(СТАТЬЯ ПЕРВАЯ) 1 В начале XX века всемирная литература находилась в состоянии глубокого кризиса. В реакционных по своему духу "Боевых выступлениях" Брюнетьера постоянно говорится о том, что искусство утратило свое "равновесие". Вот один из заключительных абзацев его публичной лекции "Искусство и мораль", прочитанной в 1898 году: "Меня, может быть, спросят, известны ли мне основы этого равновесия и средства, при помощи которых можно восстановить его, если оно утрачено. Нет, это мне не известно! Приходится искать утешение в мысли, что такое равновесие когда-то существовало и еще может быть восстановлено, и каждый раз, когда оно нарушено, это значит, что "подгнило что-то в датском королевстве", пользуясь словами Шекспира"1. Как видим, тон Брюнетьера безнадежно мрачен. Кристиан Сенешаль начинает свой исторический обзор "Главных направлений современной французской литературы" с раздела, который называется "Кризис цивилизации" и где приведено немало выразительных формул и суждений на этот счет, начиная с Поля Бурже, который констатировал у своих современников "смертельную усталость жить, мрачное убеждение в тщетности любого усилия", и до Поля Дежардена, который приходит к выводу, что разочарование становится глубоким и всеобъемлющим: "человечество страдает оттого, что оно утратило веру в себя", оно неспособно "совладать с самим собой", оно чувствует свои возможности "исчерпанными"2. Наш Блок, говоря о современном состоянии русского символизма, видел "пустое небо" над собой, а в статье о Стриндберге признавал, подобно Бурже, что "усталые души" - это явление широко распространенное. Позже он замечательно скажет о том, что "под игом грязи и мерзости запустения, под бременем сумасшедшей скуки и бессмысленного безделья, люди как-то рассеялись, замолчали и ушли в -------------------------------------------------------------------------------- 1 Ferdinand Brunetiere, Discours de combat, Paris, 1906, p. 116. 2 Christian Senechal, Les grands courants de la litterature francaise contemporaine, Paris, 1934. pp. 8 - 9. стр. 100 -------------------------------------------------------------------------------- себя: точно сидели под колпаками, из которых постепенно выкачивался воздух"1. Такова была обстановка и, зная ее, можно правильно воспринять многие явления литературы конца XIX - начала XX века, которые выступают перед нами из исторического далека уже несколько затуманенными. Мы вспоминаем, что Роллан начинал свой творческий путь, испытывая состояние удушья, и это не было только поэтической метафорой. Анатоль Франс в своих злых и полных яда философских романах и особенно в "Острове пингвинов" свидетельствует, что буржуазная цивилизация зашла в тупик. Отсюда структурный принцип яростной сатиры Франса, постоянно повторяющийся в его романах десятых годов, - принцип "замкнутого круга". Конечно, не обходилось без многочисленных попыток навести розовый глянец на литературу начала XX века. Анри Клуар, например, в своей двухтомной истории французской литературы уделяет много внимания явлениям, которые он описывает в главе "Модернистское наступление". И он не говорит правды о том, что все это было тщетными попытками поправить дела умирающей литературы - от "унанимизма", о котором сегодня можно вспомнить лишь с трудом, - до того, что Клуар называет "модернизмом тотальным" и что было связано с различными французскими вариантами футуризма, получившими свое начало, как известно, в Италии. У французского модернизма не было ни энергии, ни подлинного простора, как этого не было ни у какого другого модернизма. Зато было много шума из ничего. Характерны для этого периода многочисленные попытки провозгласить "возрождение" французской литературы, что было сделано не только Мореасом, но и другими. Но все эти тщетные "возрождения" не имели под собой серьезной почвы, и, конечно, Брюнетьер был прав, когда считал, что "утрата равновесия" в современной литературе столь серьезна, что трудно придумать средство от этой роковой беды. Далеко не всякий историк литературы, описывающий этот период, набирается смелости, чтобы посмотреть фактам в лицо и признать глубочайший кризис, переживаемый литературой. Но зато как усердствуют они, подобно Клуару, в неимоверном раздувании "модернистского наступления", где микроскопические по своему значению явления, давно утратившие какое-либо значение, рассматриваются как нечто очень важное, существенное, многообещающее. Надо сказать прямо: большинство официальных историков литературы оставляет в тени огромную и даже важнейшую часть литературного процесса, не умещающуюся в их плоские схемы литературного процветания. -------------------------------------------------------------------------------- 1 Александр Блок, Сочинения в 2-х томах, Гослитиздат, М. 1955, т. 2, стр. 220. стр. 101 -------------------------------------------------------------------------------- Положение было совсем не таким, и настоящий историк литературы должен осветить период развития всемирной литературы, непосредственно предшествующий империалистической войне 1914 - 1918 годов, всесторонне. Необходимо поставить на свое место многие явления, которые обычно упоминаются лишь мельком, а то и совсем игнорируются. Очень большое значение имело, например, для этого периода так называемое "разгребание грязи" в США, означавшее попытку передовых писателей рассчитаться с иллюзиями, которыми был опутан американский народ, и показать капиталистическую Америку не с пышно разукрашенного фасада, а с изнанки, такою, какова она есть на деле. В замечательной книге, мимо которой не может пройти ни один серьезный историк американской литературы, - "Автобиография" Линкольна Стеффенса - очень хорошо показано, что движение "разгребателей грязи" привлекло к себе лучшую часть литературы и было смелым вызовом лжереализму и лжеромантике, которые выдавались за литературу в их время. Линкольн Стеффенс показывает, как разочарование американской демократией охватило лучшую часть интеллигенции и как реалистическое исследование действительности подтвердило их худшие опасения, показало им, что Америка является страной тиранической олигархии Уолл-Стрита, попирающей обманутый и сбитый с толку народ. Несомненно, что социальный роман начала двадцатого века - произведения Норриса, такие книги, как "Джунгли" Синклера, романы Драйзера о Каупервуде, а также его "Гений", до сих пор остающиеся недооцененными социальные романы Джека Лондона "Железная пята" и "Мартин Идеи", - тесно связан с движением "разгребателей грязи". Это наступление обличительного реализма составляет важнейшую область всемирной литературы начала XX столетия. Мы еще вернемся к Линкольну Стеффенсу более позднего периода, а пока необходимо констатировать, что такой огромный пласт литературы остается малоразработанным, потому что буржуазная история литературы является одной из наименее объективных областей науки. Необходимо подчеркнуть, что "разгребанию грязи", представляющему чисто американское явление, прямо соответствуют параллельные явления в других литературах: "Ярмарка на площади" Ромена Роллана должна быть поставлена в тот же ряд ожесточенного антикапиталистического реализма; "Верноподданный" Генриха Манна (в этом романе действительно сосредоточилась вся грязь "вильгельмовской эры"; пропитывающая его ненависть к уродливой общественной системе приобрела значение сокрушительного удара) также принадлежит к тем явлениям, которые так глубоко осознаны в "Автобиографии" Линкольна Стеффенса. И вот что является характернейшей чертой времени: мужествен- стр. 102 -------------------------------------------------------------------------------- ная атака Стеффенса и других "разгребателей грязи" приводит их к выводу, что одна критика не дает желаемого результата, а вера в возможность помочь делу отдельными реформами, подчистками и починками является чистейшей иллюзией. После десятилетней борьбы против олигархии Уолл-Стрита Стеффенс приходит к выводу, что только революция может спасти положение. Вот почему такое большое внимание американских интеллигентов, подобно Стеффенсу, "твердо уверенных в том, что мир можно улучшить", привлекает накануне мировой войны революция в Мексике. Как известно, Джон Рид написал об этой революции, непосредственным свидетелем которой он был, великолепную книгу, полную энтузиазма, - "Восставшая Мексика". В Мексику направляется и Линкольн Стеффенс; глава его "Автобиографии", описывающая события, которые он там наблюдал, носит название "Первая революция". Этим автор хотел сказать, что близится время, когда разразится "вторая революция" - революция социалистическая. Такой вывод, сделанный самым последовательным "разгребателем грязи", в высшей степени характерен, и его необходимо сопоставить с разочарованием в социализме, которым были охвачены многие передовые европейские писатели того времени. Если в самом начале века Анатоль Франс был очень близок к социализму, и все его творчество, вся его духовная жизнь были освещены великой социалистической надеждой, что позволило ему, в частности, так глубоко осознать всемирно-историческое значение первой русской революции, которую он с энтузиазмом приветствовал, - то впоследствии эти социалистические симпатии Анатоля Франса заметно бледнеют. Неправильно было бы сказать, что Франс полностью разочаровался в социализме, но горькую безнадежность "замкнутого круга", который