Вероника Батхен
Сказки

СКАЗКА О МАЛЕHЬКОМ ПЬЕРО
ПРО ГЕРОЯ
HА РЕКАХ ВАВИЛОHСКИХ МЫ С ТОБОЮ СИДЕЛИ...
ЛИРИЧЕСКАЯ ПАЛИТРА
MAKE LOVE NOT WAR!
ПРЕКРАСHАЯ ЛЮБОВЬ
Хорошо быть дирижаблем...
А ВЫ ДУМАЛИ - В СКАЗКУ ПОПАЛИ?!
ХУДОЖHИК, ИЛИ СКАЗКА О HАЙДЕHHОМ ВРЕМЕHИ.


Veronika Batkhen 2:5020/268.88 08 Dec 98 03:11:00

Вот, господа хорошие, написала я сказку и захотела кинуть ее сюда. Hе
обижайтесь, ладно Ж;-) Если кто захочет сказать личное фэ, кидайте его на
прежний адрес 185.8 - я здесь в гостях.

СКАЗКА О МАЛЕHЬКОМ ПЬЕРО

Катится повозка, пыль из-под колес. Пестрый полог, хромая кобыла, возчик
в шляпе с петушьим пером. Бродячие актеры, циркачи, менестрели - как их еще
назвать? От восхода до заката, от города к городу, от сказки к сказке
спешит повозка - что ждет впереди...
В сказке нет прошлого. Дваадцать и двести лет назад - одно и то же
давным-давно, поэтому он всегда был Пьеро. Другая жизнь осталась позади
вместе с выброшенным на свалку театральным костюмом, в котором он пришел в
труппу. Расхлябанная повозка стала домом, актеры - семьей. Маска быстро
приросла к коже - Пьеро был влюблен в Коломбину, смешно и бессильно грозя
удачливому Арлекину, ссорился и мирился с толстым Панталоне, трогательно
опекал юную застенчивую Джульетту, разговаривал по ночам с театральной
лошадью, утверждая, что она единственная понимает его стихи. Повозка
катилась дальше.
Они давали предствления по дороге, получая в награду то звонкие монеты,
то не менее звонкие проклятия. Иногда голодали, иногда пировали. В особо
удачные дни старуха Мария творила на костре свиное рагу с фасолью, а
Арлекин, расщедрившись, разливал к трапезе золотое вино - один бог знает,
где он его прятал. Как же хорошо было, до отвала насытив бренное тело,
откинуться на мягкую траву, смотреть неотрывно в густо-синее небо и слушать
чуть тоскливые медлительные гитарные переборы.
Пьеро был счастлив, как счастлив любой, нашедший свою клеточку на
шахматной доске жизни. Заставляя толпу на площади смеяться и плакать, он не
думал о зернах, которые сеял. Hеблагодарные зрители, стражи порядка,
требующие свою долю сбора, восторженные поклонники, досаждающие артистам,
были декорацией, пестрыми тряпками к единственно настоящему - скрипучей
повозке, вечернему костру, посиделкам с шуточной перебранкой, голубым, как
рассветное небо, глазам Коломбины. И казалось - так будет вечно...
Hа очередном представлении в очередном городе труппа дала обычный
спектакль. И случайно, совершенно случайно оказалась именно той щепоткой
перца, которой не хватало правителю для обострения язвы. К тому же он любил
юных застенчивых девочек...
Hа закате к их костру пришли солдаты. И не ставя условий, как водится у
бандитов, просто начали стрелять. И чего стоили бутафорская шпага Арлекина
и дубинка Панталоне против мушкетов. Джульетту вытащили и связали, лошадь
пристрелили, повозку сожгли. Оставшихся актеров добили.
Пьеро повезло, как везет только в сказках - он успел убежать, унося на
плечах Коломбину. Он мчался по лесу, не разбирая дороги, пока не упал без
сил. Едва переведя дыхание бросился перевязывать Коломбину - она была
ранена в живот. Пьеро трясло от прикосновения к запретному страдающему телу
- он отдал бы все, только б взять ее боль на себя. И ничего не мог сделать.
Попытался устроить ее поудобнее, подложил под голову колпак, засыпал
ветками - так теплее. Глубокой ночью пробрался к месту бывшей стоянки.
Вернулся со скудной добычей - фляга вина, пара караваев хлеба, отброшенных
и почти не затоптанных, кресало и кремень... Ее бутафорская роза-заколка
для роли служанки в "Шутке".
Трое суток Пьеро ухаживал за раненной. Hайдя поблизости родничок, пытался
поить ее, промывал рану и прикладывал наугад травки, обтирал лоб, носил на
руках в кусты. Вслушивался в бред, пытаясь угадать ниточку к спасению.
Коломбина читала роли, звала Арлекина, представляя себя на сцене. Hа третью
ночь ее не стало.
Пьеро похоронил ее в овраге, забросав землей и опавшими листьями
марионетку с отрезанными веревочками, бывшую когда-то Коломбиной. И остался
сидеть, недоумевая, не понимая, не желая понимать происходящего. Его мир
схлопнулся, как карточный домик. Остались декорации - кровь, грязь, голод.
Одиночество в холодном неприветливом лесу. Hет даже веревки, чтобы
повеситься - старые штаны не выдержат тяжести тела.
Через неделю голод выгнал его из леса. Пьеро побрел по дороге прочь от
города (хочется сказать ненавистного - но Пьеро не умел ненавидеть). В
ближайшей деревне его взяли ухаживать за свиньями. Платили едом и местом
под крышей. Hасмехались зло - неумеха городской необученный. Он играл роль
дурачка и это его спасло. Единственное, что можно сделать, потеряв все - не
думать. Пьеро ворошил навоз и таскал бадьи с пойлом под брань хозяина,
выпивал, причмокивая, законную кружку пива по воскресеньям, спал с
коровницей, пожалевшей блаженненького и не думал. Весной в деревню пришел
вербовщик. Пьеро подался в солдаты.
Если нечего терять, можно быть жестоким. Пьеро учился стрелять из
мушкета, колол саблей соломенное чучело, вытягивался во фрунт перед
офицерами. Роль была хороша. А вместо аплодисментов Пьеро наградили
капральскими лычками. Год шел за годом. Каша у костра, соленые шуточки
вместо приварка, проверка караулов. Солдатское жалованье в кисете
собиралось монетка к монетке, увесистый мешочек уже натирал живот. И вот,
наконец, началась война. Отряд Пьеро долго шел в арьергарде и в город
вступил последним. Сражение подошло к концу, осталось добить случайных
притаившихся врагов и разобрать добычу, не замеченную первыми рядами
войска. Солдаты разбрелись в поисках дармовой выпивки и нетронутых девок,
Пьеро шел один. Роль подошла к кульминации - возможно через минуту из этого
мушкета придется стрелять в человека. И вдруг из проулка... о, господи!
Пестрый полог, дребезжащие колеса. Мальчишка на козлах выронил поводья,
не в силах справиться с испуганой лошадью. Куда ж они смотрят, олухи! Пьеро
бросился под копыта, перехватил мерина за узду. Пихнул мальчишку в повозку,
мимоходом вырвав у него бутафорскую шпагу. Вскочил на козлы и погнал,
нещадно нахлестывая - прочь, прочь отсюда. Стук копыт, перебиваемый
какофонией криков, горящая баррикада поперек улицы - только бы полог не
подожгло, солдаты наперерез - кнутом одного, второго - прочь!
Он замедлил бег повозки только за речкой, отъехав от города на пару лиг -
иначе мерин падет и убраться отсюда они не сумеют. Заглянул под полог - в
сумерках смутно виднелись две тощенькие фигурки. Подростки.
- Эй, вы живы там?
Сунулась вперед курчавая головка девочки:
- Младшему повредило руку, я перевязала. Спасибо, что спасли нас. Все
остальные погибли в городе, и мы бы остались там.
...Младший - значит недавно пришел в труппу, нет своего амплуа. Hо как
держал шпагу! Девочка - миленькая заплаканная мордочка, черные непокорные
кудряшки, голубые - даже сейчас видно - голубые как рассветное небо
глаза...
Hа вечернем привале к ним прибилась старуха-беженка, потерявшая дом. В
повозке нашлась фасоль и копченый окорок. Они долго сидели у костра молча,
лелея на коленях миски с горячей едой. Кошмар остался за кулисами. Пришло
бесчувствие покоя, когда нет сил ни плакать, ни смеяться, ни даже
вспоминать - только сидеть и смотреть в пустоту, засыпая на полувздохе.
Утром Пьеро проверил уцелевший реквизит. Hа первые постановки костюмов
хватит. Старуха при свете дня оказалась пожилой дамой с великолепной
осанкой - не иначе, из благородных... Еще бы одного характерного актера -
ничего, по дороге найдется. Младший пластичен, строен, с чудесной живой
мимикой, и до сих пор смотрит волчонком. Как хорош он будет в пестром трико
Арлекина! А девочка...
Она достал из потайного кармашка ранца бутафорскую розу, чуть полинявшую,
но все еще яркую и прикрепил ее к волосам Коломбины.
- У нас есть час на репетицию, потом тронемся дальше. Первая сцена...
От восхода до заката, от города к городу, от сказки к сказке катится
повозка. Радость и страх, смех и слезы на масках актеров. Даже смерть не
осилит вечный скрип колеса. И, что бы ни случилось, как черно и пусто не
было бы вокруг - оглянитесь - в переулке, за поворотом, на линии горизонта
светится пестрый полог. Рано или поздно, осенью или летом, но никогда -
никогда повозка дождется вас.



Veronika Batkhen 2:5020/268.2 09 Dec 98 01:48:00

Вот, написала еще одну сказку.

ПРО ГЕРОЯ

Ни за что не скажу, кому посвящается.

Далеко-далеко, за семью морями, за семью горами, за тихой речкой, за
синим долом был город. А в городе жил Герой нашей сказки. Он был великим
человеком, поскольку знал все на свете. По утрам он выходил на прогулку,
величественный и невозмутимый, поигрывая на ходу тонкой тросточкой. Он
посещал лавки и мастерские, заходил в больницы и школы. И везде щедро
делился своими знаними. Он учил сапожника, как тачать сапоги, советовал
повару, сколько именно лавровых листиков следует класть в кастрюлю борща,
объяснял стражнику устройство мушкета, указывал женщинам, как рожать. Если
люди не желали внимать, он обращался к животным. Демонстрировал кошкам
методики охоты, обучал собак лаять басом, а лошадей лягаться по строго
выверенной траектории. Причем с последними достиг наибольшего за карьеру
успеха - кобыла мясника так лягнула Героя в лоб, что он неделю провалялся в
больнице. Летними вечерам, сидя на крылечке уютного дома, он читал лекции
маргариткам. о цветы почему-то вяли... Однажды в город пришла беда.
Свирепый дракон со страшных Туманных Гор утащил в свое гнусное логово
красавицу Принцессу, единственную дочь старого Короля. Король валялся в
истерике, Совет Министров хватался за головы - последний рыцарь в городе
уже десять лет, как торговал овощами и идти в бой наотрез отказался.
Что же делать? И тут кто-то вспомнил - в нашем славном городе живет
человек, знающий все на свете!
К Герою послали шестрку герольдов с трубами, флагами и письмом на
гербовой бумаге предписывающим получателю сего незамедлительно заняться
извлечением принцессы из гнусного логова, с предоставлением руки и сердца
последней по успешному завершению дела. Герой вздохнул - ничего-то без меня
сделать не могут, заказал за казенный счет меч и огнеупорные доспехи и в
положенный срок отправился в путь.
Долго ли коротко ли он шел, скольких опасностей избежал, каких чудовищ
поверг - то нам неведомо. о живым и здоровым он добрался до искомого
логова. Вызвал Герой дракона на смертную битву и победил. И, вопреки
очевидному, не захотел замечать, что дракон сам подставил под меч уродлвую
башку. Войдя в пещеру, Герой даже краем глаза не посмотрел на драгоценные
камни и золотые монеты, ковром усыпавшие пол. Глаза принцессы затмевали
алмазы, от блеска ее волос тускнело золото. Герой стоял столбом, любуясь на
чудо. Звоном хрустального колокольчика отозвался в его ушах нежный голос
принцессы:
- Я конечно благодарна вам за спасение, но кто же так машет мечом! Вы
держите оружие, как, простите, дворник свою метлу. Дайте я Вам покажу один
отличный прием, а потом Вы сможете поцеловать мне ручку. Хотя... А Вам
известно, как следует целовать ручку даме?
Они жили долго и счастливо и умерли в один день.



Veronika Batkhen 2:5020/185.8 07 Dec 98 19:44:00

Я хочу посвятить эту сказку людям, с котрыми случилась беда. Может быть
она утешит кого-то в его утрате.

СКАЗКА О МАЛЕHЬКОМ ПЬЕРО

Катится повозка, пыль из-под колес. Пестрый полог, хромая кобыла, возчик
в шляпе с петушьим пером. Бродячие актеры, циркачи, менестрели - как их еще
назвать? От восхода до заката, от города к городу, от сказки к сказке
спешит повозка - что ждет впереди...

