В наши дни зависимость индивидуальных человеческих судеб от судеб мира и человечества стала прямой, открытой, непосредственно ощутимой для каждого. Поэтому художественное и теоретическое осмысление этих связей превратилось в неотложную общественную потребность. Все значительное и интересное в литературе, театре и кино последнего десятилетия (у нас и за рубежом) с разных сторон открывает противоречия истории как "подтекст" психологии, самых, по-видимому, элементарных, "естественных" человеческих стремлений и чувств. Теоретическое осмысление идет уже "по следам" искусства. Сборник статей Павла Громова - одна из ценных попыток в этом направлении. Хотя в книгу входят работы, написанные в очень разное время (на протяжении целого двадцатилетия деятельности критика) и посвященные очень разным событиям и фактам литературно-художественной жизни, - ее связывает единая внутренняя тема. На нее, как дорожный знак, указывает название сборника: "Герой и время". Человек и история, "понимание человека как общественного, исторического человека" - вот что ищет критик в произведениях литературы и искусства. Сквозная идея книги то полемически заостряется против тенденций, тормозящих художественное развитие, то по-новому освещает смысл явлений, как будто бы давно обсужденных и известных. Казалось бы, какой интерес может представлять для современного читателя старый обзор ("Заметки о литературе военных лет", 1944), открывающий сборник? Речь идет о произведениях, многократно разобранных и оцененных критикой, - о "Русских людях" и "Днях и ночах" К. Симонова, о "Фронте" А. Корнейчука, "Непокоренных" Б. Горбатова, о военных повестях В. Гроссмана, Л. Леонова, А. Бека. "Хрестоматийный глянец" лег на них таким прочным слоем, что мешает пробиться их современному звучанию. -------------------------------------------------------------------------------- Павел Громов, Герой и время. Статьи о литературе и театре, "Советский писатель", Л. 1961, 578 стр. стр. 195 -------------------------------------------------------------------------------- И хотя не все оценки П. Громова подтверждены временем, статья сохранила интерес благодаря своей оригинальной идейно-эстетической проблематике. Достижения и недостатки произведений П. Громов определяет по одному признаку: насколько нравственные и эмоциональные, житейские и военно-стратегические коллизии, сюжетно раскрывающие судьбы и характеры героев, насыщены историческим содержанием, насколько они верно преломляют и воплощают процессы, характеризующие эпоху второй мировой войны. Критик выступает против изображения психологии людей как некоего довеска к "их реальной биографии, как "лирической надстройки" над сюжетным развитием произведения, над типическими обстоятельствами времени. На примерах военных рассказов Ю. Нагибина и В. Кожевникова, "Лодочницы" Н. Погодина и отчасти "Русских людей" К. Симонова статья убедительно вскрывает несостоятельность такого рода психологизма. "Нельзя "украшать" героя психологической сложностью, потому что в этом случае получается не психология, а какая-то замена ее, что-то вроде психологического маргарина". Разве этот вывод не сохраняет свою злободневность и для сегодняшней литературной жизни? Думается, что и в наши дни поиски новых форм сюжета, новых способов раскрытия характеров вызваны как раз необходимостью осмыслить внутренние процессы душевной жизни нашего современника в их неразрывном единстве с обстоятельствами общественно-исторического развития. Наиболее ищущие и вдумчивые современные писатели исходят при этом из понимания того, что самая интимная, "личная жизнь людей носит сейчас иной характер, чем прежде, и иначе надо строить сюжетную коллизию, чем прежде". На этом пути преодолеваются, с одной стороны, прямолинейный схематизм художественного мышления, пренебрегающий психологической сложностью и богатством внутренней жизни героев, и, с другой стороны, - тот дурной, ложный психологизм, который еще Маяковский презрительно именовал "психоложеством". Если статьи первого раздела связаны с наиболее "ходовыми" произведениями тогдашней советской прозы, о которых много писали и пишут, то второй раздел посвящен зачинателям советского исторического романа, о которых писали гораздо меньше. Материал литературных произведений как бы заново открывается в современном его значении. Особенно важна в этом отношении статья о Ю. Тынянове, самое название которой - "Человек и история"- формулирует общую проблему всей книги и расшифровывает