он так уверенно прочертил в романе "Остров пингвинов", все же с трудом можно представить себе в аспекте социалистического мировоззрения. Правда, выпуская почти одновременно свою "Историю Жанны д'Арк", Анатоль Франс сопровождает ее предисловием, которое с большой силой подтверждает его преданность социалистическим идеям и уверенность, что только в этом направлении человечество может ожидать спасения; но все же двойственность, противоречивость, какая-то нервная неуравновешенность отличают Франса накануне первой мировой войны. Это сказывается, конечно, и на том сложном положении, в котором оказался Анатоль Франс тогда, когда война началась. Ромен Роллан в своих "Мемуарах" пишет: "Открытие социализма в те годы опьяняло меня. Оно меня спасало от меня самого. Оно приносило мне братство человеческое". В подтверждение он приводит выдержки из дневников 1895 года и называет "криком радости" эти записи, свидетельствующие о том, как социалистическое влияние буквально преображало молодого писателя. "По мере того, как я усваиваю откровение социализма, меня охватывает безграничная радость. Я чувствую, как я проникаю в бесконечность жизни". Роллан приветст- стр. 103 -------------------------------------------------------------------------------- вует социалистическую революцию и готовится посвятить ее потребностям все свое творчество. Его не страшит теперь, что "буржуазное искусство впало в старческое детство и достигло конца своего развития". Ему больше не кажется, что "искусству угрожает смерть". Он ясно видит, что "одно искусство угасает", а "другое разгорается". И он уверенно смотрит в будущее, которое обещает "возрождение искусства", которое не может не стать "искусством социалистическим"1. Но эти великие надежды молодого Роллана, как мы это видим уже в романе "Жан Кристоф", сменяются горестным разочарованием, и пройдет много времени, наполненного тяжелой и мучительной внутренней борьбой, прежде чем Роллан вернется к этим надеждам своей молодости, и революция станет его жизненным идеалом. Известно, что искренние социалистические симпатии Джека Лондона, проявившиеся в его художественном творчестве и в его великолепной публицистике, так же не получают целостного и последовательного развития. Особенно отчетливо видно на примере Верхарна, как стремление большого писателя начала XX века найти в социализме опору своего творчества приводит его к тяжелому разочарованию. "Зори" представляют кульминацию социалистических стремлений Верхарна. Но это - мир прекрасной абстракции, это мир возвышенной поэтической фразеологии, а не реальная социалистическая драма. Нарастание отвлеченности в поэзии Верхарна как раз в тот момент, когда он становится на путь социализма, не может быть иначе объяснено, как только тем, что перед поэтом был социализм соглашательский, трусливый, неспособный на то, чтобы действительно изменить мир. Это был социализм Вандервельде. Начиная с Золя, который еще в восьмидесятых годах начал всюду "наталкиваться на социализм"2, а к концу своей жизни прямо связал свое творчество с социалистическим движением, на всем протяжении предвоенной эпохи лучшие представители всемирной литературы ищут социалистического пути, но с поистине трагической неизбежностью их надежды остаются тщетными. Это - одна из самых важных проблем развития всемирной литературы в предвоенные годы. Мы видим, как стремительно накапливается в произведениях литературы ненависть масс против капитализма, как она настойчиво ищет себе прямой и радикальный выход. Однако революционный идеал остается недостижимым для многих писателей, казалось бы совершенно подготовленных к его восприятию. Повесть Горького "Мать" приобретает в этом аспекте значение всемирно-историческое. Этому произведению присущи как раз те -------------------------------------------------------------------------------- 1 Romain Rolland, Memoires, Paris, 1956, pp. 253 - 255. 2 Письмо к Ван-Сантен Кольфу, июнь 1886 года. стр. 104 -------------------------------------------------------------------------------- черты, которых мы не встречаем в творчестве Анатоля Франса, Роллана, Верхарна, Джека Лондона. В нем происходит соединение ненависти к капиталистическому строю, беспощадной правды разоблачения - с последовательной, целеустремленной революционностью. Герои повести Горького на наших глазах превращаются в носителей революционного идеала и порывают с тем состоянием покорности, которое воспитывает в людях капиталистический строй. Эти образы Горького явились гениальным открытием, изменившим дальнейший ход развития всемирной литературы. Рано или поздно это открытие было бы сделано. В этом направлении двигались наиболее значительные писатели XX столетия, но только Горькому удалось осуществить эту мечту о революционном произведении, которое показало бы реальную возможность изменить мир и уничтожить капитализм, чье уродство было уже не только полностью осознано, но и всесторонне раскрыто и благородными "разгребателями грязи" и всеми другими писателями, стремившимися правдиво отобразить социальную драму своего времени. Великое открытие Горького стало возможным только благодаря тому, что за ним стоял революционный опыт рабочего класса России, куда перемещается центр мирового революционного движения, за ним стояли исторические сдвиги, произведенные первой русской революцией, а также благодаря тому, что все передовое во всемирной литературе своими поисками, шедшими в этом же направлении, прокладывало путь к "делающему эпоху" открытию и этим самым становилось его соучастником. Даже самый краткий обзор состояния всемирной литературы начала XX века показывает, насколько серьезны расхождения между тем, как освещают этот период официальные историки литературы и каков был действительный ход событий. Совершенно очевидно, что уже перед первой мировой войной достигало огромного напряжения противоречие между двумя основными направлениями литературы: направлением, которое воспроизводило весь спектр оттенков, порожденных кризисом капиталистического общества, направлением, уходящим от реализма и опасающимся правды, и направлением убежденно-реалистическим, которое мучительно искало возможности соединиться с социалистической идеологией, с революционной борьбой рабочего класса. Если это соединение задерживалось многими трудными препятствиями, если возникали тяжелые и сложные кризисы в развитии отдельных писателей, это означало лишь то, что приходилось заново прокладывать путь вперед, приходилось сквозь чащу укоренившихся представлений пробиваться к новому. И это было во много раз плодотворнее, чем топтаться на месте, маскируясь всевозможными модернистскими ухищрениями. Между тем официальные историки литературы продолжают убеждать своих читателей, что "ярмарка на площади" была господствующим центром всемирной литературы, отворачиваясь от великих изменений, назревавших в ее глубинах. стр. 105 -------------------------------------------------------------------------------- 2 Прекрасно осведомленный и проницательный наблюдатель эпохи, Генрих Манн связывает "поворот духа, начавшийся с 1900 года" и выражающийся в глубоком упадке морали, в распространении всех видов иррационализма, непосредственно с надвигавшейся империалистической войной 1914 года. "Неразумие", которое господствует на этом отрезке истории, самым последовательным образом могло выразить себя в мировой бойне - эта мысль Генриха Манна подтверждается хотя бы военными стихами Аполлинера - одного из французских "тотальных модернистов", для которого война представляется лишь возросшей в геометрической прогрессии бессмыслицей предвоенного времени. Конечно, большое число понюхавших пороха модернистов так и застряло на ощущении того, что война - это величайшая и чудовищнейшая бессмыслица. Но от подобного признания, если даже оно сделано с присущим Аполлинеру блеском, далеко до какого-либо выхода. А историческое значение первой мировой войны заключалось именно в том, что, пройдя ее школу, массы извлекли из нее волю и способность к революционному освобождению от капиталистического ига. Литература, конечно, не могла не отразить этой важнейшей стороны войны. Вот почему рядом с бесконечными истериками, которые устраивались в стихах и прозе, наряду с пацифистским псевдогуманистическим сострадательством, которое никому ничего не давало, в недрах первой мировой войны созрело такое произведение, как "Огонь" Барбюса, впитавшее в себя огромный, кроваво-трудный опыт масс и выразившее недовольство, гнев и сознательный протест этих масс. Это произведение появилось в свет, когда война была еще в разгаре, и сразу приобрело огромную силу воздействия на людей. Оно было великим открытием, которое не могло не оказать решающего влияния на дальнейший ход развития всемирной литературы. Наряду с ним можно назвать произведение, которое было закончено перед самым началом войны и которое долго не могло увидеть свет на родном языке в силу того, что оно пророчески предсказывало крах "вильгельмовской эры". Это - "Верноподданный" Генриха Манна. Это произведение содержит в себе черты обличительного реализма десятых годов, как он проявлялся в самых передовых произведениях всемирной литературы. Вместе с тем, роман Генриха Манна прямо связан с грандиознейшей катастрофой мировой войны, показывая, что неизбежность ее была заключена в чудовищном "неразумии" капиталистического строя. Роман свидетельствует