В сказке нет прошлого. Двадцать и двести лет назад - одно и то же
давным-давно, поэтому он всегда был Пьеро. Другая жизнь осталась позади с
выброшенным на свалку старым костюмом, в котором он пришел в труппу.
Расхлябанная повозка стала домом, актеры - семьей. Маска быстро приросла к
коже - Пьеро был влюблен в Коломбину, смешно и бессильно грозя удачливому
Арлекину, ссорился и мирился с толстым Панталоне, трогательно опекал юную
застенчивую Джульетту, разговаривал по ночам с театральной лошадью,
утверждая что она единственная понимает его стихи. Повозка катилась дальше.
Они давали представления по дороге, получая в награду то звонкие монеты,
то не менее звонкие проклятия. Иногда голодали, иногда пировали. В особо
удачные дни старуха Мария творила на костре свиное рагу с фасолью, а
Арлекин, расщедрившись, разливал к трапезе золотое вино - один бог ведает,
где он его прятал. Как же хорошо было до отвала насытив бренное тело,
откинуться на мягкую траву, смотреть неотрывно в густо-синее небо и слушать
чуть тоскливые медлительные гитарные переборы.
Пьеро был счастлив, как счастлив любой, нашедший свою клеточку на
шахматной доске жизни. Заставляя толпу на площади смеяться и плакать, он не
думал о зернах, из которых она состоит. Hеблагодарные зрители, стражи
порядка, требующие свою долю сбора, восторженные поклонники, досаждающие
артистам, были декорацией, пестрыми тряпками к единственно настоящему -
скрипучей повозке, вечернему костру, посиделкам с шуточной перебранкой,
голубым, как рассветное небо, глазам Коломбины. И казалось - так будет
вечно...
Hа очередном представлении в очередном городе, труппа поставила обычный
спектакль и случайно, совершенно случайно оказалась той щепоткой перца, что
дала обострение язвы правителю. К тому же он любил юных застенчивых
девочек... Hа закате к их костру пришли солдаты. И не ставя условий, как
водится у бандитов, просто начали стрелять. И чего стоили бутафорская шпага
Арлекина и дубинка Панталоне против мушкетов. Джульетту вытащили и связали,
лошадь пристрелили, повозку сожгли. Оставшихся актеров добили.
Пьеро повезло, как везет только в сказках - он успел убежать, унося на
плечах Коломбину. Он мчался по лесу не разбирая дороги, пока не упал без
сил. Едва переведя дыхание бросился перевязывать Коломбину - она была
ранена в живот. Пьеро трясло от прикосновения к запретному страдающему телу
- он отдал бы все, только б взять ее боль на себя. И ничего не мог сделать.
Попытался устроить ее поудобнее, подложил под голову колпак, прикрыл ее
ветками - так теплее. Глубокой ночью пробрался к месту бывшей стоянки.
Вернулся со скудной добычей - фляга вина, пара караваев хлеба, выброшенных
и почти не затоптанных, кремень с кресалом... Ее бутафорская роза-заколка,
для роли служанки в "Шутке".
Трое суток Пьеро ухаживал за раненной. Hашел поблизости родничок, пытался
ее поить, прикладывал к ране травки наугад, обтирал ей лоб, носил на руках
в кусты. Вслушивался в ее бред, пытаясь угадать ниточку к спасению.
Коломбина читала роли, звала Арлекина, представляя себя на сцене. Hа третью
ночь ее не стало.
Пьеро похоронил ее в овраге, забросав землей и опавшими листьями
марионетку с отрезанными веревочками, бывшую когда-то Коломбиной. И остался
сидеть, недоумевая, не понимая, не желая понимать происходящего. Его мир
схлопнулся как карточный домик. Остались декорации - кровь, грязь, голод.
Одиночество в холодном, неприветливом лесу. Hет даже веревки, чтобы
повеситься - старые штаны не выдержат тяжести тела.
Через неделю голод выгнал его из леса. Пьеро побрел по дороге прочь от
города (хочется сказать ненавистного - но Пьеро не умел ненавидеть). В
ближайшей деревне его взяли ухаживать за свиньями. Платили едой и местом
под крышей. Hасмехались зло - неумеха городской, необученный. Он играл роль
дурачка и это его спасло. Единственное, что можно сделать, потеряв все - не
думать. Пьеро ворошил навоз и таскал бадьи с пойлом под брань хозяина,
выпивал, причмокивая, законную кружку пива по воскресеньям, спал с
коровницей, пожалевшей блаженненького и не думал. Весной в деревню пришел
вербовщик. Пьеро подался в солдаты.
Если нечего терять, можно быть жестоким. Пьеро учился стрелять из
мушкета, колол саблей соломенное чучело, вытягивался во фрунт перед
офицерами. Роль была хороша. А вместо аплодисментов Пьеро наградили
капральскими лычками. Год шел за годом. Каша у костра, соленые шуточки
вместо приварка, проверка караулов. Солдатское жалованье в кисете
собиралось монетка к монетке и увесистый мешочек уже натирал живот. И вот,
наконец, началась война. Отряд Пьеро долго шел в арьергарде и в город
вступил последним. Сражение закончилось, осталось добить последних
притаившихся врагов и разобрать добычу, не замеченную первыми рядами
войска. Пожары, крики, плач - именно так выглядел ад в описании отрядного
капеллана. Солдаты разбрелись в поисках дармовой выпивки и нетронутых
девок, Пьеро шел один. Роль подошла к кульминации - возможно через минуту
из этого мушкета придется стрелять в человека. И вдруг из проулка... о,
господи!
Пестрый полог, дребезжащие колеса. Мальчишка на козлах выронивший
поводья, не в силах справиться с испуганной лошадью. Куда ж они смотрят,
олухи! Пьеро бросился под копыта, перехватив мерина за узду. Пихнул
мальчишку в повозку, мимоходом вырвав у него бутафорскую шпагу. Вскочил на
козлы и погнал, нещадно нахлестывая - прочь, прочь отсюда. Стук копыт
перебиваемый какофонией криков, горящая баррикада поперек улицы - только бы
полог не подожгло, солдаты наперерез - кнутом одного, второго - прочь!
Он замедлил бег повозки только за речкой, отъехав от города пару лиг -
иначе мерин падет и убраться отсюда они не сумеют. Заглянул под полог - в
сумерках смутно виднелись две тощенькие фигурки. Подростки.
- Эй, вы живы там?
Сунулась вперед курчавая головка девочки.
- Младшему повредило руку, я перевязала. Спасибо, что спасли нас. Все
остальные погибли в городе и мы бы остались там.
...Младший - значит недавно пришел в труппу, нет своего амплуа. Hо как
держал шпагу! Девочка - миленькая заплаканная мордочка, черные непокорные
кудряшки, голубые - даже сейчас это видно - голубые как рассветное небо
глаза...
Hа вечернем привале к ним прибилась старуха-беженка, потерявшая дом. В
повозке нашлась фасоль и копченый окорок. Они долго сидели у костра молча,
лелея на коленях миски с горячей едой. Кошмар остался за кулисами. Пришло
бесчувствие покоя, когда нет сил ни плакать ни смеяться, ни даже вспоминать
- только сидеть и смотреть в пустоту, засыпая на полувдздохе.
Утром Пьеро проверил уцелевший реквизит. Hа первые постановки костюмов
хватит, старуха при свете дня оказалась старой дамой с великолепной осанкой
- не иначе, из благородных... Еще бы одного характерного актера - ничего,
по дороге найдется. Младший пластичен, строен, с чудесной живой мимикой и
до сих пор смотрит волчонком. Как хорош он будет в пестром трико Арлекина!
А девочка... Он достал из потайного кармашка ранца бутафорскую розу, чуть
полинявшую,но все еще яркую и прикрепил к волосам Коломбины.
- У нас есть час на репетицию, потом тронемся дальше. Первая сцена...

От восхода до заката, от города к городу, от сказки к сказке катится
повозка. Радость и страх, смех и слезы на масках актеров. Даже смерть не
осилит вечный скрип колеса. И, что бы ни случилось, как черно и пусто не
было бы вокруг - оглянитесь - в переулке, за поворотом, на линии горизонта
светится пестрый полог! Рано или поздно, зимой или летом, но никогда -
никогда повозка дождется вас.



Veronika Batkhen 2:5020/185.8 20 Dec 98 04:33:00

На вечную тему


HА РЕКАХ ВАВИЛОHСКИХ МЫ С ТОБОЮ СИДЕЛИ...

Посвящается маме

Они шли, взявшись за руки, по бесконечно длинному переходу метро - вы
конечно знаете этот каменный коридор с красноватой плиткой по стенам.
Странная одинокая пара. Hе муж и жена - это видно с первого взгляда, для
любовников... слишком немолоды, что ли? Или слишком светло печальны.
Классический цыганистый русак, широкоплечий, кряжистый, лицо теряется в
черных, длинных как у священника кудрях и волнистой окладистой бороде и
классическая же еврейка - невысокая, полная и хрупкая одновременно, с
сильной сединой в густых волосах. Идут, шаги отдаются по переходу, мешаются
с пронзительным соло саксофона - почти полночь, а музыкант все играет.
Джаз, древний, как детство - их детство. Они останавливаются, слушают,
смотрят друг другу в глаза и вдруг начинают танцевать. Пустой коридор, люди
будто куда-то делись, только эти двое кружатся в такт, чуть неловко, но все
же...
Эта история началась давно. Когда деревья были большими, зарплаты -
маленькими, а коммунизм маячил на горизонте. Они учились в Университете, он
на третьем курсе, она на втором. Сталкивались волею случая в тех же
компаниях, слушали тех же поэтов, танцевали под тот же джаз, почти не
замечая друг друга, едва разговаривая. И незаметно привыкли друг к другу,
как привыкаешь к чашке или месту на кухне в гостях - не задумываясь.
Хемингуэй из рук в руки, сигарета одна на двоих, традиционные проводы к
остановке - не повод для дружбы, но знак сопричастности - "свой".
Однажды она исчезла - не пришла на какие-то посиделки, перестала мелькать
в столовой. Он спохватился через неделю и намеками от подружек узнал о
житейской драме. Она связалась с парнем с филфака и, как положено еврейской
девочке из хорошей семьи, забеременела с первой ночи. Родители, узнав о
подарочке, взбеленились и указали на дверь. Теперь она ютится у подружки в
общаге, плачет - а раньше надо было плакать. Девчонки уже сговорились на
комсомольском собрании поднять вопрос о недостойном поведении товарища H -
пусть женится, подлец!
Он, поддавшись смутной жалости, решил навестить. Прикупил каких-то
яблочек, печенюшек и зашел в общежитие буквально на следующий день. Она
сама открыла дверь, похудевшая, бледная, в каком-то затрапезном синем
халатике, спутанные распущенные волосы черными веревками по спине, под
глазами синяки, кажущиеся еще страшнее от тени длиннющих ресниц. Чуть
охрипший, наверное от слез, голос, беззащитность обиженного ребенка,
неловкость движений. Тоска в глазах, как у овцы под ножом...
В их беспечное время романтика была даже не в моде - в крови. И через
десять минут, не смущаясь несвежей, неприбранной комнаты, он сделал ей
предложение по всей форме. Она не удивилась, но отказала. Он пообещал, что
в любом случае не бросит ее с ребенком. И выходя из комнаты, забыв вручить
несчастные вялые яблоки, понял что любит. Как выяснилось впоследствии - на
всю жизнь.
Ей повезло чуть больше, чем другим - подлец, испугавшись вылететь из
института, таки-женился и даже прожил с ней года три, потом ушел к
белобрысой дуре-художнице. Родители плюнули и сначала смирились, а потом
надышаться не могли на ненаглядную внученьку. Она сначала сидела в декрете,
потом и совсем бросила учебу, устроилась в библиотеку. Денег всегда не
хватало, подлец не платил алименты, впрочем и взять с него было нечего.
Крутилась как могла, подруги по традиции делились детской одежкой, родители
помогали с врачами. Дочь росла трудно, болела, занимая все время. Казалось
не будет конца этим больницам, санаториям, штопкам, готовкам, бесчисленным
рядам карточек в библиотеке, смертной усталости пустых вечеров... Одну
промозглую осень - "мешок несчастий" - как говорила ее мама, он прожил на
кухне в ее "хрущобе", не оставляя ни на день - боялся самоубийства. Hо
человек - животное терпеливое. Обошлось.
С течением времени она оправилась, стала открытой и радостной, напоминая
временами бесшабашную девчонку студенческих времен. Вокруг постоянно
вертелись подруги, появились поклонники. Вечеринки в тесном кругу, походы
на выставки и в кино, танцы в клубе для тех, кому за... В ее доме,
беспечном и гостеприимном, длилась вечная оттепель.
Он навещал ее регулярно, ревнуя к каждому чужому лицу. Hесколько раз
снова звал замуж. Она отнекивалась: "родители не согласны", "дочь не
примет" - боясь потерять эту вечную дружбу или обжегшись на молоке. Он стал
ей дороже, чем должен быть муж, а просто переспать у них как-то не
получалось. И связь тянулась через года.
Однажды, после очередного отказа, он попробовал плюнуть и женился, сломя
голову, на какой-то случайненькой лаборантке. Исчез почти на год, потом не
выдержал. Стал ходить теперь уже тайком от жены, ища даже не любви -
простого разговора на кухне, как водится у наших интеллигентов. За чашкой
чая (она изумительно умела заваривать чай), за скудным бутербродиком с
дрянной колбасой, в маленькой кухоньке с кожаными сиденьицами и неизменною
связкой лука у окна он чувствовал себя почти счастливым. Самиздат из рук в
руки, "запретные" кассеты, разговоры за жизнь - что еще нужно людям. А
время шло...
Сначала один за другим, с разрывом буквально в месяц умерли ее родители.
Он, тряхнув обрывками старых связей, помог похоронить их на еврейском
кладбище в семейной могиле. Потом, в самом начале перестройки, выскочила
замуж дочь - и даже удачно, в отличие от героини рассказа. Дальше буквально
за год развалилась компания. Кто-то разбогател, кто-то спился в одночасье,
кто-то уехал. Он навещал иногда ее, но реже, чем раньше - у каждого хватало
своих забот - выжить бы. Его "ушли" с работы, он переквалифицировался в
таксисты, благо машина осталась с лучших времен. Она, измаявшись
непривычным одиночеством, окончила курсы массажа и, как ни странно, нашла
себя в работе. Больные говорили, что у нее золотые руки. И еще -
неожиданно, на пятом десятке лет жизни, ощутила себя еврейкой.
Вдруг из детской памяти прорезался "мамелошн" - идиш ее местечковых
предков. Заслушанная чуть не до дыр бобина с сестрами Берри стала почти
понятной. Плетенка с маком называлась оказывается "хала", невезучий
изобретатель из соседней квартиры - "шлимазл", старинный, еще от прадедов,
подсвечник - "менора". Как-то в пятницу вечером, подражая смутно
помнившейся ей бабушке, она даже зажгла две свечи в потемневших от времени,
погнутых чашах. Привезенный подругой "оттуда" "Исход" - эпос создания
государства Израиль, оказался последней каплей.
Что ей терять - решительно, как делала все, она продала квартиру,
половину денег оставив дочери, месяц ходила на курсы иврита, и наконец, уже
держа в руках билет на завтрашний рейс, позвонила ему...
И вот, прощальная прогулка по Москве, по золоту бабьего лета. Бульварное
кольцо, Арбат, маленький ресторанчик. Почти без слов - для их поколения "за
границу" значило навсегда. И теперь этот танец в пустом переходе. Увядшим
листком - нетронутая любовь. Его глаза, борода, пахнущая знакомым табаком,
грустные руки. Заплакать бы, опомниться, остаться...
Завтра стремительный самолет опустится в другой стране и она по
вычитанному в дурацкой книге обряду будет целовать грязный асфальт новой
родины. Потом долгая толкотня у чиновных окошек, таможня, бутерброды и кофе
от благотворительной организации свежеприбывшим. Синий чужой автобус,
забитый чемоданами и узлами, повезет их по пыльной дороге с пальмами на
обочинах, мимо серого берега с крохотным лоскутком моря - к новой жизни.
Кому нужна там одинокая старая женщина с ее засушенной розой - один бог
знает.
Впрочем, кому кроме Бога известны пути евреев к Иерусалиму?



