Споры о принципах построения, периодизации и типе "Истории советской литературы" имеют уже порядочную давность, и не случайно оппоненты для обоснования своих точек зрения нередко обращают взоры к архивным и музейным фондам, к уже поблекшим страницам литературной печати и мемуарным источникам. Конечно, "взгляд в прошлое" при подготовке такого масштабного труда, как научная история многонациональной советской литературы, не только оправдан, но и, безусловно, полезен. Не приходится сомневаться и в том, что обращение к "родословной" вопроса, к историографической традиции и уже установившимся формам подобных изданий может оказать ощутимую помощь в создании будущего труда, в поисках наиболее правильной, исторически достоверной современной концепций развития советской литературы." И, наконец, исследовательские поиски в начале каждого большого дела неизбежны, без них нельзя решать больших проблем, тем более, когда речь идет о глубоком постижении и раскрытии основных закономерностей литературного движения и путей развития литературы. Но... пользы от всего этого было бы больше, если бы в полемике не пропадали подчас предмет спора, его главная идея и главное направление, и в этом случае не оказывались утраченными результаты уже накопленного опыта. Каждый раз при возникновении споров о единой и многогранной истории советской литературы к прежним заботам прибавляются новые заботы и новые вопросы. Это понятно и естественно. Литература движется, и в своем движении она обогащается новыми явлениями и фактами, открывая новые закономерности развития. Причем обогащение это - не просто количественное увеличение фактов, оно проявляется не только во "временной протяженности", хронологически (от этой точки до той точки), но и в открытии новых подходов к предмету исследования, в рождении новых взглядов на историю и теорию литературы. Стало быть, это обогащение и концептуальное. В статье К. Зелинского "Идеи и структура будущего труда" прямо говорится о "духе обновления взглядов на исторический процесс"; который с осо- стр. 216 -------------------------------------------------------------------------------- бенной остротой проявился во множестве разнохарактерных литературоведческих трудов, созданных за последнее время, после XX съезда партии. Были устранены многочисленные барьеры, восстановлено доброе имя многих писателей, были исследованы несправедливо забытые, обойденные произведения, решение коренных теоретических проблем обогатилось свободными от предвзятости выводами, словом - начался и продолжается новый этап изучения истории, советской литературы. Но тем не менее в силу какой-то инерции порою все еще дают себя знать и старые, уже, казалось бы, преодоленные воззрения. Один из главных вопросов, вокруг которого сталкивались мнения в прошлом, почти четверть века назад, и который и сегодня является предметом столь же горячих споров, - это вопрос о построении создаваемого труда, об охвате и целесообразном расположении очень богатого материала. Это, как отмечается во всех статьях, вопрос принципиальный, он касается историзма, всей методологии будущего исследования. Немало приверженцев имеет точка зрения, согласно которой процесс развития литературы признается "результатом коллективных усилий". Эту точку зрения в настоящей дискуссии с некоторой непоследовательностью отстаивает К. Зелинский и уже без каких бы то ни было уступок, безоговорочно и незыблемо защищает Д. Благой в статье "Трудности, которые нужно и можно преодолеть" - статье с оптимистическим названием, но в основе своей и в выводах, внушающей тревогу. На первый взгляд может показаться, что защитники точки зрения "общего движения", "коллективных усилий" и т. д. выступают как новаторы, отказывающиеся от "традиционных", уже устаревших и исчерпавших себя принципов построения истории литературы. Конечно, любая традиция не есть собрание "рецептов", и она всегда требует творческого развития, исторически целесообразного использования. Это в равной мере относится к традициям как художественной литературы, так и науки о ней. В противном случае неизбежен бесплодный путь отвлеченных исторических аналогий. Видимо, эту опасность и имеет в виду К. Зелинский, когда он предлагает "создать в больших масштабах портрет литературы нашего времени", считая главной задачей не последовательное изложение фактов и закономерностей, а умение раскрыть "философию и поэзию" истории. "Задачей должно быть создание яркой, талантливой картины расцвета национальных литератур на социалистической почве", - пишет он. Поначалу это предложение выглядит весьма заманчивым - тут выделено требование самого главного и необходимого. Столь же привлекателен опыт создания; самим К. Зелинским чрезвычайно интересной книги полуисторического-полумемуарного характера "На рубеже двух эпох". Однако книги этого типа никак не могут заменить нам "Истории", которая требует сравнительно