего клуба". По свидетельству Е. И. Козлининой "...среди молодой адвокатуры образовалась в 1893 - 1894 годах небольшая группа, стремившаяся внести в товарищескую среду некоторый подъем сословных и личных идеалов. Это был так называемый "бродячий клуб", собиравшийся то у одного, то у другого из товарищей"²⁰.

Среди членов клуба - молодых помощников присяжных поверенных, "наиболее деятельную роль, - по мнению Гессена, - играли: В. А. Макла-

стр. 56

ков, П. Н. Малянтович, Н. К. Муравьев и Н. В. Тесленко". Это утверждение справедливо лишь отчасти, так как ряд документов свидетельствует о том, что среди учредителей и первых членов клуба ни Муравьева, ни Маклакова, ни Тесленко не было. Скорее всего, они вошли в него позднее. "Когда я поступил в адвокатуру в 96 году, - писал Маклаков, - в ней уже существовал и "Бродячий клуб", и "Консультация" при Мировом Съезде, и "Кружок уголовных защитников". Мне оставалось их отыскать и к ним присоединиться..."²¹. Таким же образом, возможно, вошли в состав "Бродячего клуба" и "Консультации" соратники Маклакова - Муравьев и Тесленко. Но, несмотря на свое позднее вступление, "новобранцы" уверенно заявили о себе, взяли лидерство в кружке на себя. Жизнь "Бродячего клуба" претерпела изменения. В 1896 - 1897 гг. центр тяжести клубной работы усилиями Муравьева, Малянтовича, Маклакова, Тесленко и М. Ф. Ходасевича переместился в Консультацию помощников присяжных поверенных, которая поставила своей целью "...способствовать проведению в жизнь великого начала законности, составляющего краеугольный камень всякого культурного правового государства". Муравьев и его товарищи обратили внимание на факт отсутствия защиты на выездных сессиях окружного суда (на что указывал в свое время профессор И. Я. Фойницкий)²² и решили заполнить эту лакуну в судопроизводстве. Так, в 1896 г. по их инициативе при Консультации был создан особый Отдел уголовных защит, предназначенный для организации помощи подсудимым на выездных сессиях Московского окружного суда. "Несколько молодых адвокатов, впервые в Москве, отозвались на первые такие процессы, - вспоминал Муравьев, - и стали принимать безвозмездно защиты обвиняемых ... Деятельность этих адвокатов приняла систематический характер". Таким образом, образовалась первая группа политической защиты "московская пятерка", получившая впоследствии широкую известность, благодаря своим успешным выступлениям²³.

Авторитет первому кружку "молодой адвокатуры" на начальном этапе придало "завоевание" ими, как выразился Муравьев, Ф. Н. Плевако. "Ко времени сближения Плевако с нами он стал тяготиться окружавшими его представителями правых течений в адвокатуре, присваивавших его себе, и стремительно пошел навстречу нам", - вспоминал Николай Константинович²⁴. Плевако высоко ценил своих молодых коллег. Они "... казались ему наиболее талантливыми, и, поэтому охотно выступал вместе с ними в крупных процессах и, по возможности, и сам старался их выдвигать, относясь к ним как к своим младшим друзьям". Совместные выступления на судебных процессах великого русского адвоката и его молодых коллег закрепили между ними не только деловые, но и чисто дружеские отношения. Причем, "С наибольшей лаской, нежностью и любовью он относился ко мне..."²⁵, - вспоминал Муравьев. Фактически под официальной вывеской отдела действовал завуалированный кружок политических, или, как их еще называли, бесплатных защитников, так как они "...не только не брали с обвиняемых обычного адвокатского гонорара, но и тратили свои деньги на поездки, на снятие копий производства по делу и, довольно часто, также на внесение залогов за обвиняемых..."²⁶, - пояснял Муравьев.

Через некоторое время политическая жизнь выдвинула перед "московской пятеркой" новую задачу. "Необходимость обслуживания провинции, - пояснял Мошинский, - ... побудила инициативную группу, состоявшую из П. Н. Малянтовича, Муравьева, Ходасевича, Тесленко, Балавинского, Ордынского, Лидова и других, организоваться в постоянную группу политической защиты". Вокруг "московской пятерки", как вокруг ядра, стали консолидироваться прогрессивно настроенные молодые адвокаты, и в итоге к ним присоединились: М. Л. Мандельштам, А. Ф. Стааль, П. П. Коренев, В. Л. Шанцер, Д. И. Курский, П. С. Ширский и другие. "Наша адвокатская группа возникла не по уставу, - вспоминал Муравьев, - и не по заранее обдуманным намерениям, но в процессе профессиональной работы"²⁷. В пику государственному обвинению предстояло выступить политической защите. Эту роль взяла

стр. 57

на себя "молодая адвокатура". "Всем казалось совершенно естественным, что нашему кружку защитников по делам рабочим и крестьянским, - писал Муравьев, - предстояло перенять это бремя ответственного общественного служения от наших славных и достойных предшественников..."²⁸. "Нельзя говорить, что мы открыли новую эру, и нельзя противопоставлять нашу работу деятельности наших предшественников ..., - считал лидер "молодой адвокатуры", - Мы, в соответствии с изменившимся политическим и историческим моментом, продолжали начатое ими дело несколько иначе, и в значительно большем масштабе. ... Забывать об этом - ошибка непростительная и, я бы сказал, не совсем культурная"²⁹.

Одним из важнейших моментов подготовки защитников к процессу была выработка единой адвокатской тактики и распределение выступлений. Так, например, лидеру московского кружка Муравьеву приходилось часто брать "...на себя самую трудную, хотя и наименее эффектную часть общей задачи - доказывать юридическую несостоятельность обвинения"³⁰. В 1902 г. Муравьев стал одним из инициаторов оригинального приема защиты, неизвестного до этого ни в мировом, ни в отечественном судопроизводстве, когда группа политических защитников впервые выступила на суде с официальным заявлением о выходе из процесса. Это событие произвело фурор и в отечественной юстиции, и в русском обществе. В. Г. Короленко, пристально следивший за перипетиями этих процессов, написал: "Говорят, заявление произвело сильное впечатление на суде...". А впечатление зарубежной аудитории от этой акции наиболее точно передала лондонская "Times", осветившая на своих страницах новаторский демарш "...весьма выдающихся московских адвокатов". Этот инцидент встревожил и руководство правоохранительных органов, которые уловили опасность мощного общественно-политического заряда подобных акций. Лидеры "московской пятерки" Муравьев и Тесленко, как инициаторы, были вызваны для объяснений в столичный Департамент полиции, где им дали понять, что эти выступления "...тем более неприятны правительству, - вспоминал Муравьев, - что нам, по-видимому, придется выступать в серии предстоящих политических процессов, на которых, в случае повторения протеста против суда по каким то ни было основаниям, наши выступления могли бы приобрести еще более широкую и нежелательную для правительства огласку"³¹.

Всего в арсенале лидера "молодой адвокатуры" Муравьева было около 600 процессов, хотя в подготовленный им "Ориентировочный список процессов (ОСП), прошедших с моим участием, имеющих политическое или общественное значение (в том числе религиозных и литературных)" сам он включил только 117 процессов, но с весьма существенной оговоркой: "Вышеприведенный перечень далеко не полон. Пропущено значительное количество мелких (и далеко не "мелких". - Ю. В.) дел". Несмотря на это, антология процессов Муравьева ценна тем, что в ней содержатся, по его словам, - "...выхваченные из жизни картины великой русской драмы..."³², наиболее полно отображавшие противоречия, тенденции и панораму общественно-политической жизни России конца XIX - начала XX века.

С "девятым валом" революционного подъема, неумолимо захлестнувшим Россию в начале двадцатого столетия, административные репрессии уже не справлялись, и с 1901 г. политические процессы де-юре и де-факто возобновились. "Внешне правительство мотивировало переход от административной расправы с политическими преступлениями к судебным преследованиям против революционеров своим желанием придать этим преследованиям законную форму, приемлемую для европейского общественного мнения, - писал Муравьев, - Внутренне дело сводилось, в сущности, к усилению репрессий, которые диктовались нарастающей революционной волной и огромным ростом преступлений против отживающего старого порядка"³³.

