Несмотря на многовековое соседство, история официальных отношений дореволюционной России и Кореи насчитывает немногим более 30 лет. С одной стороны, это объясняется политикой изоляции, которую навязывали вассальной Корее с XVI/ в. маньчжурские правители Цинской династии Китая. С другой стороны, реальное освоение русскими людьми Приморья началось только со 2-й половины XIX в. и тогда оформилась русско-корейская граница по реке Туманган. После подписания в 1884 г. первого официального договора между Россией и Кореей и обмена дипломатическими представителями русско-корейские отношения стали быстро развиваться. Сближение двух стран, вызванное совпадением интересов, происходило поступательно, хотя и не всегда с равной активностью, и достигло к 1896-1898 гг. наивысшей точки. Этот процесс был в итоге прерван русско-японской войной 1904-1905 гг. Поражение России лишило ее возможности свободных отношений с Кореей, а последнюю привело к потере национальной независимости на несколько десятилетий.

Политическая ситуация на Дальнем Востоке в период осуществления русско- корейских дипломатических контактов складывалась таким образом, что одним из важнейших аспектов отношений двух стран был военно-политический. Этим объясняется, почему именно Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА) стал тем хранилищем, где, наряду с Архивом внешней политики Российской Империи МИД РФ, наиболее полно представлены документы по истории межгосударственных связей дореволюционной России и Кореи. Кроме этих двух архивов некоторое

стр. 26

количество документов по истории русско-корейских отношений хранится в Российском государственном архиве Военно-Морского Флота. Это прежде всего материалы (текстовые и графические) об обследовании корейского побережья русскими мореплавателями и их контактах с местными жителями. Также здесь имеются материалы Морского министерства о проектах создания на корейской территории базы для русского военно-морского флота. Все эти проекты, впрочем, не были осуществлены.

В Российском государственном историческом архиве, в фондах Министерства внутренних дел, а также в Российском государственном архиве Дальнего Востока имеется довольно обширный материал по истории непосредственных контактов русского населения и местных властей Приморья с населением и властями приграничных провинций Северной Кореи. Эти контакты носили в основном торговый характер, так как поставки продовольствия в Приморье обходились для России гораздо дороже, чем закупки в Корее. Корейские торговцы находили выгодный для себя рынок сбыта за Туманганом. Правила сухопутной торговли были урегулированы русско-корейской конвенцией 1888 г., но фактически договор закрепил то, что вошло в обычную практику. С середины 60-х годов XIX в. местные русские власти сталкивались также с проблемой переселения корейских семей на российскую территорию. Из архивных документов можно увидеть различия во взгляде на эту проблему между Петербургом и властями в Приморье. Для первого корейские переселенцы были потенциальным поводом для международных осложнений, а для вторых - трудовым и вполне благонадежным элементом, способствовавшим освоению нового края.

Для Военного министерства и Министерства иностранных дел России "корейский вопрос" остро встал в начале 80-х годов XIX в. В РГВИА хранятся копии донесений русских дипломатов из Пекина и Токио о соревновательном стремлении европейских держав, США и Японии "открыть" Корею для своей морской торговли. В донесении от 4 февраля 1881 г. из Пекина русский поверенный в делах сообщал об итальянско-корейских переговорах и попытках шантажировать корейские и китайские власти "русской угрозой" (1). В донесении от 24 марта того же года русский дипломат указывал на попытки китайского правительства сыграть на противоречиях держав в вопросе об "открытии" Кореи (2). В секретной телеграмме от 15 июня 1881 г. из Петербурга поверенному в делах в Пекине давалось разъяснение позиции России, которая, не будучи заинтересованной в морской торговле, стремилась не допустить усиления иностранного влияния в Корее (3). В то же время шифрованной телеграммой от 5 ноября 1881 г. военный губернатор Приморской области доносил в Азиатский департамент МИДа о стремлении корейского правительства к сближению с Россией (4).

В результате обобщения и анализа поступавшей в Военное министерство информации в Главном штабе 18 ноября 1881 г. была подготовлена обстоятельная докладная записка о состоянии и перспективах военно-политических отношений с Кореей (5). Не имея на Дальнем Востоке достаточных сил для проведения активной колониальной политики, Россия ревниво следила за действиями иностранных держав в Корее. На протяжении 1882-1883 гг. западные державы и Япония одна за другой заключали с Кореей неравноправные договоры, приведшие к допущению в нескольких корейских портах иностранной торговли. Опасаясь потери влияния на события, Россия в 1882 г. изъявила намерение установить с Кореей дипломатические отношения, однако, как видно из донесений русских дипломатов из Пекина и Токио, этому помешало восстание и попытка государственного переворота в Сеуле в июле 1882 г. (6) Заключение первого официального русско-корейского договора произошло только в 1884 г., а затем последовало и открытие русской миссии в Сеуле.