о том, что "вильгельмовская эра" была чревата войной, что капитализм с его "идеологией антиразума" без войны невозможен. Такой вывод, представляющий кульминацию романа, свидетельствует о том, какой высоты достигал обличительный реализм всемирной литературы в тот период, когда господствующая часть ее была охвачена глубоким кризисом. Историк литературы не стр. 106 -------------------------------------------------------------------------------- может не поставить эту книгу рядом с книгой "Огонь", хотя внешне они не имеют никакого сходства друг с другом. Генрих Манн показывает, что германский империализм, как и всякий другой империализм, ничего иного не может принести людям, кроме кошмара войны. Это как бы вводит нас в преддверие "Огня". Роман Барбюса показывает участь простых людей, которых загнали в окопы. Трагическую участь масс беспощадно правдивый роман Барбюса показывает со всей силой реализма. Но если бы этим все ограничилось, роман Барбюса не стал бы великим произведением. Он стал таким произведением, ибо в нем обнажена глубочайшая трансформация, происходящая в душах простых людей, показано, как назревала в них воля к революционному действию. Вот почему, подобно "Матери" Горького, "Огонь" Барбюса излучает так много света, хотя в нем реально изображены самые страшные события и переживания. Вот почему этот роман, как и великая повесть Горького, стал подлинно народным произведением. Вот почему во всем мире нет такого уголка, куда бы не проникли обе эти книги. Конечно, и раньше многие произведения всемирной литературы приобретали казавшееся безграничным влияние, но не будет преувеличением сказать, что ничего подобного всемирно-историческому значению, которое приобрели "Мать" и "Огонь", историку еще не приходилось никогда наблюдать. Такого всеобъемлющего народного авторитета, такого подлинно всемирного признания и распространения еще никогда не достигли повести и романы, может быть, по той причине, что произведения литературы никогда еще не несли в такой открытой форме идею социалистического преобразования мира. "Непреходящая, истинно народная книга, оставленная в наследство прошлой войной", - так определяет Генрих Манн значение романа "Огонь". Великая Октябрьская социалистическая революция осознается передовыми писателями во всем мире как начало новой эпохи существования человечества. Она была встречена с глубочайшей симпатией народами всего мира, ибо она открывала перспективу освобождения, перспективу торжества социальной справедливости. Хотя официальные историки литературы до сих пор пишут свои, иногда очень пространные, сочинения, не учитывая того, что Октябрьская революция изменила ход мировой истории и оказала влияние на все стороны жизни человечества, что всемирная литература вступила в новую эпоху своего развития после Октябрьской революции, это - совершенно непреложный факт, и не замечая его - историк литературы ставит себя в очень неловкое положение. Анатоль Франс, который был тогда уже стариком, приветствовал Октябрьскую революцию, и все последние годы его жизни освещены ее светом. Он называл новую Россию "страной, где сбывается невозможное". стр. 107 -------------------------------------------------------------------------------- Ромен Роллан "радостно восславил русскую революцию еще в первые дни ее тяжелых боев". Автор "Огня" с энтузиазмом становится на ее сторону, и этот шаг - совершенно естественное продолжение пути, на который Барбюс вступил, написав свой великий роман. Линкольн Стеффенс, державшийся того мнения, что мировая война не может не окончиться революционным взрывом, видит в Октябрьской революции величайшее событие, начало новых времен. Ему довелось быть в новорожденной советской России, беседовать с Лениным, и ему принадлежит великолепная, облетевшая весь мир формула, выразившая сущность великого социалистического переворота. "Я совершил путешествие в будущее, и оно прокладывает себе путь"1 - эти навсегда запавшие в память человечества слова Линкольна Стеффенса передают впечатление, которое производила Октябрьская революция на передовых людей во всем мире. Молодому американскому писателю Джону Риду, на глазах которого совершился Октябрьский переворот, принадлежит первая книга об Октябрьской революции, в которой дано эпическое изображение событий и в которой раскрыта великая сила совершившейся революции, заключенная в том, что это была революция всего народа. Джон Рид показал также и то, что Октябрьская революция являет собой великий пример, которому рано или поздно последуют все трудящиеся во всем мире. Джон Рид назвал свою книгу "Десять дней, которые потрясли мир", что очень выразительно передает ее пафос. Всемирный успех этой книги, переведенной на множество языков, свидетельствовал о том, что Октябрьская революция привлекла к себе широчайшие симпатии. Но это был также и литературный успех, свидетельство того, что новая литература и новая эстетика прокладывают себе путь вместе с величайшими изменениями в жизни общества. Джон Рид жил очень мало, но его вклад в новую, социалистическую литературу огромен. Из того поистине необъятного потока произведений, в которых всемирная литература выражала свое отношение к социалистической революции, достаточно, взять лишь некоторые, чтобы показать, какие великие надежды с первых же дней были связаны с нею. Бернард Шоу, как и Франс, был горячим сторонником Октябрьской революции. В 1921 году вышел его замечательный цикл "Назад к Мафусаилу", в котором была выражена глубокая уверенность, что будущее принесет людям невиданный расцвет всех их возможностей, и сбросившее оковы капитализма человечество выйдет на широкий простор свободного и всестороннего развития. Этот цикл Шоу послал Ленину с "посвящением, полным энтузиазма". Как теперь стало известно, Ленин читал присланную Шоу книгу, а предисловие к ней содержит многочисленные пометы Ленина, свидетельствующие о том, что он отдавал должное возмущенной критике капиталистической цивилизации, которая составляет острие блестящего памфлета Шоу. "Bien dit!" - ("прекрасно сказано!") - несколько раз отмечает на полях Ленин. -------------------------------------------------------------------------------- 1 Lincoln Steffens, Autobiography, 1931, p. 799. стр. 108 -------------------------------------------------------------------------------- В том же году Шоу выступил со статьей "Диктатура пролетариата", которая была перепечатана только что возникшим тогда советским журналом "Красная новь". Эта статья интересна прежде всего изложением мотивов, по которым Шоу считает необходимым принять сторону социалистической революции. Он сопоставляет капитализм и социализм с точки зрения морали, и это приводит его к выводу, что честный человек не может колебаться в выборе. С горьким и саркастическим остроумием он показывает, что "мораль капитализма" насквозь лицемерна, поскольку капиталистический строй весь зиждется на презрении к труду, на "обмане и насилии". Здесь "законы пишутся паразитами для паразитов". Отталкивающее безобразие капиталистической морали тщательно скрывается под покровами многочисленных иллюзий. Что касается морали социалистической революции, то она основана на долге и праве каждого трудиться, на презрении к паразитическому образу жизни. Это - подлинно гуманистическая мораль. Показав "прямую противоположность" "двух моралей", Шоу подчеркивает кричащее и неустранимое противоречие буржуазного строя жизни: "В то время, как социалистическая мораль может быть открыто провозглашаема, капиталистическая мораль настолько двусмысленна, что приходится прибегать ко всевозможным ухищрениям, чтобы, скрыв ее истинное лицо, примирить с ней рабочих". Шоу приходит к выводу, что здесь невозможен какой-либо компромисс: "достаточно отчетливо сопоставить "две морали", чтобы стало ясным, что переход от одной к другой может быть только революционным". Трудно переоценить значение этой мысли для дальнейшего хода всего творчества великого писателя. Издеваясь над псевдосоциалистами (в Англии и в других странах), которые не решаются начать революционную войну против капиталистического варварства и на деле поддерживают его существование, Шоу выражает свое полное сочувствие "энергичному отряду реалистических коммунистов", которые в России стремятся воплотить в действительность идеалы социализма. "Марксисты должны прекратить невыносимое полоскание рта марксистскими фразами, которых они не понимают (так как не читали Маркса), и перестать надоедать и внушать отвращение обществу своими речами на напыщенно-сварливых конгрессах... Если они не могут предложить ничего лучшего, пусть они лучше отправляются домой спать; по крайней мере, там они не будут никому надоедать и никого не вводить в заблуждение, кроме самих себя. Они должны, наконец, начать говорить о том, что значит социализм на практике"1. Вот за то, что большевики оказались "способными реалистами", беззаветно преданными делу практического осуществления идеалов социализма, приветствует их Шоу. Он приветствует и принцип диктатуры пролетариата, признавая его глубоко гуманистическим принципом, -------------------------------------------------------------------------------- 1 "Красная новь", 1922, январь - февраль, стр. 142. George Bernard Shaw, The dictatorship of the proletariat; переиздано в 1951 году в серии "Labour Monthly pamphlet". стр. 109 -------------------------------------------------------------------------------- принципом социальной справедливости, опровергающим лживую и лицемерную буржуазную мораль, которая сводится к обману трудящихся, к маскировке чудовищного капиталистического насилия над простыми людьми. Шоу кончает свою яркую статью заявлением, что ему "хотелось бы испробовать на время коммунизм, прежде чем отказаться от цивилизации, как явления патологического". Таким образом, сложный и трудный творческий путь, который тоже был путем благороднейшего "разгребателя грязи", приводит Бернарда Шоу к признанию, что если существует какая-то возможность выхода из тупика, куда завела человечество "патологическая цивилизация", то это - социалистическая революция. Чтобы понять все значение подобного вывода и то, насколько писателю, сложившемуся в условиях буржуазного общества, трудно было такой вывод сделать, можно напомнить одновременно возникшую книгу другого очень крупного английского писателя, Герберта Уэллса, - "Россия во мгле". Октябрьская революция глубоко заинтересовала Уэллса, он предпринял нелегкое путешествие, чтобы познакомиться с фактами на месте, как известно, он беседовал с Лениным, но книга у него получилась поверхностная, наивная, не разгадавшая новой действительности. Осторожность в ней возобладала и сделала книгу свидетельством растерянности перед лицом великих исторических событий. В письме к Горькому (21 декабря 1920 года) Уэллс писал: "Я окончил свою небольшую книгу о России. Я сделал все возможное, чтобы заставить наше общество понять, что советское правительство - это правительство человеческое, а не какая-то особая эманация преисподней..."1 Как видим, Уэллс добивался того самого компромисса, невозможность которого так ясно представлял себе Шоу, это и было причиной его творческой неудачи. И все же Уэллс, хотя и с большим трудом, шел к более глубокому и плодотворному для него осознанию роли Октябрьской революции. Цитированное письмо его к Горькому заканчивается словами привета "великой" и дорогой, незабываемой России". Стремительно двигаясь вперед, подобно Шоу, который так проницательно и с таким воодушевлением показал в своей знаменитой статье моральное превосходство социалистического общества над капиталистическим, многие писатели определяют свое отношение к Октябрьской революции и созданному ею новому обществу, исходя из той подлинно гуманистической морали, которая утверждается после победы революции. В частности, Генрих Манн, много лет спустя описавший свои переживания этого времени, также обращает внимание на то, что "симпатии, которыми Советский Союз пользуется за своими рубежами, почти полностью принадлежат идее по-новому понятой свободы"2. Он -------------------------------------------------------------------------------- 1 "Вопросы литературы", 1957, N 1, стр. 182. 2 Heinrich Mann, Bin Zeitalter wird besichtigt, Berlin, 1947, SS. 43 - 51. стр. 110 -------------------------------------------------------------------------------- имеет в виду уничтожение того позорного противоречия между богатством и бедностью, которым пронизано все капиталистическое общество. Он имеет в виду установление подлинной, а не фальшивой человеческой свободы, которую принесла с собою социалистическая революция. Представляют большой интерес соображения, которые приводит Генрих Манн, говоря о "духовных битвах", подготовивших в России социалистическую революцию. Он восторженно говорит об огромной роли, которую играла в формировании морального облика новой России подготовившая революцию литература. "Сто лет великой литературы - это русская революция до революции... Русская литература XIX столетия - явление гигантское и столь отрадное, что мы, приученные к катастрофам и падениям, едва верим, что были при этом... Русская литература, как воплощенная в книгах революция, бессмертной грозой разразилась в конце прошлого столетия над миром и над западной интеллигенцией". Генрих Манн приводит в подтверждение этого вывода свои воспоминания о том, какое глубокое воздействие на него оказала музыка Чайковского, романы Толстого и Достоевского, как русские классики воспитывали в нем не только ненависть к окружавшему его буржуазному обществу, но и уверенность в том, что настанет время, когда жизнь людей примет иное, подлинно гуманистическое направление. В этом смысле он и говорит, что "Октябрьская революция, как всякая подлинная, доходящая до глубин революция, есть претворение в жизнь столетней литературы". Считая эту мысль особо важной и особенно ему дорогой, Генрих Манн подчеркивает, что "так воспринимает это вся интеллигенция нашего культурного круга, в центре которого находится Советский Союз". К этим суждениям великого немецкого писателя нельзя не отнестись с глубоким вниманием. В них содержится нечто очень существенное. Они обязывают нас, рассматривая новую литературу, возникшую в результате вулканических потрясений, которые были произведены Октябрьской революцией, видеть корни нового в великой литературе прошлого. Литература социалистического реализма не свалилась с неба, ей предстоял путь невиданно смелого новаторства, которое не могло не быть продолжением лучших открытий, сделанных великими предшественниками, осуществлением заветов, которые оставлены ей классиками, вступившими задолго до нашего времени в схватку с социальной несправедливостью. Здесь коренится причина бережного и внимательного отношения социалистической литературы к своему классическому наследству, и здесь можно найти объяснение тому, что точка зрения современных буржуазных литераторов на классику столь непримиримо-враждебна. Они догадываются чутьем, что все лучшее в классическом наследстве действительно принадлежит социалистической революции и работает на нее. В этом отношении прямо и резко выраженная Генрихом Манном связь между социалистической революцией и русской классической литературой XIX столетия очень плодотворна. Подчерки- стр. 111 -------------------------------------------------------------------------------- вая, что социалистическая революция может осуществиться лишь тогда, когда массы поднимаются до высокого уровня сознательности, что совершить этот подъем можно лишь при помощи великой литературы, Генрих Манн говорит о "глубокой изначальной интеллектуальности революции", что особенно проявилось именно в развитии и осуществлении Октябрьской революции. Генрих Манн говорит и о том, что западные мастера культуры никак не могли уклониться от встречи с социалистической революцией: "Некоторые сразу же, не разглядев ее, приветствовали революцию не без некоторой заносчивости, словно она произошла ради них. Между тем ее сущность была им чужда. Другие, может быть более скромные, отвергли ее и не поняли". Указывая, что этих людей "шаг за шагом убеждала" именно "интеллектуальность революции", свидетельствовавшая о глубоких корнях ее в историческом прошлом народа и связи с его великой литературой, Генрих Манн находит естественным и неизбежным, что приятие Октябрьской революции передовыми людьми капиталистического мира представляло "многоэтапный процесс", что "одного октября оказалось мало и понадобилось много октябрей-месяцев, пока у людей самого различного склада открылись души". Можно было бы привести и другие свидетельства, показывающие с такой же убедительностью, что Октябрьская революция оказывала глубочайшее воздействие на передовые умы человечества, оплодотворяла их, укрепляла революционное начало в творчестве писателей, которые уже прошли, подобно Анатолю Франсу, Шоу, Генриху Манну, большой творческий путь до того, как она совершилась. Ощущение всеобъемлющих изменений, совершающихся в мире, сказывается и в программе ряда общественно-литературных движений, которые возникают в эти годы и оставляют глубокий след в развитии всемирной литературы. Прежде всего, это - движение "Кларте", которое связано с именем Барбюса и которое было поддержано очень широким кругом европейских писателей. Мы видим в рядах "Кларте" и Анатоля Франса, и Жоржа Экхоуда, и Георга Брандеса, и Генриха Манна, и Бласко Ибаньеса, и Томаса Гарди, и Уэллса, и Элтона Синклера, не говоря уже о молодых и сравнительно молодых писателях, как Дюамель, Жюль Ромен, Стефан Цвейг, Вайян-Кутюрье, Лефевр. В этом сближении крайне противоречивых элементов сказывалась грандиозность социального потрясения, сплотившего на революционной платформе, хотя и на короткое время, буквально все живое во всемирной литературе. Представляет огромный интерес манифест движения "Кларте", который был написан Барбюсом и опубликован в 1920 году. Назывался он "Свет среди бездны"; выразителен и красноречив его знаменитый эпиграф: "Мы хотим произвести революцию в умах"1. Барбюс начинает изложение программы "Кларте" с признания, что -------------------------------------------------------------------------------- 1 Неnri Ваrbusse, La Lueur dans l'Abime, Paris, 1920. стр. 112 -------------------------------------------------------------------------------- капиталистическая цивилизация исчерпала себя. Вступительный раздел так и называется: "Конец одного мира". Выступая от имени "великого человечества бедных", движение "Кларте" обвиняет "бесчестных финансистов" и "предательские правительства" в том, что они ввергли человечество в чудовищную войну. "Народ-солдат" требует возмездия, и то "великое освобождение человечества", которое началось в России, должно охватить весь мир, чтобы восторжествовала