Два коллектива в течение многих лет работают над созданием научной истории русской советской литературы. В 1958 году почти одновременно вышли в свет первые тома университетского курса (Издательство МГУ) и академического трехтомника (Издательство Академии наук СССР). К настоящему времени оба коллектива завершили работу, и в недалеком будущем читатели и студенты-филологи получат последние тома, в которых освещение русской советской литературы доведено до наших дней. Когда в руках читателя будут трехтомный академический труд и двухтомный вузовский курс, по-видимому, будет проведено широкое обсуждение обоих изданий - с учетом специфики каждого из них. Однако уже сейчас ощущается потребность в обсуждении некоторых важных вопросов историко-литературного процесса советской эпохи. Запросы из периферийных вузов и из стран народной демократии, поступающие, в частности, на кафедру советской литературы МГУ, говорят о необходимости переиздания первых томов. Но едва ли может идти речь о стереотипном издании. Потребуется серьезная доработка, а в отдельных случаях - уточнение концепции. Создание научной истории советской литературы - кровное дело всех литературоведов и критиков; я бы сказал, не боясь больших слов, - дело государственного значения, дело нашей со- стр. 52 -------------------------------------------------------------------------------- вести. И чем обстоятельнее, вдумчивее, заинтересованнее будет разговор о том, что уже сделано и что необходимо сделать, тем больший успех ожидает нас в этой области. Вот почему, не дожидаясь общего разговора о всех томах, мне хочется высказать ряд соображений по некоторым вопросам, освещенным в первых книгах. 1 Печать широко откликнулась на выход академических томов, особенно первого тома. Издание же МГУ было отмечено одной рецензией да несколькими вскользь брошенными замечаниями в статьях об академическом труде. Оба издания имеют немало общего, некоторые главы написаны одними и теми же авторами. Тем не менее между ними есть и существенные различия, вызванные как разным составом авторов, разными задачами, так и неодинаковым пониманием одних и тех же явлений. Нужен серьезный разговор о каждом издании. Являясь одним из авторов и членом редколлегии вузовского курса, я не считаю возможным подробно останавливаться на этой книге, хотя вижу не только ее достоинства, но и недостатки. Думаю, что оба коллектива со времени выхода первых томов на многое, о чем писали четыре-пять лет тому назад, смотрят более зрело. Прошедшие с тех пор годы были исполнены напряженного творчества, были годами бурного роста эстетической мысли. "...завоеван новый рубеж в изучении и научном осмыслении советской литературы", - такую оценку получил первый том академического издания в статье Л. Плоткина, опубликованной в журнале "Вопросы литературы" (1959, N 10). В. Перцовский в журнале "Русская литература" (1960, N 1) расценил выход этого тома как событие в нашей литературной жизни. Наиболее ценной и основной частью книги, душой первого тома назвал В. Бузник "Введение", написанное Л. Тимофеевым ("Известия Академии наук СССР", 1960, т. XIX, вып. I). Эту главу отмечают почти все рецензенты. Именно в ней некоторые из них видят завоевание нового рубежа, черты научного новаторства. Несколько сдержаннее обо всем томе и о "Введении" высказалась "Литература и жизнь" в статье И. Трифонова "Удачи и просчеты большого труда" (29 июля 1950 года). В целом, однако, и в этой статье рецензируемая работа признана ценной, выполненной на высоком литературоведческом уровне. С этими оценками первого тома и в особенности статьи Л. Тимофеева не согласился В. Иванов, подвергший довольно суровой критике также и главу о литературе 20-х годов в учебном пособии, выпущенном Издательством МГУ1. -------------------------------------------------------------------------------- 1 В. Иванов, Формирование идейного единства советской литературы. 1917 - 1932, Гослитиздат, М., 1960. стр. 53 -------------------------------------------------------------------------------- "В трудах ИМЛИ и МГУ, содержащих огромный и весьма ценный историко-литературный материал, к сожалению, очень бегло прослеживается руководящая роль партии в развитии литературы тех лет, почти не анализируются соответствующие партийные документы. Особенно это относится к изданию, предпринятому коллективом МГУ. Кроме того, обе книги мало касаются литературных группировок 20-х годов, а в книге Института мировой литературы дается довольно расплывчатая оценка этих группировок, которая не всегда правильно ориентирует читателя в существе вопроса", - пишет В. Иванов (стр. 5). Что касается учебного пособия, изданного МГУ, я готов признать известную обоснованность упрека, несмотря на то, что в книге цитируются и программа Коммунистической партии, принятая на VIII съезде РКП (б), и письмо ЦК РКП (б) о пролеткультах, и проект резолюции о пролетарской культуре, написанный Лениным, и соответствующие резолюции партийных съездов, и резолюция 1925 года "О политике партии в области художественной литературы", как и постановление ЦК от 23 апреля 1932 года "О перестройке литературно-художественных организаций". Все эти документы заслуживают более глубокого анализа, чем это делалось и делается до сих пор. По-видимому, следовало полнее охарактеризовать и литературные группировки 20-х годов. Разумеется, в общем курсе все это не может получить такого обстоятельного освещения, как в специальном исследовании. Но В. Иванов по существу свел все значение работы двух коллективов лишь к накоплению ценного историко-литературного материала. Так ли это? Помогает ли такая оценка дальнейшей работе? И все ли в ней верно? Читая главу Л. Тимофеева и книгу В. Иванова, видишь два разных подхода к освещению одних и тех же явлений. Отчасти это объясняется тем, что авторы этих работ ставили перед собой разные задачи, а тем самым фиксировали свое внимание на разных сторонах - литературного процесса 20-х годов. Л. Тимофеев сосредоточил внимание на художественных, стилевых исканиях названного периода, подводивших