Книга Гэрольда Свэйза "Политический контроль над литературой в СССР, 1946 - 1959" издана "Русским исследовательским центром" Гарвардского университета, упомянутый же "центр", как гласит скромная справка на титульном листе, "субсидируется корпорацией Карнеги, фондом Форда и фондом Рокфеллера". Таким образом, гонорарный источник авторского вдохновения становится ясен сразу. Это придает позиции Г. Свэйза, выступающего в амплуа поборника свободного, неконтролируемого, независимого и т. д. искусства, характер несколько двусмысленный и, по меньшей мере, вполне определяемый старой русской пословицей "на воре шапка горит". Впрочем, судя по всему, данное обстоятельство отнюдь не беспокоит автора, и, откровенно говоря, его можно понять. Вряд ли научные изыскания Гэрольда Свэйза чересчур обременили бюджет гг. Рокфеллера и Форда: серийная продукция столь "незаинтересованной" американской исследовательской мысли, как правило, недорого стоит. И в самом деле, перед нами, в общем-то, трафаретный идеологический снаряд холодной войны, начиненный традиционной смесью ненависти и клеветы, неуклюжего ханжества и неприкрытого невежества. Об авторской концепции "политического контроля" над литературой в СССР, о глубине постижения новоявленным заморским летописцем советской литературы предмета своего исследования, а заодно и о высоте доступных ему эстетических критериев можно составить себе полное представление хотя бы по такому характерному примеру. стр. 131 -------------------------------------------------------------------------------- Одним из этапных произведений советской литературы, "знаменующих перемены, происходящие на литературной арене", явился, по искреннему убеждению нашего почтенного историка, роман писательницы Ксении Львовой "Елена". Почему? А, видите ли, "политический контроль" над советскими литераторами обычно накладывал строжайшее вето на семейные, бытовые, любовные темы, а в романе Львовой весь этот запретный, интимный букет налицо, вот вам и этапное значение, вот вам и символ "происходящих перемен", перехода от "Расцвета ждановизма, 1946 - 1952" к "Поиску среднего пути, 1963 - 1955" (названия соответствующих глав сочинения Г. Свэйза). Так пишется история, так возникает периодизация, базирующаяся на филигранном критическом анализе. "Елена, прекрасная молодая героиня романа, - четко излагает Гэрольд Свэйз, - талантливый химик, преданный своей работе, и у читателя создается впечатление, что она должна восприниматься как социально "положительный" характер. Но в отсутствие своего супруга Елена находит время для связи с женатым мужчиной, Решетовым, который описан как хороший член партии и способный ученый". Это "но" поистине умилительно: когда-то буржуазным филистерам на Западе мерещилось, что в Советской России проводится поголовное обобществление женщин; времена меняются, но уровень понимания остается прежним, теперь Гэрольду Свэйзу представляется, видимо, что в СССР за малейшее нарушение брачного обета "социально "положительные" характеры" автоматически разжалуются в "отрицательные"; не потому ли роман, предлагающий иное решение ситуации, вырастает в его глазах в событие экстраординарное? Подумать только: "талантливый химик", "преданность работе", и вдруг связь с "женатым мужчиной" - какой вызов системе "политического контроля"! "Не очень удивительно, - меланхолически замечает Свэйз, - что "Комсомольская правда" опубликовала рецензию, которая упрекала Львову в "поэтизации пошлости"..." К сожалению, нам приходится честно расписаться в своем бессилии рассеять меланхолию Г. Свэйза и убедить его в том, что критика "Елены" в советской печати и впрямь "не очень удивительна", но только объясняется она мотивами весьма далекими от его "Трактовки романа (за каковую Ксения Львова, разумеется, ничуть не ответственна). И, пожалуй, еще менее удивительным покажется нам и то удивление, которое неминуемо охватит Г. Свэйза, когда после романа К. Львовой он откроет для себя и ряд других, несколько более ранних и куда более известных произведений советской литературы, скажем, первую книгу замечательной "Поднятой целины" Шолохова, чтобы обнаружить там члена партии Давыдова, "нашедшего время для связи" (воспользуемся изящной терминологией Г. Свэйза) с женой другого члена партии - Нагульнова. стр. 132 -------------------------------------------------------------------------------- Правда, Лушка не "химик", но зато ведь и муж Елены не краснознаменец, да и Решетов не двадцатипятитысячник... Так что Г, Свэйзу, вероятно, все-таки предстоит еще раз задуматься над своей периодизацией. Тем более, что в освещении пути, пройденного советской литературой за тринадцать послевоенных лет, у него и без того явно не сходятся концы с концами. Впрочем, такова, наверное, участь любых попыток выдать белое за черное: чем клевета назойливей, тем неохотней укладывается она в русло элементарной логики. Вот почему, читая сочинение Г. Свэйза, мы неизменно становимся зрителями своеобразного противоборства взаимоисключающих инсинуаций. Попробуйте, например, "увязать" крикливые "динамичные" заголовки и подзаголовки, выдержанные, как мы уже убедились, в духе самых убогих стандартов "специализирующегося на России" буржуазного литературоведения, все эти "расцветы ждановизма", "поиски среднего пути", "оттепели", "заморозки", "вызовы 1956 года" и т. д. с категорическим утверждением того же автора: "Это постановление (имеется в виду постановление ЦК ВКП(б) "О журналах "Звезда" и "Ленинград" от 14 августа 1946 года. - Л. И.) совместно с его разработкой в двух речах Андрея Жданова излагало политику, которой суждено было преобладать в течение первых пятнадцати лет послевоенной эры". Итак, с одной стороны, какое-то движение, чередование "заморозков" и "оттепелей", какие-то знаменательные "перемены, происходящие на литературной арене", с другой же стороны, все, в сущности, неподвижно и незыблемо, как вселенная по Пармениду... Злобствующий лжеисторик считает даже необходимым перепрыгнуть через самого себя, выходя из рамок собственных изысканий, ограниченных 1959 годом, и распространяя "преобладание ждановизма" в СССР аж до года 1961. Кстати, 1959 год избран в качестве исторической вехи развития советской литературы скорей всего потому, что именно в этом году Г. Свэйз, как выясняется из авторского предисловия, обучался в стенах Московского государственного университета и, стало быть, имел счастливую возможность завершать и отшлифовывать свой труд, так сказать, непосредственно приобщаясь к тому источнику, в который он заранее намеревался впоследствии плюнуть. Справедливости ради надо, однако, отметить, что Г. Свэйз мало чем обязан Московскому университету: создается впечатление, что весь 1958/59 академический год этот большой ученый работал над повышением своего профессионального уровня вполне самостоятельно. В результате американский читатель может теперь, кроме всего прочего, почерпнуть в книге Г. Свэйза еще и массу полезнейших сведений чисто фактического порядка: узнать о том, что известной поэтессе Ольге Берггольц в 1959 году исполнилось 29 лет (все лгут советские календари!), о том, что ставшая нари- стр. 133 -------------------------------------------------------------------------------- цательной фамилия героя леоновского "Русского леса" отнюдь не Грацианский, а Границкий, и т. д. и т. п. Как видим, "историко-обзорная", основная часть пространного труда Гэрольда Свэйза даже в мельчайших деталях не грешит проблесками оригинальности; сколько-нибудь развернутой и более обстоятельной полемики она попросту не заслуживает: стоит ли в тысяча первый раз опровергать давным-давно опровергнутое? Так что мы с легким сердцем могли бы поставить здесь точку, если бы на "ракету", запущенную с полигона "Русского исследовательского центра" при Гарвардском университете (Кембридж, штат Массачузетс) и столь неискусно пилотируемую Г. Свэйзом, не была навинчена своеобразная теоретическая "боеголовка". Вот тут-то Г. Свэйз, пожалуй, все-таки проявил себя до некоторой степени "новатором". Подобно бабелевскому Менделю Крику, который даже среди биндюжников слыл грубияном, Г. Свэйз решил, Очевидно, даже среди прожженных фальсификаторов прослыть отъявленным циником. Аппетит на сей раз пришел перед едой: двумстам страницам тщетных потуг представить практику партийного руководства советской литературой практикой жесткого "бюрократического", "политического (в смысле чуть ли не полицейского. - Л. И.) контроля" Гэрольд Свэйз предпослал наукообразное эссе, в котором взялся, как говорится, с первоисточниками в