везде социальная справедливость. Против капиталистического варварства, постоянно развлекающегося "плясками смерти", против старого общества, наряженного в "раззолоченный саван", должны подняться все честные люди. После только что закончившейся бойни никакими усилиями нельзя "оправдать неоправдываемое". Капиталистический мир, который держится "всепожирающей централизацией золота" и который обрек народы на муки "земного ада", полностью доказал свою "фундаментальную абсурдность" и должен быть устранен с пути человечества. Нельзя не обратить внимания на крайнюю отточенность метафор, которыми пользуется Барбюс. Несокрушимая убедительность его доводов получает ярчайшее выражение в языке "Света среди бездны". Второй раздел манифеста называется "Возмущение разума". Здесь идет речь об особой "ответственности жить в наше время", о чем не может забывать ни один уважающий себя писатель. Он будет в состоянии выполнить свой долг лишь при том условии, если ему будет ясно, что литература должна стоять "лицом к лицу с действительностью". Задача писателей, присоединяющихся к движению "Кларте", заключается в том, чтобы всемерно повышать "духовный уровень человечества", проповедовать попираемый капиталистическим строем "священный закон равенства", который с такой прекрасной убедительностью воплощен в жизнь социалистической революцией. Оставляют глубокое впечатление страницы, где Барбюс показывает международный размах совершающихся в мире изменений. "Пришло время, когда надлежит рассматривать общество в свете интернационализма", "народы нуждаются друг в друге повсюду и во всем". С небывалой отчетливостью намечается ясная "геометрия общих интересов", сближающая народы и решительно противостоящая тем националистическим вожделениям, разжигать которые всегда стремится капитализм. Манифест Барбюса не случайно называется "Свет среди бездны". Он проникнут пафосом будущего, уверенностью в том, что наступает "молодость мира", что на смену "цивилизации, обращенной против человечества", на наших глазах возникает "во всемогуществе утра" новая, социалистическая цивилизация. Литература, способствующая ее утверждению, вооружена всею "дерзостью истины". Это литература, которая знает, что "видеть далеко - значит видеть правильно". Вопросы реализма, которые Барбюс всегда связывает с идейной стр. 113 -------------------------------------------------------------------------------- насыщенностью литературы, ставятся здесь необычайно интересно. В противоположность "концепции атрофированного реализма", прячущегося за отдельные факты и трусливо избегающего какой-либо генеральной идеи, в противовес любителям литературной "близорукости, возведенной в систему", - Барбюс выдвигает задачу нового реализма. Это "реализм, который решает проблемы в целом и обращен к будущему". "Тот, кто не понимает целого, ничего не понимает". В направлении такого реализма, проникающего в самую сердцевину социальной драмы, Барбюс и видит единственную возможность развития новой литературы. Эта литература рассчитывается со всей той ложью, которой оскверняли людей буржуазные отношения. Эта литература будет способна "вернуть их подлинный смысл словам" - таким, как социализм, демократия, справедливость. Вот в каком направлении должно, по мнению Барбюса, развиваться подлинное новаторство литературы, И он, конечно, был полностью прав в своих удивительно проницательных и глубоких прогнозах. Манифест неоднократно подчеркивает, что движение "Кларте" не связано с какой-либо политической партией, свидетельствуя наряду с этим о глубокой симпатии движения к социализму, а также к "доктрине III Интернационала". Пафос этого исторического по своему значению документа заключается в стремлении соединить усилия "людей мысли" с усилиями всего народа, с усилиями людей труда. "Мы защищаем истекающее кровью человечество против кровавого капитализма, и наше дело - добиться того, чтобы наши идеи укоренились в массах". "Кларте" защищало великий и плодотворный принцип народности, убедительно доказывая интеллигенции, что это открывает невиданные возможности для развития культуры и позволяет преодолеть вековой разрыв между мечтой и действительностью, который часто бывал так мучителен для многих писателей. Таким образом, манифест "Кларте" свидетельствует о возникновении нового типа писателя, сознающего свою историческую ответственность и распростившегося со своим одиночеством и с предрассудками буржуазного интеллигента. Его духовные силы неизбежно возрастают от того, что он идет вместе с народом, с массами, что делает его стремления реальными, что позволяет ему не только мечтать о социальной справедливости, но и воплотить этот идеал в жизнь. Мы уже говорили, что "Кларте" было очень широким объединением писателей, и если многие из них впоследствии вернулись на старые позиции, то это ни в какой мере не может уменьшить историческое значение того факта, что такое широкое объединение существовало. В "Кларте" были наглядно и убедительно воплощены огромные сдвиги в сознании многих и многих представителей всемирной литературы, происходившие под влиянием Октябрьской революции. Необходимо подчеркнуть, что вся идеология клартистского движения проникнута сознанием предельно обострившихся после Октябрьской революции социальных противоречий во всем мире. Барбюс стр. 114 -------------------------------------------------------------------------------- призывает сторонников движения "подняться на уровень великой реалистической простоты" совершающихся событий. Произошла поляризация социальных сил, и интеллигенция не должна колебаться в выборе пути. "Перед лицом гигантского столкновения империализма и большевизма, между которыми размежевана в настоящее время планета, не будем предаваться умствованиям и оговоркам пигмеев". Было неизбежно, что открыто выраженные в манифесте "Кларте" революционные тенденции должны были найти себе противовес в каком-то другом движении, которое являлось бы формой компромисса между двумя полярными противоположностями. Об этом свидетельствует интереснейший документ того времени, написанный Ролланом, - "Декларация независимости духа" (1919), под которым стоят подписи еще более широкого круга писателей и уж конечно всех участников "Кларте". В этой декларации выражено искреннее возмущение капиталистическим варварством, что было всеобщим настроением того времени, но в противоположность манифесту "Кларте" она не содержит какой-либо положительной программы. Вот что делало роллановский манифест прибежищем людей растерявшихся, не ставивших перед собою определенной активной задачи. Эти настроения, для некоторых оказавшиеся очень затяжными, хорошо выражены в одном письме Стефана Цвейга, чья подпись под "Декларацией независимости духа", конечно, была более естественна, чем подпись его под манифестом "Кларте". Он писал Горькому: "Вообще, современный мир вызывает у меня впечатление переходного политического периода, я вижу только брожение, приготовления и нерешительно намеченные линии. Мы должны, сосредоточившись на своей внутренней жизни, ждать, пока форма прояснится" (22 декабря 1929 года. "Архив А. М. Горького"). Барбюс и всё действительно передовое в движении "Кларте" именно не хотели пассивно ожидать чего-то, что произойдет помимо их воли. В "отрешенности литераторов" от социальной борьбы они видели тяжкое наследство прошлого, и в момент, когда "разыгрывается последняя драма", их целью было действовать, вмешиваться, служить революции. Как видим, во всемирной литературе происходило крутое и последовательное размежевание. Переход на новые позиции очень часто сопровождался тяжелыми и сложными колебаниями, но путь, намеченный манифестом "Кларте", был правильным. Это был настоящий документ эпохи, и в этом его великое историческое значение. Мы приводили документы, свидетельствующие о том, как большими писателями нашего столетия осознавалось значение Великой Октябрьской социалистической революции. Все это - важнейшие документы философии эпохи, но одновременно рождались и художественные произведения, в которых запечатлены были происходившие в мире сдвиги: роман Барбюса "Ясность" (1919), "Джимми Хиггинс" (1919) - роман Элтона Синклера, в котором с такой силой было отражено возмущение американского народа политикой вооруженной стр. 115 -------------------------------------------------------------------------------- интервенции против советской России, роман Стефана Жеромского "Перед весной" (1925), в котором так проникновенно было показано, что идеи социалистического переустройства стали после Октябрьской революции неодолимы, что они проникли в умы трудящихся всего мира, что родная Жеромскому Польша, как и весь мир, уже не может измеряться старым масштабом. Чтобы понять современность правильно, надо взять новые масштабы, определяемые тем "исправлением человечества", которое было начато Октябрьской революцией и будет неудержимо продолжаться. Вот почему и Польша Жеромского и весь мир переживают период, который так поэтически обозначен в заглавии романа "Перед весной". 