Цель интервью, насколько я понимаю, - помочь начинающим писателям научиться писать. Я не думаю, чтобы у меня было право выступать в роли учителя, и боюсь, что такое выступление может оказаться нескромностью с моей стороны. Однако длительные и упорные мои отказы ответить на вопросы редакции тоже можно истолковать дурно - как кокетство, или - что еще хуже - нежелание поделиться своим опытом с молодыми, секретничество своего рода.

Поэтому я решаюсь выполнить требование редакции.

Скажу по совести, я далеко не уверен, что литературному труду можно кого-нибудь научить.

Литература ведь - наименее вещественное из всех искусств. Для нее даже лист бумаги и карандаш не обязательны: стихи можно сочинять и в голове. А потому и технология ее или вовсе отсутствует, или оказывается вполне индивидуальной для каждого автора. Здесь нет ни выработанной системы "ставить руку", как в пианизме, здесь не надо изучать законы перспективы или смешения красок, как в живописи, не говоря уже о тяжелейшей гимнастике в искусстве танца или о сложнейшей технике кино. Бывает, что литературный путь начинают с полного отрицания всяких методик, технологии и принципов письма, объявляя всех предшественников "прошляками". Мне кажется, что литературному труду можно учить только косвенно: не столько направляя


--------------------------------------------------------------------------------

Статьей Б. Агапова редакция продолжает публикацию ответов известных советских писателей на анкету нашего журнала.



стр. 166


--------------------------------------------------------------------------------

внимание ученика на опыт других литераторов, сколько внушая ему мысль, что он сам должен быть своим учителем. Он должен неустанно и непрестанно учить себя размышлению над всем, что его окружает, в том числе и над тем, что кажется ему неинтересным. Литератор есть гражданин, в отношении которого статья Конституции о праве на отдых не действует. Я подозреваю, что именно во время "отдыха" и происходит тот малоисследованный процесс, который в ваших вопросах обозначен, как "рождение замысла", то есть весьма напряженная работа духа.

Мысль эта, конечно, весьма тривиальна, однако, к сожалению, она ясна далеко не всем. Так, недавно один высокообразованный финансист, крупный специалист по экономии государственных средств, говорил мне с возмущением:

- Подумать только! Писатель ходит вокруг пруда, а в это время ему идет трудовой стаж!

Я хорошо отношусь к этому финансисту, в сущности очень приятному человеку, и потому не хочу пожелать ему ходить вокруг пруда так, как ходит упомянутый писатель.

Вот я и приблизился к основному, что хотел бы сказать молодым. Тема, которую предлагает мне редакция, выражена в вопросе: "Как вы пишете?" На этот вопрос мне хочется ответить кратко, но исчерпывающе:

- Плохо!

Это ощущение сопровождает меня всю жизнь.

Одним из самых тягостных занятий для меня всегда было и остается чтение мной написанного. Утром, разворачивая рукопись, я знаю, что сейчас я буду корчиться от стыда из-за пошлости, скуки и мелкости того, что написано вчера. Я принимаюсь переделывать. Я прихожу в отчаяние от того, что лучшего не могу придумать. Совершенно ясно, что где-то рядом с написанным, совсем близенько, есть другое, как раз то, что надо написать. А я этого не вижу. Я бросаю карандаш и принимаюсь за пасьянс или за радиолу. Спасибо тому безыменному гению, который изобрел долгоиграющую пластинку - одно из самых прекрасных, самых подлинно гуманных, самых полностью непригодных для войны изобретений за всю историю человечества. Какое счастье дома, в одиночестве и в сосредоточенности, слушать и вслушиваться в музыку, повторять то, что еще не понято, или то, что особенно нравится!

Но когда нужно писать, тогда и музыка не в музыку, и радость не в радость. Много времени требуется, чтобы восстановить в себе равновесие при помощи руководящей мысли: "Все равно ты напишешь. В крайнем случае ты разорвешь. Но чтобы разорвать, ты должен сперва написать. Аполлон - бог помарок. Пиши же, проклятый!"



Нерасторопна черепаха лира:
Едва, едва беспалая ползет...





стр. 167


--------------------------------------------------------------------------------

И вот, наконец, я тащу свою рукопись редактору, и редактор, умнейший и талантливейший писатель, прочитав, говорит мне:

- Главный недостаток вашей вещи в том, что она слишком хорошо написана.

