Рейтинг
Порталус

[free] "ТАЛАНТ НАДО ПООЩРЯТЬ..."

Дата публикации: 23 декабря 2013
Автор(ы): Станислава НИКОНЕНКО
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: ИНТЕРЕСНО ОБО ВСЁМ
Источник: (c) http://portalus.ru
Номер публикации: №1387787350


Станислава НИКОНЕНКО, (c)

Рецензия В. И. Ленина на тоненький сборник рассказов Аркадия Аверченко "Дюжина ножей в спину революции", вышедший в Париже в 1921 году, хорошо известна. "...Большая часть книжки посвящена темам, которые Аркадий Аверченко великолепно знает, пережил, передумал, перечувствовал. И с поразительным талантом изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России. Так, именно так должна казаться революция представителям командующих классов"1, - писал Ленин. Некоторые рассказы из этого сборника, отмечал Ленин, следовало бы перепечатать в советских изданиях, "талант надо поощрять"2. Рецензия сыграла замечательную роль в судьбе книг Аверченко на родине. Более десятка больших и маленьких книжек писателя вышло в Советской России за десятилетие после ее публикации.

Молодая страна смело смотрела в будущее, и ее не пугали воспоминания о былом и мрачные пророчества. Однако в определенный момент мировой истории произошел массовый сдвиг в сознании. Отныне литература стала рассматриваться только как выражение классовой идеологии. А посему в стране диктатуры пролетариата оставалось место лишь для литературы, выражавшей идеологию пролетариата, к сожалению, вульгарно понятую. В этой новой атмосфере Аверченко был не нужен. Более того: он был враг. Хотя и мертвый. И он был изгнан. Более тридцати лет его имя замалчивалось. Но даже и после того, как на страницах газет и журналов снова стали появляться его произведения и даже вышло несколько книжек, рассказы из сборника "Дюжина ножей в спину революции" вызывали настороженность и страх издателей.

Теперь они почти все опубликованы в нашей печати - в газетах и журнале "Юность". Возобладало мнение, что литература -


--------------------------------------------------------------------------------

1 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 249.

2 Там же, с. 250.



стр. 257


--------------------------------------------------------------------------------

хотя и оружие, однако не столь мощное, чтобы сломать основы государства. И даже высказываются смелые мысли, что нам вовсе и не нужно единомыслие. А раз так, то, значит, снова пришло время Аркадия Аверченко, который никогда не подлаживался, не стремился никому угодить и высказывал лишь свое мнение, не навязывая его другим.

Ниже публикуются произведения разных лет: "История одного рассказа" (1908), "Мы за пять лет" (1913), "Моя старая шкатулка" (1920). '

Аркадий АВЕРЧЕНКО

МЫ ЗА ПЯТЬ ЛЕТ

МАТЕРИАЛЫ [К БИОГРАФИИ]

Как будто кроваво-красная ракета взвилась в 1905 году... Взвилась, лопнула и рассыпалась сотнями кроваво-красных сатирических журналов, таких неожиданных, пугавших своей необычностью и жуткой смелостью.

Все ходили, задрав восхищенно головы и подмигивая друг другу на эту яркую ракету.

- Вот она где, свобода-то!..

А когда наступило туманное скверное утро, на том месте, где взвилась ракета, нашли только полуобгорелую бумажную трубку, привязанную к палке - яркому символу всякого русского шага - вперед ли, назад ли...

Последние искорки ракеты гасли постепенно еще в 1906 году, а в 1907 год был уже годом полной тьмы, мрака и уныния.

С горизонта, представляемого кожаной сумкой газетчика, исчезли такие пышные бодрящие названия, как: "Пулемет", "Заря", "Жупел", "Зритель", "Зарево", - и по-прежнему заняли почетное место загнанные до того в угол тихие, мирные "Биржевые ведомости" и "Слово".