к новому методу. В. Иванов подробно прослеживает идейно-эстетическую борьбу в литературе тех лет. Вопрос о методе социалистического реализма освещается им в общей форме во "Введении", а не изучается в процессе формирования, что делает Л. Тимофеев. Третья глава книги В. Иванова называется: "Общая идейно-тематическая Характеристика литературы 20-х годов". Следовательно, вопросы стиля, метода в их конкретном выражении и развитии были вне поля зрения автора. Какой из этих подходов вернее? Каждый хорош для определенной цели, но путь, избранный Л. Тимофеевым, труднее. Думается, что если бы В. Иванов не игнорировал замысла главы Л. Тимофеева, то он не смог бы обойти присущих ей достоинств, а тогда и его критические замечания прозвучали бы убеди- стр. 54 -------------------------------------------------------------------------------- тельнее. Ибо более всего нужна нам сейчас критика, помогающая, если хотите, даже "подсказывающая", как нужно решать сложные вопросы. Повторяю: создание научной истории советской литературы - общее дело всех, кто ее любит и пишет о ней. Успех работы по изучению истории русской советской литературы в настоящее время в значительной мере зависит не только от выбора правильного пути исследования, но и от объективной оценки уже сделанного усилиями большого коллектива исследователей. Со стороны людей, работающих в области критики и литературоведения, часто слышатся жалобы на недостаточное уважение к их труду. Во многих случаях эти жалобы справедливы. Но сплошь и рядом именно сами критики и литературоведы показывают пример небрежной односторонней оценки сделанного их товарищами по профессии. Еще далеко не преодолена скверная традиция: при оценке работ предшественников подчеркивать в них главным образом недостатки, умалчивая или в лучшем случае говоря вскользь о достоинствах, даже в тех случаях, когда последние явно преобладают над первыми. Еще не так часто приходится читать критические суждения о той или иной работе, в которых полемика с ее автором ведется с учетом замысла, концепции работы в целом. Неужели острая, страстная, принципиальная критика тех или иных ошибок несовместима с объективной оценкой достоинств, присущих одному и тому же труду? Меня многое не удовлетворяет в обзоре Л. Тимофеева. Я согласен со значительной частью критических замечаний В. Иванова в его адрес. В приведенных выше восторженных оценках этого обзора многое преувеличено. Но я не ставлю под сомнение искренности писавших и могу понять, что породило преувеличения. Уже давно пришла пора начать изучение истории советской литературы во всем многообразии ее исканий и открытий - как идейно-тематических, так и художественно-стилевых. Споря с Л. Тимофеевым по тем или иным вопросам, надо положительно оценить смелость исследователя, сделанный им почин, поддержать его инициативу, его стремление к широким обобщениям. В сжатом обзоре огромного и необычайно пестрого материала трудно проявить равномерное внимание к конкретным, специфическим формам литературы большого периода, выявить общие закономерности ее развития как искусства, избежав схематизации. Не удалось это в полной мере и Л. Тимофееву. Но даже удачное освещение отдельных сторон большой проблемы заслуживает поощрения. Обзор Л. Тимофеева и принадлежит к числу тех, в которых бесспорное существует рядом со спорным и ошибочным. Нельзя сказать, что опытный литературовед выбрал удачный способ изложения. Допустимый в полемической журнальной статье, он неприемлем для фундаментального исторического исследования, от которого требуется четкое распределение красок, воспро- стр. 55 -------------------------------------------------------------------------------- изведение целостной картины литературного процесса в его главных и второстепенных тенденциях. Во "Введении" этой целостности нет. Л. Тимофеев хорошо знает, как освещались многие явления литературной жизни несколько лет назад, например, в "Очерке", подготовленном ИМЛИ (1954 - 1955), и он оспаривает многие казавшиеся ранее верными оценки, главным образом отрицательные. Кое с чем в этих оценках он, разумеется, согласен, но не хочет их повторять, спеша отметить то, что с его точки зрения не отмечалось или о чем по той или иной причине умалчивалось. Во "Введении" господствует следующий способ изложения: "При всем очевидном несовершенстве произведений этого времени, при всей условности форм этой массовой драматургии, при несомненности многих чуждых влияний, в ней сказывавшихся, нельзя, однако, недооценивать ее положительную роль в тогдашних исторических условиях" (стр. 27). Или: "...при всех различиях и недостатках таких литературных группировок первых лет революции, как пролеткульты, футуристы, "Кузница", очевидно, что всем им - в той или иной мере и форме - был свойствен романтический, эмоциональный пафос, с которым они откликались на революционные события" (стр. 42). Этот способ изложения подводит автора. Не так уже безобидны все эти идеологические вывихи и формалистические увлечения, чтобы говорить о них скороговоркой, в придаточных предложениях, соединенных с главным излюбленными словечками "при всей", "при всем". Указанный способ изложения вступает в явное противоречие с провозглашенным автором требованием дифференцированного подхода к сложным явлениям. Увлеченный стремлением выискивать чуть ли не в каждом явлении главным образом положительное, автор забыл о дифференциации, односторонне освещая факты. Но если бы суть дела определялась только способом изложения, то вряд ли следовало бы начинать серьезный разговор на эту тему. В освещении литературного процесса 20-х годов в советском литературоведении в последние годы выявилось два разных подхода. Расхождения между Л. Тимофеевым и В. Ивановым лишь в незначительной степени можно объяснить различием задач и круга проблем, которые они решали. Одни и те же явления во многих случаях получают совершенно противоположные оценки. Например, о борьбе литературных группировок после опубликования резолюции ЦК "О политике партии в области художественной литературы" в