Не надо быть особенно умным, чтобы понять, что он хочет сказать. Слишком гладко, слишком аккуратно, слишком все на месте - вот что значат его слова. Может ли быть что-нибудь горше для человека, претендующего на звание художника!

Я говорю это не для критиков, не для писателей - им, вероятно, не понравится такая откровенность. Я говорю это для тех, к кому адресуется мой рассказ, - для начинающих.

Я могу сказать им очень авторитетно: если вы не уверены, что шестикрылый серафим произвел трансплантацию пылающего угля в ваши внутренности, как это произошло с пушкинским пророком, бегите от писательского ремесла, как от анчара, и да благо вам будет и долголетни будете на земле.

Ничего не может быть ужаснее неталантливых писаний! Причем ужасно это не для читающего, который, плюнув, может запустить книгой в кошку, но прежде всего для пишущего: он собой никуда запустить не может, а так и ходит всю жизнь, согбенный огорчением от своей второсортности и от горя, что настоящее, большое, вселенское творчество ему недоступно.

Так что решайте сами! Что касается меня, я выполнил главный свой долг по отношению к начинающим: я указал им на опасность.

Теперь я могу придвинуть их к ней вплотную и - если редакция продолжает настаивать - рассказать о некоторых моих субъективных представлениях по поводу очерка, ни для кого не обязательных, а также о некоторых моих личных способах работы, вероятно, ни для кого не пригодных.

Я не хочу повторять уже всем известных и для всех бесспорных положений об очерке как о наиболее оперативном жанре, как о разведчике литературы, как о пропагандисте. Я об этом писал достаточно много и достаточно часто. Гораздо лучше и гораздо больше, чем я, писали об этом другие и прежде всего - Алексей Максимович Горький, страстный апологет очеркового жанра, открыватель и воспитатель советского очерка.

Соответственно вопросам, которые вы мне задаете, я буду говорить преимущественно о технологии работы. О той технологии, конечно, которая наиболее удобна лично мне.

Всякому понятно, что хотя очерк и исходит из фактов, однако он не фактография, не перенос фактов из жизни на бумагу. Я думаю, что обращение с фактами должно происходить по некоторому определенному направлению. Следуя моде на научные слова, я бы назвал этот путь "правилом двойного сопряжения". Не правда ли, звучит роскошно? -

стр. 168


--------------------------------------------------------------------------------

Разбираясь в увиденном, узнанном, изученном - то есть в сущем, литератор, сравнивает это сущее с должным. Должное можно назвать будущим, справедливостью, истиной, но лучше всего его назвать коммунизмом. Ибо в итоге вещей это и есть всеобъемлющий идеал, куда сходятся все идеалы. О чем бы вы ни писали, в конце концов где-то, пусть очень далеко, пусть за множеством подробностей и сложных обстоятельств, - все равно будет она светить, эта звездочка, это солнце. .

Литератор определяет свое отношение к фактам именно с этой точки зрения. Литератор оценивает сущее, как предшествующее будущему, как почву для будущего, и таким путем получает руководящее направление к своему повествованию.

Это есть сопряжение сущего с должным.

Однако этого мало. Нет ни одного факта в жизни, который нельзя было бы оценить с точки зрения должного. Но обо всех ли фактах я могу писать?

Мне следует испробовать факты не только на оселке должного, я обязан их попробовать и на язык, на мой личный вкус. Я обязан почувствовать, отзывается ли внутри меня узнанное мною, или оно оставляет безучастным мое сердце, и только рука - понаторелая рука литератора - готова к моим услугам.

Если только рука - не пишу.

Лишь тогда, когда факты сопрягаются с опытом моей собственной жизни, с тем, что я хотел бы сказать людям, с тем, что мне дорого и интересно, лишь тогда я могу писать.

Но литератор - не каприза. Он не имеет права сразу отворачиваться, если ему неинтересно. Часто бывает, что приходится долго искать пути от фактов к собственному сердцу, приходится так и этак поворачивать их, чтобы найти им соприкосновение со своей душой, чтобы - выражаясь наукообразно - получить "эффект резонанса".

Пожалуй, в этом сопряжении фактов с собой - наибольшая трудность. Когда оно найдено, когда вы "резонируете" - начало сделано, работа пойдет.

Вот в чем состоит "правило двойного сопряжения". Оно говорит прежде всего о том, что очеркист сам - его сердце, его знания, его темперамент - и есть тот инструмент, которым пишется очерк. Если инструмент туп, и очерк будет таким же, как бы интересны ни были факты.