руках доказать, что теоретическое оправдание такого "контроля" содержится в работах классиков марксизма-ленинизма. Вот как это делается. "В обосновании контроля над советским искусством, - авторитетно заявляет Г. Свэйз, - центральным является утверждение, что история, кроме всего прочего, есть процесс, участвуя в котором, люди как члены социальных классов постепенно избавляются от своих иллюзий и усваивают идеи, все более тесно приближающие их к окончательной истине, каковая может быть познана. Это утверждение охватывает постулаты, согласно которым материальная реальность существует вне сознания людей, сознание зависит от нее, а истина есть, в сущности, репродукция этой реальности". Итак, достаточно вам признать объективное существование "материальной реальности" и принципиальную возможность постижения истины, как вы неминуемо становитесь апологетом жесточайшего "контроля над искусством". Сам Г. Свэйз в качестве пламенного антагониста такого "контроля" в объективность "материальной реальности", по всей видимости, не верит, существование "корпорации Карнеги, фонда Форда и фонда Рокфеллера" зависит, надо полагать, исключительно от капризов его воображения... Как же все-таки перебросить мостик от "имения" к "наводнению", от "бузины в огороде" к "дядьке в Киеве", от постижения абсолютной истины к проповеди абсолютного "контроля"? А очень даже просто. Для этого нужно только прибегнуть к давным-давно разоблаченной лжи, к отождествлению марксизма с прагматизмом. "Очевидно, что в марксизме сильна прагматическая черта..." - стр. 134 -------------------------------------------------------------------------------- многозначительно констатирует Г. Свэйз. "Действительно, - тонко иронизирует наш теоретик, - вот именно почему он (марксизм. - Л. И.) "научен" и истинен: потому что контроль над событиями, по Марксу и Энгельсу, есть доказательство истинности мышления". Судите, мол, сами: у Энгельса есть даже специальный "отрывок", где говорится о превращении кантовской "вещи в себе" в - о, ужас! - "вещь для нас". Словом, прозрачно намекает Г. Свэйз, ясно, как дважды два, что для марксистов истинно то, что полезно, а поскольку полезно для них только то, что выгодно пролетариату, где уж тут ждать, чтобы их искусство, которое этому пролетариату служит, было правдивым и свободным... Примечательно, что, вовсю уличая Энгельса и выводя "контроль" из "прагматических черт", Г. Свэйз впопыхах забывает о том, что буквально в предыдущем абзаце он выводил этот же "контроль" как раз из признания марксизмом объективности "материальной реальности" и понимания истины как "репродукции" с нее, то есть, следовательно, из признания объективности самой истины. Признание же существования объективной, не зависящей от воли и сознания людей истины, как известно, с "прагматическими чертами" несовместимо. Впрочем, что до этого Гэрольду Свэйзу! Цитирует же он, ничтоже сумняшеся, "отрывок" из той самой главы гениальной работы Энгельса "Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии", где речь по существу идет о роли практики как критерия познания "действительного мира"1, объективной реальности! Или Г. Свэйз собирается интерпретировать хрестоматийную ссылку Энгельса на открытие Галле, практически доказавшее истинность системы Коперника, как свидетельство того, что планета Нептун пребывает в составе вселенной лишь благодаря марксистскому "контролю над событиями"? Мы можем, кстати, обратить просвещенное внимание Г. Свэйза и на другие классические "отрывки", освещающие те же проблемы, например, на известное высказывание В. И. Ленина: "Познание может быть биологически полезным, полезным в практике человека, в сохранении жизни, в сохранении вида лишь тогда, если оно отражает объективную истину, независящую от человека. Для материалиста "успех" человеческой практики доказывает соответствие наших представлений с объективной природой вещей, которые мы воспринимаем. Для солипсиста "успех" есть все то, что мне нужно на практике... "2 Мы согласны бы даже облегчить Г. Свэйзу чреватый для него такими плачевными последствиями процесс непосредственного освоения первоисточников, сообщив ему, что цитируемые нами слова Ленина приводятся на странице 323 популярного учебника -------------------------------------------------------------------------------- 1 Ф. Энгельс, Людвиг Фейербах я конец немецкой классической философии, М. 1945, стр. 15. 2 В. И. Ленин, Сочинения, т. 14, стр. 127. стр. 135 -------------------------------------------------------------------------------- "Основы марксистско-ленинской философии", причем там же в весьма доступной форме разъясняется, что "не из пользы знания вытекает его истинность, а из истинности знания, из того, что оно верно отражает действительность, вытекает его огромное практическое значение". Так обстоит дело с "центральным" аргументом Г. Свэйза. Засим следует великое множество прочих аргументов, анализировать которые по мере их сумбурного возникновения нет никакого резона, тем более что, строго говоря, бремя "чистой" теории вскоре становится для Г. Свэйза явно непосильным, и он предпочитает подвизаться в привычной ему сфере мелкого эмпирического жульничества. Приведем всего два примера. Маркс и Энгельс, оказывается, очень скептически относились к творческой художнической индивидуальности. "В коммунистическом обществе, утверждали они, "исключительная концентрация художественного таланта в отдельных индивидах и связанное с этим подавление его в широкой массе" исчезает с исчезновением разделения труда: "не существует живописцев, существуют лишь люди, которые, между прочим, занимаются живописью". С наступлением царства позитивных наук исчезает почва для различных ложных форм сознания - включая, вероятно, художническую "идеологию", - эти предсказания, взятые вместе, кажутся забавной инверсией похорон искусства в гегелевских "Лекциях по эстетике". Так Гэрольд Свэйз толкует и перетолковывает классиков марксизма. Из каких трудов Маркса и Энгельса он выудил сплошное "царство позитивных наук" и "вероятность" исчезновения "ложного", "художнического" начала при коммунизме - нам судить трудно. Зато о его оригинальной манере цитирования трудов основоположников научного коммунизма мы можем составить себе представление весьма отчетливое. Для этого нам стоит только открыть "Немецкую идеологию" К. Маркса и Ф. Энгельса, где черным по белому сказано: "Исключительная концентрация художественного таланта в отдельных индивидах и связанное с этим подавление его в широкой массе есть следствие разделения труда. Если бы даже при известных общественных отношениях каждый индивид был отличным живописцем, то это вовсе не исключало бы возможности, чтобы каждый был также и оригинальным живописцем... Во всяком случае при коммунистической организации общества отпадает подчинение художника местной и национальной ограниченности, целиком вытекающей из разделения труда, а также замыкание художника в рамках какого-нибудь определенного искусства, благодаря чему он является исключительно живописцем, скульптором и т. д., так что уже одно название его деятельности достаточно ясно выражает ограниченность его профессионального развития и его зависимость от разделения труда. В коммунистическом обществе не существует стр. 136 -------------------------------------------------------------------------------- живописцев, существуют лишь люди, которые занимаются и живописью как одним из видов своей деятельности"1. Теперь нам легко убедиться, что Г. Свэйз очень аккуратно изъял из этого высказывания самое ядро, что, по Марксу и Энгельсу, с исчезновением разделения труда исчезает отнюдь не художническая индивидуальность, а "местная и национальная ограниченность" художника, из разделения труда вытекающая, отпадает "замыкание художника в рамках какого-нибудь определенного искусства...". И это великое предвидение всестороннего, безграничного расцвета творческой индивидуальности при коммунизме Г. Свэйз норовит выдать за "забавную инверсию похорон искусства" в гегелевской эстетике! Как тут не вспомнить "прагматические черты", которые вызывали такое негодование у Г. Свэйза! В самом деле - вот уж для кого истинно то, что выгодно, то, "что окупается" (Джемс). Выгодно Г. Свэйзу препарировать цитату из Маркса и Энгельса, он ее препарирует, выгодно ему забыть о том, что Маркс "считал, что поэты - чудаки, которым нужно предоставить идти собственными путями, и что к ним нельзя прилагать мерку обыкновенных или даже необыкновенных людей"2, - Гэрольд Свэйз забывает. А как же: иначе неминуемо обнаружится, что отношение Маркса к художнической индивидуальности было совсем не таким, каким его выгодно представить тем, кто "окупает" затраты Гэрольда Свэйза на писчую бумагу (которая все вытерпит!). Также выгодно нашему теоретику пролить пригоршню крокодиловых слез по случаю... перестройки Пролеткульта в начале 20-х годов! Еще бы: ведь он усматривает здесь повод для "неотразимого" выпада против В. И. Ленина! "Если сочинения Ленина оставляли какие-то сомнения относительно его точки зрения по вопросу подчинения литературы политическому контролю, то политика, которую он проводил после революции, - саркастически замечает Г. Свэйз, - во многом их рассеяла". В свою очередь заметим тут же, что "сомнения" Гэрольда Свэйза порождены, разумеется, его упорной неспособностью постичь: как это незыблемые принципы партийного руководства литературой, с предельной ясностью обоснованные великим вождем революции еще в 1905 году, могут органически включать в себя безусловное требование обеспечения "большего простора личной инициативе, индивидуальным склонностям, простора мысли и фантазии, форме и содержанию", исходящее из глубокого понимания того, что "литературное дело всего менее поддается механическому равнению, нивелированию, господству большинства над меньшинством"3. -------------------------------------------------------------------------------- 1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 3, стр. 393. 2 Ф. Меринг, Карл Маркс. История его жизни, М. 1957, стр. 106. 3 "В. И. Ленин о литературе и искусстве", М. 1957, стр. 44, 43. стр. 137 -------------------------------------------------------------------------------- Что же, однако, эти драматические "сомнения" наконец "рассеяло"?, Инициатива В. И. Ленина, направленная на преодоление грубых ошибок, допущенных Пролеткультом! Тут-то, злорадствует Г. Свэйз, Ленин и показал себя открытым сторонником "подчинения литературы политическому контролю" (мы помним, что такое этот "контроль" по Овэйзу). Доказательства? Пожалуйста: незамедлительно цитируется, например, свидетельство Луначарского о том, что В. И. Ленин лично просил его "подтянуть Пролеткульт к государству"1; свидетельство того же Луначарского о том, что В. И. Ленин "из своих эстетических симпатий и антипатий никогда не делал руководящих идей"2, как и следовало ожидать, не цитируется. А самое главное - Г. Свэйз, конечно же, не изрекает ни единого слова о догматической стороне деятельности идеологов Пролеткульта, о их крайней нетерпимости ко всем инакомыслящим в искусстве, о претензиях на исключительную монополию в деле строительства новой пролетарской культуры, о нигилистическом отрицании "ценнейших завоеваний буржуазной эпохи"3, говоря словами В. И. Ленина, и т. д. И возникает довольно-таки "забавная инверсия": самое борьбу о догматизмом и воинствующей нетерпимостью Г. Свэйз изображает как проявление нетерпимости и догматического "контроля"! Действительно, только что мы видели, как Г. Свэйз, извращенно толкуя смысл высказывания Маркса, скорбел о том, что при коммунизме Не будет живописцев, будут "лишь люди, которые между прочим занимаются живописью". Теперь же Г. Свэйза возмущает отношение В. И. Ленина к Пролеткульту. А ведь как раз один из теоретиков Пролеткульта, В. Плетнев, писал 27 сентября 1922 года в своей статье в "Правде": "Пролетарский художник будет одновременно и художником и рабочим..." - на что и последовала лаконичная ленинская надпись на полях газеты: "Вздор"4. ...Думается, сказанного в наших кратких заметках вполне достаточно, для того чтобы прийти к выводу, что Г. Свэйзу, предпославшему своей книге трогательное посвящение: "Моей Матери и Отцу", - следовало бы из соображений объективности снабдить его небольшим фактическим примечанием: "Ради красного словца не пожалею и родного отца". Не желая вмешиваться в интимную жизнь г-на Гэрольда Свэйза, позволим все-таки себе в заключение заметить, что ни передовой американский, ни тем более советский читатель в таком самопожертвовании с его стороны определенно не нуждались. -------------------------------------------------------------------------------- 1 "В. И. Ленин о литературе и искусстве", стр. 590. 2 Там же. 3 В. И. Ленин, Сочинения, т. 31, стр. 292. 4 "В. И. Ленин о литературе и искусстве", стр. 507. стр. 138