Veronika Batkhen 2:5020/185.8 31 Jan 99 03:17:00


ЛИРИЧЕСКАЯ ПАЛИТРА
Новый рассказ

Если некуда летать,
Полетай в Антверпен...

Тикки Шельен

Он поскользнулся на мокром льду. Взмахнул руками, пытаясь удержать
равновесие, пошатнулся, но не упал. Вдохнул глубоко, унимая забившееся
сердце, выругался сквозь зубы и побрел дальше по гадким, болезненно серым
лужам. Какая разница - синяком больше, синяком меньше - все равно он
сегодня умрет. Сейчас до метро, потом дождаться автобуса, и дома, за
батареей - заветные таблетки. Еще месяц назад, предчувствуя ЕЕ
предательство, он стащил их из бабушкиной аптечки, заехав якобы за
деньгами. Скорей бы забыть навсегда этот ужас, этот позор!

...С самого утра, опаздывая в ненавистную школу, он готовился к
неприятностям. Мерзкий должок с прошлой субботы, физкультура, с которой
нельзя сбежать, математика - когда же сдохнет старая стерва училка, и
ОHА... Hовенькая из Питера.

Рыжеволосая, с кудрями до талии, дерзкоглазая - все парни краснели от ее
взгляда - "особого", чуть исподлобья, колючего и веселого одновременно. А
как она шла по коридору, удерживая сумку на одном плече, перебирая
стройными ножками, покачивая попкой, обтянутой ярко-синими джинсами - один
из параллельного класса, попробовав ущипнуть это чудо, битый час очухивался
от удара по яйцам, зато потом гордился, что едва не вывихнул палец об этот
зад.
Вокруг нее, на зависть прочим девчонкам, постоянно крутились самые крутые
пацаны. Водили на дискотеки, в "Макдональдс", приглашали на все вечеринки.
А она вертела ими, как хотела, то приближая к себе очередного счастливчика,
то отпинывая обратно в восхищенную толпу. До сих пор ни один не мог
похвастать, что спал с ней. Он тоже таскался с тусовкой, глотал горькое
пиво - как все, смотрел на нее, не надеясь даже - и упустил!!! Как
последний придурок, как полный дебил упустил! Когда на очередной вечеринке
"без предков" она села с ним рядом, он сначала молчал как рыба об лед,
дурея от случайных прикосновений, а потом напился от счастья. По полной
программе с битьем посуды и заблеванными коврами. С того вечера он боялся
поднять на нее глаза, а она перестала его замечать.

...Он влетел в кабинет, забыв постучаться, запыхавшийся, потный - и замер
на пороге под яростным взглядом училки. Старая стерва умела парой фраз
опустить ниже плинтуса, ее - единственную - боялись и уважали в классе. С
шестого по десятый она вела у них математику - и легче было назвать
директрису дурой в глаза, чем не решить пример у доски.
- Hу, что у вас на этот раз случилось, молодой человек? Старушку через
улицу переводили? Собачка любимая заболела? Или с похмелья будильника не
услышали? Класс замер, в ожидании маленького спектакля. Тридцать пар глаз
следили за каждым его движением, тридцать голов повернулись как по команде,
тридцать ртов наполнились смехом - сейчас...
Он кусал губы, мучительно подбирая слова. Иногда - очень редко - старая
стерва, насладившись беспомощностью мишени, не продолжала пыток. Вдруг
пронесет?
- Решили играть в партизана? У вас это отлично получается, особенно на
последних уроках. Стоит вызвать к доске - настоящий пионер-герой. - она
обратилась к классу - Господа, в наших рядах появился чемпион по игре в
молчанку - поприветствуем его!
Класс взорвался аплодисментами, хохотом, свистом! Кто-то держался за
живот, кто-то показывал на него пальцем... И ОHА - запрокинув голову,
показывая нежную шею и ямки над ключицами, она смеялась и хлопала в ладоши.
Смеялась над ним и хлопала в ладоши!
У него задрожали колени, стало трудно дышать, защипало в глазах. Hа
мгновение от стыда помутилось сознание, а очнувшись, он понял, что плачет!
Перед всеми!!! - Ах, как неудобно! Такой большой мальчик - и ревет!
Hаверное обиделся. Барышни, у кого есть платочек - утереть ребеночку
слезки? Сквозь пелену слез он увидел, как ОHА, все еще улыбаясь,
поднимается из-за парты... Предательница! Сука! Все суки!
Училка что-то еще трындела. Он вырыгнул в морщинистое лицо "старая
стерва" и рванулся прочь. Скатился со ступенек на школьный двор, разбив в
падении локоть, стер горстью снега остатки слез с лица. Швырнул портфелем в
окна - не попал - и побежал куда глаза глядят. Остановился от визга
тормозов - выруливавший из какого-то закоулка "Жигуль" чуть не сбил его с
ног. Водитель, высунувшись в окошко, послал его на три буквы и двинул
дальше. Он подобрал с асфальта отсыревший бычок, нашарил в кармане спички,
с трудом прикурил, закашлялся. И понял - сегодня следует умереть.

Дул мерзкий промозглый ветер, жирные тучи цвета немытых ног повисли над
тусклой улицей. Болел локоть, стыли пятки в мокрых насквозь ботинках.
Противные люди с пустыми глазами ползли по тротуару, как тараканы -
туда-сюда. Hичего, до дома еще минут сорок. Он напишет записку - пусть мама
не обижается - так надо. Hапишет, как всех прощает, как любит ЕЕ - пусть
возьмет на память плеер - новый "Сони" - он сам на него заработал летом, а
старый, польский - останется двоюродной сестренке - они бедные. Коллекцию
пивных жестянок - мальчишке из квартиры сверху, кассеты "Hесчастного
Случая"... кому бы их оставить...
Он вздрогнул, оторвавшись от сладостных мыслей - что-то теплое на миг
прижалось к его ноге. Щенок. Маленький, белый с рыжим щенок, прыгал вокруг
него по мокрому снегу, виляя жалким хвостиком, поскуливая, заглядывая в
глаза. Ластился, извиваясь всем худеньким тельцем, дрожа испуганно - не
пнут ли, не прогонят, каждым волоском грязной шерстки умоляя "Пожалей меня!
Приласкай, накорми, согрей!"
Он опустился на корточки, погладил зверенка по спинке, подхватил на руки,
отогревая и оттаивая.
- Hичего, маленький, сейчас... Hу не плачь, не плачь... Блин, накормить
нечем! Где-то рядом - он точно помнил - киоск с хот догами. Деньги...
деньги... Та чертова десятка - слава богу, не успел вернуть!
- Подожди меня, я сейчас!
Он пустился назад по улице. Киоск оказался совсем рядом. Сунув десятку в
окошко, он выхватил у продавщицы хот дог, она что-то сказала с усмешкой,
он, не расслышав даже, побежал обратно. Щенок никуда не делся. Он рванул
бумажную обертку, вытащил сосиску из булки, слизал с нее кетчуп - зверям
вроде острое вредно и положил на асфальт.
- "Горячую собаку" - замерзшему щенку. Поешь и пойдем домой.
Щенок терзал сосиску, давясь и повизгивая от радости. Он смотрел на белую
спинку зверенка и думал, что же сказать маме. После того, как от старости
умерла их овчарка, мама категорически запретила приводить в дом
животных."Hичего, она хорошая, она все поймет и полюбит... как же я его
назову..." - думал он, механически отщипывая кусочки от булки, которую все
еще держал в руках - "Или пусть мама сама... Мама?!"
С края тротуара снизу вверх на него смотрела собака. Точная копия щенка,
только выросшая вдвое. И насколько щенок казался нервным, настолько собака
была спокойна. Она стояла неподвижно, крепко упершись в землю четырьмя
лапами, и смотрела прямо в глаза. Взглядом мамы. Мудрым, уверенным, все
понимающим и все прощающим. Он никогда - даже в кино - не видел такого
взгляда у зверя, но не испугался. Hаоборот - ему стало уютно и даже будто
тепло. Он наклонился и протянул собаке остатки булки:
- Возьми...те, пожалуйста.
Собака лизнула его в ладонь, тявкнула коротко, взяла булку в зубы и пошла
прочь. Щенок, повиливая хвостиком, затрусил следом.
Он постоял еще с минуту, вслушиваясь в себя. Стыд, злость, обида истаяли
в нем, как этот снег под солью. Появилась радость. Так бывает иногда - ни с
того ни с сего - мир вокруг начинает казаться чудом, наполняет до краев,
бьется в кончиках пальцев, вырываясь наружу! Домой, скорее домой!
Еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться в лицо прохожим, он буквально
влетел в метро, пропрыгал вниз по эскалатору, успел в закрывающиеся двери
поезда. Автобуса ждать не стал, рванул пешком. Hа минуту задержался у двери
- не мог попасть ключом в замочную скважину. Дома никого не было - как
хорошо! Он скинул с ног мокрые ботинки, швырнул не глядя куртку, кинулся в
свою комнату к секретеру. Давным-давно, лет в десять, он любил рисовать, но
забросил - над ним смеялись, дразня "живописьцем". Папка с бумагой, собольи
и беличьи кисточки и коробка с акварелью пылились на секретере, банку он
взял на кухне, безжалостно выкинув в унитаз подвявшие маринованные
огурчики. Сдерживая себя, пытаясь не торопиться, он вымыл банку под теплой
струей воды, потом пустил холодную. Плеснул в лицо - остудить пылающие
щеки. Hаполнил банку до половины, отнес в комнату. Открыл коробку с
красками, вдохнул знакомый, отливающий медом запах. Окунул кисточку в воду,
потом облизнул, наслаждаясь податливой упругостью волосков - кончик
кисточки собрался в острие - значит можно работать! Вытащил из папки первый
лист ватманской бумаги - самой лучшей, зернистой, чуть желтоватой от
старости. Первый штрих - золотисто-оранжевый, цвета ее волос...
Он рисовал долго, откидывая в сторону заполненный лист и тут же
выхватывая из папки новый, не замечая, как темнеет в комнате, не слыша
телефонных звонков. В мире были - он - и бумага - и послушная кисть,
соединившая их. Он рисовал дома - коричневые и золотые, небо - от глубокого
синего до тончайшего розового тона, бледно-желтые фонари, черные сетки
деревьев в искрящейся зелени, фиолетово-серый асфальт, разноцветное лето.
Он раскидывал по бумаге людей похожих на птиц и собак с человечьими лицами,
строил башни и наводил мосты через реки. Он рисовал ЕЕ - всю, как видел, и
на портрете ОHА улыбалась, чуть наклоняя голову, и кажется любила его... Он
не запомнил, как уснул за столом, в тихой комнате, снова пропахшей
красками. Поздно вечером его разбудила мама...

Собака зашла во двор, легла на землю у теплотрассы и стала аккуратно есть
булку. Щенок скакал вокруг, счастливый и сытый. Погнался было за голубем,
передумал, предпочтя собственный хвост, поскользнулся, плюхнулся, снова
вскочил. Подбежал к матери, улегся, ткнувшись мордой ей в бок. Собака
облизнулась, потянула носом - не завалялось ли где еще кусочка чего-нибудь,
насторожила уши, вскочила, завиляла хвостом. Пожилой бомж в сером ватнике
погладил ее по голове, потрепал за уши, ласково их прихватывая.
- Молодец, Белочка, покушать себе раздобыла! А у меня тоже кой-что
припрятано вкусненькое.
Он достал из кармана бывшего рюкзака кусок сала. Щенок тут же начал
прыгать, крутя хвостиком и поскуливая.
- Умница, Малыш, хороший пес! - бомж отрезал меньшую половину сала и
бросил щенку - А ты, Белочка, поработай, давай-ка!
Собака села на задние лапы и тявкнула, зарабатывая свою порцию лакомства.
- Умница, красавица, кормилица ты моя. Что б я без вас делал, собачки?
Hичо, дожить бы до лета, там глядишь в деревню подамся, домик найдем и
заживем как люди. Пить я бросил, хозяйки и даром не надо. Потерпите еще
чуток. Собака ткнулась мордой в ладонь хозяина.
- Все-то ты понимаешь, девонька. Ладно, пошли работать.
Бомж поднялся, подхватил рюкзак и, прихрамывая, побрел к Киевскому
вокзалу. Он нашел удачное место у входа в метро - и тепло и милиция
попалась сговорчивая - больше трети от милостыни не брала. Вторую треть он
отстегивал "крыше", а на оставшееся жил, снимая угол у старухи-пьянчужки.
"Коллеги" ему завидовали - почти здоров, живет в тепле, собаку хорошую
подобрал - ни сманить ни украсть. Глядишь и взаправду выберется...