Как строится очерк? Как угодно. Есть очерки, развивающиеся строго, как формулы. Есть очерки, извивающиеся произвольно, как дороги, - например, путевые очерки.

Что касается меня, то я считаю лучшим законом построения очерка - "беззаконие" лирики. Я думаю, что очерк по своей тектонике наиболее близок лирическому стихотворению. Только в

стр. 169


--------------------------------------------------------------------------------

лирике возможна такая свобода композиции, такая стремительная смена мотивов, такая широта ассоциаций и такая непосредственность общения автора с читателями.

Но очерк близок к лирике не только композиционно. Он брат ей и по душевному, авторскому волнению. Тот очерк, который нравится мне, - товарищ поэзии потому, что в нем автор говорит от себя, автор говорит о своем отношении к теме, он берет на себя смелость и ответственность выступить со своими собственными мыслями и переживаниями, навеянными жизнью общества.

Я не знаю, что такое объективный очерк. Вероятно, это корреспонденция ТАСС, политдонесение, экономический обзор?

Помните очерки Маяковского об Америке? Они образец субъективного, от начала до конца личного отношения художника к предмету описания. В них происходит парадоксальный процесс: именно благодаря вполне субъективному, личному, пристрастному отношению к предмету этот предмет предстает перед нами наиболее объективно изображенным.

С недавними очерками Виктора Некрасова об Италии можно во многом не соглашаться. Но, читая их, вы все время находитесь в общении с умным, образованным, преданным культуре собеседником. Автор заражает вас желанием разобраться в современной культуре Запада, понуждает вас к изучению, к поискам. Пусть там или здесь он ошибается, я или кто-нибудь еще с ним поспорим, если сумеем - поправим, но он меня обогащает, и я ему благодарен.

Литературный процесс следует сравнить скорее не со строительством, а с проектированием. Вся литература вместе создает некий гигантский проект здания культуры. А когда создается проект, резинка работает столь же, сколь и карандаш. Когда создается литература, критика должна работать столь же, сколь и писательство. Она должна работать общественно, публично, не только в закрытых кабинетах редакций, - в закрытых рецензиях критиков, а так, чтобы весь народ видел все мнения о всех романах, очерках, стихотворениях. Вот тогда будет интересно. Вот тогда писатель ощутит ответственность не только перед отдельным рецензентом или отдельным редактором, но перед всем народом.

Но вернемся к вопросу о субъективности. Часто редакторы наших журналов и газет, вместо того чтобы побуждать очеркиста говорить от себя, пытаются обезличить автора. Как кошки за мышью, они гоняются за местоимением "я" и вычеркивают абзацы, в которых очеркист рассказывает о своих собственных ощущениях. Положительные факты нашей действительности говорят-де сами за себя, а задача очеркиста - возможно лучше донести их до читателя. Личные рассуждения - это, мол, нескромность.

Говорят, что если зайца долго бить, он научится зажигать спички. Но если человека долго бить, его можно отучить зажи-

стр. 170


--------------------------------------------------------------------------------

гать спички. И он будет жить без огонька. Авторы очерков привыкают к тому, что они не должны писать от себя, что говорить о собственных мыслях или чувствах - это значит "якать", то есть быть нескромным. И они перестают интересоваться собой, перестают ценить собственное мнение, научаются скептически относиться к собственным замыслам, оставляют попытки найти собственную индивидуальную манеру.

Подобной редакторской позицией я могу объяснить и столь широкое распространение у нас так называемой "литературной записи". Есть случаи, когда она необходима как помощь опытного литератора "бывалому человеку". Но нельзя ею пользоваться постоянно как "удобной формой". В этих случаях писатель говорит от первого лица о событиях чужой жизни и делает вид, что его нет. Если он художник, то из этого получается только конфуз. Потому что, помимо желания, не замечая, художник неизбежно будет вносить свое отношение к герою, будет искать способов выражения в своем литературном опыте, будет направлять рассказ соответственно своим собственным мыслям о жизни и таким образом искажать образ действительно существующего человека, от имени которого он пишет.

Вместе с тем художник будет портить самого себя. Подделываясь под своего героя, он будет притворяться, играть роль, лгать. Это плохая школа для художника.