В этот период все успевшие уже привыкнуть к смеху, иронии и язвительной дерзости "красных" по цвету и содержанию сатирических журналов снова остались при четырех прежних стариках, которым всем в сложности было лет полтораста: при "Стрекозе", "Будильнике", "Шуте" и "Осколках".

Когда я приехал в Петербург (это было в начале 1908 года), в окна редакций уже заглядывали зловещие лица "тещи", "купца, подвыпившего на маскараде", "дачника, угнетенного дачей", и тому подобных персонажей русских юмористических листков, десятки лет питавшихся этой полусгнившей дрянью.

Пир кончился...

Опьяневших от свободных речей гостей развезли по участкам, по разным "пересыльным", "одиночкам"; и остались сидеть за за-

стр. 258


--------------------------------------------------------------------------------

литым вином и заваленным объедками столом только безропотные: "дачный муж", "злая теща" и "купец, подвыпивший на маскараде".

То, что называется - бедные родственники.

Таким образом, я приехал в столицу в наиболее неудачный момент - не только к шапочному разбору, но даже к концу этого шапочного разбора, - когда уже почти все получили по шапке.

Здесь попрошу разрешения сказать несколько слов о себе лично, так как эти слова все же имеют некоторое отношение к тому, о чем пишу.

Я приехал из Харькова в Петербург.

Несколько дней подряд бродил я по Петербургу, присматриваясь к вывескам редакций, - дальше этого мои дерзания не шли.

От чего зависит иногда судьба человеческая: редакции "Шута" и "Осколков" помещались на далеких незнакомых улицах, где-то в глубине большого незнакомого города, а "Стрекоза" и "Серый Волк"* - в центре ("Стрекоза" - на Невском, угол улицы Гоголя, "Серый Волк" - на Мойке).

Будь "Шут" и "Осколки" тут же, в центре, - может быть, я бы преклонил свою скромную голову в одном из этих журналов...

Но выбирать мне приходилось между двумя "близкими" редакциями - "Стрекозой" и "Серым Волком".

- Пойду я сначала в "Стрекозу", - решил я. - По алфавиту.

Вот что делает с человеком обыкновенный скромный алфавит: я остался в "Стрекозе".

Помню, провели меня в кабинет издателя М. Г. Корнфельда (редактор - маститый И. Ф. Василевский-Буква - в Петербурге не жил)...

Меня встретил совсем молодой бритый господин с ласковыми глазами и очень хорошими манерами.

Сидел он за большим письменным столом перед деревянной доской, сплошь исчерченной благородными профилями неизвестных лиц, теми самыми профилями, которые так любит чертить рука задумавшегося человека.

На доске лежала бумажечка - такая маленькая, что я боялся, как бы мое шумное дыхание - дыхание человека, только что взбежавшего на лестницу, - не унесло ее.

"Работает, - завистливо подумал я. - Живут же люди!"

И я впился жадными глазами глубокого провинциала в приятное бритое лицо издателя.

"Вот он какой, - нежно подумал я, - молоденький совсем. Ишь ты!"

Мы разговорились.


--------------------------------------------------------------------------------

* Прекрасный журнал, вскоре, к сожалению, прекратившийся. Руководил им известный критик и писатель В. Ф. Боцяновский.



стр. 259


--------------------------------------------------------------------------------

- Материал принесли?

- Да, кое-что. Мелочи и рассказ.

- Вы работаете где-нибудь?

- Не...нет. Я недавно из Харькова.

- А там писали?

- Да, - с некоторой гордостью мотнул я головой. - Даже издавал сатирический журнал.

- И хорошо он шел?

- Не особенно. Три тысячи печатал.

- Ого! - искренне изумился издатель.

- Что "ого!"? - простодушно переспросил я. - Много, что ли?

- Конечно. У нас журнал старый, известный, издается в Петербурге, и то идет он не больше, чем вдвое против вашего.

Изумился в свою очередь и я.