академическом труде читаем: "Изменился после резолюции и самый характер отношений между литературными группами; была организована Федерация объединенных советских писателей (ФОСП), перед которой была поставлена задача усилить сближение между литературными группировками, поскольку общие тенденции их развития требовали стр. 56 -------------------------------------------------------------------------------- выхода за ограниченные рамки отдельных литературных группировок" (стр. 48). В книге В. Иванова об этом говорится совершенно иначе: "К сожалению, образование Федерации явилось формальным актом. Каждая из вошедших в нее организаций вела свою прежнюю линию. Групповая борьба между ними продолжалась. Руководство РАПП боялось расширения Федерации" (стр. 232). Кто прав? Говорят, о вкусах не спорят. Но в данном случае вряд ли можно говорить "о разнице вкусов", вернее говорить о расхождении взглядов. В. Иванов считает взгляд Л. Тимофеева ошибочным и обвиняет исследователя в либерализме. Выдвигая подобное обвинение, необходимо было сказать, что имеется в виду. В словарях иностранных слов и политических терминов либерализм квалифицируется как система взглядов, враждебная социалистической идеологии. Как ни серьезны, с моей точки зрения, отдельные ошибки Л. Тимофеева (о них будет сказано ниже), перенесение научного спора в такую плоскость я не считаю плодотворным. Вряд ли это продвинет вперед решение сложных вопросов, скорее их просто начнут обходить. В чем пафос "Введения" Л. Тимофеева? Он отчетливо выражен в следующих словах автора: "Мы можем сказать, что 20-е годы - это период собирания и постепенной консолидации творческих сил советской литературы, в самом широком смысле слова, и вместе с тем период напряженной борьбы со всеми противостоящими ей антисоветскими течениями за общее основное творческое русло, за утверждение метода социалистического реализма как основного метода советской литературы. Именно имея в виду это ее устремление, мы сможем понять смысл идейно-художественной борьбы, которая шла в 20-х годах, уловить направление творческих поисков, которые вели в эти годы советские писатели на пути к правдивому художественному отражению величайших исторических событий эпохи" (стр, 13). Этот тезис может принять любой советский литературовед. В нем обобщено то, к чему пришли исследователи творчества крупнейших советских писателей, прослеживая в своих монографических трудах формирование социалистического реализма. И разве не ту же задачу ставит перед собою автор книги "Формирование идейного единства советской литературы 1917 - 1932 гг."? Так в чем же тогда расхождения? В. Иванов, как и Л. Тимофеев, изложил, - но, пожалуй, отчетливее и прямолинейнее, - свое понимание литературного движения 1917 - 1932 годов. И хотя сам он не сформулировал сущности разногласий, ее нетрудно уловить при сопоставлении двух подходов к одним и тем же явлениям. Спор идет о том, что считать решающим в развитии литературы 20-х годов: творческие искания или идейную борьбу. Оба согласны с тем, что в те годы было и то и другое, но Л. Тимофеев выдвигает на первый план искания, В. Иванов - идейную борьбу. Возможно, стр. 57 -------------------------------------------------------------------------------- что и тот и другой будут протестовать против такой формулировки сущности разногласий, но она вытекает из содержания и построения обеих работ и, может быть, наиболее отчетливо проявилась в оценке литературных группировок. В одной из рецензий на первый том академической истории советской литературы отмечалось недостаточное внимание Л. Тимофеева к идейной, классовой борьбе, бурлившей в общественной и литературной жизни 20-х годов ("Русская литература", 1960, N 1, стр. 225). С этим нельзя не согласиться. При чтении главы создается впечатление о литературе тех лет, как о едином потоке. Автор главы может возразить, что он отмежевывается от теории единого потока, провозглашенной Д. Горбовым, указывает на враждебный характер деятельности Е. Замятина, Б. Пильняка. И все же подобные возражения не будут убедительны. Впечатление единого потока создается в результате выпячивания в развитии литературы по преимуществу общих стилевых черт. Цитате из книги Д. Горбова о литературе единого потока и из статьи Ф. Гладкова о создании единой революционной литературы Л. Тимофеев предпослал нивелирующее замечание о том, что внутреннюю близость основных линий литературного развития отмечала и тогдашняя критика. Но ведь Ф. Гладков и Д. Горбов говорили о совершенно разных вещах. Ф. Гладков опирался на все Возраставший процесс консолидации демократических сил и говорил о необходимости единства революционных писателей (а они были разъединены группировками), перевалец Д. Горбов призывал к идеологическому примирению, к классовому миру. Прочитав главу Л. Тимофеева, читатель так и останется в неведении, в чем же была опасность теории единого потока, почему писатели отвергли ее. К сожалению, это не единичный Пример стирания принципиальных различай. В. Иванов справедливо осуждает сделанное в главе Л. Тимофеева подверстывание к ленинским словам о необходимости "поддерживать то новое, что родится под влиянием революции", цитаты из статьи Н. Пунина, одного из яростных защитников футуризма и формализма, - о стирании с лица земли старых художественных форм. Литературные течения и группировки, причинившие молодой советской литературе немалый вред, слишком часто получают в главе Л. Тимофеева смягченные, примирительные оценки. Формалистические вывихи поэтов "Кузницы" и молодых прозаиков (А. Веселого, В. Каверина и др.) расцениваются как "своеобразные накладные расходы в попытках найти путь к новаторскому - отражению жизни" (стр. 29). Между тем сами писатели (А. Фа- стр. 58 -------------------------------------------------------------------------------- деев, К. Федин, Вс. Иванов, Н. Никитин и др.) связывали эти вывихи с влиянием буржуазно-декадентской традиции и расценивали их не как накладные расходы, а как болезнь. Разумеется, Л. Тимофеев хорошо знает, что путь к победе