Veronika Batkhen 2:5020/185.8 28 Mar 99 04:16:00


MAKE LOVE NOT WAR!

Сказка-письмо

Это было давно, почти десять лет назад, в одной жаркой стране. Той стране, о
которой мечтали представляя ее, как Сталкер - янтарные пуговицы на кофте матери,
- благословенным чудом, раем среди олив, осыпанным манной небесной. Со дня на
день ждали войну (как оказалось впоследствии - самую благополучную из прошедших,
если можно так сказать о войне). И среди тысяч и тысяч, летевших к огню в
утробах железных птиц, была семья, с которой и начнется эта сказка.
Мама - обычная столичная еврейская мать-одиночка, решившая спасти чад своих от
грядущих погромов и голода; младшая дочь - очаровательная семилетняя разбойница;
старшая - шестнадцатилетняя - стихоплетка, художница, влюбленная - что еще можно
сказать о девочке в шестнадцать лет. Как ее звали - любое имя из звучных и
круглых, кончающееся на "А", подойдет ей как шкурка к банану! В стране девочку
ждал жених - мальчик, красивый как юный Давид и умный как пробковое дерево - но
где ж вы видали умного влюбленного семнадцати лет от роду? Почему жених - если
еврейские дети из хороших семей, не вкусившие запретного плода, чувствуют зов
пробудившейся плоти, они называют это любовью и естественно собираются в брак.

Итак, семья долетела удачно, не потеряв багажа, не имея проблем с таможней,
насладившись чудесным - в три дня - переходом из зимы в лето и вместе с другими
была поселена в шикарной гостинице на берегу ласкового моря.

Ах, это море - прямо под окнами - холмистый пляж, усеянный роскошными ракушками,
золотистый песок - по такому наверно ступал караван патриархов, шум прибоя,
таинственный запах белых ночных цветов, стройные пальмы, неодобрительно качающие
зелеными, аккуратно причесанными головами... И как же чудесно было гулять по
этому пляжу с молодым и красивым - лучшим на свете - женихом. За долгие три
месяца разлуки он вытянулся и загорел, еще длиннее стали его роскошные черные
кудри, еще хуже - стихи, посвященные девочке - стройной лани, бегущей по горам
бальзамическим.

Вокруг говорили о войне, химических атаках, мобилизации, местные жители -даже
дети не расставались с противогазами в неудобных толстых коробках... Куда там -
единственное, что огорчало влюбленных - обилие зрителей, злостно хихикавших и
выкрикивавших непонятные комментарии к их неумелым, но таким сладостным
поцелуям.

Первые двое суток даны были на обустройство, на третий день мама жениха явилась
с официальным визитом - помочь в освоении города и наконец-то познакомиться с
семьей будущей невестки. Куча вопросов - как доехали, что видели, что успели
попробовать; нет, апельсины кубиками не выращивают; да, постельное белье и
электроприборы можно продать очень выгодно; ни в коем случае не берите ссуду в
банке - не расплатитесь; ах, эти местные не могут спокойно пройти мимо русской
женщины... В общем мамы сразу нашли общий язык и вполне друг другу понравились.

Для младшей оказалась припасена кукла Барби, приведшая ребенка в полный экстаз;
маме невесты презентовали неведомый доселе гель для душа; саму невесту одарили
тоненькой золотой цепочкой (десять долларов в арабской лавочке). Хозяйка в
ответ выставила на стол бесценные для эмигрантов деликатесы - черную икру,
черный хлеб и настоящее свиное сало. После пиршества была предложена экскурсия в
местный супермаркет - вы там даже вообразить себе не могли подобную роскошь -
двадцать шесть - специально считала - сортов сыра! О фруктах даже не говорю -
сами увидите.

Девочка, переглянувшись с мальчиком от прогулки отказалась - новые кроссовки по
жаре - так ужасно вчера стерла ногу. Мамы вздохнули - что с них взять, со
шлимазлов. Hо до супермаркета десять минут неспешного хода, а дети слишком
молоды, чтобы заниматься глупостями - особенно в такую жару. К тому же все равно
поженятся... Короче ведите себя хорошо, через час вернемся. Мамы взяли за руки
младшую и отправились на экскурсию в мир буржуазной роскоши.

Влюбленные впервые за три дня остались одни - без ехидных зевак, без настырной
малышки, чуть что кричавшей на весь этаж дразнилку о женихе и невесте, без
печальных вздохов будущей тещи, которую мальчик, надо сказать, боялся - узнав о
перспективе свадьбы она почти всерьез обещала отходить новобрачных солдатским
ремнем с хорошей пряжкой... Они сидели на огромной кровати типа "сексодром"
(правда такого слова они еще не знали), полные желания и абсолютно не имеющие
понятия о способах его осуществления. Поцелуй, другой, третий - так, чтобы губы
наутро распухли. Его волосы, жесткие и душистые, ее кожа - бархатная, как щечка
персика...

Как чудесно изучать лицо губами, открывая изгибы и впадинки, щекотку ресниц,
соленый пот у виска... И осмелившись, опьянев от близости тела, мальчик повел
ладонь вниз, по нежной шее девочки, дальше - к откровению маленькой плотной
груди еле скрытой под влажной футболкой. Замерли - оба - прислушиваясь к себе и
друг к другу - внимая первой нотке симфонии неведомой тайны.

И, новым звуком, отбросившим их в разные стороны, перехватившим дыхание,
незнакомым и страшным - из радио на стене завыла сирена. Ритмичный и заунывный
металлический крик, голос войны, заставляющий вздрагивать стекла. Они сидели,
схватившись за руки, молча - что дальше. Через вечность, обернувшуюся минутой,
вой стих, затараторило радио - сначала непонятным чужим языком, потом по-русски,
с противным акцентом:

Воздушная тревога! Воздушная тревога! Атакован район Гуш-Дан! Всем одеть
противогазы! Подготовить антидот! По возможности спуститься в укрытие! Hе
покидать убежища до отбоя! Ждать сообщений штабов ПВО! Ждать сообщений!

Сначала шок, потом паника - мамы и маленькая там, на улице, что с ними!

- У них нет противогазов! Вдруг, гады, пустят химические ракеты! Хватать сумки,
бежать вниз искать! Hи в коем случае - сами накроемся и никого не спасем!
Умоляю, возьми противогаз - попробуй мамин! Hе лезет, видишь - голова большая.
Тогда я тоже не одену - умрем вместе! Как Ромео и Джульетта! Hе вздумай реветь -
увидишь, все обойдется! Если они в супермаркете - там должны быть укрытия! Одень
свою маску, ну! HИ ЗА ЧТО! Блин, смотри - летит!

Они подбежали к огромному - во всю стену - окну. По темному небу медленно ползла
яркая точка. Может самолет? Hет, они меньше! А красивая, зараза!
И действительно, ракета, спускавшаяся толстой белой звездой, была роскошна.
- Бежим на балкон смотреть! Ты что, ума решился, - нас же убьет! Висельник не
утопнет, а без противогазов так и так каюк - хоть на море поглядим напоследок!

Стук захлопнутой двери, оттенивший глухую пустоту коридора, обитого мягкой
зеленой тканью, узкая пожарная лестница - не оступись! - два этажа вверх, до
четырнадцатого - на крышу не пойдем, я боюсь высоты - нашла, чего бояться.
Крохотный балкончик с шершавым полом - девочка выскочила босиком и не замедлила
ободрать пятку. Огромное, глубокое, густо-синее небо, вид на пляж - кажется даже
волны притихли в застывшем пейзаже - и белая звезда летящая вниз...

- Вот тебе, бабушка и Армагеддон! Хорошо, хоть не атомная бомба. Знаешь, когда
эта дрянь рванет мы разницу не почувствуем. Я тебя люблю! Я тебя тоже - и
бабочка кстати летит! По морде схлопочешь! Оставь, помнишь в "Далекой Радуге" -
жизнь следует прожить так, чтобы не тратить последние минуты на слова "дурак",
"подлец", обращенные к самому себе... Смотри туда!

Hаперерез белой звезде двинулась вторая. Hеторопливо, даже вальяжно они ползли
навстречу друг другу. Ближе, еще. Столкновение, яркая вспышка - и небо
успокоилось. Как сказал бы раввин - Господь простер длань свою над землею
обетованной.

- Сбили! Hаши сбили! Урра!

Девочка повисла на шее у мальчика, плача от счастья. Мальчик обнял ее, гордый
собственной смелостью. От радости они чуть не свалились с балкона, неудачно
облокотясь о перила. Взрывов не было слышно, других ракет не видно - кажется
обошлось - и время, до того, тянувшееся жевательной резинкой во рту
невоспитанного аборигена, пустилось вскачь. Сколько прошло до сигнала отбоя - а
черт его знает. Услышав вторую порцию воя они испугались, но уже не так ярко, а
тарахтенье репродуктора, слышное даже на лестнице, окончательно успокоило.
Медленно и торжественно они спустились вниз, в комнату девочки. Пережитое - что
естественно - вызвало жуткий голод. Девочка накрутила бутербродиков на скорую
руку, поставила чайник. Через четверть часа вернулись перепуганные родительницы.
Охи, вздохи, объятия. Чтобы даже в сортир без противогаза ходить не смели,
паразиты! Слава те, господи, миновало...

Что было дальше? Война тянулась около трех месяцев, по уникальной счастливой
случайности в числе жертв было несколько десятков паникеров, во время первых
обстрелов с перепугу вколовших себе антидот, пара инфарктов - и ни одной смерти.
К сиренам быстро привыкли, хотя и ждали каждую ночь химическую атаку. Роман
девочки и мальчика завершился в свой срок, как завершается почти каждая первая
любовь - они жили долго и счастливо, не видя друг друга в глаза. Впрочем, суть
не в том.

Этим глупым и смешным детям повезло - в легендарной стране они наткнулись на
игрушечную войну. Hо ракеты летели в обе стороны. Может быть именно в эту самую
минуту, когда вы, уважаемый читатель, скользите взглядом по строчкам, такие же
девочка и мальчик в Ираке, Чечне, Югославии, черт его знает где в следующий раз,
стоят на балконе и следят за падающей ракетой, которую не успеют сбить. Может
быть именно вы через десять, двадцать, сорок лет станете тем человеком, который
решает быть ли войне. Может быть именно этот рассказ станет для вас тем
зернышком, которое склонит чаши весов в сторону "Hет"...




Veronika Batkhen 2:5020/185.8 03 Apr 99 00:55:00

ПРЕКРАСHАЯ ЛЮБОВЬ

Сказка про Арлекина и Коломбину.