4 То, что Генрих Манн называет "неодолимым воздействием революции на расстоянии", приобретает подлинно всемирный размах. Движение "Кларте" имело еще чисто европейский характер и лишь отчасти захватывало Америку, но и далекая, еще совсем недавно погруженная в оцепенение Азия пробуждалась под могучим воздействием Октябрьской революции. И там возникали сходные и вместе с тем неповторимо своеобразные явления. В Китае началось в 1919 году "движение 4 мая", которое вовлекло в свои ряды многих писателей, ставших основоположниками новой китайской литературы. Творчество Лу Синя, Мао Дуня, Го Мо-жо неотделимо от "движения 4 мая". Приносит своему автору славу и приобретает широчайшее воздействие на массы повесть Лу Синя "Подлинная история А-Кью" (1921), в которой показан простой человек, забитый предрассудками и совершенно не верящий в свои силы. Рабья психология А-Кью показана здесь с поразительной наглядностью, благодаря чему повесть наносила сокрушительный удар по настроениям пассивности, покорности, примирения. Повесть Лу-Синя наносила удар по феодальному Китаю, по империалистическому засилью, господствовавшему в стране. Все писатели, связанные с "движением 4 мая", были энтузиастами национального и социального освобождения. Их творчество было охвачено могучим стремлением к новому. Называя Лу Синя "кормчим культурной революции в Китае", Мао Цзэ-дун подчеркивает, что этот великий писатель "был самым безупречным, самым отважным, самым решительным, самым преданным, самым пламенным, невиданным дотоле национальным героем, который, представляя большинство народа, штурмовал позиции врагов на фронте культуры. Направление Лу Синя - это направление новой культуры китайского народа". Вот какого масштаба явления складываются в эту эпоху, и они находятся в непосредственной связи с тем, что Октябрьская революция дала новое направление историческим судьбам человечества. Возникают и первые художественные отображения этого великого события. Обращаясь к этим произведениям, проложившим путь стр. 116 -------------------------------------------------------------------------------- могучей социалистической литературе наших дней, нельзя не испытывать глубокого волнения. Это был смелый шаг в будущее. "Красные песни" С. К. Неймана (1923) являются великолепным поэтическим открытием нового мира. Октябрьская революция, ее свет, проникающий в родную автору Чехию и в самые разнообразные уголки вселенной, воспеты здесь с величайшей искренностью, с глубоким чувством признательности. Новая Россия для него "мать, учительница, защита и надежда". Этот поэтический сборник С. К. Неймана содержит множество новых, почерпнутых из действительности мотивов. Поэт стоит перед такой действительностью, изображение которой не вмещается в какие-либо традиционные рамки. Подобно Блоку в поэме "Двенадцать", Нейман обращается к церковным образам, что, конечно, вступает в противоречие со всем духом его поэзии; так было и в творчестве молодого Бехера, стремившегося в те же годы охватить своим поэтическим восприятием поразительно своеобразный новый мир. Поэзия Христо Смирненского насквозь пронизана светом социалистической революции. И глубоко национальные болгарские мотивы и широкий международный диапазон ее одинаково ярко и пламенно проявляются в ее революционной устремленности. "Рубиновая радуга", поднявшаяся над землей, "красные эскадроны", которые неудержимо мчатся в будущее, "русский Прометей" - эти образы Христо Смирненского, как и вся его патетическая и вместе с тем очень простая, искренняя поэзия, проникнуты сознанием того, что мир живет "на заре новой эры". Произведения молодого Броневского и всего отряда "Три залпа" овеяны духом революции. "Гнев, вера в победу и радость борьбы заставляют нас писать... Мы боремся за новый социальный строй. Эта борьба является высшим достижением нашего творчества". Эта программа новой польской поэзии была провозглашена в 1925 году. И совершенно естественно, что поэзия Смирненского, Броневского или Бехера многими своими чертами перекликается с творчеством Маяковского, которое развернулось и достигло своего расцвета в послеоктябрьский период. Принято говорить о влиянии Маяковского на этих поэтов, но не менее существенно подчеркнуть, что все они вместе были порождением новой эпохи, порождением Октябрьской революции, изменившей не только облик мира, но и облик всемирной литературы. На стороне Октябрьской революции продолжает сосредотачиваться все передовое, все наиболее значительное во всемирной литературе. Теперь, когда уже многое приобрело полную отчетливость, будучи воспринято в исторической перспективе, можно сказать, что это сосредоточение шло по двум направлениям: новый мир привлекал к себе реалистов, с одной стороны, выходцев из модернистских течений - с другой. Первым и решающим направлением было приятие Великой Октябрьской социалистической революции передовыми писателями - сторонниками реализма, которые все в той или иной мере были "разгребателями грязи" и которые далеко не всегда могли соединить стр. 117 -------------------------------------------------------------------------------- свою хорошо аргументированную ненависть к капитализму с положительной социалистической революционной программой. Мы уже говорили о том, как сложно складывались в начале XX столетия отношения между передовыми писателями и социалистическим движением. Октябрьская революция радикально изменила обстановку. Она смела все оппортунистические барьеры, на которые натыкались искавшие выхода писатели, начиная с Золя. Она показала им великий пример нового социального устройства, новой морали, - пример, обладавший невиданной убедительностью. Все это была сама жизнь, сама действительность, реализованная мечта многих и многих поколений. Мы знаем, с каким энтузиазмом это было воспринято такими писателями, как Шоу, Роллан, Нексе, Генрих Манн. И совершенно естественно, что дальнейший путь передовых реалистических писателей определяется осознанием тех перемен, которые произошли в мире под влиянием Октябрьской революции. В той или иной мере все они исходят из этого факта. И если Анатоль Франс был слишком стар для того, чтобы осуществить замечательные планы, которые у него возникают в последние годы его жизни, то Шоу бесспорно доводит свою сокрушительную критику капиталистического варварства до кульминационной точки в ряде своих поздних пьес, а также философских произведений. Его книга "Политический справочник для всех и каждого" (1944), представляющая собой своеобразное политическое завещание, своеобразный комментарий к послеоктябрьскому его творчеству, - от начала до конца построена на обнаженном с чисто клартистской последовательностью и непримиримостью контрасте капитализма и социализма. В этой схватке великий писатель со всей энергией защищает сторону социализма, сторону Октябрьской революции. Драйзер приходит в обстановке изменившегося мира к своему замечательному произведению "Американская трагедия", в котором давно накапливавшийся в его творчестве обвинительный материал против капитализма приобретает ту потрясающую целенаправленность, которая делает эту книгу одним из самых значительных произведений всемирной литературы нашего времени. И если в "Американской трагедии" нет ни одной строчки, которая была бы непосредственным откликом на Октябрьскую революцию, то зато весь дух этой книги, вся сила заключенного в ней обобщения, вся непримиримость, весь гнев ее находится в прямой связи с тем, что принесла человечеству Октябрьская революция. Об этом говорит и сам автор, подчеркивая, что свет Октябрьской революции осветил как молнией социальные контрасты Америки и сделал их столь наглядными и ощутимыми, что честный писатель должен был создавать произведения, "показывающие необходимость изменения общественного строя". Вместе с тем открывается новый смысл в тех произведениях, которые в дооктябрьскую пору оставались недостаточно понятыми. Так, в 1923 году Анатоль Франс подчеркивает огромную актуальность стр. 118 -------------------------------------------------------------------------------- "Железной пяты" Джека Лондона. В предисловии к французскому изданию он говорит, обращаясь к новым читателям этого романа: "Не надругайтесь над будущим. Оно принадлежит вам. Плутократия погибнет... Я не могу вам обещать, что она погибнет сразу и без сражений. Она будет драться. Ее последняя война, возможно, будет длительной, и удача не всегда будет на одной стороне. Но вы - наследники пролетариата, грядущее поколение, дети новых дней, вы будете сражаться. И когда в момент жестокого испытания вы начнете сомневаться в успехе вашего дела, вы воспрянете духом и скажете вместе с благородным Эверхардом: "Мы потерпели поражение на этот раз, но не навсегда. Мы многому научились. Завтра мы воспрянем, сделавшись более мудрыми и стойкими"1. Если принять во внимание, что в эти годы возникают романы, изображающие современную жизнь, как "Ясность" Анри Барбюса (эту книгу наряду с "Огнем" высоко оценивал Ленин, как свидетельство совершающегося повсюду пробуждения масс), то эта перекличка с кровоточащим прошлым, которая слышится в предисловии Анатоля Франса, приобретает особый смысл, свидетельствуя, какой огромный размах принимало революционное наступление в литературе. Достаточно привести здесь чешский пример. В романе "Лучший из миров" Марии Майеровой (1923), а также в романе "Анна пролетарка" Ольбрахта (1928), которые являются характернейшими произведениями европейской литературы 20-х годов, показаны глубинные изменения, совершающиеся в жизни народа. Они проявляются и в том, что в бурлящей лаве народного возмущения кристаллизуется небывалый по своему облику человеческий тип. И у Марии Майеровой и у несколько позже писавшего свой роман Ольбрахта все внимание сосредоточено на рождении этого нового типа народного героя, стремительно проходящего свой путь от той покорности, которую описал в своей знаменитой повести Лу Синь, к сознательности, к действию, к борьбе. Несомненно, что эти романы до некоторой степени схематичны. Их смысл заключался в том, чтобы не задерживаться в творческих лабораториях, а возможно скорее стать участниками общественного движения. Но они все же исключительно интересны и никогда не утратят своего значения. Мы не говорим уже о том, что, не будь этих романов, не появилось бы такое произведение чешской литературы, как трилогия Марии Пуймановой. В связи с этими романами, особенно в связи с романом Ольбрахта, часто говорилось, что они написаны под влиянием "Матери" Горького. Автор "Анны-пролетарки" должен был признаться, что он не читал повести Горького, когда писал свой роман. Это - очень важное признание, которое должно предупредить слишком прямолинейную критику, живущую старыми-престарыми обычаями сравнительно-исторической школы. В самом деле, люди из народа, у которых "открыва- -------------------------------------------------------------------------------- 1 Anatоlе France, Vers les temps meilleurs. Trente ans de vie sociale, Paris, 1949, p. XIII. стр. 119 -------------------------------------------------------------------------------- ются глаза" и которые выходят из состояния покорности, чтобы статье ряды бойцов, - это широчайшим образом распространенное явление послеоктябрьской эпохи. Для того чтобы ухватить его в самой действительности, писателю не надо обращаться к историческим реминисценциям. Но это вместе с тем еще раз подчеркивает, насколько гигантски значительным было открытие, сделанное Горьким тогда, когда этот новый тип, которому предстояло такое будущее в условиях новой действительности, еще только обозначался в жизни. Можно было бы приводить другие примеры, которые подтвердили бы наш вывод относительно того, что главным направлением, по которому шло сосредоточение передовых сил всемирной литературы после Октябрьской революции, было направление реализма, обогащавшегося тем, что в нем все более убедительно проявлялись социалистические черты. И было совершенно закономерным, что путь реализма избирали многочисленные организации революционных писателей, которые возникали во всех странах капитализма, вовлекая в свои ряды представителей массового движения и достигая в своей деятельности весьма широкого размаха. Об этом свидетельствует пример "Союза пролетарских революционных писателей", возникшего в Германии в 1927 году и оказавшего воздействие на все дальнейшее развитие немецкой литературы. Творческая платформа реализма была родственна революционным устремлениям новой литературы. Однако большое значение имело и другое направление, связанное с тем, что под влиянием революционных идей молодые писатели, принадлежавшие к тем или иным модернистским школам, разрывали с ними. Таков был приход Иоганнеса Бехера от экспрессионизма к революции, вызвавший сложный и острый кризис его творчества и в конце концов закончившийся победой нового. Творчество недолго жившего Иржи Волькера, также отмеченное в своем начале воздействием модернизма, представляет яркий пример того, как революционные стремления приходят в противоречие с псевдоноваторством модернистской школы. И даже очень короткая жизнь Иржи Волькера отмечена бурным взрывом противоречий, выводящим молодого поэта на новый путь. В самом конце двадцатых годов порывает с сюрреализмом и вступает в ряды революционных писателей Арагон. Мы постоянно будем встречаться с подобными явлениями в дальнейшем развитии всемирной литературы, ибо на полях модернизма старая литература постоянно дает бой новой и постоянно проигрывает его. Чем дальше, тем больше обнаруживается несостоятельность модернистских течений, хвастающих своей анархической свободой и своей павлиньей пестротой, их пустоту нельзя прикрыть никакой маскировкой. Бурный рост сил новой литературы в странах капитализма может быть правильно воспринят лишь в непосредственной связи с таким великим историческим событием, как возникновение советской литературы, делающей в эти годы свои первые шаги. стр. 120 -------------------------------------------------------------------------------- "Мои университеты" Горького, завершающие в самом начале двадцатых годов автобиографическую трилогию, потрясающий портрет Ленина, очерк о Толстом, "Дело Артамоновых", воспринимаются как огромные литературные явления. Поэзия Маяковского во всем ее разнообразии и в особенности его великие поэмы "Ленин" и "Хорошо!", получают отклик во всем мире. "Цемент" Гладкова, "Железный поток" Серафимовича, романы Фурманова, "Разгром" Фадеева, блистательное начало творчества Шолохова, новые произведения Алексея Толстого, поэзия Есенина и Багрицкого - все это вносит во всемирную литературу нечто обновляющее ее, атмосферу невиданного духовного подъема. Все это производит впечатление ослепительного света. И если соединить вместе могучую бурную реку советской литературы, пробивающую себе путь сквозь все преграды, и то, что стоит в других странах на стороне нового мира, возникает и растет под воздействием Октябрьской революции, - мы получили представление о самом главном в литературе 20-х годов. Это - пора глубочайших изменений, происходящих во всемирной литературе, пора полного и глубокого обновления, начало новой литературной эпохи. Это рождение нового настолько ощутимо, явно, увлекательно, что только люди, потерявшие всякое ощущение действительности, могут не замечать его. Однако до сих пор так именно поступают почти все официальные историки литературы. Это делает их сочинения совершенно фантастическими, заставляет их заполнять многие томы фальшивыми восторгами по поводу произведений, не имеющих никакой цены, сочинять совершенно искусственные схемы и проявлять чудеса ловкости для того, чтобы скрыть от своих читателей правду. Уже исполнилось сорок лет Октябрьской революции, а в книгах официальных историков литературы все еще ничего или почти ничего не говорится о том, что под ее воздействием произошли коренные изменения во всемирной литературе. В одном из писем Барбюса к Горькому говорится о том, какое значение имеет переход передовых писателей современности "на сторону великого социального дела народной справедливости". Под воздействием Октябрьской революции возникают во всемирном масштабе новая литература и новое искусство, уверенно прокладывающая себе путь. Это "литература и искусство, которые отражают движение, целеустремленность и внутреннюю жизнь масс, выражая все это просто, сильно, проникновенно, - в противовес искусству изощренному, отвлеченному, акробатическому, манерничающему по последней моде, искусству, являющемуся отражением глубокого упадка буржуазного общества" (7 июля 1928 года. Архив А. М. Горького). В этом по-барбюсовски метком определении содержится не только программа нового реализма, которая уже подводит нас к складывающейся эстетике социалистического реализма, но и резкое, прямое, последовательное противопоставление новой литературы - литературе буржуазного распада. Приблизительно в это же время в переписке Роллана с Горьким стр. 121 -------------------------------------------------------------------------------- возникает наполненная глубоким содержанием формула - "эстетика справедливости", отчетливо выражающая устремления новой литературы. Эта формула так же несовместима с лицемерной фальшивостью и "манерничанием" буржуазной литературы, как и формула Барбюса. 5 Несмотря на то, что непримиримый антагонизм между двумя направлениями обозначился со всею резкостью, буржуазная литература пыталась сделать вид, что она только одна и существует на свете, что ничего особенного не случилось. Ее приверженцы даже стремятся создать впечатление, что она процветает. Как пример подобного жеманства можно привести вышедшую в начале двадцатых годов книгу известного французского критика Фортуната Стровского, которая называется "Литературное возрождение современной Франции". Вот что говорит автор в обращении "К читателю": "После того, как окончилась война, терзавшая умы своими ужасами, воображение наше совершенно свободно; старые таланты омолодились; обрели жизнь новые таланты. И современная литература расцвела как сад под солнцем мая". Однако, если мы заглянем в книгу Стровского, не ограничившись парфюмерным предисловием, то увидим здесь настоящую духовную пустыню, где и старые и молодые французские авторы, о которых вынужден говорить критик, - от Бурже, который еще писал, до Ампа или Пьера Бенуа, которые только начинали тогда писать, - все производят одинаковое впечатление духовного бесплодия, скуки и полной бесперспективности. И все это почтенный критик не постеснялся назвать "французским возрождением". Новой литературе в странах капитализма приходилось пробивать себе путь сквозь броню совершенно окостеневших представлений. Эта борьба нового со старым, еще удерживающим в своих руках все важнейшие позиции, требовала от зачинателей, подобных Барбюсу, подлинно революционного мужества. Эта борьба протекает в обстановке, когда буржуазная идеология напрягает все усилия, чтобы остановить "революцию в умах", совершающуюся повсюду. Широчайшее влияние приобретает в эти годы философия Бергсона, которая особенно приходится ко двору тогда, когда требуется собирать все силы