- Да что вы! А я думал - тысяч сто.

- Где там?

В дальнейшей беседе я нашел и объяснение этого странного факта: "Стрекоза" издавалась тридцать лет, и все эти тридцать лет главными потребителями ее были - офицерские библиотеки, рестораны, парикмахерские и пивные; поэтому о журнале и сложилось у среднего интеллигентного читателя такое убеждение, что "Стрекозу" читать можно лишь между супом и котлетами, в ожидании медлительного официанта, вступившего с поваром в перебранку, или повертеть ее в руках, пока парикмахер намыливает вашему более счастливому соседу щеку.

Поэтому бурный девятьсот пятый год и перекатился волной через этот сонный журнал, не вознеся его на свой гребень.

Даже в момент первого моего появления в "Стрекозе", когда она уже была серьезно реформирована, когда ее печатали в несколько красок*, когда уже большинство будущих сатириконцев работало в ней, - она все же не вызывала ничьего внимания, ни один новый читатель не заинтересовался ею... Так было сильно тридцатилетнее равнодушие к этому "ресторанному и парикмахерскому журналу".

- Знаете что, - сказал я М. Г. Корнфельду со смелостью, на которую способна только молодость. - Надо вам переменить название журнала. Ведь вы теперь не имеете ничего общего с прежней "Стрекозой". По крайней мере в отношении рисунков. А слово "Стрекоза" все портит.

- Я сам уже думал об этом, - грустно сказал издатель. - Да жалко, знаете, менять... Свыше тридцати лет была "Стрекоза",


--------------------------------------------------------------------------------

* Тридцать лет подряд "Стрекоза" печаталась только черной краской - в то время как "Будильник", "Осколки" и "Шут" печатались цветными красками.



стр. 260


--------------------------------------------------------------------------------

а теперь вдруг не "Стрекоза"... Впрочем, мы об этом можем потолковать на заседании. Приходите сегодня в 8 часов вечера.

Только потом, много времени спустя, оценил я, какая великая честь была мне оказана: еженедельные редакционные заседания происходили в очень интимном кружке самых близких сотрудников и никто из посторонних не допускался под страхом: смертной казни. И только через несколько месяцев издатель признался, какую он вынес из-за меня бурю на другой день после заседания.

- Вы не имели права приглашать на заседание всяких провинциальных проходимцев! - ревел, как буря, порывистый Радаков. - Южные поезда привозят каждый день сотни пудов провинциального мяса, - что же, всех их и тащить сюда, да!

- Да уж, - качал головой сдержанный Ре-ми. - Нехорошо, нехорошо. Этак и я кого-нибудь с улицы приглашу на заседание - приятно вам будет?

Однако, когда я на втором заседании предложил парочку тем для рисунков, ко мне прислушались, темы обсудили, приняли - и огорченный Корнфельд снова поднял голову.

Через неделю я уже был приглашен в качестве секретаря редакции и торжественно вступил в исполнение своих обязанностей.

Сотрудниками тогда уже были почти все нынешние ближайшие сатириконцы - Ре-ми, Радаков, Юнгер, Яковлев, Красный (К. Антипов) и Мисс, - таким образом, я был среди них самым "молодым".

Атмосфера царила самая товарищеская, несмотря на то, что любое мнение и взгляд высказывались в самой резкой, определенной форме. Взаимное уважение страховало от обид, а общее увлечение любимой работой сглаживало все шероховатости.

Чуть ли не на втором же заседании с моим участием снова поднялся сотрудниками вопрос об изменении заголовка "Стрекозы" на какой-нибудь другой... Самым затруднительным было - провести эту реформу так деликатно, чтобы не испугать консервативных подписчиков, привыкших уже за десятки лет к старому заглавию, как привыкают к старому, во всех местах протертому халату, но который мил именно этой своею знакомостью, мил своими складками, раз навсегда принявшими форму тела носителя халата.