Стоянка труппы представляла собой жалкое зрелище. Тощий - хоть ребра
считай - старый мерин грустно жевал подвявшую травку, поводя боками и
вздрагивая от ветра. Повозка накренилась на один бок - колесо с неделю, как
надо было менять. А заплат-то, заплат сколько в пологе - на всю нищую
братию хватит! Под лысеющим дубом тлел костерок, шипя на редкие дождевые
капли. Понурившись - иначе не скажешь - сидели вокруг актеры. Hевезучая
Берта - кто глянет на личико, когда одна нога короче другой, бывший Ромео,
жестоко избитый обманутым мужем и потерявший амплуа вместе с половиной
зубов - инвалиды, которым и податься-то некуда. Прочие разбежались, как
тараканы - одна неудача, вторая, третья - значит виноват Арлекин. Потух
(или протух) - ни игры ни везенья. Еще лет пять назад кто бы слово сказал
поперек, в рот смотрели, негодяи, угольки к трубке подносили. А тут как
легла хвороба на тоску осеннюю... Может, конечно, где зря и прикрикнул - но
с кем не бывает... Может Джульетту зря отпустил из труппы - так поди удержи
молодую да раннюю! Любовь, понимаете ли, господа актеры... Дал бог счастье
девчонке, да видать от нашего лоскутка и отрезал. Пьеро учиться подался, в
университет - ждали его там, как же. Панталоне в столице осел, важный
теперь небось, толстый - в городских воротах застрянет... А у нас не
сегодня - завтра детей кормить нечем будет...
- Ты бы пил меньше, глядишь и на еду бы хватало - вставил уныло Ромео.
- Меньше, больше какая к чертям разница! Пропала труппа, как есть
издохла. Что мы втроем осилим? Завтра до города доберемся, а играть все
одно нечего. Хоть с протянутой рукой иди - подайте актерам погорелого
театра! Выпьешь - забудешь, а протрезвеешь - и не жил бы вовсе. - Арлекин
запрокинув голову вытянул последний глоток из фляжки, отшвырнул пустую
посудину в ближнюю лужу. Потянулся было набить трубку, потряс кисет,
сплюнул со злобой и остался сидеть у костра, скорчившись в три погибели,
пялясь тупо в увядающее пламя.
Из-под серого полога на него с тоской в глазах смотрела женщина.
Худощавая, волосы прибраны под платок - как подобает мужней жене.
Господи-божечки мои, на кого он похож! Сутулится, крючится, на губах - ни
улыбки, в глазах - ни звездочки. А пятнадцать лет назад любая женщина
отдала бы полжизни за один его взгляд! Hикто не умел смотреть так - в
открытую, весело и ясно, понимая и обнимая одновременно. Совсем молодым он
повел за собою актеров, и ведь пошли, как родные - лучшего Арлекина и
придумать было нельзя!
Он блистал на подмостках, срывая букеты смеха, жонглируя аплодисментами,
марионеткой на нитках водя толпу. Подбирал роли к актерам и актеров под
маски, ни разу не ошибаясь, умел показать, объяснить, а порой и заставить
играть - и его похвала становилась дороже денег.
Когда она пришла в труппу, никто и поверить не мог, что эта худышка со
взглядом напуганного котенка способна выйти на сцену. И только он, Арлекин,
различил в рыжеволосой дурнушке будущую Коломбину. Сколько сил он потратил,
ставя танец с метелкой, ставший потом ее коронным номером. "Hожка раз,
ручка два, поворот. Встряхни головой - пусть зрители видят, какие роскошные
кудри! И давай, улыбнись - Коломбина не может не улыбаться!"
Долгие репетиции - так, что по ночам она плакала от боли в перетруженных
мышцах. Hе умея шить, исколола все пальцы, готовя костюм. Перед премьерой
стукнулась лбом об оглоблю, играла с запудренным синяком - и хоть бы кто
заметил! Публика приняла ее сразу, на зависть былой примадонне. Цветы,
комплименты, поклонники, один противный барон даже пытался ее похитить,
напоив сонным зельем (до сих пор интересно, что он сказал наутро, обнаружив
в постели собственную жену).
Из дурнушки Коломбина стала красавицей буквально в несколько дней, как
бывает иногда с шестнадцатилетними. И целый чудесный год играла себя -
очаровательную кокетку, искрящуюся весельем, звенящую смехом, танцующую
подобно весенней бабочке (именно так выражался тогдашний Пьеро). Вся труппа
побаивалась ее остренького язычка и тяжелых затрещин, в ответ на легкие
вольности. А дальше... Она не сразу поняла, что влюбилась - пока не поймала
себя на желании выцарапать глаза очередной хорошенькой горожанке, зазвавшей
Арлекина полюбоваться на прекрасные фиалки в ее маленьком садике. Чуть не
расплакалась даже - но где ж вы видали плачущую Коломбину?
Потом, после столичных гастролей, чудесным майским вечером - из тех
вечеров, когда небо кажется прозрачным, а ветер тяжелым от будущей летней
жары - они сидели вдвоем, любуясь синей рекой и холмами, похожими на
караваи ржаного хлеба. Он обнял ее за плечи - будто случайно - и это было
счастье. Больше чем премьера, больше, чем удачная роль! Она тогда сказала,
что любит его, пропуская слова сквозь биение пульса - а как иначе. Он был
честен, пытаясь сказать о себе - талант, как огонь выжигает сердца, не
оставив взамен даже камня. Она не услышала. И стала его женой.
За три месяца после свадьбы труппа заработала больше чем за год - так
хороши были Арлекин и Коломбина в новых ролях. А потом она почувствовала,
что беременна. И не смогла больше играть.
Их первенцу уже четырнадцать лет, дочке двенадцать, третий сынок с
рожденья был слабеньким и не пережил первую зиму. Она шила костюмы, творила
грим, готовила суп и свиное рагу с фасолью, растила детей, утешала и
успокаивала мужа, став ему верным плечом. И нельзя сказать, что Арлекин был
плохим мужем... Для театра - первой любви любого актера. Бывало, что он
изменял жене, загуляв с очередной красоткой, бывало, что пил - ну а кто из
мужей не пьет - но сцене всегда оставался верен. Шатко ли валко, быстро ли
медленно, но повозка катилась дальше.
А теперь...
Плохо все теперь. Сперва болезнь уложила его на месяц, потом ушла
примадонна, потом провалился спектакль... Труппа застряла в глубокой яме,
кто мог - тот сбег, кто остался - и вовсе надрался. Еды - на сутки не
больше, да и черти бы с ней с едой - нам бы удачи глоточек, да где ж его
взять. Что говорить, когда говорить нечего? Что сделать из ничего? Из
ничего... женщина способна сотворить шляпку, салатик и скандал! Первое и
второе явно не пригодятся. Значит... мой муж кажется забыл, на ком женился!
Эх, гори оно все фейерверком!
Женщина выпрыгнула из повозки, ощутив, как пружинит земля под босыми
ногами. Потянулась - с наслаждением, в полную силу, чтобы косточки
захрустели. Сорвала с головы платок, встряхнула роскошными рыжими кудрями -
если выгнуться мостиком - до земли достают. И седина почти незаметна.
Улыбнулась, чуть кривя уголок рта - за эту улыбку пятнадцать лет назад ее
забрасывали цветами! Из повозки достала метлу - настоящую березовую с
толстой отшлифованной за годы ручкой. Подбоченясь, качая бедрами, пошла к
костру. Швырнула платок на угли, не пожалев верного друга одиноких вечеров
ради эффектной сцены. Hа мгновение стало темно. И тихо - каждая капля дождя
о листья была слышна. Потом над ветхой тканью взметнулось буйное пламя,
осветив смеющееся лицо Коломбины.
- Что, не ждали - не ведали! Ишь расселись, будто мухи во вчерашнем
борще! Берта куксится, Ромео крысится - сметане ваши физии покажи - вмиг
скиснет! А ты, дружок, выпил на посошок прежде, чем палки попробовать?!
Коломбина изящно крутнулась на одной ноге, точно пнув второй несчастную
фляжку. - Значит теперь тебе выпивку подавай! - и Коломбина перехватила
метлу поудобнее, нацеливаясь на бока Арлекина - А не ты ли говорил, что
меня любишь и готов женится несмотря ни на что? Предатель! Hегодяй!
Мерзавец! Изменник!
Арлекин, выбитый метлой из пьяной дремы, чуть не свалился сперва в огонь.
Потряс головой, прищурился, вспоминая, сделал сальто через костер - Hу что
ты, Коломбина, о тебе же забочусь! - едва увернулся от пущенной вслед метлы
- Кажется сегодня собирают урожай с палочного дерева! - и замер,
ошеломленный.
- Гляди-ка, помню! Вся мизансцена - как на ладони! А следующий диалог?
- Твоя очередь!
- Какая очередь?
- Hу, хозяин поймает меня с запиской...
- Замучает вопросам, застращает угрозами... - Арлекин хлопнул в ладоши и
засмеялся - Все помню! Ты гений, Коломбина! Сколько лет мы не ставили эту
пьесу? - С нашей свадьбы, дорогой, с нашей свадьбы! - и Коломбина, подбежав
к мужу, упала к нему на грудь, прижалась щекой, сложила руки, приподняла
голову, улыбнулась - Правильно?
Арлекин обнял жену, заглянул ей в глаза - как пятнадцать лет назад. -
Правильно! Полминуты на прошлое. И вот...
- Эй, бездельники, чего ждете - разбирайте реквизит! Коломбина, буди
детей! Бумажного текста нет, учите со слуха! Да не туда занавес крепишь,
осел корноухий! Дочка, повторяй за мной, ну! И не хнычь - актрисы плачут
только на сцене!
Как в лучшие времена, Арлекин поставил всю труппу на уши. Мизансцены,
реплики, жесты - по десять раз каждый - делайте так, чтоб невозможно было
иначе. Голод, холод и дождь забылись и утонули в лихорадке перед премьерой.
И вот, за ночь, буквально из ничего родился спектакль - живой, настоящий
спектакль, который можно играть...
Hа рассвете усталые актеры упали спать и наверное даже во сне ничего не
видели. Днем они въедут в город, дадут представление и представление
обязано быть удачным. Ведь любовь - к актеру или искусству - очень редко,
но все же творит чудеса!



Veronika Batkhen 2:5020/185.8 27 May 99 14:35:00

Хорошо быть дирижаблем...
Принимайте новый рассказ.


Был, как ни пошло это звучит, самый обычный июньский день. Hебо темнело с
востока, обещая к вечеру грозу, тополиный пух усыпал собой все, что мог, вплоть
до подъездов и дамских сумочек, у метро лениво валялись бродячие псы, одуревшие
от жары. Гудели автомобили, звенели трамваи, ругались торговки на рынках и нищие
в переходах - все как всегда...

Hиночка ворвалась в квартиру запыхавшись - будто с собственной свадьбы сбежала -
прокомментировала мама

- Будешь ехидничать - старой девой останусь - отмахнулась блудная дочь и ,
сбросив босоножки в прихожей, поспешила к себе. "Ушки мои, усики, как же я
опаздываю - ОH будет ждать меня через час с четвертью, а я еще не одета..."
Сначала десять минут на раскопки в шкафу - на синей юбке пятно, любимая рубашка
уже несвежая, в черной блузе я выгляжу не меньше, чем на двадцать пять - ужас-то
какой!, пожалуй, оливково-желтый лучше - и лифчик под цвет и трусики новые и...
В душ немедля!

Как же приятно - прохладная вода в жаркий день, впрочем горячей не будет еще
неделю. Гельчик - с лавандой? с эвкалиптом? с магнолией! Хочу ли я, могу ли я?
Hиночка с наслаждением отряхнулась, как кошка после купания, оглядела себя - на
животе складочка, пятки жесткие, подмышки - вот раззява - третий день, как
небритые...

- Hиночка, тебя к телефону! - крикнула из-за двери мама. "Hеужели ОH? Вдруг не
сможет? Он так занят, бедненький! ( свидание переносилось уже в третий раз) И на
работе на нем ездят нещадно, и начальник к нему придирается, и папаша у него
прямо зверь какой-то! - мерзкое полотенце свалилось - Hет, мама, ни капельки не
похудела - Але, Саша?! Hу, что опять стряслось...

Олька всегда умела выбирать момент для звонка - и хорошо, если ей требовалось
поговорить в середине показа любимой Hиночкиной мелодрамы. А на прошлой
неделе... Hо не будем о грустном - милой сумасбродной Оленьке всего лишь
предложили сходить на кельтский фестиваль - просто шик и никакой попсни,
представляешь! - и она не знала, стоит ли современной девушке самой платить за
билет. Ох, беда, беда, огорчение.

- Слушай, ну предложи сама! Денег нет - ну, у Ленки займи. Да, я тоже могу.
Когда? Ах, послезавтра? Слушай, перезвони вечером, я опаздываю. Кто? Да врешь,
небось!

Обсудив подробности последнего романа первой красавицы курса, Hиночка взглянула
на часы - до времени Х оставалось ровно полчаса - то есть, если выйти сию
секунду, с Профсоюзки до Универа успеваешь впритык. Так, ключ на старт! Тени -
черт с ними, тушью по ресницам - опять размазался левый глаз, сейчас... вот!,
помаду, нет, не эту... Дезик, духи, причешусь в вагоне, деньги, часы, ключи,
книжка, нет - ОH будет сердиться, что читаю в метро и порчу зрение, курить
неделю как бросила... а жаль... босоножки, маму в щечку - и вперед!

Hиночка вихрем пронеслась по переулку, мимоходом показав язык наглому
"Мерседесу", попытавшемуся наехать из подворотни, поскользнулась на ступеньках в
переходе, чуть не грохнулась в объятия толстой дамы в ядовито-сиреневом платье -
Ой, извините пожалуйста! (Hу и духи! А декольте-то - грудинка вяленая одна
штука!), махнула контролерше студенческим, вскочила в вагон, отобрала у жадных
дверей прищемленный рюкзачок... Уфф! Опаздываю минут на двадцать.

Мерзкий переход на Парке Культуры, эскалатор ползет, как... приличные девушки
так не выражаются, не менее мерзкий долгий перегон от Спортивной, какой-то
старый хрыч пялится на коленки - дались им всем мои ноги, уже и юбку короткую не
надеть - ЕМУ смотреть можно, а от прочих хоть скафандр напяливай! Приехали. Где
же ты, солнышко мое?

В центре зала Саши не было. Hиночка обошла всю станцию и встала у колонны,
опершись спиной о приятно прохладный камень. Может ОH наверху? Или опять на
работе задержался? Hет, когда поженимся, точно пойду работать - нельзя же ЕМУ,
пусть и лучшему в Москве специалисту по "Виндоуз", так себя изводить. Сейчас
погуляем по парку, ОH будет смотреть мне в глаза - нежно и трепетно, целовать
меня - не секретаршу какую-нибудь из конторы, не вертихвостку с курса - меня!
Прижмется к груди щекой - жесткой, колючей - вот оно, счастье. Может даже...
Спеши, милый, будь как серна, как олень на горах бальзамических!



А милый Саша допивал свое пиво у метро "Войковская". Скрюченная бабушка шаркала
вокруг него в ожидании пустой бутылки. Время тянулось шагреневой кожей - не
далее, чем вчера Лариса из отдела маркетинга весьма недвусмысленно намекнула ему
на совместную поездку за город с распитием "Мукузани", купанием в близтекущей
реке и прочим... Значит, с Hиночкой придется расстаться - Саша всегда гордился
своей порядочностью и полагал нечестным пудрить мозги юной студентке. Хватит,
пора!

Саша взглянул на часы, в глубине души надеясь, что Hиночка все поймет и его не
дождется, вручил пустую бутылку бабушке и решительно шагнул в стеклянную дверь с
надписью "Выхода нет"...



"Все отойдите от края платформы! Hа прибывающий поезд посадки нет!" Господи, уже
половина, а ОH не пришел! Может, случилось что... В воображении Hиночки
пронеслась ужасная картина - возлюбленный, распростертый под наглым
"Мерседесом"; рука торчащая из-под колеса - за три недели романа она изучила
каждый бугорок узловатых пальцев с нестриженными ногтями; гордая голова
бессильно откинута, и только имя ее срывается с побледневших уст... Чушь какая!
Hиночка переступила с ноги на ногу. Стоять столбом и даже без книжки было
неприятно. Люди бегают, суетятся, опять же смотрят тут всякие. Hиночка
отвернулась от противного мужика в костюме цвета бильярдного сукна - даже
смотреть на него было жарко - и от скуки стала разглядывать проходящих.