спокойного, последовательного, исторически выверенного изложения, что соответствует, между прочим, введенному самим же Зелинским понятию "литературной карты" с правильным расположением на ней всех важнейших "областей" и "стратегических узлов". К. Зелинский предлагает создать синтетический "портрет" современной литературы с широкими выводами, настолько "широкими", что фактический материал (кстати, со скрытой иронией именуемый им "моментами справочно-описательного характера"), на котором зиждется история литературы, по существу изгоняется из нее: "Пусть справочный материал найдет себе место там, где ему надлежит быть". стр. 217 -------------------------------------------------------------------------------- Но ведь этот путь, в сущности, исключает возможность отражения различных качественных ступеней развития социалистического реализма, их соотнесенности, возможность распределения согласно этим ступеням соответствующих литературных явлений и фактов (конечно, не в калейдоскопическом изобилии и не в хаотическом нагромождении), без которых и речи не может быть ни о какой закономерности и историзме. По всей видимости, чувствуя некоторую недостаточность своих предложений (с точки зрения охвата материала), К. Зелинский вносит "поправку"; "Очевидно, следует испробовать не один, а два или три возможных типа создания "Истории советской литературы". Такие работы можно готовить одновременно". Что же получается? Ясные научные исходные позиции заменены "лотерейным" принципом: "испробуем несколько возможностей, вероятно что-нибудь из этого да получится". Конечно, разные типы "Истории" могут раскрыть различные стороны литературы и литературного процесса. Но ведь в этом случае исчезает идея "Истории", ее целенаправленность. Предложения К. Зелинского, как и соображения Д; Благого, в конце концов направлены против осуществленного в фундаментальном трехтомнике "Истории русской советской литературы" принципа сочетания обзоров и монографий, по нашему мнению, единственно правильного и единственно приемлемого, теоретически обоснованного и практически целесообразного принципа. И отвергается этот принцип с позиций защиты теории "общего движения". Д. Благой соглашается с положением статьи Г. Ломидзе, В. Пискуиова и Л. Тимофеева о том, что "История советской литературы" - "исследование, сочетающее анализ закономерностей литературного процесса с историческим изложением его основных фактов, с характеристикой творчества писателей, которые в том или ином периоде привлекали к себе наибольшее общественное внимание". Однако он считает неудовлетворительными все те пути, которые ведут к решению этой проблемы, в частности ополчается против построения трехтомной "Истории русской советской литературы". Получается, что Д. Благой примиряется с исходным принципом, но выражает крайнее недовольство по поводу его осуществления, усматривая здесь противоречие с историческим процессом. Приведя примеры хронологических "неувязок" в расположении некоторых монографических глав в трехтомнике, Д. Благой пишет: "Все это показывает... что данный способ построения "Истории литературы", именно как истории, то есть последовательно и закономерно развивающегося сложного, полного противоречий, борьбы, но целостного процесса, себя в настоящее время - на том уровне, которого достигло развитие нашей науки, нашей теоретической мысли, - не оправдывает". "Не оправдывает себя" сочетание обзоров и монографий - таким образом, Д. Благой снова возвращается к принципу "всеобщего литературного процесса". Конечно, нельзя не согласиться с мыслью о том, что общий процесс и литературное произведение - явления, взаимно обусловливающие друг друга и взаимно друг друга дополняющие; в частном отражаются общие законы исторического развития, а общий процесс существует как связь и соотнесенность частных явлений. Но возникает вопрос: почему же Д. Благой (и не только он) предлагает отказаться от монографического исследования творчества тех писателей, которые несут в себе не только "черты общего", не только занимают "количественно" большое место в литературном процессе, но и обусловливают, стр. 218 -------------------------------------------------------------------------------- а нередко и определяют главные направления литературного движения, являются "владыками" этого движения? Д. Благой высказывает еще одно возражение: практически невозможно "выделить" тех писателей, которые достойны специальных монографических глав: "Не так-то легко будет выделить относительно небольшое количество имен для заселения этих "аллей классиков", - пишет он. Но если невозможно такое выделение, если в литературном процессе вообще исключен "отборочный" момент и если нет в нем установившихся критериев в отношении "столбовой дороги классиков", то тогда остается лишь довольствоваться "идеальным соседством" больших явлений и "неприметных" фактов. Защитники незыблемости