для антинародного наступления, и основательно выветрившаяся буржуазная культура во что бы то ни стало хочет внушить всем и каждому, что склероза у нее нет. Бергсон очень много говорит о "свободе человека", придавая понятию свободы совершенно отвлеченное от всякой связи с действительностью значение. А так как бергсонианство всегда обращено к психологии, к переживанию и из этого исходит, то "свободой каждого" оказывается свобода принять то состояние, на которое он обречен. Это может быть свобода раба, приемлющего свое рабство, и это, конечно, свобода капиталиста, вполне удовлетворенного своим положением. стр. 122 -------------------------------------------------------------------------------- Именно в то время, когда социалистическая революция так высоко поднимает значение новой подлинно гуманистической морали, основанной на подлинном равенстве, на уничтожении позорного разграничения общества на богатых и бедных, философия Бергсона с ее лицемерным оправданием капиталистического варварства, с ее издевательским искажением самого понятия человеческой свободы приобретает значение официально принятой буржуазной философии. Именно в эти годы бергсонианство особенно широко воздействует на буружазную литературу, становится ее опорой. У Анри Клуара мы находим не лишенное остроумия рассуждение на этот счет: "Презрение к логике и ясным идеям, расплывчатая религиозность, наихудшая склонность выставлять свое Я и душераздирающее разрушение синтаксиса в стихах и прозе - все это можно назвать бергсонианством"1. Это вполне убедительная формула того литературного распада, который с такой крайней последовательностью проявляется в двадцатых годах, когда широчайшее применение в буржуазной литературе получают принципы, почерпнутые из "источников морали и религии", услужливо предоставленных во всеобщее пользование вошедшим в моду философом. И когда Клуар говорит о том, что даже такой французский автор, как Сименон, известный своими уголовно-сыщицкими произведениями, наряду с другими пользуется этими мутноватыми источниками бергсонианства, это также неплохо подмеченная черта. Сославшись на Анри Клуара, мы должны сказать, что здравые мысли в его обширном труде лишь изредка прорываются сквозь чащу неправильных и лживых суждений. Он заражен всеми предубеждениями литератора, защищающего капитализм. И он очень хвалит Бергсона, заявляя, например, что "именно он послужил в литературе расцвету интуитивных открытий, а также обновлению освобожденной человеческой надежды". Как видим, заслуга Бергсона в поддержке и защите буржуазного порядка, расшатанного ударами социалистической революции, оценивается очень высоко. В эти же годы в Соединенных Штатах становится очень популярным прагматизм Джеймса и Дьюи, специально приспособленный к интересам современной капиталистической системы. Он оказывает прямое влияние на реакционное направление в американской литературе. Огромное распространение получает в эти годы культ бессознательного; влияние фрейдизма проявляется во множестве произведений, принимая самые разнообразные формы. Бальдансперже в своей работе "Французская литература между двумя войнами" приводит пространный перечень французских романов, которые во всевозможных направлениях эксплуатируют почерпнутые у фрейдизма мотивы: "эдипов комплекс" и подобные ему открытия входили в моду. Ни с чем не сравнимая непристойность, цинизм, полный -------------------------------------------------------------------------------- 1 Henri Clouard, Histoire de la litterature frangaise. Du symbolisme a nos jours, Paris, 1949, p. 303 (I). стр. 123 -------------------------------------------------------------------------------- уход литературы от социальной действительности свойственны буржуазной литературе двадцатых годов. Именно это ставит она себе в заслугу. Заметно выделяются и даже господствуют над всеми другими два самых модных и самых известных писателя двадцатых годов - Марсель Пруст и Джеймс Джойс. Как подчеркивает Бальдансперже, трудно предположить, чтобы Пруст читал когда-либо Фрейда. Однако, выражая состояние духовной опустошенности, утраты моральной силы, Пруст в своем знаменитом и поистине бесконечном романе "В поисках утраченного времени" развертывает мотивы, которые очень близки к психоаналитическим изысканиям Фрейда. Разросшийся в обширную серию роман Пруста начал выходить еще накануне войны, но основной массив его возник лишь в первой половине двадцатых годов, когда роман и привел в крайнее возбуждение критику, обнаружившую, что и литературный распад может получить монументальное выражение. Роман Пруста далек от социальной жизни. Замкнутость в чисто паразитической социальной среде, гипертрофированный интерес к совершенно ничтожным явлениям, изысканнейший психологизм характеризуют это произведение, стиль которого Луначарский в свое время остроумно назвал "несколько мутноватым, медовоколлоидальным". Традиции французского реалистического романа отброшены, и отрешенный от социальной действительности "поток сознания", совсем в духе бергсоновской философии, наводняет роман Пруста. К этому и стремятся привлечь внимание, это и называют новым словом в творчестве именно в тот момент, когда в литературе происходят глубочайшие революционные изменения. Роман Пруста, вне зависимости от намерений автора, воспринимается как контраст тому новому, передовому, революционному, что приходит в эти годы в литературу Франции и других стран мира. В романе Джеймса Джойса "Улисс" (1922) мы встречаемся с тем же чудовищно гипертрофированным пристрастием к ничтожно мелким явлениям при полном отсутствии интереса к чему-то подлинно значительному. Если нужен наглядный пример утраты литературой размаха, смелости, перспективы, то надо одолеть роман "Улисс", - что потребует особых усилий, ибо автор не думал о своем читателе и как бы нарочито затрудненно написал этот непомерно раздувшийся том. Джойс талантливый писатель, как и Пруст. Поэтому и он поднимается до своеобразной "классики" литературного распада. Его роман уродлив в такой же мере, как и роман Пруста, и в такой же мере проникнут неверием в человека, презрением к его великим стремлениям, к будущему. И Пруст и Джойс пользуются большой известностью в двадцатых годах. Их слава создается усилиями буржуазной критики, видящей в этом противовес "революции в умах", охватывающей литературу. Их делают столпами новейшего декадентства, их влияние всячески навязывается, и во множестве литературных произведений стр. 124 -------------------------------------------------------------------------------- сказываются черты прустианства и джойсизма. Вообще литературный распад двадцатых годов стремится замаскировать свою духовную опустошенность и выдать глубочайший кризис буржуазной литературы за процветание, за новаторство, за бурное движение вперед. Это видно хотя бы на поэзии Т. С. Элиота, которая проникнута ужасом перед гибелью "тонущего" мира. Образы "бесплодной земли", "полых людей" доминируют в ней, окрашивая ее в цвет отчаяния. И все это преподносится, как вид литературного возрождения. Интересны наблюдения Линкольна Стеффенса, сделанные в Париже вскоре после первой мировой войны: Джойс, который жил тогда там, его верный оруженосец Эзра Паунд, а также Гертруда Стайн - все они были восприняты американским демократом как характерное выражение литературного распада. Стеффенс ограничивается констатацией этого факта, но его беспокоит положение молодого Хемингуэя, который находился тогда в сфере влияния Гертруды Стайн. Для него бесспорно, что это очень одаренный писатель, и его тревожит явно намечающееся расхождение между одаренностью и пониманием писательского долга. Стеффенс осуждает молодого Хемингуэя, когда тот говорит, что для писателя "все дело в таланте, а не в моральной и интеллектуальной основе"1. Это очень проницательное наблюдение, ибо вся логика литературного распада заключается именно в том, чтобы отделить талант от морали, отвлечь писателя от социальной действительности и заглушить в нем голос человеческого долга. Когда идеологам литературного распада, вроде Гертруды Стайн, удавалось этого добиться, выходили духовные уроды, какими кишит литература этого периода. Но все духовно здоровое и значительное старалось вырваться из этих цепких объятий, порывая путы декадентства и модернизма. В частности, об этом свидетельствует история творчества Хемингуэя. Защищающая капитализм литература дает бой по всему фронту, она оказывает ожесточеннейшее сопротивление деятельности писателей, становящихся на сторону нового мира. Она стремится во что бы то ни стало задушить "революцию в умах", которая несмотря ни на что ширится. И то, что эта реакционная литература может противопоставить новому лишь доходящее до предела декадентство, лишь иррационализм, культ бессознательного и отвращение к действительности, раскрывает особенно убедительно и последовательно всю тщетность ее отчаянных усилий, лишь подтверждающих ее духовное бесплодие, ее исчерпанность, ее враждебность человечеству. И хотя явления новой литературы еще в значительной степени находятся в зародышевом состоянии, хотя они еще только становятся, складываются - в двадцатых годах именно им принадлежит самая почетная и важная роль, ибо они несли в себе великое будущее. -------------------------------------------------------------------------------- 1 Lincoln Steffens, Autobiography, p. 835. стр. 125