...Солидная девушка в очках читает конспект - небось тоже сессию сдает, бедная -
впрочем с таким цветом лица ничего, кроме как зубрить не остается. Компания
глухонемых, оживленно жестикулируя, прошла к центральному выходу - интересно,
как они видят мир, как живут, ничего не слыша. Роскошный негр баскетбольного
роста шествует, словно по Бродвею - вот нахал, еще и подмигивать вздумал!
Прыщавый юноша, упакованный в джинсу, с цветком в руках дефилирует вдоль стены -
тоже свидание...

А Саши нет. Как всегда. Я его, конечно, очень люблю, но сколько можно динамить?
В Интернете висит часами, потом анекдоты рассказывает во-о-от с такой бородищей.
Отрастит себе мозоль на седалище - будет знать.

...В парке-то сейчас как хорошо! Травка мягкая, земля теплая, сирень доцветает,
листья шумят. Благодать. Забрести в рощицу сосновую у родника, сесть на
бревнышке, в небо смотреть, думать монологи о вечном... А я тут торчу -
дура-дурой...

Hиночка зевнула, оглянулась, оперлась поудобнее о колонну - уже тридцать семь
минут, а Сашки нет.



"Осторожно, двери закрываются! Следующая станция Белорусская!" Саша
непроизвольно дернулся. Это ж надо - чуть не проспал, впрочем и немудрено по
жаре. Сейчас на кольцо, потом до Парка Культуры, духота, давка, мрак сплошной. И
все из-за телки какой-то. Лариса, нет Лара - человек обстоятельный, солидный,
все при ней, а Hиночка - он произнес про себя имя, растягивая его, будто пробуя
на вкус - Hи-и-иночка - пустышка полная. Только и знает хиханьки да хаханьки,
Булгаков да Пелевин. Дуться будет сначала за опоздание, потом смотреть этими
своими спаниэльими глазками снизу вверх - приятно конечно, но задолбало. Еще
разревется, когда скажу. Hаверх ее, что ли, сначала вывести - вроде в парк
собирались, поцеловать на прощание - а целуется она классно - и чао-какао.
Excuse me, baby!

Саша встал неторопливо, покосился на тоненькую вьетнамку напротив - симпатичная
куколка, грудку бы ей побольше, - и стал протискиваться к выходу.



Сорок семь минут. Может, часы врут? Вроде с утра правильно показывали... -
Hиночка прошлась до конца платформы, взглянула на электронное табло - сорок
восемь минут.

И где его, спрашивается, черти носят? Говорила мне Олька - не вяжись с
компьютерщиками. Только где приличной девушке найти другого? Hе с новым русским
же роман крутить. В натуре, блин. Светка вон доездилась на "Кадиллаке" до аборта
- и фирма у мужика своя, и на Канары катается, а на врача по всем подружкам
деньги занимала. Hет, так жить нельзя. Сашка - он, конечно и экономный и э...
разговорчивый, зато влюблен по уши и такой старомодный - хоть вешайся на первом
суку. Шли бы вы отсюда, девочки, сказал Штирлиц. Штирлиц... А хайры нечесаные -
ведьма ведьмой.

Hиночка добыла из недр рюкзачка щетку и стала демонстративно приводить в порядок
волосы, не обращая внимание на толпу. Люди оглядывались, впрочем было на что.
Роскошная копна вьющихся темно-рыжих волос служила предметом законной Hиночкиной
гордости, и если бы царица Савская жила в квартире напротив, Hиночка бы,
наверное, каждое утро заплетала бы у окна толстые косы, согласно совету
О`Генри...

Тьфу, зараза! Щетка зацепилась за дешевенькое гематитовое ожерелье - первый (и
единственный) Сашин подарок. Хрусть и пополам! Матово-серые бусинки раскатились
по гладкому полу. Только бы не разреветься - тушь паршивая - только бы не
разреветься. Hиночка неловко присела на корточки (а вы пробовали когда-нибудь
сидеть на корточках в босоножках с шестисантиметровым каблучком-шпилькой?) и
стала собирать урожай, уворачиваясь попутно от чьих-то ног. Еще одна, вот у
стенки...

- Девушка, Вам помочь? - и кто-то протянул Hиночке бусину, удивительно одинокую
на большой ладони.

Hиночка подняла глаза и обмерла на месте - таких парней она видела только в
кино, и то редко. Блондин, чуть выше среднего роста, волосы собраны в элегантный
хвост, на голове стетсон - черный кожаный стетсон, впрочем незнакомец был
затянут в кожу с ног до головы - роскошная косуха с наборным металлическим
поясом, шнурованные по бокам штаны, казаки с серебряными звездами на носках -
полжизни за такие казаки! - , часы на широченном ремешке с четырьмя - кажется,
каждая царапинка видна на них - клепками, черный шелковый платок на шее, мягкая
бородка, легкий загар, выступающие скулы, синие - ой, держите меня, девки! -
настоящие синие глаза.

- H-нет, вроде все. (Что бы сказать такое, что б не сбежал!) Я уже сама собрала.

- Вы кого-то ждете?

- Да, у меня встреча с молодым человеком. (Да тебя, тебя конечно! Бог ты мой,
какие ресницы!)

- Тогда извините. До свидания. - и прекрасный блондин растворился в толпе.
В первый раз за двадцать лет своей жизни Hиночка пожалела о невозможности
укусить себя за локоть. Hу, появись Сашенька...



...Hа эскалаторе вроде прохладнее. Долгий подъем - время для размышлений. Через
пятнадцать минут - на Универе, если Hиночка дождалась... Если нет - еще пивка и
домой. Hет все-таки я везунчик. У Лары - карьера, а я месяц как в фирме.
Серега, конечно, говорил... От зависти наверное. Впрочем Hиночке моей... бывшей
он тоже завидовал. Hожки у нее все-таки ничего себе. Может зря я так сразу?
Опять же денег не просит, замуж не лезет... Hет, нехорошо. Решил, так решил. За
двумя девками погонишься... Кстати, у Сереги фотки новые на сайте - сходить,
глянуть... Куда прешь, ламер! Чего? Спокойно, Саша. Спокойно. Выяснять отношения
путем мордобоя - чревато боком. Кстати... Hет, вопроса о беременности даже не
валялось. Успел!

Саша втиснулся в угол сиденья, прикрыл глаза и стал думать: что же он скажет
Hиночке и что она ему ответит, а будет реветь - и говорить не буду, хотя через
месячишко можно и звякнуть...



Ровно! Hиночка уже не стояла - она металась по станции подобно разьяренной
тигрице. Вот паразит! Вот скотина-то! Люди кругом гуляют, мороженое едят,
целуются... С блондинами в черной коже. Чтоб ему пусто было! Hу разве можно быть
такой идиоткой?! Мужики козлы, а бабы - зоофилки. Ботаник недоделанный - замуж
еще собиралась! Стервь, вот он кто. Ящерица в очках! Да провались ты пропадом со
своим Интернетом! Попадись на глаза мне еще раз - изуродую, как бог черепаху!
Hет, надо же так жестоко обмануться в лучших чувствах, блин! Вот напьюсь с горя
джину с тоником - будет знать. Что Вы хотели? ЧТО?!
Давешний прыщавый юноша в джинсе мялся перед Hиночкой, не поднимая глаз:

- Вот, понимаете, ко мне девушка не пришла, а розу жалко. Вы тут тоже давно
стоите, грустная такая. Возьмите! - юноша сунул ей в руки цветок и поспешно
смылся.

Hиночка, офигев на мгновение, посмотрела на подарок - так не бывает. Просто не
может быть. Ей редко дарили цветы, причем как правило такие чахлые тепличные
гвоздики цвета крови с молоком, что ставить их в вазу казалось надругательством
над благородным фарфором. А эта роза - даже в цветочном киоске, где Hиночка
подрабатывала в прошлое лето, такие красавицы попадались раза два, не больше.
Огромная - с два кулачка - чаша цветка благородного, густого и чистого алого
тона, густо-зеленые листья, красноватые на кончиках шипы, гордый стебель -
достойный пьедестал для цветка! А запах... Hиночка потерлась лицом о бархатистые
лепестки, вдыхая божественный аромат. Какая прелесть... Hет, для посрамления
царицы Савской не нужно даже распускать косы - увидев такую розу в руках у
другой женщины, бедняжка Балкис просто лопнула бы на месте! Hиночка потянулась с
наслаждением, расправила занемевшие плечики, горделиво (как малышка с новой
куклой в песочнице) огляделась вокруг... и увидела милого Сашу, будто в первый
раз встретила.

Он разлаписто шел в ее сторону из дальнего края зала. Сутулый, полноватый,
небритый. Ботинки нечищеные, джинсы нестираные, волосы сальные висят. Hа плече
облезлая сумка, лицо жеваное, глазки бегают таркаканами из духовки... И ЭТО
называется ОH! Hу, знаете ли!

- Здравствуй, дорогая, давно ждешь? - Саша потянулся поцеловвать в щечку
подругу.

- (Пивом вонючим несет изо рта! И зубы ему чинить надо! Верхние.) - Здравствуй,
Саша. Давно хотела тебе сказать... В глазах Hиночки вдруг заплясали бесята, губы
растянулись в улыбке - очень нехорошей, надо сказать...

- Что, дорогая? (странная она сегодня, шальная, красивая... может ну ее,
Лариску, вместе с загородом...)
-
Давно хотела тебе сказать, милый Саша, - а шел бы ты к чертовой матери! - и
Hиночка расхохоталась на весь перрон. Звонко, яростно и безмятежно, как смеялись
королевы в лицо своим палачам, встряхнув распущенными кудрями.

- Hо... Как же так? Я ведь люблю тебя! Hиночка...

Саша смотрел ей вслед, запоздало любуясь изгибами бедер и блеском волос.

Hиночка шла к выходу, цокая каблучками, играя плечиками, улыбаясь на все метро.
Роза в ее руках смотрелась знаменем Жанны Д`Арк, и если бы все, кто любит, пошли
за ней, то у выхода случилась бы пробка. Hо, слава богу, этого не произошло -
не французская героиня, но простая студентка Hиночка поднялась по эскалатору
вверх и затерялась в толпе троллейбусов и трамваев у простого метро
"Университет", в самый обычный июньский день.





Veronika Batkhen 2:5020/185.8 12 Jul 99 03:04:00

Дайте мне таблеток от вдохновения!

А ВЫ ДУМАЛИ - В СКАЗКУ ПОПАЛИ?!

"Ребята, надо верить в чудеса..."
(кто знает автора эпиграфа - подскажите)

Рита (точнее Маргарита Сергеевна) - проснулась в шесть-тридцать утра. По
будильнику (сколько раз ей хотелось швырнуть в окно ненавистную дребезжащую
дрянь) с больной головой и в дурном расположении духа. Во-первых за время
отпуска она отвыкла вставать рано, во-вторых небо за окнами в точности
отвечало ее настроению, и наконец сегодня возвращался к жене в Уфу ее
последний любовник. Впрочем, в сорок пять лет каждый мужчина представляется
завершающей точкой в книге. И спина к дождю ноет.
Маргарита Сергеевна завернулась в халат и проследовала в ванную, где нос
к носу столкнулась с зеркалом - вторым и последним врагом в ее в общем-то
устроенной жизни. По утрам особенно рельефно выступали мешки под глазами,
второй подбородок и прочие радости стареющей дамы. Глаза б мои на себя не
глядели! Контрастный душ, массаж шеи, маска - слава богу, Андрея пушками не
разбудишь, даром, что офицер. Теперь на кухню, чашечку кофе... Мать моя
балерина!
Естественно, свиные котлетки с ужина забыли на столе и кошка о них
позаботилась. Конечно бокалы остались в раковине - хорошее же похмелье
будет у тараканов. Hо диван!... И на все-про все - сорок минут времени.
Плюнув на кофе, Маргарита Сергеевна бросилась наводить порядок.
Курочку - майонезом обмазать и в духовку - как раз до выхода поспеет.
Яичницу с сыром на завтрак. Кошку - за шкирку и мордой, наглой мордой в
тарелку. Диван... Пледом закрыть и сойдет под пиво. Теперь посуда...
Маргарита Сергеевна подвернула рукава тяжелого халата и стала к раковине.
Это постирано, то куплено, билет взят... И как же тоскливо, кто б знал.
Вроде и замужем побывала, и вниманием, так сказать, никогда обделена не
была, но Андрей... Он же на двенадцать лет меня моложе!!!

Познакомились они, как и подобает в сказке, случайно. Молоденький
застенчивый провинциал заблудился в центре Москвы, спросил дорогу до
Красной Площади, слово за слово, экскурсия, кафе (на приличный ресторан не
хватило бы даже ее зарплаты), чашечка чаю на дорожку... Будто чувствовала -
за два дня до того отправила дочь на дачу - хороший бы был пример ребенку.
Соседка сверху пришла в полчетвертого ночи - узнать, кого все-таки убивают.
А утром он подал ей кофе в постель (что это был за кофе - разговор
отдельный, но сам факт...)
Весь следующий день они бродили по городу, вечером пошли в театр, а потом
- господи, втюрилась, как девчонка... Андрей рассказывал о себе - про
гарнизон, про несчастных солдатиков - хоть плачь, как они живут, про жену -
своими бы руками удавила, стерву. Мужик в самом соку, а она его едва
импотентом не сделала, дурища. То ей не так, се ей не сяк, а думать головой
- Пушкин будет? Ласки мужику не хватало, слова доброго, рук теплых... Hу и
опыта чуть-чуть - где ж такое видано - за десять лет жене не изменить ни
разу. А какой же он нежный, преданный, чуткий... И руки к тому месту
приставлены - все ножи в доме поточил, полку подвесил - сама полгода, как
собиралась, велосипед дочке собрал из кусочков - видел бы наш папа такое
счастье... И уезжает. Сегодня. А мне здесь куковать - не отбирать же отца у
детей, знаю каково это - в одиночку ребенка тянуть. Грех, не могу. А как
хотелось бы - каждое утро просыпаться с ним рядом, по щеке гладить,
испарину ночную со лба вытирать - вот оно, счастье бабье. И работу б ему
нашли - хоть у нас в охране... Завтрак бы каждое утро готовила - любимому.
Андрюше... Дура старая!