социалистического реализма был полон борьбы с поборниками этого реакционного течения в эстетике и творчестве, и тем не менее без всяких оговорок соглашается с заявлением молодого И. Сельвинского: "Мы начали с формальных исканий и пришли к революции. Других дорог не было" (стр. 43). Не выступая, таким образом, прямо в защиту теории единого потока, Л. Тимофеев утверждает ее, хотел он этого или нет, своею манерой обобщения, включением в один ряд совершенно разных по идейным позициям и эстетическим взглядам писателей. Едва ли нужно кому-либо объяснять, что, говоря о том или ином писателе: "После Октября он остался с народом, с родиной" - исследователь дает ему самую высокую политическую оценку. Но если такая оценка применима к Н. Асееву, то достоин ли ее А. Белый? И рядом с этим явное умаление роли Д. Бедного. "При всех различиях" этот поэт оказывается в главе романтиком, близким не только А. Блоку и В. Маяковскому, но и А. Гастеву, В. Хлебникову. А фронтовая поэзия Д. Бедного, по оценке исследователя, представляла собою только "нащупывание путей к конкретной действительности". И это говорится о поэте, чье творчество в период гражданской войны было не только теснейшим образом связано с конкретной действительностью, но было органической частью этой действительности. И именно это, а не умозрительная и весьма сомнительная близость к романтике В. Хлебникова и А. Гастева, было в нем главным. При чтении главы Л. Тимофеева возникает ложное представление, будто идейное и стилевое единство было присуще советской литературе чуть ли не с первых дней революции. В годы гражданской войны господствовало "романтическое начало", отвечавшее эмоциональной атмосфере периода, которое затем уступает место реализму. Это было бы правильно, если бы в понятие "романтизм" не включались совершенно разные идейно-стилевые течения и была показана упорная борьба декадентских, антиреалистических течений и против реализма, и против революционного "романтического начала". Л. Тимофеев не придает этой борьбе серьезного значения. В результате получается, что достигнуть идейного единства советским писателям не представляло особых трудов, а социалистический реализм одержал победу не в идейных сражениях, а лишь в творческих поисках. "В центре главы (Л. Тимофеева. - Л. М.), - читаем в рецензии Л. Фоменко, - стоит человек, и это естественно для "человековедения", призванного исследовать характер героя времени" ("Звезда", 1960, N 12, стр. 195 - 196). Освещение проблемы героя времени всегда - и в художественном творчестве, и в критике - тесно связано с концепцией гу- стр. 59 -------------------------------------------------------------------------------- манизма. Заслуга Л. Тимофеева - в своевременной постановке проблемы, актуальнейшей в наши дни. Но концепция гуманизма, предложенная им, не отличается четкостью. В главе немало верных мыслей. Например, о новаторской роли творчества Д. Фурманова, о постепенном усилении внимания к человеческой личности, о движении литературы широким фронтом к решению главной задачи эпохи - изображению подлинного героя, коммуниста. И рядом с этим много спорного, а с некоторыми утверждениями автора никак нельзя согласиться. Так, справедливо говоря о том, что к началу 20-х годов резко обозначились недостатки литературы периода гражданской войны, Л. Тимофеев по существу поставил под сомнение гуманистическое содержание этой литературы. Вначале говорится об "отвлеченности романтики без человека", затем о натуралистичности, "мельчившей действительность и тем самым лишавшей ее подлинного содержания и прежде всего человечности" (стр. 59). По-видимому, выражения "без человека" и "лишавшей ее человечности" в понимании автора не тождественны, как не тождественны понятия "романтика" и "натуралистичность", но осмысление литературы периода гражданской войны от такого обращения со словом "человек" нисколько не выигрывает. Возникает вопрос: если то была "романтика без человека" (в широком смысле), то как же она могла отвечать "эмоциональной атмосфере первых лет революции" (стр. 25), передавать "революционный энтузиазм эпохи"? (стр. 19). Глубоко ошибочно утверждение автора, будто первым, кто - "с такой резкостью подчеркнул человеческое в революции и выдвинул на первый план ее гуманистическое содержание" (стр. 62), был И. Бабель, автор "Конармии". Это утверждение вызвало протесты и возражения. Да и сам автор окружил его такими лесами оговорок, что сразу становится ясно: воздвигнутое им сооружение еще до сдачи в эксплуатацию потребовало капитального ремонта. Однако спор о И. Бабеле заслонил главное - неисторический подход исследователя к проблеме гуманизма. В главе Л. Тимофеева не учтено то немаловажное обстоятельство, что первым глубоко человечным, подлинно гуманистическим актом социалистической революции был слом бесчеловечных общественных отношений, превращавших труженика в раба, было раскрепощение масс. И первыми, кто выразил это гуманистическое содержание революции, были политические поэты - Д. Бедный (его пафосные стихи, как известно, высоко ценил В. И. Ленин), В. Маяковский ("Ода революции" и др.), В. Князев ("Песня Коммуны"), В. Александровский ("Мать") и очеркисты (А. Серафимович, Д. Фурманов и другие). Создание образа нашего современника во всем богатстве его духовных черт - эта актуальнейшая задача литературы наших дней побуждает и к более глубокому осмыслению всего предыдущего опыта советской литературы. Но не следует при этом забывать, что человеческое в литературе - это не только изображение стр. 60 -------------------------------------------------------------------------------- индивидуального характера, не только анализ психологии отдельной личности. Не следует забывать о богатстве возможностей литературы как человековедения и о том, что в раскрытии этих возможностей есть свои закономерности. Каждый период истории советской литературы вносит свой особый вклад в освещение гуманизма социалистического общества. И. Бехеру принадлежит уже ставшее популярным выражение: "Новое искусство никогда не начинается с новых