Эта операция переименования нам удалась блестяще. Подписчики "Стрекозы" и опомниться не успели, как превратились в подписчиков "Сатирикона".

Первый номер "Сатирикона"* вышел 1 апреля 1908 года, и о "новом" журнале сразу заговорили.

Для посторонней публики и критики появление "Сатирикона" вместо "Стрекозы" было большим, значительным событием, мы же


--------------------------------------------------------------------------------

* Это название было предложено А. Радаковым и утверждено после бурных прений.



стр. 261


--------------------------------------------------------------------------------

этого почти не заметили, потому что журнал остался прежним... Только редактором, вместо И. Ф. Василевского, подписывал первые 9 номеров А. Радаков, а с 10-го номера принял эту рискованную, по русским обычаям, обязанность на себя я.

И удивительная вещь: о "Стрекозе" никто никогда в газетах и словом не обмолвился, а стоило появиться другому заголовку, как критика зашумела.

Могу отметить отрадный для нас факт: "Сатирикон" был сразу принят хорошо.

Не прошло и года, как название журнала прочно вошло в жизнь и выражения: "темы для "Сатирикона", "сюжет, достойный "Сатирикона", "вот материал для сатириконцев" - запестрели на газетных столбцах в серьезных политических статьях.

Пять лет...

Это около трехсот номеров. И над каждым номером напряженная работа, масса усилий, затрачиваемых на обход цензурных волчьих ям. Громадная, титаническая работа, о которой читатель и не подозревает.

И, как всегда бывает: просматривая теперь эту вереницу номеров, помнишь хорошо, как создавался каждый номер, помнишь все тягости его рождения и тернии, с его выпуском связанные... - но вместе с тем совершенно не помнишь и не постигаешь, как созданы все эти триста номеров в их общей массе.

Неужели все это сделано нами, пятью-шестью людьми, единственным оружием которых были карандаш, перо и улыбка... Не верится.

И в то же время мы устраивали "сатириконские балы", ухитряясь в неделю записывать декоративные полотна во всю величину Дворянского собрания, устраивали вечера, юмористические лекции, выставки карикатур, совершали "образовательные" экспедиции за границу и выпускали книги...

Поверит ли кто-нибудь, что нами за эти пять лет, совместно с М. Г. Корнфельдом, было выпущено на рынок свыше двух миллионов книг.

Не верится? Увы... Цифра эта точна.

Это уже сделано. Это позади.

А если бы пять лет тому назад пришел какой-нибудь провидец и сказал бы: "Господа! Вы должны за пять лет сделать следующее:

1) Составить 300 номеров журнала.

2) Выпустить 2 миллиона книг.

3) Писать пьесы, декорации к ним, устраивать выставки, балы, над которыми возни 2 - 3 месяца, колесить по Европе, негодовать,

стр. 262


--------------------------------------------------------------------------------

возмущаться, бороться с цензурой и сверх всего этого - обязательно сохранять хорошее, ровное расположение духа, без которого "веселая" работа немыслима".

Если бы все это сказал нам пять лет тому назад провидец, каждый из нас выслушал бы его, молча повернулся спиной, выбрал бы по крепкой, прочной веревке - и сразу освободился бы и от книг, и от журнала, и от всего другого.

Теперь все это позади. Хорошо!

Нам были бы неприятны упреки в том, что мы празднуем такой скороспелый юбилей. Действительно, пятилетних юбилеев не празднуют.

Но, я думаю, предыдущие строки дают нам некоторое основание надеяться, что наше право на юбилей будет признано.

Кто знает, будет ли у нас десятилетний юбилей?..

Не надо забывать, что мы не купаемся в теплой, ласкающей тело водице, а варимся в крутом кипятке.

"История" сатириконцев была бы не полна, если бы я не коснулся разрыва всего коллектива сотрудников с издателем М. Г. Корнфельдом.