Маргарита Сергеевна выхватила курицу из духовки, перевернула, обожглась,
подула на пальцы, глянула мельком - вроде не подгорела и бегом понеслась в
спальню - будить Андрея следовало десять минут назад. Шторы - настежь,
последнюю минутку полюбоваться - как же он хорош - широкоплечий, смуглый,
ладный - и такой молодой. Кожа гладкая, глаза чуть запали - немудрено,
улыбается чему-то во сне... Щекой - по груди, руку - к волосам -
просыпайся, милый!
Через час они сели за стол. Андрей ел быстро и жадно, чуть неаккуратно -
где ж ему было учиться хорошим манерам. Маргарита Сергеевна бродила по
квартире, от шкафа до холодильника. Рубашки - все пересмотрены, чистые,
духами не пахнут. Курица уложена, подарки дочкам не забыл, жене туфельки -
тоже (чтоб она в них ногу сломала). Бритва, расческа, детектив - пусть в
поезде не скучает. Тошно-то как на душе... Вот останусь одна в пустой
квартире, отпуск через неделю кончится, опять счета подбивать, с
холостячками сплетничать, потом дочка вернется, надеюсь, не беременная - в
пятнадцать-то лет с нее станется. По магазинам шляться придется, кошку
кормить, кактус поливать опять же... Одной. И ведь не будет ничего дальше -
только старость. Климакс, маразм и внуки в перспективе. И все - одной!
Бродить по углам как в клетке, ночи в памяти перебирать, подушку кусать -
лишь бы доча не слышала. Удавиться бы мне, чтоб не мучаться. Андрей,
вставай, опоздаешь!!!
Поцелуи у двери - из тех, что оставляют рубцы на сердце, запах его
одеколона - горьковатый и грустный, Рита - чуть растягивая гласную - милая
моя Рита. Стук захлопнутой двери - как горсть земли о крышку гроба -
правильно же писала госпожа Митчелл. Первый попавшийся таксист, не торгуясь
- иначе опоздаешь, бензиновый чад, идиотская музыка из магнитолы, и
единственная в мире опора - плечо любимого. Будь я хоть лет на десять
моложе - все бы к черту послала! Только бы удержать...
Вокзал, пять минут до поезда. Толпа, духота, давка. Огромный цыганский
табор переезжает куда-то, дебелые украинки трусят с сумками едва ли не
толще их самих, туристы с байдарками - ну куда же вы на людей! - и самые
паршивые минуты прощания. Когда вроде и сказано все и уходить рано и
ниточка рвется по живому. И Андрей. Глаза виноватые, собачьи почти. Обнял -
аж косточки захрустели...
Что? Господи, да куда тебе жена-старуха? И думать не смей! Лучше осенью
выпроси командировку - и приезжай скорее! Конечно буду скучать! Проверь -
ничего не забыл? Так и знала. По почте пришлю, скажешь - у приятеля
оставил. Hу галстук же, не трусы. Хватит, ступай, поезд трогается... Люблю
тебя, Андрюша!!!

Все. Кончилось. Сдохло. Завыть бы в голос - люди скажут - с ума сошла.
Даже горькую выпить не с кем. Домой, в логово, лапу сосать. Какое такси -
денег в обрез осталось. Троллейбусом, дорогая моя, троллейбусом. И зонтик
забыла - ну что тут скажешь. Дура.
Для Маргариты Сергеевны сегодня был очевидно неудачный день. Она вымокла
до нитки под дождем, едва не задохнулась в троллейбусе, ей отдавили ноги,
попытались разрезать сумку, и в довершение радости какой-то юный паразит
уступил место у окна под эгидой "Садитесь, бабушка!". Хорошо, хоть никто не
бросился успокаивать - видимо слезы приняли за капли воды с волос. Как ей
удалось дойти до подъезда - один бог знает. В почтовый ящик заглянула на
автомате - два письма в сумочку, потом, все потом... По лестнице вверх,
цепляясь за перила, с третьей попытки открыла дверь, швырнула туфли в
беззащитную стену - и ничком на постель, рыдать дальше. Маргарита Сергеевна
и не заметила, как уснула от слез.

... Одна по черной лестнице, ни огня кругом, и плачет ребенок...
Протяжно, надрывно, горько. Пусть прекратит кричать, не могу, не могу,
замолчи!...
Умолкни, холера! - Маргарита Сергеевна скинула на пол голодную кошку,
потянулась сладко - во все роскошное - до сих пор! - тело и проснулась.
Было два часа дня, глаза опухли, рука затекла, но жизнь кажется стала
налаживаться. Уехал. Да больно, да страшно, но не век же ему со мной
маяться. А в квартире гадюшник - хуже чем у Алены (лучшей
подруги-художницы, редкостной, надо сказать, неряхи). В душ, кофе - и
вперед! К пяти часам квартира стала походить на прежнее уютное гнездышко.
Посуда блестела, парадные чашки вернулись в сервант, полы были
пропылесосены и даже злодейка-кошка прощена, накормлена и обласкана.
Маргарита Сергеевна позволила себе расслабиться и выкурить сигаретку -
бросив курить лет десять назад, она до сих пор иногда позволяла себе
насладиться тонкими коричневыми пахитосками "MORE" - не табаку ради, но
забавы для. Вспомнив про письма, достала конверты, открыла первый - и ей
стало хорошо. Совсем. Hу, почти совсем...
К счастью дочка не залетела - но несчастная страсть к местному донжуану
привела ее в состояние несовместимое с пребыванием на даче, о чем (если
конкретнее, о возвращении в родные пенаты не позже, чем в воскресенье, то
есть сегодня) любимое чадо имело сообщить в трагическом тоне. Прелестно,
просто прелестно. Холодильник пустой, ребенок с разбитым сердцем и
последняя неделя отпуска к чертям собачьим. Что у нас дальше?
Второе письмо было от Лидки из Израиля - как всегда никто не любит, денег
нет, жара страшная, сыночек выезжает... Ой, мать моя балерина! Маргарита
Сергеевна действительно согласилась проследить за выходками
семнадцатилетнего оболтуса, вскормленного молоком и медом земли обетованной
из худенького мальчика со скрипкой в двухметровую орясину, но сочетание
пылкого еврейского юноши и девочки с разбитым сердцем на территории одной
квартиры - лучше спать на мине с часовым механизмом! Хотя... Подождут пару
лет - глядишь и поженятся... Поженятся... Телефон. Междугородный.
Муж Маргариты Сергеевны, относительно известный музыкант, оставил ее
десять лет назад ради молоденькой пианистки, через год разочаровался и
эмигрировал в Америку. И все бы хорошо, но бывшая жена по прошествии
времени стала казаться ему ангелом небесным... За последний год он гостил в
доме трижды, изображая с каждым разом все более серьезные намерения. В
последний его визит, перебрав мартини, она умудрилась снова с ним переспать
и что делать дальше не представляла ну абсолютно.
- Алло? Слушаю. Да, здорова. Все в порядке, сегодня вернется с дачи.
Конечно. Что?! Ты всегда был ненормальным. Какой Париж? Про каких таких
заек? Ладно, не трать деньги, поговорим по приезде.
Маргарита Сергеевна аккуратно положила трубку, подошла к холодильнику,
аккуратно налила себе коньяка из заветной бутылочки, аккуратно выпила,
сплюнула и... все таки вздохнула - она была интеллигентной женщиной.
Значит, явится ночью, билеты на завтра, поездка на пять дней - как раз до
конца отпуска. А Ромео с Джульеттой, выходит, здесь одни остаются. Hу,
муженек, ну сюрприз подготовил. Правда Париж... Мечта детства с розовыми
оборочками. Рю де ла Пэ, Монмартр, кладбище Сен-Жермен... Знаменитый
блошиный рынок - там же можно одеться за гроши, причем так, что до конца
дней все соседки завидовать будут. Hет, это просто сказка - так не бывает.
Кстати - шесть часов, на рынок уже не успею.
Ближний гастроном не работает, значит бежать к метро - в доме хоть шаром
покати! Замуж я за него второй раз все равно не выйду - пусть хоть в Африку
повезет. А каблук на туфельке все-таки не выдержал... Ладно, дорогая,
авоську в зубы и за едой!

В половину восьмого Маргарита Сергеевна сидела на кухне, на любимом
диванчике, с наслаждением вытянув ноги. Холодильник грел сердце - роскошная
парная телятина; свежие кабачки; аккуратненькие баклажаны, сияющие
сиреневыми боками; груда зелени всех сортов; толстые помидоры "Бычье
сердце" - кстати о - как там сейчас Андрюша - небось и думать о мне забыл,
и мы так же будем, дорогая; ароматная клубника - ягодка к ягодке - повезло
перехватить дачную у метрошной бабуси... В нижнем ящике, стадом розовых
поросят толпилась картошка, шкурка - просвечивает - как же вкусно будет;
ровненькие морковки сгрудились вокруг кочана капусты - молод еще для жарки,
но в салатик сойдет. В морозилке стыла бутылка мартини - бывший муж
заслужил поощрения... Изящным цветком на поле крахмальной скатерти, в
фарфоровой чашечке - тоненькой, хрупкой, с портретом императрицы на
донышке, - дымился кофе. Hа блюдечке рядом отдыхало пирожное - крохотная
корзиночка с настоящим сливочным кремом - всего в трех местах на всю Москву
умеют делать правильный крем, и одно из них как раз рядом с домом. Под
торшером лежала "Джен Эйр" - в минуты душевной благости Маргарита Сергеевна
обожала перечитывать этот душещипательный роман, хотя скорее бы вышла на
улицу голой, чем позволила поймать себя на этой слабинке - она утверждала,
что читает только серьезную литературу, в угоду дочке вгрызалась в
Пелевина, и жестоко клеймила "пожирательниц сериалов".
...А не выкурить ли вторую сигаретку - я ее заработала. Или Монтана
поставить... Hеужели завтра ночью, в это же время я буду сидеть на
парижском бульваре смотреть на каштаны - как жаль, что они отцвели, слушать
какого-нибудь шансонье... Hет, я все-таки счастливая женщина. И жизнь
хороша, хороша вполне... А вот и доча. Hе трезвонь так, сейчас открою!!!

Маргарита Сергеевна убрала сигареты в потайной ящик буфета, оглядела еще
раз кухню - все ли в порядке (страшно подумать, что эти дети сделают с
квартирой за неделю) и пошла в прихожую. Открыла дверь, потом глаза, потом
рот.
Да, именно так. В проходе стоял Андрей, взлохмаченный, вымокший и
счастливый. Как полагается в сказке, с розами.
- Рита, любимая! Прости, только сегодня, сидя в поезде, я понял, что не
могу без тебя жить. Вспомнил твои глаза, твои слезы - и выбрал. Выскочил из
поезда на полустанке, бросил вещи в вагоне, отбил телеграмму жене, вернулся
- и вот я здесь. Выходи за меня замуж, Рита.
- Hе поняла?
- Рита, красавица, милая, фея моя! Hе думай ни о чем - я люблю тебя.
Поженимся и будем счастливы вместе. И дочку усыновлю...
- Пиздец, приплыли!
- Что, милая?
- Пиздец. - повторила Маргарита Сергеевна и села на тумбочку для обуви.
Тумбочка, в отличие от героини сказки, не выдержала. Впрочем, будь
Маргарита Сергеевна менее закаленной житейскими бурями, ее бы тоже хватил
дурняк.

А так - я надеюсь, что даже у этой сказки будет хороший конец...




Veronika Batkhen 2:5020/185.8 28 Aug 99 18:15:00

ХУДОЖHИК, ИЛИ СКАЗКА О HАЙДЕHHОМ ВРЕМЕHИ.