форм, новое искусство всегда рождается с новым человеком" 1. Но выдающийся немецкий поэт предупреждал: "Для литературы первостепенная задача - открыть человека как существо общественное и сформировать новые общественные отношения. Лишь тогда, когда эти новые отношения укрепятся, можно будет заняться модернизацией психологического начала и дать "душе" то, что ей положено. Те, кто думает, что можно заниматься новой психологией, не создав для этого новых общественных предпосылок, ошибаются"2. Если можно спорить с утверждением "лишь тогда", то бесспорна мысль о примате общественного начала и ошибочность отрыва психологии от общественных предпосылок. Ошибались в свое время и авторы теории "живого человека", делавшие, по выражению "Правды", "ставку на индивидуальный психологизм". "Правда" охарактеризовала эту "теорию" как своеобразную робинзонаду. "Исходя из этого, развивалась идеалистическая теория "живого человека", наиболее полно сформулированная в тезисе: "Мир - это человек" 3. Закономерно возросший и все углубляющийся в наши дни интерес к личности, к внутреннему миру советского человека, к мастерству психологического анализа никак не оправдывает примирительного отношения к справедливо осужденной теории, на котором настаивает Л. Тимофеев. "Автора ее (В. Ермилова. - А. М.) упрекали в излишнем психологизме, в "психоложестве". Хотя В. Ермилов преувеличил роль биологического и подсознательного в человеке, но в основе выдвигал правомерное требование многогранного изображения человека" (стр. 83), - читаем в этой главе. А робинзонада? А субъективно-идеалистический тезис: "Мир - это человек"? Было бы полезнее напомнить ту критику, которой позже подвергли эту теорию ее прежние сторонники4, и то новое, глубокое и верное решение проблемы гуманизма, которое дал, например, А. Фадеев в письме А. Бушмину: "Нельзя сказать, что психика человека является главным предметом литературы... Это Ваше выражение совершенно уводит в сторону от того нового подлинного -------------------------------------------------------------------------------- 1 Иоганнес Р. Бехер, В защиту поэзии, Изд. иностранной литературы, М., 1959, стр. 14. 2 Там же, стр. 250. 3 "На уровень новых задач", - "Правда", 9 мая 1932 года. 4 Уже в 1930 году В. Ермилов признал идеалистический характер этой концепции ("За самокритику", - "На литературном посту", 1930, N 23 - 24). стр. 61 -------------------------------------------------------------------------------- подхода к человеку, который в сущности и есть главное в социалистическом гуманизме нашей литературы. Это- показ человека прежде всего через деяние, то есть как раз через то, что определяет его место и назначение в обществе и природе"1. Едва ли Л. Тимофеев станет отрицать ту истину, что показ человека через деяние, изображение человеческой психики как сложного диалектического процесса, определяемого взаимодействием личности и общественной среды, характера и обстоятельств, составляет новаторскую черту советской литературы. Тем не менее формирование новых общественных отношений, революционная борьба и деяния народа, гуманистическая политика партии, явившиеся предпосылкой рождения новой, социалистической личности, не привлекли пристального внимания исследователя. Более того, Л. Тимофеев уверяет, что "рассказы Бабеля о Конармии несли в себе черты подлинной жизненной правды революции", что это были гуманистические произведения, несмотря на то, что они не только не отражали славных боев и походов Первой Конной, а, напротив, искажали и события и людей, в них участвовавших (стр. 60), несмотря на то, что образы конармейцев нарисованы в них в том же стилевом ключе, что и одесских бандитов (стр. 66). О какой же в таком случае правде революции и о каком гуманизме И. Бабеля может идти речь? Если даже согласиться с характеристикой этого гуманизма как расплывчатого, недостаточно конкретного, то почему же тогда ему отдается предпочтение перед гуманизмом названных выше поэтов? Видимо, чтобы раскрыть действительное значение и рассказов И. Бабеля, и литературы периода гражданской войны, нужно более конкретно, с более четких позиций решать проблему гуманизма, чем решает ее Л. Тимофеев. Нельзя забывать, что именно эта проблема была средоточием острейшей идейной борьбы чуть ли не до середины 30-х годов. Вспомним, какое огромное внимание уделял ей Горький в своей поздней публицистике. Если бы Л. Тимофеев проявил несколько больший интерес к гуманистическому характеру новых общественных отношений, которые стремилась отобразить литература 20-х годов, он должен был бы полнее показать поистине дерзновенные поиски зачинателей советской литературы в решении проблемы общечеловеческого и классового, поиски новых принципов сюжетосложения, способных передать острейшие классовые конфликты, разводившие в разные станы вчерашних друзей ("Восемнадцатый год" А. Толстого, "Города и годы" К. Федина), братьев ("Барсуки" Л. Леонова), жену и мужа ("Любовь Яровая" К. Тренева), отцов и детей ("Донские рассказы" М. Шолохова) и т. д., - поиски, вызванные стремлением передать правду борьбы за новые, гуманистические отношения, трудный процесс рождения новой морали, новой психологии. -------------------------------------------------------------------------------- 1 "Октябрь", 1957, N 6, стр. 169. стр. 62 -------------------------------------------------------------------------------- 3 В. Иванов ясно и без оговорок заявляет, что не может "принять основной концепции "Введения", где лишь глухо упоминаются ошибки группировок и отдельных литераторов и выдвигаются на первый план их достоинства, подчас с помощью явной натяжки" (стр. 65). "Представляя почти все в положительном свете, "Введение" иногда смазывает весьма принципиальные различия" (стр. 66). В отличие от автора "Введения" (Л. Тимофеева) В. Иванов подчеркивает, что единство было завоевано советской литературой: завоевано в напряженной борьбе с враждебными или ошибочными идейно-эстетическими концепциями, завоевано благодаря неустанной помощи партии. Книга В. Иванова так и построена: вначале