С развитием российской промышленности в 90-е годы XIX в. численно вырос и уверенно заявил о себе фабрично-заводской пролетариат. "Движение рабочих, - писал Муравьев, - вылилось в форму забастовок, так назы-

стр. 58

ваемых стачек, ... крестьянство еще молчало..."³⁴. Именно "рабочие" процессы, такие как, "Морозовское" дело (1899 г.), дело о беспорядках на Сормовских заводах (1900 г.) стали дебютными для московской группы политической защиты. Разбирая причины рабочих выступлений, Муравьев определил воспаленный нерв народного отчаяния, который, как правило, и служил причиной массового недовольства: "...грубость обращения, третирование свысока, произвольные расчеты - все то, что вместе характеризуется одним словом: произвол". Через все "рабочие" процессы красной нитью проходила его позиция: "Капитал владеет миром, царит во вселенной, но пусть не будет ему места здесь, в зале суда, пусть разобьется его меч перед вашим судейским столом"³⁵.

Специализация Муравьева на "рабочих" процессах получила большую известность не только в среде его подопечных и коллег, но и в широких общественных кругах. М. Горький обозначил профессиональное амплуа Муравьева следующим образом: "...все по рабочим делам ходит, - с уважением представлял его писатель, - Парень ясный"³⁶. Но Муравьев был не только правозаступником рабочих. С начала нового столетия среди его подзащитных появились и крестьяне. В 1905 г. он выступил защитником 63 долбенкинских крестьян, обвинявшихся в разграблении экономии великого князя Сергея Александровича. Речь адвоката на этом процессе поражает скрупулезностью анализа и глубиной проникновения в суть конфликта между управляющим великокняжеской экономии и местным крестьянским сообществом. Разоблачая систему эксплуатации крестьян, Муравьев сравнил экономические владения с гигантским пауком, высасывающим своими щупальцами "...все соки из рабочей груди...". По мнению защитника, причиной вспышки крестьянского гнева была "Глубокая противоправность и внезаконность долбенкинских порядков...". В итоге ему удалось вывести характерную особенность "рабочих" и "аграрных" процессов. Массовые беспорядки, по его мнению, - "...это - до самого последнего времени единственный, хотя и беспорядочный язык масс. До сих пор в большинстве безмолвный, только, что учащийся говорить - лишь совершая преступления, рабочий народ заставляет себя услышать". Именно поэтому он призывал власти услышать этот трагический многоголосый язык масс, увидеть "...вековые долго сдерживаемые страдания...", от которых "колышится" народ, и, самое главное, научиться "...читать те кровавые страницы, которые вписывают в историю народные волнения..."³⁷.

В 1902 г. в освободительном движении обозначилась новая форма массового протеста - политические демонстрации, которые прошли в Сормове, Нижнем Новгороде и Саратове. Понимая особую значимость этих политических процессов и желая помочь подсудимым, Горький обратился с просьбой о защите демонстрантов к Муравьеву³⁸. На протяжении многих лет в литературе или замалчивалась, или искажалась роль и значение группы политической защиты на этих процессах. Существовало мнение, введенное в оборот корреспондентами - "искровцами" и социал-демократическими пропагандистами, о том, что адвокаты были, по сути, обыкновенными статистами, а весь успех в благополучном исходе дела принадлежит исключительно самим подсудимым. Но даже сквозь эти идеологические штампы видна работа адвокатов. В своем выступлении защитник П. Заломова Муравьев, не затрагивая юридическую сторону обвинения, остановился, главным образом, на моральной стороне, и "...упрекал тов. Прокурора Курлова в том, что он старался высмеять и подвергнуть сомнению искренность моей речи", - вспоминал Заломов. Обращаясь к суду, Муравьев заявил: "Меня удивляет, как у обвинителя не содрогнулось сердце от исповеди подсудимого Заломова. Не верить, что Заломов пошел на демонстрацию ради блага рабочих, равносильно отрицанию Евангельского завета "за друга положить свою жизнь"". Возможно, проникновенная отповедь адвоката задела даже суровую прокурорскую душу и "Курлов покраснел". Приговором суда 6 демонстрантов, в том числе и Заломов, были осуждены в ссылку на поселение, а 7 человек - оправданы³⁹.

стр. 59

В конце XIX в. состоялись религиозные процессы над так называемыми толстовцами. "Глубокие внутренние изменения, происшедшие в рабочем классе и крестьянстве, - считал Муравьев, - к началу девяностых годов, сказались также в оживлении религиозной мысли и религиозного движения". В январе 1902 г. он принял участие в защите Павловских сектантов, обвинявшихся в поругании действием священных предметов, в нападении на православное население и в сопротивлении чинам полиции. Узнав о привлечении своих последователей к суду, Лев Толстой обратился с просьбой об их защите к Муравьеву и Маклакову. Муравьев вспоминал: "По этому делу было привлечено 68 человек крестьян, обратившихся за защитой к Л. Н. Толстому. Через Льва Николаевича эта защита поступила к нам"⁴⁰.

В 1906 г. прошли процессы над участниками вооруженных восстаний первого года революции. В июне Муравьев и Соколов возглавили команду "молодой адвокатуры", взявшую на себя защиту матросов на процессе по делу о ноябрьском (1905 г.) восстании Черноморского флота. В условиях зарождения парламентаризма и конституционных свобод в России политические защитники стали все чаще выступать с декларативными заявлениями и обращениями к отечественной и мировой общественности, к депутатам Государственной Думы. Именно события, связанные с Севастопольским процессом, впервые сподвигли Муравьева на смелый и неординарный поступок - вместо речи в суде обратиться к членам Государственной Думы в защиту участников восстания⁴¹. В конце 1906 г. он выступил в столице защитником на знаменитом процессе по делу Петербургского Совета рабочих депутатов, а затем на двух процессах в Москве - по делу рабочих Прохоровской мануфактуры на Пресне и по так называемому Фидлеровскому делу. В 1907 г. он принял участие в целом ряде громких политических процессов, среди которых - дело социал-демократической фракции III Государственной Думы и дело участников "Выборгского воззвания", которое открыло собой, по определению Муравьева, серию "думских процессов"⁴².

Наряду с процессами о революционных выступлениях, большое место в судебных отчетах тех лет стали занимать, так называемые, литературные дела или, как их еще называли, "дела о печати". Вот всего лишь несколько характерных "литературных" процессов из арсенала защит Муравьева: дело по поводу издания произведений А. И. Куприна, дело редактора и издателя Товарищества "Мир" Л. А. Лурье по поводу выхода в свет книги профессора М. Н. Покровского "Русская история с древнейших времен", дело Гусева-Оренбургского по поводу напечатания в газете "Раннее утро" рассказа "Змей", дело Н. А. Бердяева по поводу его статьи "Гасители духа"⁴³.

Чем ближе становилась революция 1917-го г., тем больше возрастал накал политических страстей, потрясавших устои самодержавия. Муравьев выступал защитником деятелей оппозиции. Наиболее значительные из этих процессов: дело 34 членов большевистской фракции Московского комитета социал-демократической партии (ноябрь 1911 г.), дело Егорьевской революционной организации (май 1911 г.), дело А. А. Сольца и др., обвинявшихся в принадлежности к РСДРП и распространении антивоенных воззваний (октябрь 1914 г.), дело членов социал-демократической фракции IV Государственной Думы Г. И. Петровского и др., а также Л. Б. Каменева (февраль 1915 г.), дело Е. В. Канделаки и др., обвинявшихся в принадлежности к РСДРП (март-июнь 1916 г.). В июне 1914 г. Муравьев выступил на так называемом адвокатском процессе в качестве защитника своих коллег - Соколова, А. Ф. Керенского и др., привлеченных к судебной ответственности за протест против постановки скандального "ритуального дела" М. Бейлиса. Особое место в профессиональной деятельности и судьбе Муравьева занимали защиты последователей и соратников Льва Толстого. В 1916 г. он подобрал и возглавил группу защитников на самом крупном судебном процессе над "толстовцами"- пацифистами в годы первой мировой войны - по делу В. Ф. Булгакова, Д. П. Маковицкого и других. В деятельности лидера "молодой адвокатуры" Муравьева, как в зеркале, отразились все стороны жизни России: за 20 лет (с

стр. 60

1897 по 1917 г.) с его участием прошли практически все крупные, знаковые политические процессы, а среди подзащитных, по его собственному признанию, были "...многие сотни рабочих, крестьян и политических деятелей"⁴⁴.