Занимаясь "литературной записью", писатель вынужден сегодня писать за животновода, завтра за партизана, послезавтра за ученого и в конце концов вырабатывать в себе полную безучастность к своим героям. Так и вылезают на свет ремесленнические, бескрылые книжки, насквозь фальшивые.

"Работа в поле". Так называют топографы, геологи, ботаники, почвоведы свою работу на месте, когда они собирают материал. Потом они возвращаются, нагруженные планшетами, гербариями, кернами, образцами почв, и принимаются за "камеральную обработку". Это уже происходит в тишине рабочих кабинетов, в шуме лабораторий...

Мы, очеркисты, работаем похоже. Но есть и существенные различия. Поскольку меня попросили рассказать о моем личном опыте, я позволю себе сослаться на тетрадки, в которые я заносил материалы к моему очерку о Брюссельской выставке.

Тетрадки эти довольно большого формата - они только-только влезают в наружный карман пиджака. Я не люблю маленьких записных книжек - в них можно заносить рифмы, но не материалы.

На ^первых страницах - падающие вниз строчки, громадные интервалы и раскосые буквы. Это писано в темноте кинозала. Здесь занесены впечатления от киноматериалов о выставке, ко-

стр. 171


--------------------------------------------------------------------------------

торые привезли наши хроникеры в Москву. Я смотрел их перед отъездом. Тут я часто использую прием, для меня очень удобный. Вот написано слово "богомол". Есть такое насекомое, очень смешное. На экране я увидел человека, похожего на богомола. Он мог мне пригодиться, и я его записал. Такими шифрами приходится пользоваться. Однако надо иметь в виду, что зачастую через несколько дней значение шифра выветривается; его надо расшифровывать вечером, в день записи.

Далее - уже более четкие и правильные строчки. Я придаю, громадное значение в работе, четкости почерка. Я считаю, что каллиграфия должна быть одним из главных предметов в первых классах средней школы. Неразборчивый почерк есть невежливость по отношению к тому, кто должен в нем разбираться. Но он есть великая беда для нас самих. Работать с материалами в виде каракуль невозможно. Для меня всегда образцом почерка были рукописи Алексея Максимовича Горького: прямые, четкие буквы, большие интервалы между строчками и широкие поля. Все для работы.

Следующие странички. Здесь записаны мои беседы в Москве с людьми, которые побывали на Брюссельской выставке. Перед поездкой надо ознакомиться с темой как можно подробнее.

Вот тут записана библиография о выставке. Все эти статьи и книги, каталоги, рекламные материалы были прочитаны перед поездкой, но выписки из них сделаны в других тетрадках - большого формата и преимущественно на машинке. Так удобнее работать.

Вот с этой страницы начинается поездка.

Я помню, на одной из выставок репинских работ я увидел серию рисунков карандашом, сделанных на маленьких листочках из блокнота. Первый рисунок назывался: "Мы собираемся на пикник". Второй - "Лошади поданы". Третий - "Поехали". Четвертый - "Мы раскладываемся". Пятый - "Идем купаться". Шестой - "Завтрак на лоне природы". И так еще десяток. Спрашивается, когда же Репин сам купался, завтракал, отдыхал, если эти рисунки сделаны хоть и наскоро, но с удивительной точностью и тщательностью? А сколько в них живости, юмора, непосредственно схваченных черточек людей и обстановки!

Для меня это - образец "полевой работы" очеркиста.

Тут позвольте мне сделать отступление. Оно будет касаться изобразительной силы.

Горький говорил, что задача очерка состоит также и в том, чтобы расширять доступное глазу пространство. Для меня в этой фразе главное слово - "глаз". Я убежден, что если читатель очерка не видит того, о чем пишет автор, то это не очерк. Без изобразительной силы может получиться корреспонденция, статья, приветствие, обвинительный акт, отчет, но очерка не получится.

стр. 172


--------------------------------------------------------------------------------

Изображать, очерчивать - значит писать очерк. Нельзя считать, конечно" что изобразительная сила есть главная цель автора, но надо считать, что изобразительная сила есть условие, без которого очерка нет.