идет глава о литературных группировках и течениях, их взаимной борьбе, затем глава "Борьба партии за коммунистическую идейность литературы в 1917 - 1932 годы". Автор не обходит ни одного из чуждых или враждебных идейно-эстетических течений, мешавших развитию советской литературы, прослеживает борьбу с ними. Таким образом, расхождения между двумя исследователями с наибольшей силой проявились в оценке литературных группировок. Эти расхождения не могут быть устранены путем компромисса. Да и задача людей, заинтересованных в создании научной истории советской литературы, всех, кому ежедневно в своей практической работе приходится сталкиваться с нерешенными или запутанными вопросами, заключается не в том, чтобы непременно присоединиться к точке зрения Л. Тимофеева или В. Иванова, а в том, чтобы найти верный путь к истине. Точек зрения может быть много, но истина всегда одна. Ее и необходимо открыть. К этому, по моему убеждению, стремился не только В. Иванов, но и Л. Тимофеев. При освещении вопроса о литературных группировках 20-х годов необходимо, как мне 'Представляется, учитывать диалектическую сложность и подвижность целого ряда взаимодействий, в особенности таких, как: а) писатель и группировки, б) взаимодействие групп друг с другом, в) группировки и литературный процесс в целом, г) борьба литературных групп и идейная борьба эпохи, д) взаимодействие всех этих элементов с историческим процессом в его основных закономерностях и конкретных формах, е) содержание и роль литературной политики партии. В главе Л. Тимофеева и в книге В. Иванова рассматриваются лишь некоторые аспекты этого сложного процесса, что привело к неполноте, односторонности. Я не имею возможности рассмотреть этот вопрос во всей сложности, да это, пожалуй, в данном случае и не нужно. Остановлюсь лишь на моментах, вызвавших спор, на том, что, на мой взгляд, удалось и что не удалось каждому из авторов. Л. Тимофеев совершенно прав, требуя конкретного и дифференцированного отношения к группировкам, подчеркивая, что стр. 63 -------------------------------------------------------------------------------- "идейно-художественные позиции большей части группировок отличались противоречивостью, а художественная практика их членов, как правило, не укладывалась в прокрустово ложе групповых "программ" и "теорий" (стр. 43). Исследователь правильно поступает, не отождествляя литературный процесс с борьбой группировок. Дело не только в том, что были писатели, не входившие в группы, но и в том, что даже писатели, связанные с теми или иными группами, имели свое лицо и свой особый путь. Не умалчивает Л. Тимофеев и об отрицательной роли группировок, их идеологической уязвимости (стр. 43). Но во взаимодействии литературных групп с литературным процессом исследователь подчеркивает главным образом одну сторону - собирание сил и консолидацию, не уделяя должного внимания другому, очень характерному для 20-х годов моменту - идейно-эстетическому размежеванию. Этот двухсторонний процесс - консолидации и размежевания - шел в самом советском обществе и был связан с условиями классовой борьбы. С каждым годом усиливалась консолидация трудовых слоев и демократической интеллигенции. Партия стимулировала этот процесс и на него опиралась в борьбе с враждебными силами. В литературном же движении преобладало дробление сил, часто не имевшее серьезных оснований. Партия в своей литературной политике не могла не считаться с групповой раздробленностью писателей, - но она настойчиво боролась с нею, постоянно напоминая, что революционная, пролетарская литература должна "'быть литературой не цеха, а борющегося великого класса, ведущего за собою миллионы крестьян..." 1. К середине и особенно к концу десятилетия у лучшей части советских писателей крепнет, а затем и начинает господствовать мысль о необходимости единой революционной литературы. Литературные же группировки задерживали процесс объединения. Таким образом, главные черты литературного процесса определялись не борьбой группировок, а всем ходом жизни советского общества, ростом новой культуры, воздействием на сознание миллионов людей, в том числе и писателей, господствующих идей эпохи марксизма-ленинизма. Конечно, литературные группировки оказывали известное влияние на этот процесс. Одни из них с самого возникновения тормозили его, другие на каком-то этапе стремились, не всегда успешно, способствовать его развитию. О литературных группировках тех лет нельзя сказать, что они были необходимы, но они были неизбежны, поскольку новый тип писателя - водителя и слуги народа, как охарактеризовал его Маяковский, человека с широким государственным кругозором и партийным мышлением, не мог сразу же на другой день после революции стать господствующим типом. Нужна была длительная, терпеливая воспитательная работа, прежде всего воспитание жизнью, практикой борьбы за новые общественные отношения, что- -------------------------------------------------------------------------------- 1 "О партийной и советской печати. Сборник документов", М., изд. "Правда", 1954, стр. 346. стр. 64 -------------------------------------------------------------------------------- бы в сознании большей части писателей укрепилось отношение к литературе как к общенародному делу. Партия, естественно, считалась не только с творческими возможностями каждого писателя, но и с неизбежностью на определенном этапе существования литературных групп. Условия жизни, далее, были таковы, что новый тип писателя рос не только в творческих исканиях, но и в жесточайшей идейной борьбе. Одно было неотделимо от другого. В творческих исканиях, обусловленных требованиями жизни, новыми идеями, совершались художественные открытия; в идейной борьбе молодая советская литература очищалась от чужеродных влияний. Хорошо известно, какого накала достигла эта борьба в конце 20-х годов и какое сложное преломление получила она в литературной жизни. Л. Тимофеев, как уже отмечалось в ряде рецензий, достаточно конкретно проследивший развитие советской литературы в первое пооктябрьское