III

В предыдущей статье мы старались показать, что современный кризис буржуазной методологии истории принял особенно острые формы в Германии как стране торжествующего фашизма, что фашизация политической жизни этой страны способствовала дальнейшему распаду теоретической мысли в новейших произведениях немецких социологов и историков.

Посмотрим теперь, как сказался этот процесс фашизации в новейших конкретно-исторических работах. Эти работы отличаются особенностями своей тематики и ее специфической трактовкой.

Уже известный читателям Кейзер в одной из своих статей возмущается тем, что немецкие историки "до сих пор слишком увлекались классической древностью, историей папства, итальянским Возрождением, французским и английским парламентаризмом"³² .

Итак, долой старую тематику немецкой исторической науки!

Но какова же должна быть тематика новая, национал-социалистическая?

Спешим оговориться, что, характеризуя новую тематику немецких исторических работ, мы остановимся здесь лишь на некоторых, притом наиболее характерных явлениях в этой области.

Уже со времени мировой империалистической войны, а в особенности после Версальского мира, изучение германских древностей заняло особенно почетное место в работах немецких историков. Недавно перешедший в национал-социалистический лагерь Карл Шухарт в предисловии ко 2-му изданию своей работы "Vorgeschichte von Deutschland" (1934) отмечает, что это изучение германских древностей переживает в современной Германии величайший подъем, вытесняя былую популярность изучения истории Греции, Вавилона, Египта³³ .

Фридрих Майнеке также подчеркивает необходимость уделить большее внимание германскому средневековью, которое "для современного немца приобретает новую актуальность. То же относится и к доисторическому прошлому, которое неожиданно проливает новый свет на нашу жизнь".

"По-настоящему, - продолжает Майнеке, - правильно поняли мы это только у нас, в Германии, в самое последнее время. Национал-социалистическая революция черпает свою силу в крови и в расе, которые ведут свое начало от отдаленнейшего прошлого. Она питает и требует любви к немецкой земле, ко всему отечественному культурному наследству, которое на ней возросло. Она (национал-социалистическая "революция" - Н. Л. ) требует такой же любви к островам немецкой народности, которые лежат по ту сторону границы империи. Она настойчиво напоминает единому немецкому человеку об его собственных предках, следовательно, о том изначальном моменте (Urmoment), из которого только и мог возникнуть исторический смысл немецкой истории"³⁴ .

³² Keyser, Die volkische Geschichtsauffassung ("Preussische Jahrbucher", B. 234, H. I, 1933).

³³ Karl Schuchhardt, Vorgeschichte von Deutschland, 1934, 2. Auflage, S. IV.

³⁴ Meinecke, Geleitwort zum 150. Bande der Historischen Zeitschrift und zum 100. Geburtstag Heinrich v. Treitschkes ("Historische Zeitschrift", B. 150, H. I, S. 8 - 9).

Это немецкое средневековье грубо модернизируется в новейших исторических работах. В нем фашистские историки усердно ищут "корпоративного", "надклассового", "чисто немецкого" государства, являющегося якобы прообразом современной гитлеровской Германии. В качестве образчика такой идеализации немецкой старины можно сослаться на статью Мейнберга "Крестьянство как источник жизненной силы народа" (1934).

Мейнберг протестует против широко распространенного в части немецкой историографии представления о том, будто немецкая культура не имеет глубоких корней в немецкой почве, а начинается лишь со времени обращения германских племен в христианство. Отсюда, говорит автор, вреднейшая легенда о германском "варварстве", германском "вандализме", якобы разрушившем Рим. "Разоблачение этой исторической лжи о варварстве нашего германского прошлого является очередной задачей современной германской историографии". Германская культура как продукт северной расы гораздо старше христианской культуры. Недаром национал-социализм "открыл" германскому народу глаза на значение его прошлого³⁵ .

В параллель с этой идеализацией немецкого средневековья и первобытного германского варварства можно поставить те места из "Решающих годов" Шпенглера, где автор говорит о новом идеале "германской" расы как типе человека - "хищного животного" (Raubtier). "Первобытное варварство, - пишет Шпенглер, - "скрытое и скованное в течение столетий под строгими формами высокой культуры, вновь пробуждается теперь, когда культура кончилась и началась цивилизация"³⁶ . И он приветствует пробуждение в германской нации "здоровых инстинктов", "воли к владению и власти", "волн сильнейшего" и т. п. Здесь идеализация древнегерманского варварства служит прямым оправданием кровавого фашистского террора, направленного против рабочего класса и его коммунистической партии, и в то же время апологией новейшего германского империализма, его настоящих и будущих методов борьбы.