Я не буду вдаваться в теорию метафор, эпитетов и т. д. Из практики я вывел следующие обязательные для себя правила. Находить слова надо во время "полевой работы". Нельзя рассчитывать на то, что они придут при камеральной обработке. Ибо память, особенно моя память, никуда не годный и главным образом врущий свидетель. Он врет тем, что убеждает нас, будто вы все запомнили. Вы ходите с этим ложным убеждением, а когда садитесь писать, вдруг открываете, что ничего, кроме общего ощущения от обстановки, в вашей памяти не сохранилось. Вы не помните ни стен комнаты, ни глаз собеседника, ни звуков, влетающих в окно, ни самого окна... Вы должны либо выдумывать все это, что не всегда подобает очеркисту, либо лишать читателя возможности присутствовать там, где присутствовали вы, видеть того, кого видели вы.

Хотя находить нужные слова "в поле" бывает иногда очень трудно, ибо не хватает времени, однако я заметил, что слово, пришедшее с налету, непосредственно перед объектом описания бывает точнее и ярче, нежели сравнение, придуманное за письменным столом. Для очерка, вернее - для моего очерка, это обязательно так.

Но иногда нет возможности записывать много и подробно. Вы знаете, что такое "кроки"? Так называют схематические рисунки, которые делаются наскоро. Это, так сказать, "изобразительная стенография". Я часто прибегаю к ней.

Вот здесь - "пейзаж" Голландии, как я ее увидел впервые в жизни с борта парохода на очень большом расстоянии. В левой руке у меня был бинокль, а в правой - карандаш. Я рисовал как попало, стараясь занести только существенное. Я имел в виду посредством этих зигзагов и вавилонов возбудить в себе впоследствии те впечатления от пейзажа, которые нахлынули на меня во время путешествия. Я никакой не художник. Для постороннего человека это -жалкая мазня, чепуха. А для меня - стенограмма моих переживаний. Может быть, абстракционист и довольствовался бы этим.

Вы задаете мне вполне обоснованный вопрос:

- А почему бы не воспользоваться фотоаппаратом?

В данном случае это было невозможно, во-первых, потому, что шел дождь, во-вторых, потому, что это было далеко.

Однако фотоаппарат - очень опасная вещь для очеркиста. Вы начинаете снимать и входите в совершенно иной технологический процесс. Слова для вас уже не нужны. Вы заняты выбором кадров, освещением, фокусом, экспозицией. Вы не осваиваете своим духом того, что видите, не пригвождаете это точным

стр. 173


--------------------------------------------------------------------------------

сравнением, не отыскиваете существенные детали. Вы лжете себе, когда, щелкнув затвором, мысленно отмечаете: "взял", "и это взял", "и это в кармане". Ничего вы не взяли, ничего у вас нет в кармане, кроме серых кадров, за которыми при "камеральной обработке" вы почти ничего не увидите. Фото не заменит вам вашу "полевую работу".

Это не значит, что фотоаппарат - лишний инструмент. Многое может он сохранить для вашей памяти. Но открытия, изобретения вы делаете только словом. Это надо помнить.

Я не люблю иллюстраций к очеркам - рисунков или фотографий. Но я очень люблю фотоочерки и документальные фильмы. И в тех и в других нужно слово - для подписей, для текста. Однако это совершенно другая работа. Здесь о ней говорить не буду.

Вот еще одно "кроки". Может быть, и удастся увидеть в этих кляксах и карандашных судорогах женщину. А может быть, и нет. Я "записал" здесь жест американской девушки-манекена, жест, определение которому в слове я не мог найти в том сумбуре музыки, криков, тесноты, в котором пришлось вести "полевую работу". Все остальное мне удалось записать словами. Придя домой, я разглядел мой рисунок и понял, что именно обозначает этот жест, с чем его можно сравнить. Теперь позвольте вам прочесть тот кусок очерка, который соответствует этой страничке записной книжки:

"Вы входите в павильон и слышите: аплодируют. Вы спешите увидеть - кто, кому? На берегу центрального бассейна - небольшая толпа. Преобладают мужчины. Они хлопают и свистят. Потом наступает тишина. Все смотрят вверх. Со второго яруса по наклонному мостику спускается молодое существо. Покачивая почти отсутствующими бедрами, оно вступает на белый, как бы накрахмаленный плот в центре бассейна. Короткая юбка кринолином, жакет-размахай и туфли на игольчатых каблуках. Уперев левую руку в бок, существо сгибает правую в локте, раскрывает ладонь на уровне плеча и задирает голову налево. Вот жест, который можно истолковать только однозначно: "Беру!" Кажется, кто-то должен подойти сзади и вложить в ладонь кредитку. Сколько? Сейчас мы узнаем.