Но считаю, что не место здесь снова касаться этого инцидента, получившего уже довольно детальное освещение в первых номерах нашего журнала "Нов. Сатирикон".

Коснусь только фактической стороны: разрыв произошел в мае текущего года. Все сотрудники in corpore вышли из состава двух редакций: "Сатирикона" и "Галчонка". В июне нами основан "Новый Сатирикон", который в течение трех месяцев достиг того же тиража, который имел при нас прежний "Сатирикон".

Читатель в этом случае высказался... Спасибо читателю.

* * *

В моей статье, несмотря на ее пространность, есть все же огромный пробел: я почти ничего не сказал о цензурных условиях, в атмосфере которых "Сатирикон" прожил пять лет.

Но... об этом сейчас неудобно распространяться. Это дело истории, для которой мы тщательно собираем материалы.

Материалы - неслыханные.

Больше я ничего не скажу.

Перечислю только то, чего нам категорически запрещено касаться.

1) Военных (даже бытовые рисунки).

2) Голодающих крестьян.

3) Монахов (даже самых скверных).

стр. 263


--------------------------------------------------------------------------------

4) Министров (даже самых бездарных).

А в последнем номере не пропущена даже карикатура, осмеивающая "Новое время".

Читатель! Обнажи благоговейно голову перед этим фактом.

МОЯ СТАРАЯ ШКАТУЛКА

У меня есть старая шкатулка палисандрового дерева, выложенная по крышке инкрустацией, - совсем такая, какую возил с собой Павел Иванович Чичиков.

Я свою тоже теперь вожу с собой. С сентября позапрошлого года. А раньше она стояла в углу кабинета моей петербургской квартиры и служила хранилищем трофеев, побед моей горничной надо мной. Дело в том, что у меня с моей горничной шла глухая, тайная, незаметная, но свирепая и неумолимая борьба. Всякий из нас терпел свои поражения и одерживал победы, но на ее долю побед приходилось больше, чем поражений.

Каждый день утром, сидя за письменным столом, я просматривал корреспонденцию и прочитанное, ненужное бросал на пол; просматривая поданные счета и отметив в записной книжке итоги на предмет уплаты, счета бросал на пол; вынимал содержимое боковых карманов, отбирал ненужное - бросал на пол. И уходил из дому.

А потом являлась горничная, тщательно подметала пол, а все брошенное не менее тщательно собирала и аккуратной пачкой засовывала между подсвечником и часами, около чернильницы на письменном столе.

Приходил я. Замечал засунутую пачку. Бросал на пол.

Приходила она. Собирала с полу. Засовывала между подсвечником и часами.

Приходил я, признав себя побежденным, совал всю пачку в старую шкатулку палисандрового дерева с инкрустацией.

Замечательнее всего, что у нас с горничной никогда не было разговора об этом. Ведь смертельно враждующие армии не ведут между собой никаких переговоров. Не правда ли?

Мой отъезд из Петербурга был вынужденно спешным. Уезжая, я совал в чемодан первое, что попадалось под руку. Так увез с собой и палисандровую шкатулку.

А сегодня открыл ее и стал перебирать старое, пожелтевшее, основательно забытое.

В этой шкатулке нет ни золотых локонов, ни медальонов с портретом любимой, ни засохших, рассыпающихся при первом прикосновении цветов.

Выбираю из беспорядочной, перемешавшейся от дорожной тряски груды первое попавшееся:

стр. 264


--------------------------------------------------------------------------------

Ресторан "Вена". Счет.

Итог - 270 руб.

Что такое?

А... Помню. Праздновал в большом кабинете свои именины. Двадцать шестого января. Гостей двадцать четыре персоны. А ну, посмотрим:

Закуска холодная, водки различные....
42
руб.