ее заголовок. Здесь по-новому истолкованы и слабости так называемой "формальной школы", и то положительное значение для литературной науки, которое она имела в годы вульгарно-социологического подхода к литературе, а затем определено особое место Ю. Тынянова внутри "формальной школы", установлено соотношение его историко-литературной деятельности с его же исторической беллетристикой, в которой "Тынянову удалось найти то, чего не нашла его школа: индивидуальный внутренний мир художника в сочетании с историчностью освещения литературного дела писателя". Анализируя произведения Ю. Тынянова, П. Громов весьма убеди- стр. 196 -------------------------------------------------------------------------------- тельно показывает несостоятельность ходячих представлений (достаточно долго бытовавших в нашей критике), которые приписывали романисту пресловутую "фатальность" истории. То, что клеймилось этим криминальным определением, на поверку оказывается тонким проникновением художника в объективные, порой весьма сложные и запутанные противоречия истории; они были реально неразрешимы в пределах изображенной эпохи - поэтому и играли "фатальную" роль в жизни тыняновских героев, рождая трагические коллизии их судеб и душевного мира. Статьи П. Громова о театре, собранные в третьем разделе книги, получили уже оценку в печати. Сошлемся, в частности, на рецензию Н. Берковского ("Критика в содружестве с историей литературы" - "Русская литература, 1962, N 1), который принял книгу П. Громова как живое доказательство плодотворного преодоления "ведомственного" разграничения между академическим литературоведением и литературно-критической работой. Действительно, именно благодаря этому весь ход мысли в книге "Герой и время", независимо от того, идет ли речь о старых или о новейших произведениях нашего искусства, всегда обращен к проблемам и интересам духовной жизни современности. Лучшая из статей театрального раздела - "Ансамбль и стиль спектакля" - напечатана в 1940 году и посвящена тогдашним гастрольным спектаклям московских театров в Ленинграде. Между тем воспринимается она как прямой отклик на нынешние журнальные дискуссии о современном театральном стиле, о роли и месте режиссера в создании спектакля, о соотношении режиссерского замысла и творческой инициативы актера и т. д. Одна из главных особенностей театральных (и не только театральных) статей П. Громова - их способность пробуждать мысль, вызывать новые соображения, обращенные к настоящему и будущему советского искусства. В статье "Два Гамлета" речь идет по существу не только о двух спектаклях середины 50-х годов, но по крайней мере о четырех "Гамлетах", начиная с вахтанговского. Статья дает целостную концепцию, связную историю истолкования знаменитой шекспировской трагедии на советской сцене и открывает перспективу дальнейшей работы над ее театральным воплощением, так как содержит еще не использованное нашим театром истолкование сущности ее драматического конфликта и композиции. Думается, что статья "История подлинная и мнимая" (1956) тоже будет полезна для дальнейшей сценической жизни лучшей пьесы Вс. Вишневского. П. Громов сопоставляет современный спектакль "Оптимистической трагедии" в Ленинградском Академическом театре драмы имени А. С. Пушкина с ее первой - таировской постановкой в Камерном театре. Это не только восстанавливает важное звено в истории советского театра и драматургии, но также способствует и более разностороннему пониманию современных театральных возможностей пьесы. Выделяется как по богатству материала, так и по самостоятельности его истолкования последний раздел книги - о театре Александра Блока. Анализ драм Блока дан здесь в связи с историей замысла каждой пьесы, восстановленной по рукописным вариантам, часть которых до сих пор не привлекалась к стр. 197 -------------------------------------------------------------------------------- исследованию, Пьесы рассматриваются не только "изнутри" - со стороны художественной структуры, - но и в разносторонних связях с блоковской лирикой и публицистикой, с развитием философских и эстетических, исторических и социальных, литературных и театральных взглядов поэта. В своей совокупности статьи о Блоке убедительно доказывают ключевое значение его театра для кризисных, поворотных моментов творческой эволюции поэта и развертывают содержательную концепцию его творческого пути в целом. Основная мысль книги "Герой и время" здесь получает наиболее плодотворное подтверждение