Город расположился полукругом у далекого горизонта, как будто закрываясь от любопытных взглядов. Небо начинало оправляться от ночного мрака. Герман зябко поёжился и вернулся в купе. Сосед очень громко храпел и все время ёрзал по постели. Шум колёс поезда напоминал стук сердца, умноженный на два. Герман лёг и натянул одеяло повыше. Как всегда, ночь прошла в раздумьях, и спал он совсем недолго.
Поезд прибыл на станцию в четыре часа утра.
Розоватое вдали небо, черная листва деревьев, беспощадно колышущий её ветер – холодный, неприятный, с северной стороны. Чужая земля и чужой город. Может, лучше было бы уехать обратно? Но паровоз посмотрел на него суровыми глазами и пополз дальше. Герману оставалось только смотреть, как всё скорее и скорее он мчится вдаль. А потом и смотреть стало не на что. Только рельсы, которые вдалеке слились в одну цельную линию, да черная точка на горизонте.
Номер в привокзальном отеле повторял своей обстановкой все предыдущие комнаты, в которых Герман останавливался. Хмурые желтые обои и металлическая кровать нагнетали грусть и уныние, а открывающийся из окна вид на неопрятный внутренний дворик напоминал грязные улочки провинциального городка после дождя. Наверное, он остановится здесь ненадолго – на один-два дня – а потом снова отправится в путь.
Герман зажег лампу, взял бумагу и ручку, чернильную (он всегда любил чернильные ручки с перьями) и стал писать письма, которые никогда не отправит. Прошёл по меньшей мере час, прежде чем он закончил.
Такое бывало нередко. Герман адресовал их троим – отцу, двоюродной сестре и школьному товарищу. Только дойдя до почтамта, он решал, что незачем утруждать почтальона, и уносил конверты обратно.
Давно это повелось, Герман до сих пор помнил, как четыре года назад он последний раз видел большое озеро возле их дома и улетающих в теплые края аистов. Эти аисты были не просто какими-то птицами, они с детства были для него родными, потому что каждый раз возвращались домой и вили гнездо на желтом столбе у обочины, недалеко от озера.
Иногда Герману думалось: может, он такой же «аист» и тоже отправился в тёплые края, что наступит время, когда и он сможет вернуться в ту огромную страну, где приветливый дом посмотрит на него своими малахитовыми глазами, а дорожка приведет к улыбающейся двери. Герман толкнёт эту дверь, внутри будет светло, увидит сидящую в тёмно-синем кресле с тремя царапинками на подлокотнике маму. Аннушка спустится с лестницы и возьмёт на руки кошку. Напротив камина будет висеть портрет отца в парадной форме. Вспомнится, что когда-то Герман спрятал за его рамку конфетку.
На него никто не обратит внимания, и он тихонько поднимется в свою комнату. Лестница снова покажется такой же крутой, а на поручне у самой верхней ступеньки будет повязан красный сестрёнкин бантик. «Всё как и прежде, ничего за эти четыре года не изменилось», – подумает Герман. Наверное, его кровать до сих пор заправлена клетчатым шотландским покрывалом, на подоконнике стоит хрустальная ваза, а в шкафу покоится коричневый замшевый пиджак, в котором когда-то он пошел на свое первое свидание.
Ничего ведь не случится, если Герман немножко побудет там, со всеми. Он помолчит, никого тревожить не станет, бесшумно побродит по дому, а потом снова уйдёт. Дом на прощание заговорщически подмигнёт и улыбнётся.
Одну бы такую минуту, одну, всего лишь одну на десять лет такой пустой жизни, какая теперь, не сомневаясь в своей правоте, разместилась огромной кляксой перед его глазами. И разве есть хоть кому-нибудь в этом городе дело до того, что Герману сейчас очень одиноко. Да и знает ли кто-нибудь, что на самом деле есть одиночество?.. Никто тогда и не заметил, как особенно стемнело в этот день. Будто бы тёмно-синюю от берлинской лазури кисточку опустили в стакан с водой, и краска причудливыми дымчатыми завитками расплылась по воде.
Потемнело. В таксомоторе ехало четверо: парочка на заднем сидении, Герман и призрак Германа в окне. На коленях у него лежал чёрный портфель, в левом кармане которого покоилось три конверта. Они не смогли сослужить свою службу и поэтому сейчас ехали вместе с их автором в гостиничный номер спать.
Таксомотор жалобно скулил, поскрипывая при поворотах. И зачем же его так мучить? Весь день он ездит по дорогам, по одному и тому же маршруту, останавливается через каждые пять минут, снова едет. Какое-то однообразное у него существование, совсем не интересное.
Таксомотор отчаянно взвыл и, всем своим телом подавшись вперёд, остановился и вздохнул. Открылись двери, и в тускло-желтом освещении появилась девочка в красном пальтишке и воздушном платке на плечах. Она расположилась на сидении неподалёку и открыла пакетик с соком. Атмосфера автобусного салона наполнилась яблочным ароматом России.
Герман взглянул в окно. Неоновые рекламы магазинов и баров тонули в чернилах ночи, но город всё равно оставался наплаву. Ничего, утром пройдёт дождь и все грустные мысли, все несчастья пригвоздит к земле. Будет много луж, на их блестящих щеках будут отражаться эти же деревья, здания, солнце…
Если бы сейчас прошёл дождь, Герман посмотрел бы на заплаканное оконное стекло таксомотора и в который раз подумал бы, почему какая-нибудь капелька обязательно побежит вниз, и не по прямой траектории, а непременно захватывая с собой другие капли. Зачем она выбирает себе такой извилистый путь, если можно…
Неожиданный шмыгающий звук вернул его мысли в прежнее русло. Это девочка допила свой сок.

* * *
Начинало светать. Одинокое окно на пятом этаже было озарено светом. Герман писал письмо, которое никогда, наверное, не доставят по адресу. Может, он его и сам не отправит. Но надежда вернуться поселилась в его сердце. Герман писал письмо России.