В конце 1901 г. при Московском отделении Императорского Русского технического общества был открыт Музей содействия труду (МСТ) "для содействия и улучшению условий труда и жизни трудящихся масс, для проведения в жизнь полезных рабочим открытий и изобретений, для распространения знаний, а также для сообщения справок и указаний относительно устройства организаций взаимопомощи". Инициатива и заслуга в создании МСТ принадлежала двум московским адвокатам: В. Г. Виленцу и Муравьеву. В 1903 г. Муравьев был избран председателем правления МСТ, который в 1905 г. стал легальным центром забастовочного и профессионального движения. В помещении музея проходили собрания первых профессиональных организаций Москвы⁴⁵.

После январских событий, в связи с изменившейся ситуацией в стране, у трудящихся появились более широкие запросы: они просили юристов помочь им организовать профессиональные союзы и выработать устав этих организаций. В этих условиях президиум МСТ во главе с Муравьевым взял на себя инициативу по организации совещания московских профессиональных союзов для обсуждения предложений Харьковского общества взаимопомощи относительно созыва всероссийского съезда. "При Музее была нелегально организована первая всероссийская конференция профессиональных союзов, - вспоминал Муравьев, - которая благополучно закончилась, несмотря на противодействие полиции". В работе конференции приняли участие представители 26 московских и 10 иногородних организаций. Таким образом, начавшись, как местное, Московское совещание в процессе работы превратилось во всероссийское, и его стали считать первой всероссийской конференцией профессиональных союзов. Заседания конференции проходили под председательством Муравьева, а первое заседание открылось его вступительной речью. Для подготовки всероссийского съезда профсоюзов были образованы специальные региональные бюро - в Харькове, Петербурге и Москве. Руководителем Московского бюро стал Муравьев. "Московскому бюро, - отмечал Ю. Милонов, - пришлось фактически выполнять работу по подготовке всероссийского съезда профессиональных союзов". В 1906 г. Муравьев был редактором и издателем первого журнала профессиональных организаций в Москве - "Рабочий Союз"⁴⁶, за который "...я почти каждую неделю, - вспоминал он, - привлекался к ответственности"⁴⁷.

В начале XX в. усилиями представителей "молодой адвокатуры", и, прежде всего, Муравьева, Маклакова, Тесленко, Соколова и Зарудного был создан Союз адвокатов. Первый съезд этого объединения состоялся в Москве 15 февраля 1903 г. и занимался он, по воспоминаниям одного из его участников Гессена, прежде всего, организационными вопросами. Причем, "...политическое настроение объединенной адвокатуры выразилось настолько ярко, - вспоминал Муравьев, - что съезд признал принцип общественно-политической деятельности адвокатуры твердо установленным, не нуждающимся в подробной формулировке"⁴⁸. В те же годы Муравьев оказался у истоков создания другого влиятельного общественно-политического объединения про-

стр. 61

грессивной русской интеллигенции - Союза Союзов. Лидер "молодой адвокатуры" взял на себя одну из ведущих ролей и в Союзе адвокатов, и в Союзе Союзов.

Свою гуманистическую позицию Муравьев проявил еще в одном общественном движении тех лет - в протестной кампании против смертной казни. Среди активистов аболиционистского движения были моралисты и проповедники, юристы и политики, писатели и ученые. Самое веское слово против смертной казни в то время произнес Толстой. Толчком к выступлению писателя могла послужить встреча с присяжным поверенным Муравьевым, который утром 12 мая 1908 г. приехал в Ясную Поляну и имел продолжительную беседу с Львом Николаевичем. Муравьев рассказал писателю о многочисленных политических процессах, в которых он и его коллеги из "молодой адвокатуры" участвовали в последнее время. "Я много рассказывал ему о впечатлениях, связанных с моими многочисленными выступлениями по разным процессам, - вспоминал подробности этой встречи Николай Константинович, - про мои адвокатские скитания по России. Я говорил ему о политических кругах, о террористах, ... о смертных казнях, о палачах, о священниках, которые благословляют казнимых, и о том, как они умирают". Искренность, профессионализм и достоверность Муравьева, подробности о смертных казнях сильно взволновали Льва Николаевича. "Волнуясь сам, - вспоминал адвокат, - я видел, что волную и его. Прощаясь, Лев Николаевич благодарил меня и сказал: "Какою интересною жизнью вы живете!""⁴⁹. На следующий день, 13 мая, Толстой написал - "Не могу молчать".

Лев Толстой неоднократно отказывался от прав собственности на свои сочинения. Первым формальным завещанием писателя был документ (четвертый по счету), подписанный им 18 сентября 1909 года. Однако, "...это завещание оказалось неудовлетворительным с юридической стороны, - подчеркнула Т. Н. Волкова, - и тогда к составлению завещания был привлечен Н. К. Муравьев, составивший несколько проектов"⁵⁰. После встреч с писателем Муравьев напишет, что их общение "...упрочило, по-видимому, хорошее отношение ко мне Льва Николаевича, и некоторую духовную связь не только мою с ним, но и его со мной: ... Лев Николаевич обратился ко мне через своих близких с просьбой "составить бумагу", которая после смерти Льва Николаевича предоставляла всем людям, в какой бы стране они ни жили, то есть всему человечеству, право безвозмездного перепечатывания его произведений...". Исполняя волю писателя, адвокат приступил к подготовке его духовного завещания. Муравьев предложил назначить блюстителя или блюстителей этой воли Льва Толстого для неиспользования принадлежащего ему права собственности на литературные произведения после его смерти. "Лев Николаевич принял эту мысль, - вспоминал Муравьев, - и хотел завещать в такой форме все свое огромное литературное наследство своему ближайшему другу В. Г. Черткову". Но отказ последнего от принятия формальных прав наследования привел к мысли "передать это "блюстительство" права на литературные произведения с целью неиспользования этого права тому или тем из близких Льву Николаевичу по крови лиц, - вспоминал Муравьев, - кто, будучи близок к нему по крови, вместе с тем наиболее близок ему и по духу". Для этой цели лучше всего подходили две дочери - А. Л. Толстая и Т. Л. Сухотина. Принимая все это во внимание, Муравьев "...составил духовное завещание, по форме самое простое, какое только было возможно"⁵¹, которое Толстой и подписал 1 ноября 1909 года⁵². Дата подписания документа необычным образом запечатлелась в памяти Муравьева: "Этим днем датирована подпись на портрете Льва Николаевича, присланном мне"⁵³.

Накануне 100-летнего юбилея писателя, 2 июля 1928 г., в соответствии с Постановлением Президиума ВЦИК был образован "Комитет по исполнению воли Л. Н. Толстого в отношении его писаний". Муравьев стал членом "Толстовского комитета" и принимал активное участие в его работе до последних дней своей жизни..."На частных собраниях этого комитета, "морального комитета" по изданию сочинений Толстого, под председательством

стр. 62

Муравьева, происходившими обычно на квартире Николая Константиновича ..., я, - вспоминал один из членов комитета Гольденвейзер, - близко узнал его высококультурную, глубоко принципиальную, обаятельную натуру. Не будучи сам по своим взглядам "толстовцем", он с исключительной принципиальностью следил за тем, чтобы ни одно мероприятие по изданию сочинений Толстого не противоречило миросозерцанию Толстого, добивался этого с неукоснительной строгостью, избегая всяких компромиссов"⁵⁴. Работая в составе "Толстовского" Комитета, Муравьев с удовлетворением отмечал, что воля Льва Толстого "...стала осуществляться, и ныне издаваемое полное собрание писаний Льва Николаевича выходит с пометкой: "перепечатка разрешается безвозмездно", хотя издание осуществляется государством"⁵⁵.