принципа "общего движения" никак не хотят, нам кажется, считаться по крайней мере с двумя очень важными обстоятельствами. Первое - литература и искусство в отличие от других областей человеческой мысли в процессе, в общих закономерностях гораздо большее внимание уделяют индивидуальности художника, его глубокой самобытности, печати личного, в законе они открывают "не закон"; и второе - в истории литературы неизменно происходит процесс "очищения", время "расправляется" с преходящими, невечными явлениями, преобладающее большинство фактов "сокрывается" в глубоких излучинах истории, подчеркивая и оттеняя, однако, явления большие и примечательные. Вот, к примеру, Пушкин. Сколько было у него непосредственных предшественников и непосредственных преемников и сколько было среди них фигур "нерядовых", которые в соответствии с законом "исторической отдаленности" все более и более уменьшаются. А фигура Пушкина в соответствии с тем же законом становится все "весомей и зримей", и свет, излучаемый им, горит все ослепительнее. Выделить в развитии литератур общее, сходные факты, наметить параллели и соответствия, раскрыть взаимопроникновение фактов, то есть все то, на чем покоится незыблемость принципа "обобщения" и "исторического взгляда", - это, конечно, очень важная задача исследователей. Но при этом нельзя лишать писателей, создающих большие и подлинные художественные ценности, творческого своеобразия. А это непременно получится, если мы забудем о тех различиях, которые выделяют их из "общего потока" и которые, собственно, и определяют неповторимую индивидуальность художника. Видные представители советской литературы не должны быть лишь придатком единого литературного процесса, не должны превратиться в иллюстративный, неживой материал предвзятой схемы. Подчинение истории литературы только "потоку движения" чревато и другой опасностью - излишнего "социологизирования", когда научная история литературы будет подменена социологией направлений и стилей, а творчество писателей (речь идет, конечно, о писателях, заслуживших "большую историю", выдержавших испытание временем) превратится в близкую или далекую проекцию той или иной "общей закономерности", лишенную всего богатства художнического мышления и самобытности дарования. Нельзя забывать о том, что литература социалистического реализма, подчиняясь общим закономерностям развития, в то же время дает полный простор личным склонностям и творческим симпатиям, защищает не только свободу, но и богатство и многообразие содержания и формы. И, наконец, привержен- стр. 219 -------------------------------------------------------------------------------- ность к идее "общего потока" вряд ли приведет к плодотворным результатам в нашей борьбе с ревизионистами, которые видят в советской литературе только "приглаженных", лишенных облика и индивидуальности выразителей "общих" и "обязательных" идей. Авторы коллективной статьи вполне справедливо отстаивают предложенный Белинским принцип единства "критического" и "исторического" аспектов. И трехтомная "История русской советской литературы", созданная в соответствии с этим принципом, несмотря на все свои недостатки, упущения, неровность, научно-методологические и учебно-педагогические огрехи, выгодно отличается от всех книг, ограниченных только "литературным процессом", и в том числе от двухтомника "Очерков истории русской советской литературы". Процесс процессом, но ведь без основных фигур литературы, которые движут ее, вокруг которых группируются "литературные сподвижники", немыслимо его научное освещение. Создавать историю советской музыки без Прокофьева, Шостаковича, Хачатуряна, историю изобразительного искусства без Сарьяяа, Коненкова, С. Герасимова, историю балета без Улановой, театра - без Станиславского, Качалова, Хмелева, Гр. Нерсисяна, без всестороннего анализа творчества этих и других художников, - значит утратить перспективы, нивелировать все движение. То же и в литературе. Горький, Маяковский, Шолохов, Ал. Толстой, Фадеев, Твардовский, Тычина, Рыльский, Ауэзов, Купала, Г. Табидзе, Чаренц, Демирчян, Вургун, Упит и многие другие (этот перечень можно продолжить и в соответствии с какими-то критериями где-то поставить точку) - как можно всех этих гигантов втискивать в "общий", "единый", нивелированный "поток движения"? Не только не втиснутся они, но и изнутри "взорвут" даже те более расширенные "пространства", которые, фигурам этого масштаба отводит Д. Благой. Теперь об этом самом "расширении". Говорят, что в случае целостного, единого, "цепного" изложения материала необходимо уделять больше места главным фигурам литературного движения, то есть создавать в процессе как бы "внутренние монографии". Но это значит, что в ходе полемики Д. Благой утверждает то, что ранее отрицал, принимает то, что ранее отвергал. Ведь совершенно ясно, что требование "микромонографий" вытекает из требования