Большое место в современной немецкой историографии занимает литература, посвященная Штейну в связи со столетней годовщиной со дня его смерти (1831 - 1931). По заказу имперского и прусского правительства предпринято издание литературного наследства Штейна под редакцией Э. Ротценгарта. Появилось великое множество статей, занятых своего рода легендаризацией этого политического деятеля начала XIX в. В этих юбилейных работах Штейн рассматривается в двух аспектах: с одной стороны, он фигурирует как инициатор крестьянской реформы (о чем придется еще говорить ниже), как реформатор, как образчик "нравственного немецкого человека, лучшего представителя расы, строителя прусского государства", "пионера немецкой свободы и единства;); с другой стороны, Штейн фигурирует как представитель немецкой аристократии, как борец против просвещения и либерализма, спаситель Германии от грядущей революции, как поклонник корпоративного государства, сторонник "мощной власти, исключающей возможность классового господства", противник парламентаризма, борец против анархии и диктатуры масс - словом, почти как один из предшественников Гитлера³⁷ .

³⁵ Meinberg, Das Bauerntum als volkischer Lebensquelle ("National-sozialistische Monatshefte", H. 48, Marz 1934). См. еще Johann Buhler, Deutsche Geschichte, B. I. Urzeit. Bauerntum und Aristokratie, 1934.

В работе Buhler германское средневековье идеализируется как эпоха "крестьянско-аристократической культуры", якобы господствовавшей от времен неолита до XII в. нашей эры.

³⁶ O. Spengler, Jahre der Entscheidung, S. 12.

³⁷ См. Hermann Hass, Freiherr von Stein; Gerhard Mazur, Der Freiherr yon Stein ("Zeitschrift fur Politik", October 1932, H. 7); Gerhard Ritter, Vom jungen Stein ("Historische Zeitschrift", B. 148, H. I, 1934, 22/IV) и т. д.

Третьей крупной проблемой, которой занимаются современные немецкие историки, является проблема освобождения немецкого крестьянства я дальнейших его судеб. Эта проблема ставится чисто политически и разрешается под углом зрения полного и коренного пересмотра всех прежних оценок крестьянской реформы Штейна - Гарденберга, всей аграрной политики Пруссии. Этот пересмотр совершается с точки зрения аграрной политики гитлеровского правительства.

Прусский закон 17 мая 1933 г. устанавливает обязательную передачу крестьянского двора, в случае смерти собственника, только одному наследнику. В то же время воспрещается концентрация нескольких дворов в одних руках. Такими средствами фашистское аграрное законодательство пытается увековечить "крепкое" крестьянство и этим предотвратить концентрацию крестьянской собственности, с одной стороны, и ее раздробление - с другой. Но, укрепляя кулацкое хозяйство, та же политика ускоряет пролетаризацию мелких и средних слоев крестьянства, отрывая от земли членов крестьянских семей, отстраняемых от участия в наследстве. Это - одно из звеньев той политики, при помощи которой гитлеровцы, осуществляющие диктатуру монополистического капитала, душат основание массы трудящегося крестьянства.

Демагогической аграрной политике гитлеровского государства современные немецкие историки пытаются придать широкое историческое обоснование. Народилась целая демагогическая литература, проникнутая неожиданными "симпатиями" к мужику как жертве немецкого капитализма. По распоряжению министра продовольствия Дарре, претендующего сейчас на роль крестьянского вождя, была спешно переиздана вышедшая еще до войны работа Руланда "Система политической экономии", представляющая попытку дать всю человеческую историю с древнейших времен до наших дней с точки зрения судеб крепкого кулацкого крестьянства. Руланд - типичный идеолог немецких аграриев, в свое время писавший по социальному заказу "Союза сельских хозяев"; отсюда его "антикапитализм". Руланд выступает "против" капиталистической жажды прибыли, "против" духа классовой борьбы, за лозунги: "пропитание народа от родной почвы", "хлеб - главное народное благо" и т. п. Все эти изречения, столь напоминающие лозунги "Третьей империи", в сущности лишь прикрывают требования прусского юнкера и немецкого кулака о безграничном повышении аграрных пошлин.

Все благосостояние среднего сословия, говорит Руланд, покоится на благоденствующем крестьянстве. В заключение автор перечисляет болезни социального организма, возникающие в связи с исчезновением крестьянства, и рекомендует известные методы лечения. Главным симптомом одной из опаснейших болезней социального организма Руланд считает классовую борьбу³⁸ .

Расовая теория откровенно ставится на службу политике Гитлера в аграрном вопросе. "Сам" г. министр Дарре выпустил в 1933 г. объемистую книгу "Крестьянство как жизненный источник северной расы". Здесь мы находим обоснование гитлеровского закона 1933 г. необходимостью сохранить на земле "расу крестьян-собственников как оплот против социализма". Искони крестьянин северной расы, утверждает Дарре, был не только колонизатором - распространителем немецкой культуры, - но и воином, и иначе он не мог бы сохранить плоды своих трудов. "Меч и плуг" одинаково были неотъемлемыми орудиями этой крестьянской культуры. Дарре решительно осуждает крестьянскую реформу Штейна - Гарденберга, которая привела,

³⁸ Ruhland, System der politischen Oekonomie. О книге Ruhland см. панегирическую статью Артура Дикса (A. Dix, Naturwissenschaftliche Volkswissenschaftslehre, "Preussische Jahrbucher", B. 234, H. 3, 1933).

по его мнению, не к освобождению, а к "искоренению крестьянства" (Bauernentwurzelung). Крестьян освободили от феодальных повинностей, но ничем не защити пи от власти денег. "Это безразличное, холодное искоренение и уничтожение древних, связанных с землей, крестьянских родов - самое черное пятно немецкой истории". В дальнейшем, в связи с промышленным переворотом и расцветом капитализма в 70-х годах, процесс исчезновения немецкого крестьянства только усилился, но эти успехи германского капитализма были куплены ценой принесения в жертву "гекатомб крестьянских родов", этого "последнего органического класса, восполнителя лучшей северной крови"³⁹ .

Переоценкой реформы Штейна, с точки зрения судеб "крепкого" крестьянства, занят и Карл Моц. По его мнению, современный поворот в аграрной политике требует полного пересмотра истории германского крестьянства. Штейн имен превосходную программу в интересах крестьянства, но она попала в руки его врага - Гарденберга, который был проникнут пагубным духом либерализма. Немецкий крестьянин увлекся "ложной свободой, которая свела его землю до роли товара и сделала его жатву объектом спекуляции". Последствия этого рокового извращения штейновских проектов налицо: "Не существует ни одного крестьянского несчастья, которое не имело бы своим источником превращение земли в товар. Но искоренение крестьянства "должно было привести к подрыву корней самого немецкого народа, бегству с земли, к приостановке рождаемости, в конечном счете к захирению немецкой культуры"⁴⁰ .

Та же тема трактуется в статье Мецнера "Кровь и земля как основа нашей народности". До Гитлера, пишет автор, крестьянин был в забросе. Его считали лишь неизбежным злом. Его крепкое хозяйство хотели заменить хозяйством, снабженным машинами, своего рода аграрной индустрией. Такова была вся установка немецкого либерализма как в области теории, так и на практике. "При этом танце смерти все возраставшие большие города становились кладбищами нации".

Война 1914 - 1918 гг. заставила немецкого крестьянина принести тягчайшие жертвы. Теперь настало-де царство крестьян, а вместе с тем наступил и "великий переворот в понимании истории нашего народа"⁴¹ .

Во всем этом крикливом походе на старые буржуазно-либеральные концепции крестьянской реформы есть одна черта, крайне характерная для идеологов гитлеровской партии. Приписывая все несчастья крестьян развитию капитализма и индустриализации страны, фашистские историки благоразумно замалчивают или затушевывают тот факт, что "освобождение" крестьян в Пруссии означало массовую экспроприацию крестьянских земель благородным юнкерством. Фигура городского капиталиста и ростовщика совершенно заслонила собой фигуру юнкера, исчез весь "прусский путь" развития, осудивший массу мелкого и мельчайшего крестьянства "на десятилетия самой мучительной экспроприации и кабалы" при выделении незначительного меньшинства "гроссбауэров" - крупных крестьян, - осталось в тени крупное юнкерское хозяйство, приспособившееся к капиталисти-

³⁹ Walter Darre, Das Bauerntum als Lebensquelle der Nordischen Rasse. 3. Auflage, 1933.

⁴⁰ Karl Motz, Der Freiheitskampf der deutschen Bauern ("National-sozialistische Monatshefte", H. 48, Marz 1934).

⁴¹ Erwin Metzner, Blut und Boden als Grundlagen unseres Volkstums ("National-sozialistische Monatshefte", H. 48, Marz 1934, S. 296). См. там же Reinke, Die Betrennung des bauerlichen Menschen; Rechenbach, Blutfragen des deutschen Bauerntums; Wald, Die Bauernbefreiung und die Ablosung des Obereigentums - eine Befreiung der Herren? ("Historische Vierteljahrschrift", Februar 1934, H. 4).

ческим условиям, но продолжающее быть самым выдающимся воплощением и самой крепкой опорой остатков крепостничества⁴² . Таким образом вся фашистская концепция процесса разорения и исчезновения крестьянства является не чем иным, как грубейшей фальсификацией истории.

Но "крепкое" крестьянство необходимо "Третьей империи" не только как одна из надежнейших опор против пролетарской революции, но и как наиболее подходящий материал для спешно организуемой ныне гитлеровцами германской армии, без которой невозможно активное участие немецкого отечества в новой мировой войне. В такой плоскости вопрос ставится в статье Эриха Винтера "Крестьянство в мировой политике". Гитлер и Дарре, пишет Винтер, показали, что в столь низко ценимом либерализмом крестьянстве сохранилось достаточно силы не только для того, чтобы сокрушить большевизм, но и для того, чтобы освободить мир от либерального мировоззрения.

Экономическая политика "Третьей империи", направляемая в "интересах" крестьянства, оказывается лишь переходной ступенью к большой политике. Только осуществление идеи крепкого немецкого крестьянства дает, по мнению автора, белой германской расе перевес над другими народами земного шара. Только наличие крепкого, связанного с землей крестьянства обеспечивает успешность борьбы за место Германии на арене мировой политики, борьбы белой расы с цветными.

Так от демагогической "защиты" немецкого крестьянства и исторических экскурсов в его прошлое наиболее откровенный из идеологов гитлеризма приходит к идее укрепления немецкого кулачества как надежнейшего пушечного мяса для авантюр новейшего германского империализма⁴³ .

Следующий круг проблем, которыми занимаются современные немецкие историки, это - кризис демократии и парламентаризма, апология сильной политической власти, историческое обоснование необходимости единоличной диктатуры "вождей". Еще в работе, вышедшей в 1927 г.⁴⁴ , Брейзиг претендовал на открытие всемирно-исторического "закона", согласно которому "при равномерном развитии неограниченная монархия (Konigsherrschaft) вызывает против себя движение под лозунгом народовластия (Volksherr-

⁴² См. Ленин, Соч., т. XI, с. 348.

⁴³ Erich Winter, Das Bauerntum in der Weltpolitik ("National-sozialistische Monatshefte", Marz 1934).

Отзвуки современной аграрной политики немецкого фашизма чувствуются и в интересе немецких историков к более далекому прошлому немецкого крестьянства. Укажем на Franz Gunther, опубликовавшего основанную на архивных источниках работу ("Der Deutsche Bauernkrieg", 1933). Автор не скрывает связи своего исследования с задачами текущей политики. "Только в наши дни, - пишет он, - когда в результате победоносной германской революции (имеется в виду переход власти в руки гитлеровцев - И. Л. ) крестьянин наконец завоевал в Третьей империи то положение в жизни нации, к которому он стремился уже в 1525 г., стало возможным понимание революционных стремлений людей 1525 г.".

Но это желание исторически "обосновать" политику гитлеровцев в аграрном вопросе привело нашего ученнейшего автора к ряду грубейших искажений исторической действительности. Так, незаконно обобщая единичные факты и произвольно истолковывая смысл некоторых крестьянских "статей", Гюнтер решается утверждать, что в общем немецкому крестьянину жилось в начале XVI в. совсем неплохо; что в крестьянской войне участвовали почти исключительно "почтенные люди деревни" - богатые крестьяне, трактирщики, кузнецы и т. п.; что это германское кулачество уже в XVI в. якобы выдвинуло в ходе борьбы вполне разработанный проект государственного устройства Германии, добиваясь превращения крестьянства в правящий класс. В параллель с этими бездоказательными утверждениями Франца Гюнтера можно поставить столь же противоречащий историческим фактам тезис Шпенглера, будто картина бедственного положения французских крестьян накануне революции является лишь плодом "тенденциозной" работы зловредных агитаторов (O. Spengler, Jahre der Entscheidung).

⁴⁴ Breyzig, Der Stufenbau und die Gesetze der Weltgeschichte, 1927, S. 164.

schaftliche Gegenbewegung), которое в свою очередь ведет к цезаризму или реализации новой формы императорской идеи" (Keisertumsgedanke). Аналогичное утверждение находим в книжке Шпенглера "Решающие годы": демократия - лишь "промежуточное анархическое состояние", переходный этап от разрушенных плебейством монархий к цезаризму, к сильной, диктаторской власти одного лица. Из конкретно-исторических работ, пытающихся доказать неизбежность такого рода "превращений", на первом плане следует поставить уже упомянутую книгу Вальтера Франка "Национализм и демократия во Франции при Третьей республике".

Франк ставит своей задачей, во-первых, выяснить, почему в эпоху Третьей республики во Франции не удавались все попытки националистических переворотов; во-вторых, на примере Третьей республики он стремится доказать всю гнилость парламентаризма и демократии и необходимость фашистского переворота.

Нужно сказать, что в своей критике французской демократии Франк широко использует марксистскую аргументацию, не раз вскрывавшую зависимость буржуазной демократии от финансового капитала в эпоху империализма. Но Франк пытается этими аргументами подкрепить свою апологию цезаризма. История Франции, по его мнению, показывает, что "на место короля и аристократии поднимается господство не демоса, а плутоса. Он стоит, как незримый тиран позади, парламентской олигархии, как государство в государстве... В час своего пробуждения демос готов предпочесть открытую тиранию отдельного лица или вооруженного меньшинства тирании тайной, ибо первая управляет лучше второй". Так возникают "народная тоска о цезаре" и "великие цезаристские кризисы демократии".

Любопытна параллель, проводимая Франком между буланжизмом и гитлеризмом. "Во Франции буланжизм, - пишет он, - и гитлеровский путч в Германии поднялись как плебисцитарный национализм против парламентской демократии, причем в обоих случаях солдаты стояли в центре происходившего. Именно это сходство поразило меня уже при первом беглом знакомстве с этой трагедией чужого народа".

В дальнейшем Франк "анализирует" причины неудач ряда националистических движений во Франции. Буланжизм потерпел поражение потому, что генерал Буланже оказался неспособным стать политическим лидером. Храбрый солдат, он оказался лишенным гражданского мужества.

Неумением развернуть широкую социальную "программу", которая импонировала бы мелкой буржуазии и пролетариату, объясняется неудача Деруледа во время последней благоприятной для националистического переворота ситуации, когда во время конфликта между антисемитски настроенной армией и парламентским большинством, во время движения в пользу пересмотра дела Дрейфуса войско было "хозяином парижских улиц". Во всяком случае уже Третья республика, утверждает Франк, знала идеи национал-социализма. В начале XX в. нео-монархическое движение во Франции усиливается под руководством "Action Francaise", но и это движение заранее было осуждено на неудачу, поскольку оно носило резко выраженный аристократический и монархический характер. Хилые французские аристократы не хотели и не умели "показать собственный кулак", а ждали "нового Монка", который так и не пришел. К тому же самая идея монархической реставрации, по мнению Франка, никогда не будет популярна среди большинства французского народа, да и всякая монархическая реставрация принесла бы лишь "возрождение парламентаризма со всеми его неизбежными болячками".

Франк указывает на опасность всякой наследственной монархии и подводит читателя к мысли о неизбежном выходе из создавшегося положения:

установлении власти "вождя", плебисцитарного президента, перед которым отвечали бы министры⁴⁵ .

В связи с проблемами демократии и диктатуры снова оживился интерес немецких историков к таким эпохам, как история английской революции. Отметим здесь лишь две работы. Первая из них - "Демократия и диктатура в английской революции 1640 - 1660 гг." - принадлежит перу Георга Ленца.

Эпоха Кромвеля интересует автора постольку, поскольку на конкретно-историческом материале он пытается показать, что осуществление демократических идей на практике неизбежно терпит крах. Диктатура Кромвеля, начало которой Ленц правильно относит к подавлению левеллеровского движения в армии, имела целью не только сохранение завоеваний революции в интересах крупных монопольных компаний; та же диктатура способствовала подавлению "разлагающих элементов", под которыми Ленц разумеет так называемых "истинных левеллеров" - этих, с его точки зрения, предшественников современных коммунистов. Кромвель предотвратил угрозу "социальной революции, нависшей над страной". Его диктатура, как и диктатура Наполеона I, "обеспечила свободу собственности на созданном революцией фундаменте"⁴⁶ .

Другая монография, посвященная специально Оливеру Кромвелю, написана Бауэром. Автора больше всего интересует тот "парадоксальный факт, что человек, с таким чисто пуританским догматизмом ведший борьбу с королевской властью... за принцип народного суверенитета, был принужден силой железкой необходимости укротить с помощью тех же насильственных средств народ и парламент" и превратиться из "неистового революционера" в диктатора, "лишь бы избежать хаоса, когда этот неистовый революционный поток угрожал смыть его самого". В перипетиях борьбы Кромвеля с парламентом, в этом состязании между "ведущей личностью и представленной партиями массой" автор видит своего рода прообраз событий, приведших Гитлера к власти⁴⁷ .

Ряд подобных "исторических" исследований посвящен поискам предшественников национал-социалистического движения. Отсюда интерес к пастору Штеккеру, которому тот же Вальтер Франк посвятил специальное исследование. В Штеккере Франк видит тип "христианского социалистического трибуна", пытавшегося примирить "прусскую Германию Гогенцоллернов с массами"⁴⁸ .

Проблема мирового кризиса капитализма находит весьма слабый отклик в работах современных немецких историков. Заслуживает быть отмеченным "официальное" объяснение этого кризиса в книжке Шпенглера "Решающие годы". Этот кризис, предсказанный, по мнению Шпенглера, еще Марксом, является результатом не более и не менее как "сознательной работы вождей пролетариата" (!). Еще со времени революции 1848 г. эти вожди упорно добивались, уничтожения капитализма. Это они руководили "классовой борьбой против органических сил и форм хозяйственной жизни, которые называются капитализмом". Эти вожди шли не к "трудолюбивым

⁴⁵ Walter Frank, Nationalismus und Demokratie in Frankreich der dritten Republik 1871 - 1914 (1933), S. 138, 139, 214, 215, 224, 322, 330, 467, 468, 475.

⁴⁶ Georg Lenz, Demokratie und Diktatur in der englischen Revolution 1640 - 1660 (1933), S. 13, 73.

⁴⁷ Heinrich Bauer, Oliver Kromwell. Ein Kampf um Freiheit und Diktatur, 2 Auflage, 1933, Vorwort, S. VI, VIII, 305, 345, 351, 374, 391.

⁴⁸ Walter Frank, Hofprediger Ad. Stoecker und die christliche soziale Bewegung (1928).

Весьма поверхностную попытку вскрыть исторические "корни" национал-социализма дает Евгений Шмаль (Eugen Schmahl) в своей работе "Der Aufsteig der nationalen idee", 1933.

рабочим", а к "красной коммунистической черни". Эти вожди осуществляли программу "ограбления" общества под видом повышения заработной платы и сокращения рабочего дня⁴⁹ .

Мы оставляем здесь в стороне многочисленные исторические работы, специально посвященные вопросам происхождения и истории мировой войны, в частности так называемой проблеме "виновников войны". Некоторые из этих работ пытаются путем прямой фальсификации истории доказать невиновность Германии в развязывании мировой войны и обосновать притязания новейшего германского империализма и его основные установки в области международной политики⁵⁰ . Трактуя проблемы внешней политики Германии, национал-социалистические историки и социологи в то же время занимаются усиленной идеологической подготовкой общественного мнения к неизбежности новой империалистической войны.

Эта пропаганда новой империалистической войны, в которой "возрожденная" гитлеровским переворотом Германия должна сыграть решающую роль, преподносится под видом новейшей фашистской "философии истории" или фашистских концепций "всемирной истории" (Weltgeschichte). Оставляя в стороне детски наивную схему "всемирной истории" Брейзига, возвращающую нас к построениям филологов XVII в.⁵¹ , и беспомощные потуги Ротаккера, представляющие смесь неокантианства, риккертианства и шпенглерианства⁵² , остановимся на двух новейших работах, претендующих на новое понимание хода мировой истории. В 1934 г. вышла книжка Рудольфа Бенце "Народ и знание. История в свете борьбы рас". Начав с клеветнически безграмотного утверждения, что "марксистское мировоззрение" видит в человеке "только высшее, организованное животное", и призыва "покончить" с марксизмом, Бенце ополчается как на христианскую, так и на "либерально-пацифистскую" "философию истории". По его мнению, ход истории обнаружил банкротство христианского понимания истории (Geschichtsbetrachtung), рассматривающего весь исторический процесс с точки зрения неизбежности осуществления "царства божьего" на земле, долженствующего объединить и уравнять все народы. Не выдержала испытания суровой действительности и либерально-пацифистская философия истории, рисующая конечную цель исторического развития в виде торжества "всечеловеческого" царства разума, всеобщего братства, наступления вечного мира и т. д.

Основная ошибка обеих концепций, говорит Бенце, заключается в том, что они видят конечную цель истории в осуществлении единства рас и народов. С точки зрения расового понимания истории "естественный смысл мировой истории - не в смешении всех рас и народов, а в сознательном культивировании особенностей, которыми наделил человеческие расы мировой кормчий". Отсюда делается вывод, что "мировой истории" вообще нет, а есть лишь история отдельных рас и народов с их своеобразными политическими и культурными достижениями⁵³. Второй важный грех

⁴⁹ O. Spengler, Jahre der Entscheidung, S. 105, 106.

⁵⁰ Некоторые фашистские социологи, как например Ротаккер, полагают, что залогом "нового отношения к миру", которым "должна проникнуться германская нация после образования Третьей империи", должен стать "примат внешней политики". Проблематика, связанная с внутренней политикой, должна отойти на задний план (Rothacker, Erich, Geschichtsphilosophie, S. 149).

⁵¹ По Брейзигу, все народы проходят в своем историческом развитии пять "ступеней": "период детства" (Kinderalter), "отрочества" (Knabenalter), "юности", "зрелости" и "дряхлости" (Greisealter). Автор претендует установить 35 законов истории (см. Breysig, Op. cit., S. 158 - 171).

⁵² Rothacker, Erich, Geschichtsphilosophie (1934).

⁵³ Ср. теорию "монедной изоляции" "культурных индивидуальностей" и отрицание "всемирно-исторической непрерывности" у Шпенглера в его "Закате Европы".

и христианской и либеральной философии истории в том, что они обе забыли, что "борьба - отец всех вещей", что на протяжении всей истории "кровавые войны велись, несмотря на христианские и либеральные фразы о братстве и мире народов".

Наконец, Бенце не согласен и с традиционной культурно-исторической формулой: "с Востока свет!" (ex oriente lux!),

"Свет культуры в нашем смысле пришел, - видите ли, - с севера - родины народов северной расы". "Восток, - продолжает Бенце, - несет северной культуре лишь разложение и смерть" (ex oriente mors). Вся германская история должна рассматриваться как продолжение великой борьбы рас, ведущейся со времени переселения германцев до наших дней. Национал-социалистическая революция вводит нас в эпоху "последней, могучей и решительной борьбы между Севером и Востоком ("Nordland" и "Morgenland") - борьбы, которая ведется не только во имя сохранения немецкого государства и немецкой культуры, но и всего жизненного своеобразия Западной Европы"⁵⁴ .

Такова "новая, расовая концепция истории" с ее призывом защищать "в последнем бою" под национал-социалистическими знаменами "северную культуру" против "тлетворной, несущей лишь смерть и разложение культуры Востока". Расшифровать политический смысл новой формулы "с Востока смерть!" совсем не трудно. Восток является "пугалом" для фашистской германской буржуазии и ее идеологов именно потому, что в наши дни с Востоком в их сознании ассоциируется прежде всего мощный Советский союз, колыбель и цитадель мировой пролетарской революции, надежда всех угнетаемых империалистами колониальных и полуколониальных стран азиатского материка. Призыв к решительной борьбе с "Востоком" означает не что иное, как пропаганду войны против СССР, как идеологическое прикрытие завоевательных планов новейшего германского империализма.

Уже совершенно неприкрыто и безудержно эта подготовка германского общественного мнения к войне с Советским союзом ведется на страницах книжки Шпенглера "Решающие годы". С точки зрения Шпенглера "история человечества вообще есть история войн". Мир эпохи 1871 - 1914 гг. был лишь "обманчивым миром", "ненормальным состоянием". С 1914 г., по Шпенглеру, начинается эпоха мировых войн и перехода "государственных форм XVIII в." в "мировую империю" и цезаризм.

Посмотрим теперь, как обосновывает Шпенглер необходимость войны всего цивилизованного мира во главе с Германией против Советского союза. С его точки зрения западной цивилизации угрожают две революций: одна внутренняя, большевистская, неизбежно связанная с теорией классовой борьбы, опирающаяся на Москву, "угрожающую всей европейской цивилизации". Эта угроза, по Шпенглеру, является "плодом всемирной марксистской концепции. Москва и марксизм поэтому в основе есть нечто единое". Задачи немецкого национал-социализма грандиознее, чем итальянского, ибо судьба Германии - это судьба Европы.

На цивилизованное европейское человечество надвигается "цветная" революция, которая в то же время является революцией против белой расы. Это еще более страшная и опасная революция, чем марксизм. К этим "цветным" расам, угрожающим европейскому человечеству, Шпенглер причисляет американских негров, население Азии с Китаем и Индией, Японию и "Россию"(!). Именно "Россия" в лице Советского союза стала с 1917 г. "азиатской державой". Отсюда - возможность соединения обеих революций.

⁵⁴ Rudolf Benze, Volk und Wissen ("Geschichte im Rassenkampf", 1934, S. 7 - 13, 18, 21, 23, 24).

Этот двойной удар, продолжает Шпенглер, вынуждена будет принять на себя Германия уже в силу своего географического положения. Если в XVIII и XIX вв. она была срединной страной в Европе, то теперешняя Германия снова граничит с Азией, поскольку с 1917 г. Россия стала Азией. Вот в этой неизбежной борьбе между Европой и Азией, где во главе азиатских народностей якобы выступит СССР, Германия, обладающая самой сильной в волевом отношении расой и таким "сокровищем", как "пруссачество", будет спасителем белого мира⁵⁵ .

Весь этот бред призван "научно обосновать" вожделения новейшего германского империализма и его антисоветскую политику.

*

Анализ "методологических" установок немецкой историографии, а также ее новейшей тематики вскрывает яркую картину современного состояния немецкой исторической науки, свидетельствующую о том, что именно в фашистской Германии кризис и загнивай в буржуазной исторической науки зашли гораздо дальше, чем в странах парламентаризма и буржуазной демократии. Этот кризис фашистские "историки" и "социологи" тщетно пытаются преодолеть в беспомощных метаниях между биологизмом и риккертианством или ища спасения в объятиях неоромантизма, крайнего субъективизма и пессимизма во вкусе Дильтея или Лессинга. Катастрофическое снижение теоретического уровня германской исторической мысли особенно резко сказывается в полнейшей методологической беспомощности и неразберихе, в тех непримиримых логических противоречиях, в которые попадают национал-социалистические "философы" и "социологи" объявившие непримиримую войну не только марксизму, но и всякому позитивизму, всякому "рационалистическому" направлению в буржуазной историографии, пытающиеся сочетать верность расовой теории с методологическим разобщением истории и естествознания, с отказом от установления причинной связи в области исторических явлений. Подмена принципа исторической закономерности "структурной" или "телеологической" связью, "судьбой", "конъюнктуральным методом", теорией "культурных ценностей" и т.п., наконец - что самое важное - отрицание за историей самого права называться наукой, установка на превращение ее в ряд поэтических произведений, в "легенду" или "журналистику", - все это означает не что иное, как смертный приговор немецкой буржуазной исторической науке.

В "конкретно-исторических" работах, основная тематика которых определяется установками гитлеризма в области внутренней и внешней политики, или потребностью в идеологическом обосновании фашистского режима в целом, наблюдается ряд нелепых произвольных обобщений, грубейшее препарирование отдельных эпох и проблем в интересах национал-социалистической партии и фашистского государства, на службу которому откровенно ставится вся современная германская историческая "наука". Ярко выраженный национализм и зоологический антисемитизм дополняют эту неприглядную картину, свидетельствующую о вырождении буржуазной исторической науки в Германии.

Это вырождение зашло так далеко, что даже среди некогда либеральной, а теперь раболепствующей перед гитлеровцами профессуры начинают раз-

⁵⁵ O. Spengler, Jahre der Entscheidung, S. 129, 363. Ср. также Frobenius, Ein Lebenswerk aus der Zeit der Kulturwende. Dargestellt von seinen Freunden und Schulern, 1933, S. 31. Этот культ Фробениуса весьма показателен для фашистской исторической "науки".

даваться робкие протесты против безоговорочного оправдания с помощью истории всех прелестей фашистского режима.

Образчиком такого "протеста" явилось выступление берлинского профессора Онкена. В конце января текущего года в "Deutsche Allgemeine Zeitung" был напечатан его доклад - "Превращения истории в революционные эпохи". Этот благополучно приспособившийся к фашистскому режиму представитель "науки" (еще недавно он выпустил биографию Кромвеля, в которой проводились исторические параллели между лордом-протектором и "фюрером"!) осмелился высказать в докладе некоторые "крамольные" мысли на тот счет, что историческая наука должна руководиться не только сознанием своего "национального долга", но и принципом "объективного познания", опираться на источники. "Импульсы современности", говорил дальше докладчик, не могут не влиять на историческую науку, но дело историков вскрыть их "преходящесть", установить их "границы"...

Этот "бунт на коленях", по-видимому, нашел известный отклик в некоторых профессорских кругах фашистской Германии. Об этом свидетельствует появление в газете "Frankfurter Zeitung" сочувственной Онкену статьи ("Und die Professoren?"). Приведя выдержки из его доклада, автор статьи делает вывод, что сказанное относительно истории применимо и к другим областям знания; что выступление историков "против ужасающего дилетантизма и еще более ужасающей нарочитой тенденциозности" (разрядка моя - Н. Л. ) в науке вполне своевременно.

Опубликование доклада Онкена и появление солидаризирующейся с ним статьи в "Frankfurter Zeitung" вызвали грозный начальственный окрик на страницах центрального органа гитлеровцев "Volkischer Beobachter". Особенно досталось злополучному профессору Онкену. Специально посвященная ему статья, принадлежащая перу уже знакомого нам правоверного фашистского "историка" Вальтера Франка, заканчивается пожеланием, чтобы поскорее сошло в могилу поколение буржуазно-либеральных историков, унаследованных "Третьей империей" от времен кайзера и Веймарской республики⁵⁶ .

"Случай" с либеральным профессором, столь решительно похороненным Вальтером Франком, показывает, что даже такому хамелеону, как Онкен, становится невтерпеж от исторической продукции "нового поколения" - свежеиспеченных фашистских профессоров и доцентов; что проскользнувшие в его докладе настроения не чужды и известным кругам немецкой профессуры, еще сохранившим какое-то уважение к старой буржуазно-либеральной науке и культуре. Наконец бурная реакция "Volkicsher Beobachter" на робкий либеральный лепет Онкена и "Frankfurter Zeitung" свидетельствует о том, в каком положении очутились немецкая наука и культура, попав в руки гг. Геббельсов и Розенбергов.

Но, разумеется, не Онкенам будет принадлежать честь борьбы за подлинную науку и культуру. Только пролетарская революция в Германии выметет своей железной метлой как новоявленных "теоретиков" фашистского режима, так и жалких приспособленцев из среды либеральной профессуры.

⁵⁶ См. "Frankfurter Zeitung", 27 Januar 1935, N 49 - 50 ("Und die Professoren?"); "Volkischer Beobachter", 3 und 12 Februar 1935 (Walter Frank, L'incorruptable).