- " - горячая 4-х сортов.........
36
- " -

Ужин из трех блюд со сладким на 24 пер..
30
- " -

Вино столовое и дес. 12 бут..........
21
- " -

Кофе и ликеры..............
38
- " -

Шампанское франц. 7 бут...........
56
- " -

- " - Абрау 5 бут..........
20
- " -

Фрукты................
23
- " -

Еще шампанское 2 бут. Асти.........
7
- " -

Итого......
270
руб.






Помню я эти именины. Хозяин "Вены", незабвенный покойник Иван Сергеевич Соколов, постарался: украсил мое место цветами и за свой счет, в виде подарка, отпечатал юмористическое меню на двадцать четыре персоны.

Вот оно. Огромное красное 26 января, а под ним:

"Закуски острые, сатириконские; водка горькая, как цензура; борщок авансовый; осетрина по-русски, без опечаток; утка не газетная; трубочки с кремом а-ля годовой подписчик".

Бедный остряк Иван Сергеевич! И косточки твои, верно, уже рассыпались...

Бросаю на пол и счет и меню - поди-ка подбери это все снова, моя петербургская горничная. Далеко ты!

"Дорогой Аркадий! Погода хорошая. Бери на Конюшенной таксомотор. Поедем покататься на Стрелку. Можно и к Фелисьену". Н-да-с... Катались раньше мы. Пили кровушку!

На пол бумажку. Следующая.

"Зачем презираете скромную Финляндию? Райвола и мой замок по вас соскучились. Приехали бы и Радакова привезли. Ах, какой у него чудесный рисунок - Песня голода. Ждем. Ваш Леонид Андреев".

Благоговейно откладываю в сторону. Рука, набросавшая эти небрежные строки, уже больше не будет скользить пером по бумаге. Спи крепко и спокойно, любимый писатель и человек!..

А это что?

"Аркадий, выкупай заложников... Сидим у Давыдки в безумной оргии, прокутили семь рублей двадцать копеек, а нет ни соверена. Твои заложники жизни - П. Маныч, Сергей Соломин и др.".

На пол, на пол!

стр. 265


--------------------------------------------------------------------------------

"Солнышко мое! Тысячу раз целую и обним..."

Гм... Нет, это не то. А, вот.

"Аркадий, управляющий конторой мне передал, что ты распорядился повысить цену на "Сатирикон" с двенадцати до пятнадцати копеек. Не делай этого безумства, не роняй тираж. Ты знаешь, что значит для читателя три коп. Твой Ре-ми".

Призадумался я. Ре-ми где-то за границей, я в Севастополе, а петербургский читатель, рассчитывавший три копейки, купил, вероятно, недавно на последние полторы тысячи полфунта плохо выпеченного хлеба, съел и тихо отправился туда, где и Иван Сергеевич Соколов, и Леонид Андреев, и Гейне, и Шекспир.

Мимо, мимо...

Это еще что такое?

"Г. Аверченко! У меня почти все комнаты пустуют. Не направите ли вы ко мне хорошего жильца? С почтением ваша бывшая квартирная хозяйка И. М.".

"Счет от портного Анри.

2 пиджачных костюма.......
210
руб.

1 жакет..............
135
- " -

фрак с 2 бел. жилет.........
195
- " -






Этот жакет и сейчас у меня. Еще на прошлой неделе портной за перемену истрепавшейся шелковой подкладки на коленкоровую взял семнадцать тысяч рублей.

Телеграммы:

"Дорогой дружище. Это лето я свободен. Если будет месяца два времени, поедем север Африки, переберемся Египет, если месяц, успеем Венеция или Нормандия".

Да. Ездили.

"Магазин Вейс. Счет.

2 пары ботинок на пуговицах с замшевым верхом - 36 руб.

Одна пара туфель открытых, фрачных - 16 руб.".

Ожесточенно комкаю, бросаю.

А вот и еще записочка.

Какая милая записочка, жизнерадостная!

"Петроград, 1 марта.