Февральская революция вовлекла Муравьева и его коллег из "молодой адвокатуры" в эпицентр политических событий в стране. На второй день после создания Временного правительства, 3 марта 1917 г., министр юстиции Керенский в беседе с корифеем русской адвокатуры Н. П. Карабчевским назвал одной из первоочередных задач нового правительства "...не терпящее ни малейшего отлагательства" учреждение Чрезвычайной следственной комиссии (ЧСК) для расследования деятельности бывших царских министров и других высших должностных лиц. При этом он уточнил, что уже нашел подходящего кандидата на пост председателя этой комиссии - известного политического защитника Муравьева. "В прошлые времена трепетали перед Муравьевым-Виленским, - обыгрывая фамилию новоиспеченного председателя, с холодным юмором заметил Керенский, - пусть же теперь и наш Муравьев нагонит трепета"⁵⁶. Но еще более глубокий смысл вложил в понятие "трепет" Муравьев: "Без трепетного искания истины представителями общества невозможно отправление правосудия"⁵⁷. Именно в этом должна была заключаться по замыслу новой власти гармония "закона" и "трепета" в интерпретации ЧСК. Муравьев имел богатейший юридический и политический опыт из области судебных процессов по государственным преступлениям. "Муравьев - популярный уголовный защитник по политическим делам, - представлял его А. А. Демьянов, - знал почти всю Россию и хорошо познакомился с деятельностью судебных чинов". Кроме того, в адвокатской корпорации Муравьев имел реноме "блюстителя нравственности" сословия, пользовался репутацией человека, который "...никогда и ни при каких обстоятельствах не говорил неправды. Никогда не отступал от своих принципов", превыше всего ставил идею справедливости при отправлении правосудия. "Столбовой адвокат"⁵⁸, каким ощущал себя Муравьев, тем не менее, согласился занять, по сути, "генерал-прокурорскую" должность председателя комиссии.

12 марта было опубликовано "Положение" о ЧСК, а уже 17 марта комиссия провела свое первое заседание. "Муравьев очень энергично повел свое дело, - вспоминал Демьянов. - Мне, как директору 2-го Департамента, приходилось очень считаться с его деятельностью. В свою комиссию он постарался собрать весь цвет судебной администрации..."⁵⁹. Состав комиссии был многопартийным. В то же время, было очевидно, что половина ее сотрудников и делегатов была представлена коллегами Муравьева. Формально на ЧСК была возложена чисто следственная задача. Де-юре, никакими политическими полномочиями она не наделялась. Но председатель комиссии шире сформулировал ее задачу: "...ликвидация старого режима", а потому комиссия "...взяла в сферу своего ведения, соответственно своему названию, только лиц первых трех классов, только - высших сановников павшей Империи"⁶⁰. Допросы, которые производились в торжественной обстановке в парадном зале Зимнего дворца, или в канцелярии Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, вел, как правило, сам Муравьев, в редких случаях его заместитель... Председатель ЧСК был знаком со многими криминальными сюжетами, разбираемыми в следственных частях комиссии, его вопросы поражали скрупулезностью и глубоким знанием предмета. Всего комиссия произвела 90 допросов 59 лиц, среди которых: 4 премьер-министра, 5 министров

стр. 63

внутренних дел, 10 других министров, около полутора десятка директоров и вице-директоров Департамента полиции, товарищей министра, "общественных деятелей", генералов и представителей, так называемых темных сил. Эти допросы должны были дать материал для отчета, который комиссия должна была подготовить в виде доклада. Стенограммы поступали в редакторскую коллегию и здесь тщательно выправлялись. Муравьев лично следил за ходом обработки допросов. Работа эта велась методично и скрупулезно. Правка носила чисто литературный характер, с текстом обращались бережно. В основном, ею занимался А. А. Блок. Общая редакция отчета была возложена на Е. В. Тарле, но из множества отдельных глав этого исследования была готова только одна общая работа Блока⁶¹. ЧСК регулярно информировала прессу о ходе своей работы, а 26 июня 1917 г. Муравьев выступил с развернутым докладом о работе комиссии на первом Всероссийском съезде Советов, из которого было видно, как понимала свою задачу следственная комиссия, как вела работу и каких результатов достигла.

Комиссия, работая в пределах поставленной Временным правительством задачи, не допускала никаких юридических "натяжек" и брала только те факты, которые являлись бесспорными. Наряду с этим, Муравьев подчеркнул, что комиссия ведет "...широкое политическое расследование, ... мы не выпускаем из вида наших исторических и политических задач". Председатель ЧСК пообещал делегатам съезда, что к 1 сентября 1917 г. ЧСК постарается закончить расследование и подготовить отдельные процессы. Но, в то же время, он обратил внимание на то, что политический "...момент нам не благоприятствует, ... мы встречаем трудности чисто технического свойства - отсутствие транспорта, расстройство почты, неорганизованность до сих пор милиции". На фоне разгула самосудов над бывшими царскими чиновниками Муравьев подтвердил непреложное главенство закона: "Мы должны позаботиться о том, чтобы их мудро судили и мудро обвинили, если их вина подтвердится"⁶². Но ни одного судебного процесса комиссия так и не поставила⁶³. Это можно объяснить, отчасти, тем, что в законоположениях комиссии, как и во всей деятельности Временного правительства, просматривалась недоговоренность, половинчатость, двойственность. Развивая мысль о бесполезности комиссии, П. Е. Щеголев утверждал, что "...не чувствуя ни сил, ни возможности выполнить основную следственную задачу, комиссия направила свою деятельность в область, подведомственную скорее ученому историческому обществу, а не чрезвычайной следственной комиссии, - область исторического расследования, подбора письменных и устных свидетельств к истории падения режима. В этой области работа комиссии была плодотворнее, чем в криминальной"⁶⁴. В этом выводе есть доля истины, но, тем не менее, следует отметить, что за короткий срок и в сложнейшей военной и внутриполитической обстановке ЧСК выполнила огромный объем работы. Говорить о провале ее деятельности, и о том, что она не довела свою работу до логического конца - до предания суду царских сановников - также не корректно. ЧСК была сметена стихией большевистского переворота, так же как и само Временное правительство, учредившее ее. Метко охарактеризовал положение ЧСК и ее председателя А. Ф. Кублицкий-Пиоттух: "...я вижу уже, что Чрезвычайная следственная комиссия стоит между наковальней закона и молотом истории"⁶⁵.

Вслед за демократической эйфорией периода Временного правительства в политической жизни России наступила большевистская эпоха "красного террора". "Краткий период романтически-бережного отношения к правам личности, - констатировал Муравьев, - сменился длительным промежутком полной супрематии ныне господствующего класса городского пролетариата и беднейшего крестьянства и полного игнорирования прав личности". В такой драматичный момент у некоторых представителей русской общественности в Петрограде и Москве возникла идея "поднять" свой старый стяг - "знамя уважения к человеку и заботы о попираемой человеческой личности..."⁶⁶. Их усилиями весной 1918 г. была создана первая в советской

стр. 64

России правозащитная организация - "Политический Красный Крест" (ПКК). Общество привлекло в свои ряды людей, поставивших своей целью милосердие, благотворительность и защиту прав человека в условиях большевистского режима, таких как: Муравьев, Е. П. Пешкова, М. Л. Винавер, С. А. Гуревич, Е. П. Ростковский, И. С. Кальмеер, которые составили ядро "краснокрестного" движения, а В. Н. Фигнер, по замечанию Муравьева, стала "центральной фигурой этой организации, около которой вращалась вся деятельность возрожденного Креста"⁶⁷. Председателем Комитета был избран Муравьев, а его заместителем - Пешкова. Несмотря на то, что организация получила легальный статус, работать ей оказалось не легче, чем при самодержавии. "Мы изнемогали в наших усилиях отстоять крохи культуры и человечности против дикости и ужасающих насилий", - вспоминал Муравьев. И, возможно, только высокий авторитет, широкая известность активистов ПКК спасала Общество в целом от разгона, и, хоть в какой-то степени, гарантировала возможность работы по оказанию помощи политическим заключенным. Советская власть болезненно наблюдала за правозащитной деятельностью ПКК, чинила ему всевозможные препятствия. В сентябре 1922 г. организация прекратила свое существование. Т. А. Угримова резюмировала: "Красный Крест утонул в потоках красного террора"⁶⁸.

В первые годы Советской власти оставшиеся на родине адвокаты пытались продолжить свою профессиональную деятельность. "Самый известный среди них был Муравьев, - вспоминает М. Янсен. - Его попытки добиться того, чтобы правосудие превалировало над политикой, неоднократно приводили его к конфликтам с большевистским руководством"⁶⁹. В ноябре 1917 г. Советское правительство упразднило институт адвокатуры. "Ни в одной из нескольких первоначальных организаций "правозаступников", которые должны были заменить прежнюю присяжную адвокатуру в период 1918 - 1922 гг., я не состоял, - вспоминал Муравьев, - хотя, несмотря на это, допускался судами в качестве защитника по нескольким выдающимся процессам этого периода: дело гражданина США Каламатьяно, ... дело "Тактического центра"..."⁷⁰.

Наиболее ярко деградация советской судебной системы и ущербность новоиспеченного института "правозаступничества" проявились на суде по делу "Тактического центра" в августе 1920 года. Группа "Союза Возрождения", возглавляемая СП. Мельгуновым и входившая в состав "Тактического центра", отказалась от "помощи" официально назначенных правозаступников и добилась того, чтобы в качестве их защитников были допущены ветераны "молодой адвокатуры" Муравьев, Тагер и Лидов. Стол защиты представлял собой "пеструю картину", где кроме"...Тагера (защитника четверки, то есть Тактического центра), Муравьева Н. К. (тоже) и Лидова П. П., сидел ряд так называемых правозаступников, т.е. адвокатов, допущенных уже к постоянным выступлениям в трибунале; здесь их было четверо, и все как на подбор: защитник Котляревского - Рязанский (его ученик), Машбиц - комическая фигура, нанятая Морозовым для его специальной защиты, Брусиловский, подслеповатый, самонадеянный, и последний (фамилию забыла), постоянно бывший пьяным". Паноптикум новоиспеченных советских правозаступников, как нельзя лучше, оттенял аляповатость циничной и грубой режиссуры процесса, а их речи являли собой яркую иллюстрацию трагикомичности всего происходившего, и "вызывали улыбки и даже смех среди присутствующих и, нередко, даже неловкое чувство у самого подзащитного"⁷¹.

О том, как тяжело было выслушивать заявления некоторых участников процесса и правозаступников, вспоминал Мельгунов, подчеркивая при этом, что Муравьев с колегами были допущены им "...к счастью, иначе, вероятно, много раз пришлось бы протестовать против защитников, державшихся, очевидно, во имя интересов своих подзащитных подобострастного, чтобы не сказать больше, тона по отношению к обвинителю и судьям". Кроме того, Николай Константинович настоятельно советовал Мельгунову, "...чтобы он не говорил того, что хотел, чтобы не ухудшить своего положения"⁷², - вспоминала жена подсудимого. Несмотря на высокий профессионализм полити-

стр. 65

ческих защитников и их искреннее желание помочь подсудимым, изменить что-либо было невозможно. Один из них, кн. С. Е. Трубецкой, по достоинству оценил "Сизифов труд" Муравьева и его коллег: "...хотя наши адвокаты внимательно изучили дело и на суде добросовестно произнесли защитительные речи, - писал он, - я и тогда и теперь думаю, что все их усилия не могли иметь для нас никакого значения. ... На самом деле, это была ... инсценировка, и наше дело решалось не на суде, а политическими властями и вне зависимости от судебного разбирательства"⁷³. Трибунал приговорил 19 человек, в том числе Мельгунова и Трубецкого, к высшей мере наказания, правда, сразу же замененной различными сроками тюремного заключения.

Начиная с 1922 г., после первоначального этапа революционных экспериментов в системе юстиции, Советская власть берет курс на кодификацию права и смещает акцент в судопроизводстве с административных органов на судебные. Эти веяния коснулись и института адвокатуры. В разработке положения о новых коллегиях защитников приняла участие инициативная группа бывших присяжных поверенных. В 1922 г. по предложению председателя Моссовета Л. Б. Каменева и Народного комиссара юстиции Д. И. Курского Муравьев принял активное участие в составлении проекта Положения об адвокатуре. "Хорошо известный до революции присяжный поверенный Н. Муравьев, ставший членом вновь созданного юридического общества с одобрением воспринял это как появление у государства желания руководствоваться прагматическими, а не идеологическими соображениями"⁷⁴. Опытный адвокат окунулся в работу по формированию отечественной адвокатской корпорации. "На новосоздаваемой адвокатуре будет лежать тяжелая обязанность гарантировать защиту социально слабым и малоимущим элементам страны, - считал Муравьев. - Она не в состоянии будет исполнить этой задачи организованно, если ей не будут предоставлены известные права. Только самостоятельная адвокатура может быть влиятельным фактором постепенного поднятия на должную высоту правосудия в стране". Подготовленный проект с некоторыми изменениями был утвержден ВЦИК. "Самое название "Коллегия защитников" и "Президиум Коллегии защитников" было предложено мною, - уточнял Муравьев, - и принято инициативной группой в квартире П. Н. Малянтовича на одном из собраний перед представлением проекта Правительству"⁷⁵. Вместе с тем, в "высоте правосудия" и роли адвокатуры в Советской России Муравьев смог убедиться на собственном опыте спустя всего несколько месяцев.

В июне 1922 г. Муравьев вместе с приехавшими из-за границы Э. Вандервельде, Т. Либкнехтом и К. Розенфельдом принял участие в защите членов ЦК партии левых эсеров на знаменитом показательном процессе в Москве. Откровенная и грубая политическая инсценировка этого дела вынудила иностранных защитников покинуть Россию. После "стремительного отъезда за границу Вандервельде и других иностранных защитников, как раз накануне дня, назначенного для демонстрации по поводу этого процесса, я, - вспоминал Муравьев, - оказался во главе защиты"⁷⁶. Это был кульминационный момент процесса, когда после демонстрации на Красной площади, на вечернем заседании суда делегация от рабочих Москвы и Петрограда выступила с требованием смертной казни для обвиняемых. Это беспрецедентное действо, по мнению Муравьева, опрокинуло все процессуальные нормы Советской республики, и заранее лишило приговор суда законности. От имени группы защиты он потребовал стенограммы заседания и перерыва работы суда для того, чтобы оценить происшедшее с правовой точки зрения. В разгар конфликта, когда возбужденная "рабочая" публика в зале суда энергично протестовала против аргументации Муравьева, он воскликнул: "Горе народу, готовому побить камнями тех, кто защищает закон, самим же народом установленный". Этот инцидент окончательно убедил Муравьева в том, что процесс над левыми эсерами "...является судом только по форме, а по существу - представляет собою политическое действие..."⁷⁷. Попытки Муравьева и его коллег вернуть течение судебного разбирательства в лоно правосудия не увенчались

стр. 66

успехом. За предъявление отвода всему составу Трибунала, государственному обвинителю и отказ от защиты Муравьев был арестован, просидел несколько недель во внутренней тюрьме ВЧК, а затем был выслан из Москвы на 3 года в Казань. Правда, в знакомом еще со студенческих лет городе опальный адвокат прожил всего несколько месяцев, проработав, по рекомендации Красина, юрисконсультом областной конторы Внешторга и Госторга. Столь коротким сроком ссылки и возвращением в Москву Муравьев был обязан, как ему казалось, председателю ВЧК-ОГПУ Ф. Э. Дзержинскому, "о котором у меня сохранилось очень хорошее воспоминание, как об искреннем и чистом душой революционере, хотя и фанатике..."⁷⁸, - заметил он.

В то же время, Муравьев был далек от конформизма и, принимая Советскую власть, никогда не подстраивался под "руководящую линию партии" и всегда поступал так, как ему велела совесть и правозащитные принципы. В советское время опыт и профессионализм Муравьева были востребованы только на должностях юрисконсульта различных учреждений, но эти "организации были счастливы иметь его консультантом на два, на три часа", - вспоминала дочь Муравьева Т. Н. Волкова. Начиная с 1919 г. он работал юрисконсультом кооперативных организаций - Московского Народного банка и товарищества "Кустаресоюз". Кооперация казалась ему островом последней надежды демократического преобразования России в море разрухи и произвола. В первые же годы большевистского режима кооперативное движение натолкнулось на стену идеологических предубеждений и официальных преград со стороны советской власти. Кооператоры считались "вредными и чуждыми элементами" и обвинялись в экономическом саботаже. В этих условиях Муравьеву часто приходилось отстаивать интересы пострадавших кооператоров, которых он считал "подлинными" людьми "...в наше время фальши, притворства, лжи, фальсификации, поз и обманов"⁷⁹. Муравьев всегда с энтузиазмом брался за работу, связанную с созидательной, творческой деятельностью. В 1923 г., увлеченный "идеей построения нашего внешнего баланса на стародавней и прочной базе развития экспорта хлеба..."⁸⁰, он поступил на работу в только что организованный "Экспортхлеб".