Посредине плота стоит на тонкой ножке диск-циферблат. В центре - знак доллара, а кругом - цифры. И стрелка. Мадемуазель поворачивает стрелку: цена видна всем. Потом она сбрасывает размахай и оказывается в купальном бюстгальтере.

Тут и раздается взрыв мужских аплодисментов.

Это и есть центр павильона, его гвоздь.

Над этим и сияет небо гигантского барабана, вокруг этого и излучают свет пластмассовые стены, сюда и сходятся лучи свободного пространства".

Одно коротенькое слово "беру" определило этот жест. Оно определило всю сущность этого создания - худенькой, раскра-

стр. 174


--------------------------------------------------------------------------------

шенной девчонки, с наигранной развязностью и жалкой презрительностью показывавшей табуну хохочущих мужчин свою бедненькую костистость, на которой фуфырился смешной кринолин.

Может быть, и "кроки", и мнемонические сигналы вроде "богомола", о котором я говорил выше, и фотографии, и собственные записи - кустарщина, девятнадцатый век. Что делать! Я ведь и начал эту беседу с утверждения, что технология в литературном труде отсутствует или является личной особенностью каждого литератора!

А что будет в будущем - можно только гадать.

Грубо говоря, источники сведений для очеркиста остаются все те же три: впечатления, разговоры и печатные материалы (к последним, конечно, относятся и всякие рисунки, фотографии и т. д.).

Разговоры обычно называются беседами или интервью. Литератор приходит к испытуемому и предлагает ему вопросы. Он начинает с того, как испытуемого зовут, когда он родился и какое у него образование. Потом он спрашивает его о достижениях по анкетному листку, который заранее заготовил. Потом он пишет и печатает или произносит по радио ту бюрократическую тягомотину, которую противно слушать.

Вот почему мне нравится больше термин "разговор", чем "интервью". В разговоре участвуют двое. Они оба вносят какой-то вклад в то целое, которое получается в итоге их общения. Они вместе творят нечто, и это должно быть интересно прежде всего им обоим, а потом уже и тем, кому доведется с этим познакомиться.

Беседа - экзамен литератора. Она удается только тогда, когда вам задают столько же вопросов, сколько и вы, когда вы так же интересны для вашего собеседника, как он для вас. Вот почему знания обязательны для очеркиста, как и талант. Впрочем, они нужны ему не только для бесед, но и для творчества.

Хотелось бы сказать несколько слов о хозяйстве очеркиста. Некоторые считают, что писатель - это служащий, другие сравнивают его с конструктором, третьи полагают, что ближе всего он подходит к ученому...

О работнике очерка я могу сказать точно: по условиям своей работы он ничего общего со служащим никогда не имел и не имеет, что же касается ученых и конструкторов, то и тут есть большие различия.

Очеркист - это предприятие. Главный его цех - справочная мастерская. Здесь - библиотека - не ради книжных раритетов, не от страсти коллекционировать, а чтобы в любой момент без труда подпереть память нужным материалом, проверить пришедшее в голову соображение, найти нужный пример.

стр. 175


--------------------------------------------------------------------------------

Здесь - газетные и журнальные вырезки, расположенные по годам и по темам, фотографии, рисунки...

Здесь - архив собственных писаний, чтобы в любой момент можно было восстановить в памяти какие-то впечатления прошлого.

Строго каталогизованная библиотека своих записных книжек для той же цели.

Картотека библиографии.

Картотека своих записей по разным темам.

Особая библиотека журналов, на обложках которых варварски, но каллиграфически написаны темы заинтересовавших вас статей или художественных произведений.

Особая библиотека очерковой литературы, ибо вы должны следить за ней, как всякий специалист за своей областью.

Миниатюрная библиотечка критики очерковой литературы (миниатюрная потому, что критики этой почти нет).

Каждый день, читая прессу, журналы, новые книги, вы что-то отсеиваете для себя. Часто вы еще не знаете, зачем вам понадобится тот или иной материал, но верьте вашей интуиции: она не обманет. Вероятно, наступит день, когда вы поймете, что именно эта статья или это стихотворение вам необходимы.

У Горького было обыкновение; на клочках бумаги записывать мысли и загонять клочки под промокашку на столе. Иногда он поднимал промокашку, как поднимают раму парника, и разбирался в том, что накопилось.