Одновременно с установлением дипломатических отношений к разработке "корейского вопроса" приступило Военное министерство. Русскому военному агенту в Китае полковнику Н.Я. Шнеуру было поручено собрать сведения о военно-политической ситуации в Корее, что он и сделал, как видно из рапорта от 8 августа 1884 г. (7)

стр. 27

Полковник Шнеур вступил в переписку с германским подданным П.Г. Меллендорфом, находившимся в роли советника при дворе вана (короля) Коджона. Меллендорф, действуя в интересах Германии, стремился заинтересовать Россию в участии в корейских делах и тем самым создать противовес англо-французскому влиянию. Он изъявлял даже готовность лоббировать интересы России в окружении вана, и в письме от 19 августа 1884 г. писал, что Корея готова перейти под протекторат России (8).

Весной 1885 г. резко обострились русско-английские противоречия по вопросу "афганского разграничения", что эхом отозвалось на Дальнем Востоке. Англия оккупировала корейские острова Комундо, а в ответ на это в Военном министерстве был впервые поднят вопрос о направлении в Корею русских военных инструкторов для обучения и реорганизации корейской армии. Как видно из докладной записки Военно-ученого комитета от 3 мая 1885 г. (9) и письма военного министра П.С. Ванновского министру иностранных дел Н.К. Гирсу (10), в русском военном ведомстве были готовы приступить к осуществлению этих планов. Н.К. Гире в ответных письмах к П.С. Ванновскому от 8 и 10 мая 1885 г. придерживался более осторожной позиции, предлагая ограничиться посылкой в Сеул военного конвоя для охраны миссии, а также командировкой полковника Шнеура для изучения обстановки на месте (11). Эта командировка состоялась, но прибывший в Корею Шнеур, как это видно из его рапортов и донесений (12), стал свидетелем изменений в политической обстановке в Сеуле. Позиции Меллендорфа под давлением англичан пошатнулись, и корейское правительство отказалось от приглашения русских военных инструкторов.

Японо-китайская война 1894-1895 гг. снова привлекла внимание Военного министерства к проблемам Дальнего Востока. Поскольку решающие события происходили на корейской территории, стало очевидным, что именно Корея может превратиться в театр военных действий возможного русско-японского противоборства. Впервые в Главном штабе осознали серьезность угрозы со стороны Японии. Почти одновременно в конце 1895 - начале 1896 г. в Корею были направлены экспедиции во главе с офицерами Генерального штаба с целью изучения и съемки местности, ознакомления с бытом и настроениями местного населения (13). Не в последнюю очередь объектом изучения стали и вооруженные силы Корейского государства. Главный штаб нуждался в оценке способности корейской армии оказать сопротивление в случае войны с Японией. В Северную Корею была направлена экспедиция подполковника В.А. Альфтана (14), район Вонсан - Сеул изучала группа капитана М.А. Соковнина (15), а южные районы по маршруту Пусан - Сеул прошла экспедиция полковника В.П. Карнеева (16). В имеющихся в РГВИА рапортах и отчетах, впоследствии частично опубликованных в "Сборнике географических, топографических и статистических материалов по Азии" (вып. 69, 75), офицеры отмечали сильные антияпонские настроения корейцев и их желание бороться за независимость своей страны, но в то же время слабость организации и вооружения корейской армии. Эти выводы совпадали с информацией, поступавшей из штаба Приамурского военного округа (17).

Значительную часть "корейских" документов РГВИА представляют донесения командования Приамурского военного округа, русского поверенного в делах в Сеуле К.И. Вебера, военных агентов в Токио и Пекине (18) о событиях, потрясших всю Корею: о нападении в октябре 1895 г. заговорщиков, подстрекаемых Японией, на королевский дворец в Сеуле и убийстве королевы Мин Менсон. В течение нескольких месяцев Коджон был фактически пленником в своем дворце, пока не воспользовался единственным возможным для себя способом спасения - 11 февраля 1896 г. ван совершил побег из дворца и нашел убежище в русской миссии, куда был вынужден переместиться и кабинет министров. В правительстве в этот момент решительную победу одержали сторонники прорусской ориентации. К.И. Вебер в секретной телеграмме от 18 апреля 1896 г. сообщал в Петербург о стремлении вана к сотрудничеству с Россией (19). Тогда же, в апреле, военный министр П.С. Ванновский направил письмо

стр. 28

новому министру иностранных дел А. Б. Лобанову-Ростовскому с изложением позиции своего ведомства по вопросу о посылке в Корею русских военных инструкторов (20). Военное министерство, всегда более решительное во внешней политике, чем МИД, и в данном случае было склонно к вмешательству в корейские дела. По мнению военного министра, инструкторы могли помочь в создании пусть небольшой по численности, но боеспособной и дружественно расположенной к России армии.