и развитие. Путь Блока к поэме "Двенадцать", переход его в 1917 году на сторону социалистической революции освещаются с новой стороны. "Беспощадная искренность" лирического и драматического осмысления противоречий "современной души" вела поэта к все более глубокому постижению противоречий общественного развития, к пониманию неразрывной связи внутренней жизни человека с исторической жизнью народа - это и прослеживает П. Громов как основу и источник растущей художественной мощи поэзии Блока; задача необычайно сложная, потому что законы истории не сознавались поэтом в ясных и привычных для вас социально-исторических категориях, но улавливались "музыкально", образно-поэтически. Из всего этого вовсе не следует, что в книге "Герой и время" ничто не вызывает возражений и желания спорить. Если привести эти вызывающие на спор положения к какому-то единству, то окажется, что они, как правило, связаны с непоследовательностью критика. Верно ли, к примеру, в попытках О. Форш установить преемственную связь молодой советской литературы не с одним лишь Горьким, но и с некоторыми духовными исканиями художественной интеллигенции символистского круга видеть только источник слабостей и ошибок ее творчества? Не противоречит ли это тому, что сам П. Громов делает хотя бы по отношению к Блоку и его литературному окружению? И другой пример: плодотворно ли слишком резкое разграничение нравственного смысла жизненных конфликтов и их политического содержания, на котором основывается суждение П. Громова о разном театральном истолковании кульминации "Оптимистической трагедии" в спектаклях А. Таирова и Г. Товстоногова? И почему преимущественное, внимание к нравственной стороне конфликта оправдывает исключение из текста пьесы тех политических споров, которые прямо указывают на социально-исторические корни этого конфликта? Не противоречит ли это постоянному стремлению критика установить неразрывную связь я взаимопроникновение социально-политических, эмоциональных и нравственных коллизий в судьбах и психологии людей нашей эпохи? Примеры подобной непоследовательности можно было бы найти и в других статьях - посвященных В. Пановой ("Ошибка Дорофеи Куприяновой", 1954), сценической интерпретации "Идиота" Достоевского ("Поэтическая мысль" Достоевского на сцене", 1958) и т. д. Но спорить с П. Громовым невозможно, не приводя новых фактов и аргументов, так что самый спор служит дальнейшей разработке постав- стр. 198 -------------------------------------------------------------------------------- ленных в книге вопросов, утверждению я развитию выдвинутых в ней идей. Когда, например, В. Литвинов решительно оспаривает оценку рассказа В. Кожевникова "Март - апрель", заключенную в "Заметках о литературе военных лет", он, видимо, сам не замечая этого, усваивает и применяет предложенный П. Громовым критерий оценки литературного образа. П. Громов считает угрюмую замкнутость капитана Жаворонкова и историю его любви к юной разведчице "психологическим украшением ситуации", "хитроумной пристройкой" к сюжету рассказа; В. Литвинов, наоборот, доказывает, что все самые интимные особенности психологии героя мотивированы в рассказе реально-историческими обстоятельствами его времени и биографии. Спор идет на почве тех представлений, которые развернуты и обоснованы в книге "Герой и время"; и когда В. Литвинов советует П. Громову "начинать... с выявления исторически-конкретной сущности характера героя"1, эта рекомендация звучит для читателя, знакомого с книгой "Герой и время", несколько неожиданно: как говорится, "его же добром - ему же и челом"! Композиция сборника не совсем обычна: впечатление цельности и стройности создается здесь своеобразным "нарастанием" единой внутренней темы, которую мы пытались характеризовать выше. Важно отметить, что это не приводит к однообразию, к навязчивому повторению одних и тех же тезисов, положений, формулировок. Избежать этой опасности удается потому, что сквозные идеи книги не просто подтверждаются разными художественными фактами, не иллюстрируются, а содержательно развиваются в соответствии со специфическими особенностями, закономерностями, проблематикой самого материала. Так рождается та насыщенность мыслью, которая делает книгу нужной и полезной читателям самого разнообразного круга занятий и интересов. г. Ленинград -------------------------------------------------------------------------------- 1 В. Литвинов, За все в ответе, "Вопросы литературы", 1961, N 10, стр. 68. стр. 199