Записывать "случайные" мысли весьма практично. Тут надо иметь в виду одну странность. Она состоит в том, что, когда возникает какая-нибудь "мыслишка", она представляется вам столь естественной, столь понятной, что заносить ее на бумагу кажется так же нелепо, как записывать для памяти свое собственное имя. А через несколько дней, вынув ее из "парника", вы говорите себе: "Смотри-ка, а ведь интересно!"

Иной деятель может сказать:

- Что за интеллектуальную нору вы советуете устраивать? К чему вся эта возня со своими мыслями, записями?.. Самолюбование какое-то!

Неправда! Так может говорить только человек вполне неграмотный в области литературного труда. С юных лет литератор должен быть очень строгим к себе, но вместе с тем он обязан научиться уважать себя как источник идей, как хранилище впечатлений, как работающую лабораторию... Случайных мыслей нет. Есть непрерывно действующий мозг, который ищет, строит, сочетает и анализирует, и ему надо помогать, его надо пестовать, а не относиться к нему, как к мотоциклу: оседлал, когда надо ехать, и помчался, приехал, поставил в сарай и отдыхаешь. Так не бывает, особенно в литературной работе.

стр. 176


--------------------------------------------------------------------------------

Как я жалею, что в молодости не знал этих простейших правил! У меня не было постоянной, идущей почти Непрерывно работы мысли. Я вел себя именно как мотоциклист: получил задание - и помчался. Это расточительство.

Очеркист, публицист пишет историю современности. Поэтому он должен сохранять и в памяти, и в записях, и в материалах свидетельства времени каждый день, каждый год!

Очеркист - это предприятие. С самого начала своей работы он должен заботиться о том, чтобы оборудовать себя наилучшим образом. Если бы я был волшебник, я бы снабдил всех очеркистов диктофонами, сотворил бы гараж, откуда они могли бы по сходной цене получать машины для своих производственных нужд, приказал бы возникнуть машинописному бюро, чтобы можно было всегда вызвать за доступную плату машинистку или стенографистку, по мысли писателя А. Бека создал бы "кабинет мемуаров" для записи и хранения рассказов современников о их жизни и работе... Я повелел бы гномам притащить немного золота из недр, чтобы увеличить фонд командировок и тем поставить очеркистов в более удобные условия "полевой работы", а духам географии я отдал бы приказ перенести как можно больше талантливых очеркистов за рубежи страны, дабы они написали прекрасные и глубокие книги о тех прекрасных и глубоких делах, которые знаменуют собой новый этап в истории не только нашей страны, но и всего человечества - о действенной дружбе народов социалистических стран, о гигантских сооружениях, создаваемых усилиями свободных наций, о сотрудничестве ученых, о единстве идей огромных человеческих масс, о том, как поднимаются черные народы на борьбу за освобождение гигантской Африки от белых варваров-колонизаторов, о том, что такое Куба и ее отважные вожди-бородачи...

Могут сказать:

- Наши газеты имеют корреспондентов в Африке, мы читаем сообщения о Кубе!..

Это хорошо, но этого недостаточно. По собственному опыту я знаю, как трудно, почти невозможно углубленно изучать страну и одновременно изо дня в день посылать корреспонденции в газеты. Газетная работа поглощает все время и все силы. Она полностью загружает утренние и дневные часы. Вы обязаны прочесть все газеты, вы должны получить материалы и продумать мысли для комментариев к тому, что вы прочли и что вы узнали. Вы должны написать очень точную, политически точную, корреспонденцию, перепечатать ее и претерпеть все, связанное с ее отсылкой или - что еще хуже - с ее передачей по телефону. А вечером... вечером вам следует прислушиваться и разузнавать и предполагать разные варианты того, что вы можете ожидать завтра.

Между тем книга о Конго - не сборник корреспонденции о событиях и комментариев к ним. Для книги очерков нужен один вид поисков, для корреспонденции - другой, нужен особый способ изу-

стр. 177


--------------------------------------------------------------------------------

чения, особые маршруты путешествий, особые условия жизни, часто вдали от политических центров, а это несовместимо с газетной работой.

Очеркист - это предприятие. А предприятие не может действовать без производственных расходов. Очеркист обязан выписывать не менее десяти газет и не менее пятнадцати журналов, он должен диктовать стенографисткам или машинисткам, он должен покупать много книг, он вынужден принимать у себя людей, ибо без общения, без бесед очерк написать нельзя, он должен готовить материалы, переводить иностранные источники, проверять факты, цифры. Это очень, очень трудно, но это необходимо. От этого зависит не только производительность труда, но - к сожалению - от этого зависит качество работы, высота литературы, которую делает очеркист. Это должны иметь в виду те, кто решается ступить на тернистый путь документальной прозы. Может быть, поэт и даже драматург не нуждается в таком хозяйстве, публицист без него жить и работать не может!

Сейчас я занят работой над книжкой, которая близка к научным темам. Несмотря на большую привычку к изучению, потому что изучение - это и есть главная деятельность очеркиста, мне очень трудно. Я сталкиваюсь с научными проблемами, только что возникающими, и с научными методами, которых не было десять лет тому назад. Вследствие математизации всех наук и эти проблемы, и эти методы для не специалиста почти засекречены. Между тем несомненно, что сущность их отнюдь не сводится к математике, которая является преимущественно инструментом, помогающим экономно и точно оперировать с большим количеством разнообразных фактов. Сознание современного человека впитывает в себя науку, оно уже пронизано ею, а следовательно, и изменено ею. И если задачей писателя является изобразить внутренний мир современного ему человека, то он не может остаться в стороне и от этих изменений, и от того, что вызвало их, то есть от науки.

Это тем более так, что наука вторглась не только в разум, но и в чувства людей, в их страсти, в их пристрастия, в их антипатии, в их повседневную жизнь...

Я понимаю под наукой, конечно, отнюдь не сведения из области физики или астрономии. Упрощенно излагать их и распространять - задача популяризаторов, а не художников. Речь идет о другом.

Во-первых, наука обращает наше сознание к таким огромным проблемам, как тайна вещества, тайна космоса и тайна жизни. Я не могу себе представить современного человека, если он не урод и не стяжатель, которому были бы безразличны эти три великие

стр. 178


--------------------------------------------------------------------------------

загадки и который оставался бы равнодушным к мучительным, но прекрасным усилиям человечества разгадать их.

Во-вторых, научное мышление перестраивает наше сознание. Здесь можно говорить о дисциплине мысли, о законах математической логики, о методах экспериментирования, то есть о тех сетях, капканах, фланговых обходах, дьявольская хитрость которых помогает нам окружать какие-то отряды загадок, ловить какие-то закономерности, заподазривать какие-то новые секреты природы... Сама по себе эта техника приближения к истине, увлекательная и прекрасная, прежде всего человечна. Ибо человек современности ее создал, ею пользуется и ею живет.

Не в том, чтобы изложить какой-нибудь метод, задача художника, а в том, чтобы передать читателю новый характер исследования, особенность нынешнего состояния человеческого ума.

Разобраться в этом нелегко, но необходимо.

Статья-очерк замечательной очеркистки Мариэтты Шагинян о теории времени профессора Козырева не тем плоха, что теорию эту многие авторитетные ученые считают неправильной, а тем хороша, что она выражает страсть к познанию, охватившую громадные массы людей, страсть, которая требует от науки разгадки самых основных, самых кардинальных тайн мира, таких, как время, как пространство, как тяготение. Статью эту нельзя рассматривать как информацию репортера о научных воззрениях профессора. Это есть мысли писателя, очень много думавшего о науке, очень много написавшего о ней, человека обширных и разносторонних знаний, который, как всякий подлинный художник, чувствует, как бьется сердце миллионов людей и чем оно полно.

Мне кажется, что современный очерк обязан брать большие темы, темы мирового масштаба. Наука и социализм открывают для человечества небывалые горизонты, о которых нельзя было и предположить четверть века тому назад. Как же может очеркист, публицист, который, по выражению Ленина, пишет историю современности, остаться в стороне от этих величественных массивов мысли и деятельности людей? Неслыханные открытия, гигантские сооружения, наконец небывалое в истории человечества сотрудничество наций, народов, а в скором времени и континентов социалистического лагеря - все это и есть жизнь нашего современника. И публицист, творец очерковой литературы, художник документального кинематографа - все они обязаны быть на гребне новой культуры двадцатого столетия.

Горы труднопонятных книг, частоколы формул, заграждения научной терминологии, почти непроходимая сеть узких тропинок отдельных специальностей, на которые разбито современное знание, - все это надо преодолеть.

Но только так можно "расширить доступное глазу пространство", если на этот раз понимать под словом "глаз" разум миллионов людей.

стр. 179