Для выяснения на месте заинтересованности корейского правительства в приглашении русских военных инструкторов в Корею был командирован полковник генерального штаба Д.В. Путята. Ему отводилась роль военного советника при правительстве Кореи, а после прибытия инструкторов - общее руководство их деятельностью (21). Как видно из телеграммы командующего Приамурским военным округом С.М. Духовского, инструкторы были 4 октября 1896 г. направлены в Сеул вместе с членами корейской делегации, которая возвращалась из России после участия в коронации Николая II (22). О дальнейшей деятельности русских инструкторов можно судить по обстоятельным отчетам Д.В. Путяты и частым донесениям назначенного военным агентом в Сеуле полковника генерального штаба И.И. Стрельбицкого (23). Уже летом 1897 г. успехи, достигнутые в обучении корейских войск, стали очевидными, что подтверждается свидетелем учебно-показательных занятий корейского батальона поручиком Кавалергардского полка князем A.M. Волконским (24). Одновременно с этим росла обеспокоенность в Японии и усиливалось скрытое и явное противодействие росту русского влияния в Корее. Уже в феврале 1897 г. под давлением своего окружения Коджон покинул русскую миссию и вернулся во дворец, где антирусские интриги усилились. И. И. Стрельбицкий указывал в своих рапортах на попытки японцев и их сторонников запугать вана "русской угрозой", первыми носителями которой являлись якобы русские военные инструкторы (25). Одновременно пропагандировались идея японско-корейского "братства" и лозунг "Азия для азиатов". В то же время изучение секретной переписки военных и дипломатических агентов с Петербургом показывает, что Россия в тот период не имела захватнических целей. В противовес японской экспансии, царское правительство было заинтересовано в усилении самостоятельной и независимой Кореи с собственной боеспособной армией.

Вместе с тем в конце 1897 - начале 1898 г. в русской политике на Дальнем Востоке возобладало так называемое маньчжурское направление, проводником которого выступал новый министр иностранных дел М.Н. Муравьев. Создание военно-морской базы в Порт-Артуре привело к утрате интереса к Корее в правящих кругах России. Поэтому отказ корейского правительства от услуг русских военных инструкторов весной 1898 г. был воспринят равнодушно как в МИДе, так и в Военном министерстве, где на смену П.С. Ванновскому пришел новый министр А.Н. Куропаткин (26). Как видно из переписки МИДа, Военного и Морского министерств, после удаления инструкторов с корейским правительством еще больше года шли переговоры об аренде Россией военно- морской базы в Масанпхо, но и здесь Японии удалось заблокировать принятие решения (27).

В документах РГВИА нашли отражение события и обстоятельства, послужившие поводом к русско-японской войне. Речь идет о деятельности "Русского лесопромышленного товарищества на Дальнем Востоке", за спиной которого стояла группа лиц, известная в российской истории как "безобразовская шайка". Еще в 1898 г. несколько крупных чиновников и предпринимателей во главе с A.M. Безобразовым заручились поддержкой Николая 11 в приобретении частной концессии на разработку лесных богатств в бассейне реки Амиоккан (Ялу). Используя свое влияние, концессионеры стали привлекать для охраны солдат и офицеров действительной службы. Как видно из переписки наместника на Дальнем Востоке Е.И. Алексеева и военного министра А.Н. Куропаткина, это сразу же получило политический резонанс (28). Япония, ссылаясь на "русскую вооруженную экспансию" в Корее, стала требовать дополнительных

стр. 29

уступок от корейского правительства. Донесения русских военных агентов из Токио и Сеула в апреле - июне 1903 г. содержали тревожные сведения об усиленной военной подготовке Японии, сопровождавшейся широкой пропагандой по поводу "русской угрозы" Корее. Запоздалые попытки царского правительства разрешить конфликт дипломатическими средствами окончились неудачей (29).