пятилетие, слишком бегло, суммарно охарактеризовал состояние литературы во второй половине 20-х годов, не показав всей сложности исторических условий этих лет и своеобразия литературного развития. Вот почему ближе к истине оказался В. Иванов в своей оценке идейной борьбы этого периода и роли Федерации (ФОСП). Характер отношений между группами действительно мало изменился с организацией ФОСП, групповая борьба не только продолжалась, но вскоре даже обострилась. Следовательно, не в развитии самих группировок обнаружились "общие тенденции", требовавшие "выхода за ограниченные рамки отдельных группировок" (стр. 48), как думает Л. Тимофеев, вступая в противоречие со своим исходным положением, а в литературном процессе, в деятельности писателей, наиболее тесно связанных с жизнью, выражавших недовольство бесплодной тратой сил на групповые распри и порывавших с группами. В этом своеобразно отражался внутренний рост каждого из них, и этим они во многом были обязаны мудрой политике партии. То обстоятельство, что некоторые из них (В. Маяковский, Э. Багрицкий, В. Луговской и др.), порвав с группами, вступили в РАПП, отнюдь не было заслугой самой РАПП. Эта организация менее всего была способна стать центром объединения. Резолюция 1932 года была не формальным актом, закрепившим уже сложившееся единство, как это вытекает из концепции Л. Тимофеева, а событием, в корне ломавшим устаревшие, тормозившие развитие литературы организационные формы и приводившим литературное движение в соответствие с требованиями жизни, стремлениями большей части писателей. 4 Книга В. Иванова представляет несомненный шаг вперед по сравнению с его же книгой "Из истории борьбы за высокую идейность советской литературы, 1917 - 1932" (1953) и с первыми то- стр. 65 -------------------------------------------------------------------------------- мами академической и вузовской истории советской литературы как в разработке вопроса о литературной политике партии, так и в освещении литературных группировок 20-х годов. Ценность ее заключается прежде всего в обстоятельном анализе важнейших партийных документов по вопросам литературы. Важной стороной этого анализа является также широкое привлечение документов общеполитического значения, решений партии по вопросам культуры, печати и т. д., в результате чего отчетливее выступает общеидеологическая роль литературы. Историческое значение партийных документов но вопросам литературы автор правильно видит не только и даже не столько в их направленности против враждебных или ошибочных тенденций, проявлявшихся на отдельных этапах развития литературы, "сколько в разработке положительной идейно-эстетической программы" (стр. 191). Неоднократно подчеркивается в книге пристальное внимание партии к специфическим особенностям литературы как мышления образами, воспроизведения действительности в конкретно-чувственной форме. "Руководство искусством и литературой... было многогранным, учитывающим всю сложность этой области идеологической работы, ее специфику", - пишет В. Иванов (стр. 220). Можно лишь пожалеть, что это чрезвычайно важное положение не всегда достаточно выразительно подкрепляется конкретным анализом и что автор не вполне обоснованно сузил свою задачу как в освещении политики партии, так и в освещении литературных группировок и литературного процесса в целом. "Мы не считаем своей задачей анализировать всесторонне продукцию представителей той или иной группы. Наша цель, как уже подчеркнуто неоднократно, рассмотреть платформы и декларации групп и показать вред ряда их ошибочных положений" (стр. 156), - так сформулировал свою задачу В. Иванов. Разумеется, исследователь имеет полное право на известное ограничение цели, и В. Иванов хорошо сделал, предупредив читателя. Но я убежден, что освещение темы, сформулированной в заголовке книги, сильно выиграло, бы, если бы автор сосредоточил внимание на изучении литературного процесса в целом, а платформы и декларации групп рассматривал как одно из выражений этого процесса, - выражения к тому же не самого главного. Для меня лично доводы автора были бы значительно убедительнее, если бы он вместо чисто логического расщепления сложного процесса и изолированного освещения таких взаимосвязанных явлений, как идейно-художественный рост советской литературы, борьба литературных группировок и политика партии в области литературы, попытался дать целостное освещение борьбы партии и передовых советских писателей за социалистическую литературу на важнейших этапах ее развития. Говоря о пролеткультах после "Серапионовых братьев" и конструктивистов, автор смещает историческую перспективу, и это лишает его возможности проследить диалектику литературного развития, показать во всей пол- стр. 66 -------------------------------------------------------------------------------- ноте все факторы, которые учитывал Центральный Комитет партии в своих исторических решениях о литературе. Ведь партия всегда учитывала живое, реальное соотношение сил в литературе в каждый данный момент, ее успехи и недостатки. Стимулируя рост литературы, она опиралась на уже выявившиеся таланты и потенциальные возможности. Уже давно пора написать исследование о литературной политике партии, в котором, скажем, были бы специальные главы о резолюции ЦК от 18 июня 1925 года и постановлении от 23 апреля 1932 года и был бы дан глубокий анализ состояния литературы накануне вынесения этих решений, анализ идейно-эстетической борьбы в момент их подготовки, влияния этих документов на дальнейший литературный процесс. Тогда если и понадобилась бы "общая идейно-тематическая характеристика литературы 20-х годов", то ее место было бы не после глав о литературных группировках и борьбе партии за коммунистическую идейность (как дано в книге В. Иванова), а где-то в другом месте или даже в ряде мест. Такая характеристика не повисала бы в воздухе и лучше "работала" бы на главную идею книги. Партия на всех этапах исходила из внутренних потребностей литературного развития, очень внимательно прислушивалась к голосу писателей. Приведенные