монографий. Так почему же не выделить их, учитывая при этом самого широкого читателя (основного потребителя книги), которого, откровенно говоря, на протяжении всей горной гряды больше всего интересуют и привлекают, вершины? Иначе говоря - ему хочется жить и дышать в мире большого искусства. Тогда почему же не выделить эти вершины и не показать тем самым многообразное национально-художественное творческое содержание этого процесса? А это даст возможность раскрыть наряду с исторической динамикой и астатические закономерности, что является самой важной задачей "Истории литературы". Д. Благой указывает еще на одну трудность, которая, по его мнению, может нарушить "историческое равновесие" в изложении материала. Он приводит в качестве примера "Разгром" и "Молодую гвардию" А. Фадеева и спрашивает, как быть с теми авторами, творчество которых охватывает несколько этапов исторического развития, где помещать их литературные портреты? Известно, что в творческой жизни каждого крупного художника всегда есть "центр тяжести" или, как говорит Ольга Берггольц в умной и страстной книге своей "Дневные звезды", - каждый мастер слова создает или стремится стр. 220 -------------------------------------------------------------------------------- создать свою "главную книгу", в которой он находит себя и которая становится синтетическим выражением его художнического характера. Вот эту-то "главную книгу" и нужно учитывать в поисках исторически и эстетически точного места того или иного писателя. Какой бы непреходящей ни была ценность "Молодой гвардии" для творчества Фадеева и для всей советской литературы, все равно "главной книгой" писателя остается "Разгром" - произведение, которое открыло новые принципы в художественном освоении мира, которое сыграло новаторскую роль в истории всей советской литературы не только в смысле содержания, но и в смысле формы и стиля. "Разгром" Явился этапом в развитии советской литературы, верстовым столбом на большой ее дороге, новым художественным явлением, и, конечно, именно этот роман и должен послужить ориентиром при определении "места" Фадеева в литературном процессе. Или другой пример - из армянской литературы. Поэт, прозаик, драматург, сатирик, публицисту теоретик литературы Дереник Демирчян прожил шестидесятилетнюю творческую жизнь - с конца прошлого века и до наших дней. Были на этом творческом пути и взлеты, и падения, на разных этапах Демирчяном были созданы в высшей степени самобытные произведения - блистательная сказка-комедия "Кач-Назар" ("Храбрый Назар"), глубокий философский рассказ "Книга цветения", но как писатель он окончательно нашел себя в историческом романе "Вардананк", созданном в годы Великой Отечественной войны. Конечно, это "нашел себя" нужно понимать условно. "Каждый человек таит в себе драгоценный камень, нужно обнаружить в себе эту драгоценность для того, чтоб найти себя", - как-то сказал Д. Демирчян. После долгих поисков он создал свою "главную книгу. В этой "главной книге" отразились философия, мышление и художническая индивидуальность писателя. Больше того, в богатой историческими романами армянской литературе "Вардананк" Демирчяна открыл новые принципы отражения исторического прошлого, принес с собой новые жанрово-стилевые черты, создал новые традиции. Вот почему в подготовленном к изданию Институтом литературы имени М. Абегяна Академии наук Армянской ССР двухтомнике "Истории советской армянской литературы" монография о Демирчяне помещена в разделе военного времени, несмотря на огромную роль писателя в литературе и 20-х и 30-х годов, когда Демирчян уже был одним из ведущих наших писателей. Противники монографий нередко выдвигают тот довод, что у нас уже создан широкий поток критических очерков и монографий о крупных и "некрупных" писателях, и поэтому, мол, нет необходимости заниматься бесплодным дублированием. Говорят, что любознательный читатель сам сможет из широкого "ассортимента книг и статей" выбрать именно то, что его интересует. Суть вопроса в том, что монографии, написанные для "Истории", должны отличаться от уже созданных больших и малых, обстоятельных и необстоятельных, удавшихся и неудавшихся критико-биографических книг. По характеру своему они должны быть проблемными и синтетическими. Не хронологический пересказ событий и пройденного писателем пути. Напротив, в монографии необходимо, отталкиваясь от этих событий, от фактографии и даже от скрупулезного анализа отдельных произведений, каждый раз по-своему объяснять, комментировать "встречу" крупной творческой индивидуальности с историей. Монографии для "Истории" в то же время должны решать трудные проблемы теории и истории литературы. В одном случае это может быть основа- стр. 221 -------------------------------------------------------------------------------- нием для выделения проблемы национального своеобразия писателя, соотнесенности общесоветского