Большой комплекс документов РГВИА посвящен военным действиям на территории Кореи в период русско-японской войны 1904-1905 гг. Это сводки разведывательной информации о дислокации и действиях японских войск (30), отчеты о действиях в северной Корее Приамурской сводной казачьей бригады и других отрядов (31), докладные записки о формировании корейского ополчения для борьбы против японцев (32) и, наконец, переписка между русским и японским командованием в Северной Корее о заключении перемирия (33).

Вскоре после окончания русско-японской войны в Корею был командирован штабс-капитан 20-го Восточно-Сибирского стрелкового полка П. Россов. Он стал непосредственным свидетелем осуществления на практике японского протектората в Корее, о чем подробнейшим образом написал в своих рапортах и отчетах. Россов не был беспристрастным наблюдателем, и, хотя он стремился дать объективную картину военно-политической и экономической ситуации в Корее, в его оценках видно искреннее сочувствие корейскому народу, ставшему жертвой японской оккупации (34).

В начале 1906 г. по требованию Японии было ликвидировано Министерство иностранных дел Кореи, а полномочные дипломатические представители иностранных держав при корейском дворе были заменены консулами с ограниченными полномочиями. После некоторого сопротивления с этим была вынуждена согласиться и Россия. Ограничение до минимума русско-корейских контактов отразилось и в архивных документах. С 1906 г. это в основном сводки разведывательных донесений и обзоры статей по Корее в периодической печати, составленные в Главном управлении генерального штаба (35). Здесь фиксировалась информация об ужесточении оккупационного режима в ответ на возникавшее в Корее антияпонское национально-освободительное движение. После отречения Коджона в 1907 г. Корея все более утрачивала государственную самостоятельность вплоть до ее полной аннексии Японией в 1910 г.

В заключение данного обзора следует отметить, что помимо документов, непосредственно касающихся истории Кореи, в РГВИА хранятся документы о службе и жизненном пути русских офицеров, внесших значительный личный вклад в развитие русско-корейских отношений в период их наибольшего развития. Это послужные списки Д.В. Путяты, И.И. Стрельбицкого, В.А. Альфтана, В.П. Карнеева, М.А. Соковнина, Л.В. Афонасьева и др.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 РГВИА, ф. 448, оп. 1. д. 3. л. 2-3 об.

2 Там же, л. 7. 7 об.

3 Там же, л. 8.

4 Там же, л. 16-17 об.

5 Там же, л. 18-26.

6 Там же, л. 54, 56, 56 об., 58. 60. 60 об.. 63-64, 65-68. 71-73 об.

7 Там же, ф. 447. оп. 1, д. 11. л. 33-39.

8 Там же, л. 40-41 об.

9 Там же, л. 75-80 об.

10 Там же, л. 82-85.

11 Там же, л. 81, 81 об., 86-87 об.

12 Там же, л. 103-104 об., 108-1 13 об., 119-121 об.

13 Там же, ф. 846, оп. 2, д. 96, л. 40-15 об.

14 Там же, л. 32-33 об., 123-128 об.

15 Там же, л. 34, 55-75, 76-89 об.

стр. 30

16 Там же, л. 17-24,49.

17 Там же, л. 11, 11 об.

18 Там же, л. 14-16 об., 30. 31.

19 Там же, л. 38.

20 Там же, л. 26-29.

21 Там же, л. 136. 136 об.

22 Там же, л. 118.

23 Там же, л. 133, 153, 155а; ф. 448. оп. 1. д. 10, л. 53-59, 63-69 об., 80-102 об., 108- 136.

24 Там же, ф. 448, оп. 1. д. 10. л. 155-160.

25 Там же, л. 178, 178 об.

26 Там же, л. 180-181. 184. 189-194.

27 Там же, ф. 2000. оп. 1. д. 1734, л. 34-44.

28 Там же, ф. 448. оп. 1. д. 31. л. 10. 1 1.

29 Там же, л. 1, 8, 28-30, 32, 35 об., 40, 40 об., 46-49.

30 Там же, ф. 846. оп. 16. д. 31991. л. 33-37; д. 29007, л. 6-8, 11, 12, 15, 17, 18, 18 об., 26, 33; д. 29039, л. 1-147.

31 Там же, д. 27184, л. 1-15; д. 27186. л. 4-7 об., 9-45.

32 Там же, д. 29007, л. 1-5 об.

33 Там же, д. 28223, л. 3-171.

34 Там же, д. 29039, л. 178-219,221-269; д. 29259, л. 1-85.

35 Там же, ф. 2000. оп. 1, д. 1734. л. 2 12. 213; д. 6755. л. 3. 4, 9-11, 12, 13, 14-33 об., 34-40.