в книге материалы (письмо группы писателей в литературную комиссию ЦК, готовившую историческое решение "О политике партии в области художественной литературы" и др.) свидетельствуют о том, что сами писатели уже в ту пору видели в Центральном Комитете чуткого и мудрого руководителя, единственно способного в условиях групповой борьбы указать наиболее разумное и плодотворное направление творческим исканиям. По мере развития литературы все более возрастает доверие писателей к партии и все отчетливее, сильнее, воинственнее звучит в их творчестве идея партийности. В последнее время в научный обиход введено немало нового материала, свидетельствующего о многочисленных обращениях писателей в Центральный Комитет партии с просьбами и предложениями по самым насущным вопросам литературной жизни. Но еще далеко не весь материал собран. Тем досаднее, что автор серьезной и нужной монографии, центральным разделом в которой является литературная политика партии, ограничился лишь печатными источниками. Материалы, хранящиеся в государственных и партийных архивах, а также в личных архивах многих писателей, частично попавшие на страницы "Ученых записок" и диссертаций 1, проливают дополнительный свет и на борьбу литературных групп 20-х годов. Занимая в освещении идейной борьбы более правильные позиции, чем Л. Тимофеев, и справедливо критикуя последнего, В. Ива- -------------------------------------------------------------------------------- 1 См., например, кандидатскую диссертацию А. К. Романовского "Из истории подготовки Первого Всесоюзного съезда советских писателей", Академия общественных наук при ЦК КПСС, М., 1958. стр. 67 -------------------------------------------------------------------------------- нов, однако, много теряет оттого, что не уделяет достаточного внимания стилевым исканиям в литературе 20-х годов, своеобразию художественного творчества. Недостаточное внимание к тому, что делает литературу литературой, часто мстит за себя. Разумеется, читателя не могут удовлетворить объяснения вроде следующего: "Мы не коснулись специально таких крупнейших вещей, как пьесы "Егор Булычов и другие", "Достигаев и другие", второй вариант "Вассы Железновой", поскольку в них даны хотя и важные аспекты, но той же темы русской буржуазии" (стр. 270). Неужели только благодаря "аспектам" эти произведения стали крупнейшими? При таком подходе из многих произведений Горького о буржуазии можно ограничиться одним, не обязательно наиболее совершенным в художественном отношении. Иногда такой подход приводит к упрощенному освещению отдельных вопросов литературной политики партии. Можно ли ограничивать, например, призыв резолюции ЦК от 1925 года к свободному соревнованию лишь областью формы? (стр. 244). Разве писатель не открывает нового идейного содержания? И разве это содержание советским писателям было заранее дано? А если писатель обогащает общество новыми идеями, то почему же между писателями, стоящими на революционных позициях, не может быть соревнования как в поисках лучшей формы для выражения идей века, так и в развитии самих идей? Ссылка на то, что якобы Бухарин был за свободное соревнование в области идейного содержания, не верна: Бухарин был за "свободную анархическую конкуренцию", а не за соревнование. 5 В. Иванов, как мне кажется, слишком увлекся, отвергнув всю концепцию "Введения" Л. Тимофеева и зачислив его в число своих противников из-за несогласия по некоторым вопросам. Думается, для этого нет достаточных оснований, если отдельными ошибками, как бы ни были они серьезны, не заслонять главного. Исследование Л. Тимофеева, как уже отмечалось, вызвало очень высокую оценку почти у всех рецензентов, хотя они и сделали немало весьма серьезных критических замечаний. Большое число сторонников исследование Л. Тимофеева завоевало, как мне кажется, смелой попыткой преодолеть догматизм, мешавший изучению истории советской литературы и теории социалистического реализма. Наблюдения Л. Тимофеева над стилевыми особенностями прозы начала 20-х годов, его стремление ввести в научный обиход огромный малоизученный, а то и совсем неизученный материал, его убедительная защита социалистического реализма как художественного метода, вызванного к жизни всем ходом исторического развития нашей эпохи и внутренними закономерностями развития самой литературы, его стремления стр. 68 -------------------------------------------------------------------------------- проникнуть в "тайное тайных" этих закономерностей и сделать их явными, - все это нельзя расценить иначе, как вклад в науку. Такая работа полезна, ее нужно продолжать. Но ошибки концепции Л. Тимофеева остаются ошибками, даже если не согласиться с оценкой их В. Ивановым. Их надо исправлять. В то же время при сопоставлении с исследованием Л. Тимофеева яснее ощущаются и недостатки книги В. Иванова. Но самым главным выводом, вытекающим из всей проделанной до настоящего времени работы по изучению истории советской литературы, должно быть, как мне кажется, признание, что работа эта еще очень далека от завершения. Многое сделано, но еще остались огромные залежи нетронутой целины. Разве можно, например, мириться с тем, что даже в Московском университете до сих пор не читается научный курс истории советской критики! Но такой курс пока еще очень трудно прочесть. Не случайно самым бледным разделом в книге, подготовленной ИМЛИ, является раздел о критике и литературоведении. В книге, выпущенной Издательством МГУ, и этого нет. Но и там, где целина поднята, нужна еще большая работа. Чуть ли не все рецензенты отмечали, что Л. Тимофеев, давно "болеющий" проблемой романтизма и уделивший ей в своей главе очень много места, все же не дал убедительного решения этой актуальной и для наших дней проблемы. Еще упрощенно в большинстве случаев решаются и такие, казалось бы, очень "примелькавшиеся" проблемы, как традиции и новаторство, и многие другие. Нужны исследования и принципиальная, доброжелательная оценка сделанного, помогающая добиваться единства взглядов по важнейшим вопросам. Нужно идти вперед. стр. 69