и национального содержания, в другом случае исходной точкой может быть определение роли писателя в мировом литературном процессе. Монографии эти могут послужить также ключом для раскрытия проблемы многообразия стилей и художественных форм литературы социалистического реализма и т. д. и т. п. Разнохарактерность, многоплановость, но во всех случаях синтез и философия - такими должны быть монографии, не отъединенные от истории, а, напротив, объясняющие ее. Говорят и о технических трудностях. К. Зелинский рассказывает, что еще до войны местные союзы писателей представили стески почти из ста имен для "выделения" в отдельные монографии в будущем труде. Сколько же, мол, писателей нужно будет выделить сейчас, когда достигли невиданного расцвета национальные литературы, когда на "литературной карте" обозначились доселе неизвестные не только имена, но и целые литературы, когда появилось так много новых талантов? Думается, что это была излишняя щедрость и сейчас от нее нужно решительно отказываться. Необходимо ограничивать количество монографий, исходя из роли, сыгранной национальным писателем и истории литературы. Нужно обязательно учитывать непреходящее значение писателя в этой истории. В каждую эпоху было много талантливых людей, а в советской литературе, в любом из ее национальных отрядов каждый год появляются и авторы талантливых книг, и основоположники того или иного жанра в данной литературе, и реформаторы поэтики, и писатели, которые устанавливают сердечный контакт с читателем, завоевывают довольно широкую популярность и асе же не остаются в истории литературы. Это еще не властители дум, которых всегда, во все времена сравнительно очень немного. В заключение своей статьи К. Зелинский пишет; "...наиболее уязвимым мне представляется принцип отбора "писателей всесоюзного значения". Вот, например, М. Шкетан - основоположник марийской литературы, автор романа "Эренгер" и ряда талантливых пьес - писатель "всесоюзного" или "местного значения"? Если посчитать, что М. Шкетан "не дотягивает" до всесоюзности, тогда марийская литература окажется не представленной крупным планом и будет упомянута лишь где-то во вводных очерках". К. Зелинский выступает против "административного деления" в истории литературы, но в то же время фактически отдает дань этому принципу. Совершенно правильно отвечает ему Р. Бикмухаметов в статье "Родники и реки". Он пишет: "Равноправные литературы не были и сейчас не являются равновеликими". Я думаю, что не будет ущемлением национальных интересов, если некоторые талантливые представители той или иной литературы не удостоятся в "Истории" "крупного плана", а будут представлены соответственно значению и месту их литературы в общем процессе, но с бережным сохранением их национального своеобразия. И здесь, конечно, не может играть определяющей роли, большой это или малочисленный народ и древняя или новая, молодая у него литература. Вполне возможно, что творчество представителей литературы того или иного большого народа не будет отражено "крупным планом" и, наоборот, писатели малой национальности, такие, например, как основоположник абхазской литературы Дм. Гулиа или лезгин Расул Гамзатов, будут представлены отдель- стр. 222 -------------------------------------------------------------------------------- ными монографиями, И дело тут не только в том, что это первоклассные поэты, но и в том еще, что их творчество раскрывает некоторые дотоле скрытые стороны и грани литературного процесса. Анализ творчества подобных художников поможет яснее представить расцвет национальных литератур, некоторые специфические черты этого явления, а также будет способствовать постановке и решению ряда теоретических проблем, связанных с общими закономерностями развития литературы. Вполне возможно также, что очень крупные представители национальных литератур не будут иметь своего "монографического счета" - и это, думается, нисколько не принизит их литературного значения. Ничто, пожалуй, не объяснит так четко нашей мысли, как пример с двумя такими крупными представителями армянской литературы, как Акоп Акопян и Аветик Исаакян. А. Акопян, основоположник пролетарской литературы в Армении, еще в период революции 1905 года стал певцом освободительной борьбы рабочего класса, а затем принял непосредственное участие в создании советской литературы. Заслуги его высоко оценили Ст. Шаумян, А. Луначарский, С. Спандарян. Крупный представитель дореволюционной демократической литературы Ав. Исаакян иначе шел к пониманию правды Октября, хотя и принял столь же непосредственное участие в строительстве советской литературы. Это был путь тревожных, надрывных, беспокойных поисков. Широко известна мировая слава Исаакяна, оценки его творчества, начиная с блоковской ("Возможно, что во всей Европе нет сейчас такого непосредственного, светлого таланта") и кончая арагоновской уже в наши дни ("Мир, кажется, погружается во мрак после таких светильников"). И что, казалось бы, может быть проще: посвятить отдельные монографии этим крупным писателям, имея в виду их литературные заслуги. Однако участие и Акопяна и Исаакяна в становлении советской литературы ограничилось "пределами процесса", творчество их отразило лишь отдельные его стороны, но не все его богатство, характерные для него поиски и открытия, не всю глубину его и мощь, его новаторскую сущность. В творчестве же Чаренца и Демирчяна мы уже видим все начала и все истоки советской литературы, все важнейшие элементы ее становления и последующего развития, ее противоречия и проблемы. Стало быть, в вопросе отбора имен необходимо быть крайне осмотрительными и крайне расчетливыми и даже просто "скупыми". И, конечно, нельзя при этом руководствоваться принципами "административного" деления. Это может привести к подмене подлинной истории "предвзятыми тезисами", к превращению этой истории в "универсальный магазин", в котором будет огромное множество "основоположников" и "зачинателей". (Кстати, обычно мы весьма свободно обращаемся с понятием "основоположник".) Сейчас, мне кажется, одна из главных задач - преодолеть страх перед тем, что вдруг на "литературной карте" не окажется того или иного имени, будет обделена "моя сторона", преодолеть тенденцию щедрого представительства в монографических главах творчества милых сердцу писателей, которая наблюдается в некоторых статьях. Почему-то ни один из участников дискуссии ни словом не обмолвился о конструктивном предложении А. Дементьева: "Не забывать ни об одной республике, вводя ее там, где это надо сделать по ходу действия". "По ходу действия"... Это предложение, как мне представляется, имеет в стр. 223 -------------------------------------------------------------------------------- виду многоплановую, разветвленную, с сюжетным построением "Историю", причем "действующие лица" (национальные литературы и писатели) в "сюжет" "Истории" входят не одновременно, а как звенья единой и неразрывной цели, один за другим и так, чтобы в будущем труде им отводилось место, соответствующее их значению в литературном процессе. В случае такого подхода обобщенная история советской литературы будет выглядеть столбовой дорогой, начало которой - революция 1917 года, - дорогой, с которой "по ходу действия" будут сливаться, скрещиваться, соединяться другие большие и малые дороги, принося с собой своеобразие всех прежних перепутий, историю борьбы и ,развития от внутренней замкнутости до внутреннего сближения. "По ходу действия" определятся и вершины, которые высятся над этой столбовой дорогой и которые являются стратегическими узлами литературного процесса. С этой точки зрения не выдерживает критики предложение о так называемом "гнездовом способе" построения "Истории", который справедливо отвергается авторами программной статьи. В. Кнейчер пишет; "Гнездовое построение в наибольшей степени отвечает научным задачам истории советской литературы". Но ведь этот принцип исходит не из идейного и художественного единства отдельных отрядов советской литературы, а из географического, территориального критерия, который ни в коем случае не может служить исходной точкой в исследовании общих закономерностей такого сложного и такого тонкого организма, как литература. Не говоря о других "гнездах", хочу совсем коротко остановиться на кавказском "гнезде". Схожесть исторических судеб кавказских народов, их территориальная близость, безусловно, оставили глубокий след в их художественной культуре - в письменной литературе и фольклоре (филологи энергично исследуют вековые связи и культурные результаты исторического сближения судеб), однако связи эти и общности столь же многочисленны и многообразны и в культурах народов, территориально не примыкающих друг к другу. Армянская литература, например, в силу своеобразия своего исторического развития и в глубокой древности, и в новое время широко "общалась" с различными культурами, начиная от эллинистической и кончая современными европейскими культурами, а в советское время благодаря Великой Октябрьской революции обрела общие черты и тенденции со всеми соседними и несоседними братскими литературами, и прежде всего с русской советской литературой. И конечно, не ошибался Чаренд, говоря, что все явления русской советской литературы находят непосредственный отзвук у нас, определяя дальнейшие пути нашей литературы. "Теория гнезд" ведет не к единству и одновременно многообразию литератур, а к их внутренней замкнутости. Нет, это ошибочный, механистический, эклектический путь, и он не может привести к решению проблемы. Разногласия и разноречивые мнения по существу спора свидетельствуют о том, что широкое, открытое, совместное обсуждение уже давно назревших проблем, несомненно, активизирует живую, практическую работу, которая должна последовать за "дискуссией. г. Ереван стр. 224