Итак, друг Аркадий, - свершилось! Россия свободна! Пал мрачный гнет, и новая заря свободы и светозарного счастья для всех грядет уже. Боже, какая прекрасная жизнь впереди! Задыхаюсь от счастья. Вот теперь мы покажем, кто мы такие. Твой Володя".

Да.

Опускаю усталую голову на еще не разобранную груду и - нет слез, нет мыслей, нет желаний, все осталось позади и тысячью насмешливых глаз глядит на нас, бедных...

1920

стр. 266


--------------------------------------------------------------------------------

ИСТОРИЯ ОДНОГО РАССКАЗА

18 декабря 1903 года Василий Покойников принес в редакцию газеты "Вычегодская простыня" свой первый рассказ "Рождественская ночь".

Рассказ был как рассказ.

В нем сообщалось об одном бежавшем с каторги преступнике, который в рождественскую ночь задумал совершить преступление. Он прокрался к одному домику на окраине города и заглянул в окно с целью узнать, кого ему придется сегодня укокошить. Преступник увидел бедную худую мать, у которой не было даже дров, чтобы растопить печь, и понятно, что она своим телом согревала бедную худую малютку дочь, которая дрожала у нее на коленях... На столе лежала маленькая корка хлеба - и это было все, что осталось от прежней богатой меблировки. В лирическом отступлении автор рассказывал, что у женщины, видите ли, был муж, но его однажды перерезало поездом, так что бедной жене он уже был ни к чему... Преступник не читал этого разъяснения автора, но, поглядевши в окно, так растрогался, что, еле сдерживая слезы, ворвался в домик, сорвал с себя пальто, накрыл им озябшую малютку, потом вынул из кармана последние 3 рубля (добытые, заметьте, как это ни удивительно, честным путем), сунул их матери в руку, прошептав:

- Сделайте на них малютке елочку.

И потом, раскаиваясь во всех своих грабежах и преступлениях, выбежал полуодетый в поле, где свистела и выла снежная вьюга.

Автор по неопытности не знал, что ему делать с раскаявшимся преступником, попавшим без пальто в снежную вьюгу, и поэтому предательски заморозил его, скрывши это преступление тем, что засыпал несчастного снегом.

Конец рассказа был такой:

"А вьюга все свистела и выла, будто торжествуя над несчастным... Засыпая в смертельном сне, он улыбнулся и - так и заснул навеки с радостной улыбкой..."

"Митька Вампир искупил свои грехи..."

"Мятель выла"...

* * *

Этот рассказ появился в рождественском номере "Вычегодской простыни" и многим понравился.

Василий Покойников был все праздники в чаду славы и отходить стал только в Великом посту. На масленице еще кое-кто спрашивал его:

- Это вы написали рассказ "Рождественская ночь"? Очень, очень мило.

стр. 267


--------------------------------------------------------------------------------

А потом прекратились и эти вопросы.

Подходила Пасха.

За неделю до Пасхи Василий Покойников стал ходить унылый и задумчивый, а в страстной вторник сел писать пасхальный рассказ.

Он долго тер свою талантливую голову, стараясь придумать что-нибудь особенно трогательное, но не мог. Потом ему сделалось жаль, что он так необдуманно воспользовался раскаявшимся преступником для рождественского рассказа в то время, когда такой преступник великолепно мог раскаяться на Пасху.

А потом писателя осенило.

Он взял газету, в которой был напечатан его рождественский рассказ, и горячим лучом своего таланта растопил снег, согнавши также мороз, который сковывал собой весь рассказ...

Сметя мощным движением остатки снега, Покойников развесил по разным местам колокола, и там, где раньше выла и бушевала вьюга, теперь раздавался ликующий, мощный пасхальный благовест.