В начале 1920-х годов Муравьев был одним из первых отечественных адвокатов, принимавших участие в судебных процессах по хозяйственно-экономическим спорам советского правительства с иностранными компаниями. В 1925 г. он участвовал в процессе по иску ВСНХ к американскому акционерному обществу "Синклер" об аннулировании концессионного договора на аренду русской части острова Сахалин и на разработку там нефти. Муравьев принял обращение американской фирмы и выступил на процессе в качестве ее представителя. "Я был очень доволен этим процессом, - вспоминал Муравьев, - так как, с одной стороны, он не создал никакой остроты в положении моем, адвоката СССР, выступившего с возражениями против иска правительства; с другой стороны меня радовало, что правительство приняло точку зрения, которую я отстаивал еще во время европейской войны...", заключавшуюся в том, что даже в самые острые моменты мировых столкновений правовая защита подданных враждующих держав должна быть соблюдена. Выступление Муравьева на "синклеровском" процессе имело успех за границей, и это привлекло к нему иностранную клиентуру. Весной 1926 г. он был избран американской фирмой Харримана (Марганцевая промышленная концессия в Чиатурах) в качестве супер-арбитра в Третейском суде между группой грузинских компаний с одной стороны, и германских - с другой ⁸¹. Международно-правовой опыт Муравьева позволил ему также принять в 1925 г. юрисконсульство во французском акционерном обществе "Societe industrielle des Matieres Plastiques" (SIMC), где он проработал 5 лет, "...стремясь, поскольку это зависело от юридической части, осуществить постановку выработки в СССР фотобумаги и пленки, что было бы крупным достижением, - считал он, - и что сделало бы маленький городок Переславль, ... пятым после Америки, Германии, Франции и Италии пунктом на земном шаре, производящем пленку"⁸².

стр. 67

Осенью 1924 г. Муравьев был избран членом Президиума Коллегии защитников. Всего же с 1918 по 1930 г., как адвокат, он участвовал более чем в 200 судебных процессах. Контингент его подзащитных в те годы был весьма разнообразен: бывшие полицейские и белогвардейцы, домовладельцы и землевладельцы, лишившиеся своей собственности, так называемые спекулянты и вредители, кулаки и растратчики социалистической собственности, граждане, лишенные избирательных прав и многие другие. Все эти дела укладывались в формулу: "доказательство отрицательного факта", то есть при отсутствии в советском праве презумпции невиновности, "классовым врагам", от имени которых выступал Муравьев, необходимо было доказывать отсутствие своей вины.

В 1928 г. Муравьев выступил защитником четырех обвиняемых по "Шахтинскому делу". Ему удалось убедить своих подзащитных отказаться от "сотрудничества со следствием" и, в частности, от своих признательных показаний, ведущих к смертному приговору. Прокуратура оказалась перед реальной угрозой потери важных свидетелей и прибегла к испытанным методам "убеждения" обвиняемых. В итоге, "...все четверо подают суду уникальные по своему содержанию заявления, - отмечает М. Рейман, - они жалуются на своих защитников за то, что те не верят в их виновность...", и, таким образом, "при благосклонном содействии оклеветавших меня клиентов (первый случай в моей адвокатской практике), вовремя убрался из этого процесса...", - иронично заметил Муравьев. Его непреклонное следование принципам права, пренебрежение к политической конъюнктуре и отсутствие пиетета к компартии привели к тому, что он явно не вписался в стройные ряды послушной официальным властям советской адвокатуры. Руководство этой организации не могло долго мириться с таким положением вещей и, следуя непримиримой позиции по отношению к дореволюционной адвокатуре, провело в 1929 г. кадровую "чистку" своих рядов. "Вычищенными" из адвокатуры оказались около 200 человек, в том числе и Муравьев. Несмотря на то, что это решение было отменено Московским Советом, "вся эта история все-таки очень трепала нервы и отнимала всякий вкус к занятию адвокатурой", - с горечью констатировал Муравьев. С 15 января 1930 г. Николай Константинович прекратил частную практику, а 13 ноября того же года был отчислен из Коллегии защитников. Вынужденный отход от любимой деятельности Муравьев воспринял, как возможность "...заняться кабинетным трудом и осуществить некоторые давно задуманные мною научные и литературные работы: к осуществлению их и вообще к объективному подытоживанию долгого жизненного пути ... пора давно перейти..."⁸³, - решил он.

Муравьев погрузился в общественную работу во Всесоюзном Обществе политкаторжан и ссыльнопоселенцев. В начале 1930-х годов это общество приступило к подготовке празднования тридцатилетней годовщины первой русской революции. Одним из структурных подразделений Общества была секция старых политических защитников или так называемой "молодой адвокатуры", которую возглавлял Муравьев. Празднованию юбилея члены секции придавали большое значение не только с политической точки зрения, как того требовала обстановка, но и с научной. На одном из собраний Муравьев заметил, что "Стиль революции - это стиль органический"⁸⁴. Для раскрытия этого "органического стиля" секция планировала выпустить несколько юбилейных сборников воспоминаний, основательно подкрепленных материалами архивных фондов. "По нашему плану статьи, помещаемые в сборнике, - отмечал Муравьев, - должны дать читателю в своей совокупности общее представление о наиболее выдающихся событиях 1905 г., о их участниках, развернуть картину судов той эпохи и попутно осветить роль адвокатуры в них, отнюдь не выдвигая ее на первый план"⁸⁵. Кроме того, руководителем секции на одном из ее заседаний в качестве кредо предстоящей работы был предложен научный принцип сочетания мемуарной литературы с документами официального делопроизводства и судебно-следственными материалами: "Если отложить их изучение (событий 1905 г. - Ю. В.) теперь теми лицами, которые в них принимали участие, - утверждал он, - то можно

стр. 68

потерять весь круг [этих] людей ... и не дать работе обоснование по принятому нами принципу сочетания человека с документом"⁸⁶. Выполнение задачи по координации работ в рамках задуманного проекта и редактирование материалов для сборников также взял на себя Муравьев. В соответствии с программой намеченного издания он не только распределял темы статей, которые предлагались коллегам для освещения того или иного громкого политического процесса, но и согласовывал даты предоставления материала к печати. Особое внимание коллег он обращал на необходимость применения научных методов и принципов в написании работ. "Обработка материала должна быть, возможно, более живой и в то же время документальной, - рекомендовал он авторам воспоминаний, - с тем, чтобы весь сборник носил характер исторического документа о революции 1905 г"⁸⁷. Однако, в связи с изменившейся после 1934 г. внутриполитической обстановкой работа Муравьева и его коллег так и не была доведена до логического завершения.

Жена Николая Константиновича Екатерина Ивановна, урожденная Гусева (1882 - 1969 гг.), происходила из семьи сибирского крестьянина-самоучки, ставшего не только предпринимателем-новатором и меценатом, но и городским головой Минусинска. На ее мировоззрение и дальнейшую судьбу повлияло то, что домашним учителем был политический ссыльный Аркадий Тырков. Юная нигилистка была исключена из Бестужевских курсов за неблагонадежность и выслана в Тверь под гласный надзор полиции. Там она познакомилась и вышла замуж за не менее неблагонадежного, но уже вполне респектабельного к тому времени присяжного поверенного Николая Муравьева. В 1905 г. она вместе с подругами помогла скрыться после разгрома Московского восстания начальнику штаба боевых дружин Пресни З. Я. Литвину (Седому). В годы первой русской революции Екатерина Муравьева принимала активное участие в деятельности Музея содействия труду, а с 1902 по 1925 гг. работала в организации Политический Красный Крест (до 1917 г. - нелегальном). В 1925 г., заболев туберкулезом, Муравьева в сопровождении старшей дочери, вынуждена была уехать на лечение за границу - в Институт Пастера в Париже к доктору И. И. Манухину, который ее быстро "поставил на ноги". "Относясь безо всякой симпатии к большевистскому режиму, Е. И. осталась в эмиграции, - отмечала ее внучка Т. И. Угримова, - со свойственной ей энергией, живостью ума и деловой хваткой, ей удавалось заработать себе на существование и жить самостоятельно"⁸⁸.

Старшая дочь Муравьевых - Ирина (1903 - 1994 гг.) в 1925 г. окончила Общественно-Педагогическое (историческое) отделение Московского университета. Одновременно она занималась рисунком и живописью у художников Ф. И. Рерберга и К. Ф. Юона, но в приеме во ВХУТЕМАС ей отказали по причине "непролетарского происхождения". Уже за границей в 1929 г. она осуществила свою мечту - окончила Берлинскую театрально-декоративную школу, после чего работала в Париже художником по росписи тканей и модельером в различных домах моды и в художественно-прикладных мастерских. В 1932 г. Ирина Муравьева вышла замуж за инженера по мукомольному делу Александра Александровича Угримова (1906 - 1981 гг.). Посаженным отцом на их свадьбе был близкий друг Муравьева и его соратник по "молодой адвокатуре" Маклаков. Вместе с мужем в годы второй мировой войны Ирина участвовала во французском движении Сопротивления.

Младшая дочь Николая Константиновича - Татьяна, в замужестве Волкова (1905 - 1987 гг.), также как и ее старшая сестра закончила бывшую Алферовскую гимназию, а в 1927 г. Литературное отделение факультета общественных наук 1-го МГУ и стала литературоведом. С 1929 по 1941 гг. вместе с мужем Гавриилом Андреевичем Волковым (1902 - 1943 гг.) работала в Главной редакции Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого. После отъезда за границу матери и старшей сестры Татьяна осталась за "хозяйку" в доме, а после ее замужества все вместе жили в квартире отца.

Николай Константинович умер на руках у младшей дочери. Он скончался 31 декабря 1936 г., "что, может быть, и спасло его от более горькой

стр. 69

участи товарищей по "молодой адвокатуре" П. Н. Малянтовича, Б. Г. Барта-Лопатина, М. Л. Мандельштама (первые двое были расстреляны, а третий умер в тюрьме НКВД)"⁸⁹, - считает Н. А. Троицкий. Это предположение обрело доказательность в рассказе жены Д. Л. Андреева. По ее словам, в тот момент, когда "Даниил читал всю ночь над гробом [Муравьева] Евангелие ... Как раз в это время явились с ордером на арест Николая Константиновича и обыск в квартире"⁹⁰.

Но сталинский террор не обошел стороной семью Муравьева. Первым пострадал Г. А. Волков - в 1941 г. он был осужден решением ОСО, и вскоре погиб в лагере. В мае 1948 г. в СССР была репатриирована семья Угримовых и вдова Муравьева. В июне того же года А. А. и И. Н. Угримовы, Т. Н. Волкова и Е. И. Муравьева, один за другим, были арестованы и отправлены на 5 лет в "архипелаг ГУЛАГ", а двое внуков Муравьева (Андрей и Иван Волковы) и внучка (Татьяна Угримова) помещены в детские дома.

Примечания

1. Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова, XI, 19.

2. ВОЛКОВА Т. Н. Об авторе. Л. Н. Толстой и его близкие. М. 1986, с. 295 - 296.

3. Свою жизнь К. Г. Муравьев посвятил военной службе и, начав ее на Кавказе с самого низкого чина, дослужился до звания подполковника. Но однажды он проиграл казенные деньги, за что был осужден, и несколько лет отбывал наказание в Сибири. Подробнее см.: Стой в завете своем... Николай Константинович Муравьев: Адвокат и общественный деятель. Воспоминания, документы, материалы. М. 2004, с. 237.

4. Государственный архив Тамбовской области (ГАТО), ф. 59, оп. 1, д. 4953, л. 4; ф. Р-836, оп. 1, д. 1008, л. 24 - 24об.; ф. Р-57, оп. 1, д. 12, л. 15об. - 1боб. Многотомная библиотека Муравьевых была реквизирована Советской властью и поступила в Щербининскую районную библиотеку.

5. МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка. Стой в завете своем.., с. 12.

6. Стой в завете своем.., с. 235.

7. Отдел рукописей российской государственной библиотеки (ОРРГБ), ф. 436, оп. 1, картон. 9, д. 5, л. 23, 29, 24, 26.

8. МУРАВЬЕВ Н. К. Ук. соч., с. 12, 13.

9. ОРРГБ, ф. 436, оп. 1, картон 12, д. 28, л. 1 - 1(об).

10. Запись Т. Н. Волковой из Семейного архива Волковых. Стой в завете своем.., с. 236.

11. МУРАВЬЕВ Н. К. Ук. соч., с. 13; ТРОИЦКИЙ Н. А. Судьбы российских адвокатов: биографические очерки и характеристики. Саратов. 2003, с. 106.

12. МУРАВЬЕВ Н. К. Ук. соч., с. 13.

13. Эту информацию Т. Н. Волкова записала со слов Е. А. Таратуты, которая работала с фондом П. Л. Лаврова в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ). Стой в завете своем..., с. 302.

14. МУРАВЬЕВ Н. К. Ук. соч., с. 21.

15. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 1652, оп. 1, д. 1, л. 1.

16. РГАЛИ, ф. 210, оп. I, д. 13, л. 4, 4об.

17. РОДИЧЕВ Ф. И. Вопрос адвокатской нравственности и права. - Право. 1904, N 4. История русской адвокатуры (ИРА). Т. 1. ГЕССЕН И. В. Адвокатура, общество и государство. М. 1914, с. 302.

18. МОШИНСКИЙ (КОНАРСКИЙ) И. Н. Политическая защита в дореволюционных судах. Девятый вал. М. 1927, с. 44 - 45.

19. Скорее всего, это название было заимствовано у бельгийских коллег, которые в 1840 г. создали в Брюсселе организацию под названием "Конференция молодой адвокатуры", или просто - "Молодая адвокатура" (Jeune Barreau). ВИНАВЕР М. М. Очерки об адвокатуре. СПб. 1902, с. 132.

20. КОЗЛИНИНА Е. И. За полвека. 1862 - 1912 гг. (Пятьдесят лет в стенах суда). Воспоминания, очерки и характеристики. М. 1913, с. 401.

21. ИРА, с. 303; КОЗЛИНИНА Е. И. Ук. соч., с. 402 - 403; МАКЛАКОВ В. А. Из воспоминаний. Нью-Йорк. 1954, с. 233.

22. Право. 1900, N 11; ИРА, с. 304.

23. МУРАВЬЕВ Н. К. Ук. соч., с. 14; ТРОИЦКИЙ Н. А. Судьбы российских адвокатов..., с. 107.

24. МУРАВЬЕВ Н. К. Ук. соч., с. 15.

25. КОЗЛИНИНА Е. И. Ук. соч., с. 468; МУРАВЬЕВ Н. К. Ук. соч., с. 15.

стр. 70

26. МУРАВЬЕВ Н. К. Ук. соч., с. 14.

27. МОШИНСКИЙ (КОНАРСКИЙ) И. Н. Ук. соч., с. 307.

28. МУРАВЬЕВ Н. К. Ук. соч., с. 20.

29. ГАРФ, ф. 533, оп. 1, д. 284, л. 25.

30. ТРОИЦКИЙ Н. А. Адвокатура в России и политические процессы 1866 - 1904 гг. Тула. 2000, с. 119.

31. КОРОЛЕНКО В. Г. Собрание сочинений. Т. 10. М. 1956, с. 349; Крестьянское движение в Полтавской и Харьковской губерниях в 1902 г. Сборник документов. Харьков. 1961, с. 211; МУРАВЬЕВ Н. К. Ук. соч., с. 20.

32. МУРАВЬЕВ Н. К. Ориентировочный список процессов, прошедших с моим участием, имеющих политическое или общественное значение (в том числе религиозных и литературных) (ОСП). - Стой в завете своем..., с. 191 - 201; Молодая адвокатура. СПб. 1908, с. 5.

33. МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка..., с. 19 - 20.

34. Там же, с. 15.

35. Семейный Архив Волковых (САВ). МУРАВЬЕВ Н. К. Речь в защиту рабочих Брянских заводов, л. 2.

36. Литературное наследство. Т. 95: Горький и русская журналистика начала XX в. Неизданная переписка. М. 1988, с. 61.

37. Молодая адвокатура, с. 82, 101, 105.

38. Накануне процесса, специально, "по просьбе Алексея Максимовича Горького приехала из Нижнего Новгорода в Москву к Н. К. Муравьеву переговорить с ним об организации защиты сормовичей, которых привлекали к суду за первомайскую демонстрацию, - вспоминала о своей миссии Е. П. Пешкова. - Он согласился, а Е. И. Муравьева (жена Николая Константиновича. - Ю. В.) как член нелегального Политического Красного Креста приняла горячее участие в их судьбе". Из письма Е. П. Пешковой министру соцобеспечения Н. А. Муравьевой от 28 января 1955 г., копия которого хранится в САВ. Стой в завете своем..., с. 236.

39. ЗАЛОМОВ П. А. Воспоминания. Горький. 1947, с. 104; Политические процессы, с. 43.

40. МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка.., с. 17; "Павловцы считались официально "толстовцами", - уточнял СП. Мелыунов, - т. к. пропаганда пошла от толстовца кн. Хилкова, владевшего хутором в Павловках". МЕЛЬГУНОВ С. П. Воспоминания и дневники. Париж. 1964, с. 115; МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка.., с. 18.

41. МУРАВЬЕВ Н. К. Обращение к Первой Государственной Думе в защиту рядовых участников Севастопольского восстания (вместо речи в заседании суда). Стой в завете своем..., с. 76 - 78.

42. ГАРФ, ф. 533, оп. 1, д. 270, л. 16.

43. Там же, д. 24, 33, 24, 14.

44. МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка..., с. 16.

45. МИЛОНОВ Ю. К. Как возникли профессиональные союзы в России. М. 1926, с. 96; Право. 1904, N 37; Стой в завете своем..., с. 257; МИЛОНОВ Ю. К. Ук. соч., с. 98.

46. САВ. МУРАВЬЕВ Н. К. Краткая автобиография. Стой в завете своем..., с. 255; МИЛОНОВ Ю. К. Ук. соч., с. 101; МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка..., с. 21.

47. САВ. МУРАВЬЕВ Н. К. Краткая автобиография. Стой в завете своем..., с. 255 - 256.

48. МАНДЕЛЬШТАМ М. Л. 1905 год в политических процессах. Записки защитника. М. 1931, с. 264; ИРА, с. 310.

49. МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка..., с. 25.

50. Л. Н. Толстой и его близкие, с. 349.

51. МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка.., с. 26, 27.

52. ТОЛСТОЙ Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 20. М. 1965, с. 375.

53. МУРАВЬЕВ Н. К.. Автобиографическая заметка..., с. 28. После завершения работы по составлению завещания Муравьев получил подарок от своего "клиента" - портрет писателя с дарственной надписью. Но, к сожалению, эта реликвия, бережно хранившаяся в семье дочери Муравьева - Татьяны Николаевны Волковой, бесследно исчезла во время обыска и ареста в 1948 году. Поиски портрета, предпринятые вдовой Муравьева - Екатериной Ивановной и дочерью, включая их обращение по этому поводу к Н. С. Хрущеву, не увенчались успехом. Стой в завете своем..., с. 268.

54. САВ. Стой в завете своем..., с. 268.

55. МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка..., с. 30.

56. КАРАБЧЕВСКИЙ Н. П. Что глаза мои видели. Ч. 2. Берлин. 1921, с. 123.

57. САВ. МУРАВЬЕВ Н. К. Речь на "адвокатском процессе". Стой в завете своем..., с. 274.

58. ДЕМЬЯНОВ А. А. Моя служба при Временном Правительстве. Архив русской революции. Т. 4. М. 1991, с. 79; Стой в завете своем..., с. 7, 269.

59. ДЕМЬЯНОВ А. А. Ук. соч., с. 79 - 80.

60. Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Т. 1. М. Л. 1924, с. 15.

стр. 71

61. БЛОК А. А. Записные книжки. 1901 - 1920. М. 1965, с. 359; его же. Последние дни режима. Былое. 1920, N 15.

62. Первый Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Т. 2. М. Л. 1931, с. 44 - 57, 18.

63. За исключением суда над бывшим военным министром В. А. Сухомлиновым, расследование дела которого было начато еще до учреждения ЧСК.

64. Падение царского режима, с. 24.

65. БЛОК А. А. Записные книжки, с. 321 - 322.

66. ГАРФ, ф. 8419, оп. 1, д. 1, л. 32.

67. МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка..., с. 108.

68. САВ. МУРАВЬЕВ Н. К. Речь к Вере Николаевне Фигнер, Вере Ивановне Засулич и Петру Алексеевичу Кропоткину. Стой в завете своем..., с. 134.

69. MARC JANSEN. The Bar During the First Years of the Soviet Regime: N.K. Murav'ev. -Revolutionary Russia. Durham. 1990, N 2, p. 211.

70. МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка..., с. 109.

71. МЕЛЬГУНОВ С. П. Воспоминания. Дневники. М. 2003, с. 384; ТРУБЕЦКОЙ СЕ. Минувшее. М. 1991, с. 280.

72. МЕЛЬГУНОВ С. П. Суд истории над интеллигенцией (К делу "Тактического Центра"). - Российский демократ. 1954. N 1 (25), с. 62; его же. Воспоминания.., с. 387.

73. ТРУБЕЦКОЙ С. Е. Ук. соч., с. 273 - 274.

74. ХАСКИ ЮДЖИН. Российские адвокаты и Советское государство: Происхождение и развитие Советской адвокатуры. 1917 - 1939. М. 1993, с. 71.

75. Известия ВЦИК. 10 мая 1922, N 102 (1541), с. 2; МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка..., с. 109.

76. Там же, с. 110.

77. Там же, с. 110. Председатель суда Г. Л. Пятаков усмотрел в этом восклицании Н. К. Муравьева "оскорбление русского народа".

78. МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка..., с. 113, Ф. Э. Дзержинский знал Н. К. Муравьева по организации защит польских революционеров, а затем и в бытность Муравьева председателем ПКК. Это, по мнению Муравьева, "создало отношения некоторого личного знакомства и взаимных личных впечатлений. По крайней мере, - писал он, - уже значительно позже, за год до смерти Дзержинского, встретившись с ним в Кисловодске, я, как и раньше, обменивался с ним несколькими словами приветствия и беседы".

79. Отдел фонодокументов НБ МГУ. Кассета N 839. Устные воспоминания Т. Н. Волковой; МУРАВЬЕВ Н. К. Речь на юбилее "Кустаресоюза" в 1925 г. Стой в завете своем..., с. 155.

80. МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка..., с. 114.

81. ИГОЛКИН А. А. Нефтяные концессии в 1920-х годах: планы и их реализация; МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка..., с. 115, 116 - 118.

82. МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка..., с. 118. Муравьев сожалел о том, что советское правительство в одностороннем порядке досрочно отменило договор о концессии и, тем самым, загубило перспективный и выгодный проект.

83. РЕЙМАН М. "Шахтинское дело". - Время и мы. N 45. Тель-Авив. 1979, с. 181; МУРАВЬЕВ Н. К. Автобиографическая заметка..., с. 118, 119, 120.

84. ГАРФ, ф. 533, оп. 1, д. 270, л. 1.

85. ОРРГБ, ф. 436, оп. 1, картон 8, д. 50, л. 1.

86. ГАРФ, ф. 533, оп. 1, д. 270, л. 7, 8.

87. ОРРГБ, ф. 436, оп. 1, карт. 8, д. 50, л. 1.

88. Стой в завете своем..., с. 233.

89. ТРОИЦКИЙ Н. А. Судьбы российских адвокатов..., с. 114.

90. АНДРЕЕВА А. Плаванье к небесному Кремлю. М. 1998, с. 97.