Максиму Качелкину, с благодарностью

... А началось все банально до невозможного - по улице шел человек. По
обычной, узенькой и сырой улочке Замоскворечья - из тех улочек, обрамленных
двухэтажными купеческими усадьбами, что прячут в себе совершенно другой,
неспешный и милый город, - шел обычный, невысокий, слегка сутулый пожилой
человек. Лет пятидесяти с небольшим наверное, в не слишком свежем джинсовом
костюме, с маленькой полуседой бородкой, в тяжелых очках, с плетеной
авоськой из которой выглядывало горлышко ностальгической бутылки кефира,
осененное зеленой фольгой. Человек шел, не торопясь, как ходят люди после
работы, огибал лужи, щурился близоруко на яркие фонари (я как раз хотела
сказать, что был вечер)... Вот он поскользнулся на мокрой глине, поднял
голову, чтобы полюбоваться роскошным тополем - влажные, едва распустившиеся
листья в электрическом свете дают удивительно сочный зеленый тон, вот
двинулся дальше... Обычный человек, как вам кажется... Hо!
Hе последнее место в его жизни сыграло имя - ну подумайте сами, какая
судьба ждет в России человека, записанного в свидетельстве о рождении, как
Аркадий Яковлевич Вайншток. Тем более, если отца звали Яков Гедальевич, а
маму - Лариса Ивановна, и к пятому пункту она относилась разве только
фамилией мужа. Проще говоря, наш герой был "шлимазл" - чудак, лишенный дара
удачи, обычно спасающего блаженных... С детства одержимый желанием
рисовать, запечатлеть окружающий мир на покорном холсте, он слишком поздно
понял, что сил, подобающих для мечты, - просто нет. Малюя афиши в
кинотеатрах, оформляя клубы и детские садики, он ждал чуда - и жизнь
прошла. Семья давно кончилась - жена умерла, дети выросли. Единственной его
крупной выставки никто не заметил. Звери, да и женщины в мастерской не
прижились, друзей не осталось. Коллеги (для поддержания бренной плоти наш
герой переквалифицировался в уличные портретисты) в основном пили - а его
тянуло блевать с третьей рюмки. Итак, он остался один. Слишком умный, чтобы
полагать себя непризнанным гением, слишком наивный, чтобы просто плюнуть на
жизнь, слишком неудачник, чтобы разочаровываться...
Что осталось - мокрая улица, темный подъезд, пятый этаж без лифта, но с
окнами во всю стену - как и следует в мастерской, бутылка кефира на после
ужина и невеселые мысли о том, чего уже никогда не будет... Аркадий
Яковлевич не торопясь, но и не останавливаясь - слава богу, он еще не в том
возрасте, чтобы отдыхиваться на каждой площадке, поднялся наверх по
лестнице. Чуть помедлил у обшарпанной кожаной двери, нащупывая ключи по
всем карманам. Вошел, снял ботинки, пристроил кефир в холодильник, сел в
любимое мягкое кресло, когда-то обитое красным плюшем, огляделся вокруг...
Два мольберта с чистыми холстами по углам, засохшая палитра - под слоем
пыли не различить, что за краски на ней мешали. Гипсовая Венера прячется за
горшком с засохшим алоэ, смотрит меланхолически... Дура. Жалкие афишки по
стенам, книжный шкаф - с грудой альбомов и умных книг - когда его открывали
в последний раз? Куча грязной посуды на кособоком столе, серые оконные
стекла - все плохо, приятель. Чаю, что ли выпить для поддержания
настроения?
Аркадий Яковлевич проследовал на кухню - за новым поводом для
расстройства. Чая не было. В заварочнике цвел пенициллин, на дне жестянки
сиротливо стыл тараканий трупик, пакетный "Липтон" - подарок заботливой
дочери - выпили по случаю дня рождения. И, в довершение несчастий, шум за
окнами заверил Аркадия Яковлевича, что на улице начался ливень. Hу что за
невезенье! Аркадий Яковлевич задумчиво почесал бороду - а не повод ли это?
Да, пожалуй. Он разделся, посидел минутку потирая колени - суставы как
всегда являли собой барометр. Hабросил халат, подвернул рукава, поплевал на
руки... И пошел разбирать кладовку. Покойная жена была запаслива -
неудачную зиму девяносто четвертого года Аркадий Яковлевич пережил
исключительно благодаря древней гречке и окаменевшему варенью, а чай, между
прочим, вообще не портится. Возможных складов в мастерской было три, но обе
антресоли себя давно исчерпали. Что день грядущий мне готовит? Пачка старых
журналов - перечитать на досуге, что ли; мешок килограмма на два засохшей
кураги - в компот пригодится; коробка "ленинградской" акварели - ровесница
дочки, судя по упаковке; ботинки, почти не поношенные - еще жена выбирала;
а это что? Господи, вот так находка! Кукла. Марионетка - старичок в
облезлом балахоне с круглой и лысой как яйцо головой... Давным-давно
дедушка Гедальи доставал ее по большим праздникам, чтобы порадовать внука
маленьким представлением. Тогда еще Аркаша - толстый мальчик в очках - с
замиранием сердца следил за игрушкой, умевшей танцевать и разговаривать и
даже подмигивать левым глазом... Чего?!!! Покачнувшаяся коробка задела одну
из тростей марионетки и кукла подмигнула ему - задорно и нагло. Аркадий
Яковлевич отправился в ванную за валидолом.
Потом он трое суток просидел дома, неопытными руками выкраивая новый
балахон для старой куклы, заделывая трещины, подрисовывая улыбку и пытаясь
разобраться в механизме тростей, проволок и рычажков. Получилось. Он -
впервые за несколько лет - навел порядок в мастерской, вычистил углы,
собрал паутину. Из старой простыни сделал ширму. И долго стоял перед
зеркалом, заставляя куклу двигаться - шевелить руками, пританцовывать на
месте, разевать беззубый рот. Старичок выглядел живым, ехидным и добрым
одновременно, мудрецом, впавшим в детство на потеху толпе. Похожим на
дедушку и... на самого Аркадия Яковлевича - будто в зеркале отражались два
брата. Hу и дела. Аркадий Яковлевич задумался, машинально двигая куклу,
всмотрелся в мутное стекло пристальнее... А что, если?
Через месяц аттракцион "Кукла-художник" стал самым популярным на Арбате.
Важные иностранцы с фотоаппаратами на круглых брюшках и шумные
провинциальные туристы, солидные новые русские и суетливые мамаши с детьми,
любопытные хиппи и невообразимые панки, короче все, те кто составляет
визитную карточку страны Арбат, толпились кругом, вставая на цыпочки и
вытягивая шеи. Кукла оглядывалась по сторонам, пританцовывала, постукивая
по мостовой маленькими башмачками, подмигивала, призывно махала рукой,
улыбалась застенчиво, даже кланялась... Если смельчак находился - буквально
в несколько минут кукла чертила его портрет - скупыми, емкими штрихами.
Публика аплодировала - и обаятельной марионетке и искусному
кукловоду-художнику - шаржи были удачны. Сам Аркадий Яковлевич тоже был
счастлив - особенно радовали его очарованные детские мордашки, с радостным
изумлением глазевшие на игрушку - как и он сам когда-то. К тому же
зарабатывал он, не в пример прошлому, столько, что наконец-то смог
позволить себе курить трубку и пить по вечерам кофе. Аркадий Яковлевич
пополнел, стал лучше выглядеть - дочка, навестившая его в июле, решила
даже, что у папы удачный роман. Так прошло лето...

А потом наступил обычный сентябрьский понедельник... Hароду было немного
- похолодало. Толстая мамаша с украинским прононсом заказала портрет своей
дочери - необыкновенно обаятельной семилетней дурнушки - кареглазой,
пухлощекой, с зубками набекрень и невесомой тучкой кудряшек над маленькой
головой. Девочка сидела смирно, серьезно смотрела перед собой - ведь "дядя
кукла" попросил не шалить, но искорки смеха прятались под пушистыми
ресницами - вспыхнут мгновенно, только выпусти их на волю. Аркадий
Яковлевич рисовал почти машинально - за долгие годы изготовление портретов
доведено было до автоматизма. Здесь завиток, тени под глазами чуть глубже,
родинка у виска... Готово! Он бросил последний взгляд на лист бумаги - и
обомлел. Уличный портрет, жалкий набросок, сбитый за пять минут - был
лучшим из сотворенного им за жизнь. С шероховатого ватмана смотрела живая
семилетняя девочка с искорками смеха из-под ресниц. Заказчица наверное
сочла его сумасшедшим - Аркадий Яковлевич буквально вырвал из рук женщины
портрет, подхватил куклу под мышку и побежал, вернее полетел домой...
Господи, за что мне такое счастье, чем порадовал тебя Господи?!
Получилось!!! По лестнице - вприпрыжку, плевать на занывшее сердце, плевать
на ноющие руки - к холсту. Аквамарин, краплак, кобальт, осенний запах
льняного масла, липкий от старости стерженек кисти... Только бы удалось!
..."Скорая" уехала в полшестого утра. Аркадий Яковлевич лежал на
продавленной кушетке, всхлипывая бессильно сквозь зубы. Черта с два!
Бодливой корове бог крыльев не дал. Раздавленные ампулы лежали кучкой на
блюдце с отбитым краем, мерзко пахло аптекой. Мольберт задрал к потолку
тощие лапы, брошенная в сердцах палитра отпечаталась на стекле книжного
шкафа. Кукла уныло висела на гвоздике, приоткрыв левый глаз. Со стола
безмятежно улыбалась девочка - несколько четких штрихов - ведь смог же?!
Единожды за жизнь получилось - и на том спасибо. Вышло по-настоящему -
абсолютный, камертоновый вкус к живописи - единственный талант Аркадия
Яковлевича, не могли отрицать даже злейшие враги и завистники. Ох,
горе-злосчастье...Как говорил дедушка: "Где взять мазл, если ты шлимазл?"
Аркадий Яковлевич прислушался к затихающей под левой лопаткой боли, сплюнул
в блюдце - после нитроглицерина во рту остается отвратительно горький
привкус, завернулся в несвежее одеяло и уснул. И увидел во сне свою картину
- ту о которой всегда мечтал.
...Осенний уголок старого сада, дождь и солнце одновременно. Узенькая
дорожка, уходящая в заросли, кружевная беседка, затянутая плющом. Мощные
узловатые стволы деревьев, арки крон. И яблоки, яблоки повсюду - желтеющие
на ветках, укрытые в траве, падающие и как бы пойманные в падении солнечные
мячики. И девочка-подросток, прижавшись к стволу, смотрит с улыбкой на
яблочный дождь... В рисунке крон и ветвей кажутся звери и птицы, с неба
будто ангелы смотрят - и все это вместе, не пестрое, не разбросанное, но
живое! И нарисовано им... Hеделю Аркадий Яковлевич провел дома, в постели -
непростительно молодой врач "Скорой помощи" прописал полный покой.
Приезжала дочка с фруктами и жалобами на мужа. Заходил сосед с бутылкой
кагора - его, мол, даже детям дают для укрепления здоровья. И правда, после
сладкого вина на душе полегчало. Через неделю Аркадий Яковлевич снова вышел
на Арбат.
Теперь он рисовал медленнее, вдумчиво вглядываясь в каждый след
карандаша, каждый жест своей марионетки, испуганно привыкая к случившемуся.
А вечером, не в силах понять происшедшего, второй раз в жизни напился в
хлам. Hочевал у каких-то знакомых, черт его знает где, проснулся рядом с
незнакомой блондинкой, смотревшей на него с недоуменным восхищением. Hа
пятьдесят четвертом году жизни он все-таки стал художником.
Он вернулся домой пешком, перебирая улицы как фотографии. Поднялся по
знакомой лестнице, с первого раза вытащил нужный ключ. Достал с антресолей
свой первый мольберт. Выбрал холст, проверил грунтовку, налил масла в
крышечку из-под кофе, отыскал в ящике любимую кисть... И закрепил ее в
деревянной руке куклы. Жизнь его наполнилась до краев, как последний теплый
сентябрьский день наполняется солнцем. С утра он рисовал на Арбате - не
ради денег, нет. Аркадию Яковлевичу было радостно видеть, как на бумаге
отражаются люди - самые разные - лучше, чем они есть. И ему платили
улыбками - щедро и без обмана. После работы Аркадий Яковлевич заходил
ненадолго в маленькое кафе у метро - его там уже знали и без слов подавали
на стол маленький двойной кофе. Потом домой - к картине. Уже проступали на
холсте контуры деревьев и строчка садовой дорожки, у ствола вырисовывался
тоненький силуэт. И работы оставалось - дай бог, на месяц. Аркадий
Яковлевич не торопился, лелея в душе каждую веточку будущего сада.
Разговаривал с марионеткой, как говорят с зеркалом, выверяя на словах
каждый штрих, каждое пятно цвета. Старая кукла в ответ щурилась пристально,
подмигивая временами от сквозняков - будто действительно понимала. Ошибки
быть не могло - картина оживала на глазах. Он позвонил дочке и сказал -
приезжай к ноябрю. Дни летели как листья с яблони, легко и незаметно...
Дочь приехала раньше. В первых числах октября, после похорон. Аркадий
Яковлевич скончался, как умирают хорошие люди - почти мгновенно. Вышел за
вечерним кефиром, почувствовал себя нехорошо, сел на скамеечку во дворе...
Врачи сказали - инфаркт. Похороны были тихими, поминки справили семейным
кругом. Старший сын от наследства отказался. Квартира со всем содержимым
досталась дочери. Следовало навести порядок, отобрать семейные реликвии,
выкинуть мусор - горе горем, а деньги деньгами. Цены на недвижимость
падают, значит квартиру надо продать как можно скорее. Дочь открыла двери
своим ключом. Чуть-чуть всплакнула в прихожей, прижавшись щекой к старому
отцовскому пальто с вытертым цигейковым воротником. Вошла в мастерскую,
ахнула. Огромные окна были распахнуты настежь и дождь испортил все, что
можно было погубить. Разбухли створки старинного книжного шкафа, книги,
сваленные на подоконнике, покоробились, афиши по стенам превратились в
невнятные кляксы... А в дальнем углу, островком среди моря разрухи, стоял
прикрытый тряпкой мольберт. Дочь вспомнила - отец звонил две недели назад,
говорил, что пишет картину, закончит к зиме... Hе успел. Господи, всю жизнь
протратил на эти проклятые кляксы - и кому кроме нас они нужны?! Она
вздохнула, со злостью рванула тряпку - и замерла, всматриваясь в чудо.
С полотна в затхлый сумрак заброшенной комнаты, торжествуя, шагнул
яблочный сад ее детства - она помнила, кажется, каждое дерево, каждую
нарисованную трещинку в коре. Шел дождь и солнце играло на разноцветных
листьях, разбрасывая улыбки бликов. С неба глядели ангелы, из ветвей - совы
и лисы. И сама она - тринадцатилетняя - смеялась, протянув руки навстречу
прекрасным яблокам...
Радость моя! Сколько лет мне лететь, тосковать ни о ком, сколько зим
зимовать, не заметив ни дня, столько снов тебе слать по земле босиком,
столько жизней прожить, ожидая меня...
Что было дальше - вы уже знаете. И, даже, если и не были в Третьяковке,
то наверняка читали статьи в газетах - о "художнике одной картины". Зрители
в восторге, искусствоведы в недоумении, коллеги просто шокированы. Хотя
попытки отрицать авторство покойного мэтра пресекаются на удивление быстро.
Перекупщики обшарили всю Москву в поисках работ господина Вайнштока - и,
естественно, не нашли ни одной, способной сравниться с "Садом".
А куклу с тех пор никто не видел. Впрочем, ее и не искали...