Голодная бедная мать по-прежнему сидела с худой малюткой дочерью на коленях, но теперь им уже не хватало для благополучия - кулича и яичек, чтобы разговеться. Митька Вампир, который даже в великую пасхальную заутреню не мог бросить своих позорных привычек, опять подкрался к домику, чтобы укокошить несчастных, но, увидя, что у них нет пасхального стола, снова раскаялся и, войдя в дом уже как старый знакомый, разрыдался и дал на этот раз пять рублей (остальные два рубля были прибавлены Покойниковым как компенсация за пальто, в котором несчастные теперь не нуждались).

Жестокий закон стройности и законченности произведения неумолимо требовал смерти Митьки Вампира; такой смерти, которой он мог бы искупить свою позорную и предосудительную жизнь... Но было одно затруднение: теперь не было мороза! Покойников хотел сначала сжечь его жгучими лучами солнца, но выходило неправдоподобно. Перебросить же всю компанию куда-нибудь на экватор - казалось Покойникову задачей слишком сложной и громоздкой.

Покойников схитрил.

Поломал на реке лед, устроил ледоход и, посадив на льдину котенка, стал подстрекать Вампира полезть в воду и спасти его.

Безалаберный Вампир доверчиво полез за котенком, а Покойников потихоньку придавил ему спину льдиной и потопил Вампира.

* * *

Рассказ "Пасхальная ночь", напечатанный в газете "Вычегодская заря", тоже очень понравился. Автор стал входить в известность. Он стал ухаживать за богатой барышней, и она, прельстившись славой жены литератора, сделалась Покойниковой...

стр. 268


--------------------------------------------------------------------------------

Переехали в Петербург, и Покойников завел связи со столичными газетами и журналами.

Едва наступал какой-нибудь большой праздник, как в доме Покойниковых начиналась двойная чистка и уборка. Одна - в сфере домашней обстановки и утвари, другая - за письменным столом литератора Покойникова. Он вынимал своего Вампира, чинил его, засыпал все снегом, или развешивал колокола, или заливал своих героев водой, потом, проморивши некоторое время мать и дочь голодом, нес свою "Ночь подо что-нибудь" в редакцию. Часто заказывалась чистка мягкой мебели на дому - уж слишком много гостей приходило в дом.

Печатали.

Жена очень гордилась Василием, и талант его вызывал в ней сладкий, благоговейный ужас. Любила она мужа главным образом за ум и талант, читая его произведения всегда со слезами на глазах.

Русская революция не застала Василия Покойникова врасплох. Он, не растерявшись, превратил домик вдовы в покинутую конспиративную квартиру, облачил постаревшего и разочарованного жизнью Митьку Вампира в гороховое пальто, и бывший преступник с той же присущей ему экзальтацией выручал вдову из разных бед, как и раньше...

Жена молилась на своего мужа.

Однажды в осенний вечер Покойников стоял около отрывного календаря и, отворачивая листки, искал праздника, хотя бы и не такого большого, как Рождество или Троица...

Жена тут же перелистывала старый-престарый иллюстрированный журнал, который она, роясь от скуки в книгах мужа, обнаружила на чердаке.

Переворачивая рассеянно пожелтевшие страницы, она остановила взгляд на каком-то рассказе и стала пробегать его. Рассказ назывался "Рождественское преступление каторжника"...

И вчитываясь в него, жена литератора неожиданно побледнела... и к концу - бледнела все более и более...

Она постепенно узнавала и домик на краю города, и мерзнувшую голодную вдову с малюткой дочерью, и каторжника, которого хотя и звали Петькой Коршуном, но он по своим поступкам с утомительной последовательностью напоминал Митьку Вампира...

Дочитав до последней фразы: "Мятель свистела..." - жена опустила на руки голову и тихо, беззвучно заплакала. Она плакала о своей загубленной жизни, тосковала по рухнувшем мираже, по разбитом идеале, который теперь, не видя происходящего, стоял с нахмуренными бровями около календаря и подбирался незаметно к Рождеству.
.

Опубликовано на Порталусе 23 декабря 2013 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама