Рейтинг
Порталус

Федор Никифорович Плевако

Дата публикации: 31 марта 2021
Автор(ы): Н. А. Троицкий
Публикатор: Научная библиотека Порталус
Рубрика: ТЕОРИЯ ПРАВА
Номер публикации: №1617194682


Н. А. Троицкий, (c)

За всю историю отечественной адвокатуры не было в ней человека, более популярного, чем Федор Никофорович Плевако. И специалисты, правовая элита, и обыватели, простонародье, ценили его выше всех адвокатов как "великого оратора", "гения слова", "старшого богатыря" и даже "митрополита адвокатуры" 1 . Сама фамилия его стала нарицательной как синоним адвоката экстра-класса: "Найду другого "Плеваку", - говорили и писали без всякой иронии". Письма же к нему так прямо и адресовали: "Москва. Новинский бульвар, собственный дом. Главному защитнику Плеваке". Или просто: "Москва. Федору Никифоровичу" 2 .

Литература о Плевако более обширна, чем о ком-либо другом из российских адвокатов 3 , издан капитальный двухтомник его речей 4 , но до сих пор его жизнь, деятельность и творческое наследие должным образом еще не изучены. Почти не рассматриваются, к примеру, его выступления на политических процессах. О том, как плохо знают Плевако даже его почитатели из специалистов - сегодняшние юристы, адвокаты, говорит такой факт. В 1993 г. издан сборник его речей 5 . В аннотации к сборнику указано, что печатаются "речи, в основном ранее не публиковавшиеся" (ответственный редактор сборника, известный адвокат Г. Резник специально отметил, что знаменитая речь Плевако на процессе крестьян с. Люторичи, уже бывшая опубликованной, "не включена в настоящий сборник"). Между тем, все 39 речей, включенных в этот сборник, были опубликованы в упомянутом выше двухтомнике, и теперь перепечатаны оттуда без ссылки на издание 1909-1910 годов 6 . Кстати, Резник ссылается на краткий очерк о Плевако из книги В. И. Смолярчука "Гиганты и чародеи слова", не упоминая о том, что этот автор опубликовал отдельную (вдесятеро большего объема) книгу "Адвокат Федор Плевако".

Родился Федор Никифорович 13 апреля 1842г. в г. Троицке Оренбургской губернии (ныне Челябинская обл.). (Все даты приводятся по старому стилю). Его родителями были член Троицкой таможни надворный советник Василий Иванович Плевак из украинских дворян и крепостная киргизка Екатерина Степанова, с которой Плевак прижил четырех детей (двое из них умерли младенцами), но брака не узаконил 7 . Будущий "гений слова", как незаконнорожденный, получил отчество и фамилию (Никифоров) по имени крестного отца своего старшего брата. Позднее, в университет он поступал


Троицкий Николай Алексеевич - доктор исторических наук, профессор Саратовского государственного университета.

стр. 33


с отцовской фамилией Плевак, а по окончании университета добавил к ней букву "о", причем называл себя с ударением на этой букве: Плевако 8 . "Итак, - заключает по этому поводу биограф Федора Никифоровича, - у него три фамилии: Никифоров, Плевак, Плевако" 9 .

С 1849 до 1851 г. Федор учился в приходской и уездной школах в Троицке, а летом 1851 г. семья Плевако переселилась в Москву, где Федор Никифорович и проживет всю жизнь. С осени 1851 г. он начал учиться в Московском коммерческом училище на Остоженке, которое считалось тогда образцовым. Даже особы царской фамилии по приезде в Москву удостаивали его своим посещением, проверяли знания учеников. Федор и его старший брат Дормидонт учились отлично, их имена к концу первого же года учебы были занесены на "золотую Доску". В начале второго года обучения училище посетил принц Петр Ольденбургский (племянник двух царей - Александра! и Николая!). Ему рассказали об умении Федора решать устно и быстро сложные задачи с трехзначными и даже четырехзначными цифрами. Принц сам проверил способности мальчика, похвалил его и через два дня прислал ему в подарок конфеты.

А под новый 1853 г. Василию Плеваку объявили, что его сыновья исключаются из училища как... незаконнорожденные. Это унижение Федор Никифорович запомнит на всю жизнь. Много лет спустя он написал в автобиографии: "Нас объявляли недостойными той самой школы, которая хвалила нас за успехи и выставляла напоказ исключительную способность одного из нас в математике. Прости их Боже! Вот уж и впрямь не ведали.., что творили эти узколобые лбы, совершая человеческое жертвоприношение" 10 .

Осенью 1853 г., благодаря долгим отцовским хлопотам, Федор и Дормидонт были приняты в 1-ю Московскую гимназию на Пречистенке - сразу в 3 класс. За время учебы в гимназии Федор похоронил отца и не дожившего до 20 лет брата. Весной 1859 г. он окончил гимназию и поступил на юридический факультет Московского университета. Будучи студентом, он перевел на русский язык "Курс римского гражданского права" выдающегося немецкого юриста Георга Фридриха Пухты, который позднее основательно прокомментирует и издаст за собственный счет 11 .

В 1864 г. Плевако окончил университет с дипломом кандидата прав, но не сразу определился с призванием адвоката: больше полугода он служил на общественных началах стажером в Московском окружном суде, ожидая подходящей вакансии. Когда же, согласно "Положению" 19 октября 1865 г. о введении в действие Судебных уставов 1864 г., с весны 1866 г. начала формироваться в России присяжная адвокатура, Плевако одним из первых в Москве записался помощником к присяжному поверенному М. И. Доброхотову (присяжным поверенным тогда по закону могло быть лицо не моложе 25 лет и с юридическим стажем не менее 5 лет).

В звании помощника он успел проявить себя на уголовных процессах как одареннейший адвокат. Выделялось дело Алексея Маруева 30 января 1868 г., которое слушали в Московском окружном суде. Маруев обвинялся в двух подлогах. Защищал его Плевако. Федор Никифорович проиграл это дело (его подзащитный был признан виновным и сослан в Сибирь), но защитительная речь Плевако - первая из сохранившихся его речей - уже показала его силу, особенно в анализе свидетельских показаний. "Они, - говорил Плевако о свидетелях по делу Маруева, - не отзываются запамятованием, а один приписывает другому то, что другой, со своей стороны, приписывает первому <...>Так сильны противоречия, так взаимно уничтожают они себя в самых существенных вопросах! Какая может быть к ним вера?!" 12 .

19 сентября 1870 г. Плевако был принят в присяжные поверенные округа Московской судебной палаты 13 , и с этого времени началось его блистательное восхождение к вершинам адвокатской славы. Правда, уже через два года оно едва не оборвалось из-за политической "неблагонадежности".

Дело в том, что 8 декабря 1872 г. начальник Московского губернского жандармского управления генерал-лейтенант И. Л. Слезкин докладывал уп-

стр. 34


равляющему III отделением А. Ф. Шульцу, что в Москве раскрыто "тайное юридическое общество", созданное с целью "знакомить студентов и вообще молодых людей с революционными идеями", "изыскивать способы к печатанию, и литографированию запрещенных книг и распространению их, иметь постоянные сношения с заграничными деятелями". По агентурным данным, в обществе состояли "чем-либо заявившие себя в пользу социализма студенты юридического факультета всех курсов, окончившие курс и оставленные при университете, кандидаты прав, присяжные поверенные и их помощники, а также и бывшие студенты, преимущественно юристы". "В настоящее время, - докладывал шеф московской жандармерии, - означенное общество имеет уже действительных членов до 150 человек <...> В числе главных называют присяжного поверенного Федора Никифоровича Плевако, заменившего между студентами значение князя Александра Урусова" 14 , и далее перечислен еще ряд лиц: С. Л. Клячко и Н. П. Цакни (члены революционно- народнического общества "чайковцев") 15 , В. А. Гольцев (позднее видный общественный деятель, редактор журнала "Русская мысль"), В. А. Вагнер (впоследствии крупный ученый-психолог) и др. Спустя семь месяцев, 16 июля 1873 г. Слезкин уведомил Шульца о том, что "за поименованными лицами производится самое строгое наблюдение и употребляются всевозможные меры к получению фактических данных, кои бы могли служить ручательством к обнаружению как лиц, составляющих тайное юридическое общество, так равно и всех его действий" 16 . В итоге, таких данных изыскать не удалось. Дело о "тайном юридическом обществе" было закрыто. Его предполагаемые "действительные члены" избежали репрессий. Но Плевако с этого времени, вплоть до 1905 г., подчеркнуто сторонился "политики". Единственный из корифеев отечественной адвокатуры, он ни разу не выступал защитником на политических, в строгом смысле этого слова процессах, где судились народники, народовольцы, социал- демократы, эсеры, кадеты и т. д. Согласился он выступить несколько раз лишь на процессах по делам о разного рода "беспорядках" с политическим оттенком.

Первым по времени из таких дел стало для него так называемое охотнорядское дело 1878 г. о студентах, которые устроили в Москве демонстрацию солидарности с политическими ссыльными, были избиты полицией и преданы суду за то, что сопротивлялись избиению. Власти квалифицировали дело как "уличные беспорядки" и доверили его мировому суду. Политический характер дела вскрыли на суде обвиняемые (среди них был известный народник, с 1881 г. агент Исполнительного комитета "Народной воли" П. В. Гортынский). Их активно поддержал присяжный поверенный Н. П. Шубинский - сотоварищ Плевако по адвокатуре и в будущем по членству в партии октябристов, видный юрист и общественный деятель, депутат III и IV Государственной Думы, женатый на М. Н. Ермоловой. Федор Никифорович выступал на этом процессе осторожно, зная о том, что не только зал суда (в Сухаревой башне), но и подходы к ней заполнены молодыми радикалами, а переулки и улицы окрест башни - отрядами полиции 17 .

Гораздо смелее вступился он за бунтовщиков-крестьян в нашумевшем Люторическом деле. Весной 1879г. крестьяне с. Люторичи Тульской губернии взбунтовались против закабалившего их помещика, предводителя московского дворянства графа А. В. Бобринского (из рода Бобринских - от внебрачного сына императрицы Екатерины II А. Г. Бобринского). Бунт был подавлен силами войск, а его "подстрекатели" (34 чел.) преданы суду по обвинению в "сопротивлении властям". Дело рассматривала Московская судебная палата с сословными представителями в декабре 1880 года. Плевако взял на себя не только защиту всех обвиняемых, "но и расходы по их содержанию в течение трех недель процесса" 18 . Его защитительная речь (I, 300- 312) прозвучала как обвинение господствовавшего тогда в России режима. Определив положение крестьян после реформы 1861 г. как "полуголодную свободу", Плевако с цифрами и фактами в руках показал, что в Люторичах жизнь стала "во сто крат тяжелее дореформенного

стр. 35


рабства". Хищнические поборы с крестьян: так возмутили его, что он воскликнул по адресу гр. Бобринского и его управляющего А. К. Фишера:

"Стыдно за время, в которое живут и действуют подобные люди!" Что касается обвинения его подзащитных в подстрекательстве бунта, то Плевако заявил судьям: "Подстрекатели были. Я нашел их, и с головой выдаю вашему правосудию. Они - подстрекатели, они - зачинщики, они - причина всех причин. Бедность безысходная, <...> бесправие, беззастенчивая эксплуатация, всех и вся доведшая до разорения, - вот они, подстрекатели!".

После речи Плевако в зале суда, по свидетельству очевидца, "гремели рукоплескания взволнованных, потрясенных слушателей". Суд вынужден был оправдать 30 из 34 подсудимых. А. Ф. Кони считал, что выступление Плевако на этом процессе "было по условиям и настроениям того времени гражданским подвигом" 19 . (Под "условиями и настроениями того времени" Кони понимает здесь крайнюю остроту политического кризиса в России, когда власть, напрягала все свои силы для подавления "крамолы".)

Столь же смело и громко выступил Плевако на процессе по делу участников исторической Морозовской стачки - рабочих Никольской мануфактуры фабрикантов Морозовых у ст. Орехово (ныне г. Орехово-Зуево Московской обл.) с 7 по 17 января 1885 года. Эта самая крупная и самая организованная по тому времени в России стачка 20 ("страшный бунт десятка тысяч рабочих" 21 ) носила отчасти политический характер: руководили ею рабочие- революционеры П. А. Моисеенко, В. С. Волков и Л. И. Иванов, а в числе требований стачечников, предъявленных губернатору, было "полное изменение условий найма между хозяином и рабочими по изданному государственному закону" 22 . Дело о стачке слушалось на двух процессах во Владимирском окружном суде в феврале (о 17-ти обвиняемых) и мае 1886 г. (еще о 33-х). На первом из них, 7 февраля, главных обвиняемых - Моисеенко и Волкова - защищал Плевако.

И на этот раз, как в Люторичском деле, Плевако оправдывал подсудимых, квалифицируя их действия как вынужденный "протест против бесправного произвола" со стороны эксплуататоров народа и стоявших за ними властей (I, 322- 325). "Фабричная администрация, вопреки общему закону и условиям договора, - подчеркивал Федор Никифорович, - не отапливает заведение, рабочие стоят у станка при 10-15 градусах холода. Вправе они уйти, отказаться от работы при наличии беззаконных действий хозяина, или должны замерзнуть геройской смертью? Хозяин, вопреки договору, дает не условленные работы, рассчитывает не по условию, а по произволу. Должны ли рабочие тупо молчать, или могут врозь и вместе отказаться от работы не по условию? Полагаю, что закон охраняет законные интересы хозяина против беззакония рабочих, а не берет под свою защиту всяческого хозяина, во всяческом его произволе". Обрисовав положение морозовских рабочих, Плевако, по воспоминаниям Моисеенко, произнес слова, которые не вошли в опубликованный текст его речи: "Если мы, читая книгу о чернокожих невольниках, возмущаемся, то теперь перед нами белые невольники" 23 .

Суд внял доводам защиты. Даже Моисеенко и Волков, признанные вожаки стачки, были приговорены лишь к 3 месяцам ареста, 13 человек - к аресту от 7 дней до 3 недель и двое оправданы.

В дальнейшем Плевако еще, по крайней мере дважды, выступал защитником по делам о рабочих "беспорядках" с политическим оттенком. В декабре 1897 г. Московская судебная палата рассматривала дело о рабочих фабрики Н. Н. Коншина в г. Серпухове. Сотни их взбунтовались, против бесчеловечных условий труда и быта, стали громить квартиры фабричного начальства и были усмирены лишь вооруженной силой, оказав при этом "сопротивление властям". Плевако здесь поставил и разъяснил очень важный - как юридически, так и политически - вопрос о соотношении личной и коллективной ответственности за подсудное дело (I, 331-332). "Совершено деяние беззаконное и нетерпимое, - говорил он. - Преступником была толпа. А судят не толпу. Судят несколько десятков лиц, замеченных

стр. 36


в толпе. Это тоже своего рода толпа, но уже другая, малая; ту образовали массовые инстинкты, эту- следователи, и обвинители <...> Все сказуемые, наиболее хлестко вырисовывающие буйство массы, приписываем толпе, скопищу, а не отдельным людям. А судим отдельных лиц: толпа ушла". И далее: "Толпа - здание, люди- кирпичи. Из одних и тех же кирпичей созидается и храм Богу, и тюрьма- жилище отверженных <...> Быть в толпе еще не значит быть носителем ее инстинктов. В толпе богомольцев всегда ютятся и карманники <...> Толпа заражает, лица, в нее входящие, заражаются. Бить их - это все равно, что бороться с эпидемией, бичуя больных" (I, 330). В итоге суд и по этому делу определил подсудимым минимальные наказания.

Что касается процесса в Московской судебной палате весной 1904 г. по делу о "рабочих беспорядках" на подмосковной мануфактуре А. И. Баранова, то в этот процесс внесли, политический смысл защитники, либеральные представители так называемой молодой адвокатуры: Н. К. Муравьев, И. В. Тесленко, В. А. Маклаков, М. Л. Мандельштам. Вместе с ними, по их приглашению, рабочих защищал Плевако. В отличие от своих коллег, которые старались обратить судебный процесс в "первый урок политграмоты, школу политического воспитания" подсудимых, Федор Никифорович выступал, по воспоминаниям Мандельштама, вне политики: "в его защите звучали не революционные, а "общечеловеческие" ноты. Он обращался не к рабочим массам. Он говорил с классами привилегированными, убеждая из чувства человеколюбия протянуть руку помощи рабочим". Мандельштаму показалось даже, что Плевако выступил вяло, что он "утомлен жизнью" - "орел уже не расправляет своих крыльев" 24 . Но уже через шесть месяцев, в ноябре того же 1904 г., Плевако вновь смотрелся "орлом".

На этот раз процесс был явно политическим, хотя и без участия каких-либо революционеров, а само обвинение формулировалось аполитично: "клевета". В качестве обвиняемого перед Петербургским окружным судом предстал редактор-издатель газеты "Гражданин" кн. В. П. Мещерский, истцом был орловский предводитель дворянства М. А. Стахович (близкий знакомый Л. Н. Толстого), а Плевако и Маклаков выступили в роли поверенных истца, поддерживая обвинение. Суть дела заключалась в том, что Стахович написал статью с протестом против истязаний, которым полиция подвергала свои жертвы. Эта статья, после того как ее отклонили три подцензурных органа, была напечатана в нелегальном журнале П. Б. Струве "Освобождение" с оговоркой: "без согласия автора". Мещерский в N 28 своей газеты за 1904 г. злобно обругал Стаховича и его "намерение бросить обвинительную тень на административную власть", "сотрудничество с революционным изданием", "оскорбление патриотизма, почти равное писанию сочувственных телеграмм японскому правительству" (в то время шла русско-японская война).

Плевако буквально восславил Стаховича, подчеркнув "всю чистоту намерений, всю правоту средств, которым истинный гражданин своей страны борется с неправдой, оглашает ее и призывает к исправлению", и осудил (солидарно с Маклаковым) "полицейское понимание жизни" у Мещерского. Стаховича он причислил к "лагерю Минина и Пожарского", а Мещерского - к "лагерю Малюты Скуратова" (I, 283). Заключительные слова Плевако о Мещерском прозвучали, как анафема: "Он не докажет честно мыслящим русским людям, что нежелательны Стаховичи и нужны только Мещерские. Довольно с нас и одного Мещерского, дай Бог побольше таких людей, как Стахович! <...> Оцените же поступок князя, и к его древнему имени пусть добавят имя клеветника!" (I, 293).

Речи Плевако и Маклакова по делу Мещерского 25 произвели тем большее впечатление, что вся образованная Россия знала тогда: князь Мещерский не просто символизирует махровую реакцию, он- при всей одиозности его репутации в обществе 26 - слывет "ментором двух государей" (Александра III и Николая II), которые благоволили к Мещерскому и субсидировали его газету как "царский орган", "настольную газету царей" 27 . Суд (надо отдать ему должное) не стал политиканствовать: он

стр. 37


признал царского "ментора" виновным в клевете и приговорил его к двухнедельному аресту на гауптвахте 28 .

Выступления Плевако на политических (в той или иной мере) процессах позволяют усмотреть в нем "демократа- разночинца", как назвал его Кони 29 . Сам Федор Никифорович писал Ф.И. Шаляпину еще в 1902г.: "Я человек 60-х годов 30 . Но думается, Смолярчук преувеличивал, утверждая, что не только по складу своего характера", но и "по сложившемуся мировоззрению" Плевако был "глубоким демократом" 31 . Кони имел в виду не мировоззрение Плевако, а его демократически-разночинскую "повадку", отзывчивость и простоту его общения "во всех слоях русского общества" 32 . Демократическое мировоззрение Плевако было не глубоким, а скорее широким, не столько осознанным, сколько стихийным. Незаконнорожденное дитя от смешанного брака, "изгой", по собственному его выражению 33 , он стал действительным статским советником (4-й класс Табели о рангах, соответствующий воинскому званию генерал-майора), получил доступ в высшие сферы, дружил с такими зубрами из сильных мира, как генеральный контролер Т. И. Филиппов ("циник по нравственности и подлому подобострастию пред тем, кто мог быть ему полезен" 34 ) и обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев 35 . Впрочем, дружба Плевако с Победоносцевым не имела под собой идейной опоры. А. В. Вольский видел собственноручно написанную Плевако "злую" эпиграмму на Победоносцева 36 . Сторонясь после дела 1872-1873гг. о "тайном юридическом обществе" и до революции 1905 г. всякой "политики", Федор Никифорович ярко проявил себя не как демократ, а как гуманист, убежденный в том, что "жизнь одного человека дороже всяких реформ" (II, 9), он ратовал за нелицеприятное правосудие: "перед судом все равны, хоть генералиссимусом будь!" (I, 162). Он считал необходимым и естественным для правосудия милосердие: "Слово закона напоминает угрозы матери детям. Пока нет вины, она обещает жестокие кары непокорному сыну, но едва настанет необходимость наказания, любовь материнского сердца ищет всякого повода смягчить необходимую меру казни" (I, 155). Но именно как гуманист и правдолюб Плевако обличал перед судом любые злоупотреблнения, чинимые духовными ли воротилами "под покровом рясы и обители", или "собаками" полицейского сыска под команду властей "Ату его!" (I, 161, 175; II, 63).

Царский манифест 17 октября 1905 г. внушил Плевако иллюзию близости гражданских свобод в России. Он с молодым задором устремился в политику: попросил Маклакова "записать" его в Конституционно-демократическую партию. Тот отказался, резонно посчитав, что "Плевако и политическая партия, партийная дисциплина - понятия несовместные" 37 . Тогда Плевако вступил в партию октябристов. От них он был избран в III Государственную думу, где с наивностью политика-дилетанта призывал думцев заменить "песни о свободе песнями свободных рабочих, воздвигающих здание права и свободы" (эта речь 20 ноября 1907 г. была первой и последней его думской речью: I, 367- 373). Как явствует из воспоминаний Н. П. Карабчевского, Плевако обдумывал даже проект "видоизменения царского титула, чтобы подчеркнуть, что Николай II уже не абсолютный русский царь Божией милостью, а ограниченный монарх", но не рискнул заявить об этом с думской трибуны. Думский (оказалось, предсмертный) вираж карьеры Плевако озадачил и огорчил его коллег по адвокатуре, учеников, друзей как "недоразумение" 38 .

Итак, в сфере политики Плевако не стал сколько-нибудь заметной величиной. В сфере права же он воистину велик - как адвокат и судебный оратор, блиставший на процессах главным образом по уголовным (отчасти и по гражданским) делам. Оратором Плевако был уникальным, - что называется, от Бога. Правда, в отличие от иных корифеев присяжной адвокатуры - таких, как А. И. Урусов, С. А. Андреевский, Н. П. Карабчевский (но под стать П. А. Александрову и В. Д. Спасовичу), он не блистал своими внешними данными. "Скуластое, угловатое лицо калмыцкого типа с широко расставленными глазами, с непослушными прядями длинных черных волос могло бы назваться безобразным, если бы его не освещала

стр. 38


внутренняя красота, сквозившая то в общем одушевленном выражении, то в доброй, львиной улыбке, то в огне и блеске говорящих глаз. Его движения были неровны и подчас неловки; нескладно сидел на нем адвокатский фрак:, а пришепетывающий голос шел, казалось, вразрез с его призванием оратора. Но в этом голосе звучали ноты такой силы и страсти, что он захватывал слушателя и покорял его себе". Секрет ораторской неотразимости Плевако был не только и даже не столько в мастерстве слова. "Главная его сила, - вспоминал В. В. Вересаев, - заключалась в интонациях, в неодолимой, прямо колдовской заразительности чувства, которым он умел зажечь слушателя. Поэтому речи его на бумаге и в отдаленной мере не передают их потрясающей силы" 39 . Очень подходит к Плевако максима Ф. Ларошфуко: "В звуке голоса, в глазах и во всем облике говорящего заключено не меньше красноречия, чем в выборе слов".

Тексты своих речей Плевако заранее никогда не писал, но после суда по просьбе газетных репортеров или близких друзей иной раз ("когда не ленился") записывал уже произнесенную речь. Эти записи принадлежат, бесспорно, к лучшим текстам в его двухтомнике.

Плевако-оратор был подчеркнуто (как никто, другой) индивидуален. Далеко не такой эрудит, как Урусов или Спасович, он был силен житейской смекалкой и хваткой, "народностью" истоков своего красноречия. Уступая

стр. 39


Спасовичу в глубине научного анализа, Карабчевскому - в логике доказательств, Александрову - в дерзании, Урусову и Андреевскому - в гармонии слова, он превосходил их всех в заразительной искренности, эмоциональной мощи, ораторской изобретательности. Вообще, по авторитетному мнению Кони, "в Плевако сквозь внешнее обличие защитника выступал трибун" 40 , который, однако, идеально владел трояким призванием защиты: "убедить, растрогать, умилостивить": "Он был мастером красивых образов, каскадов громких фраз, ловких адвокатских трюков, остроумных выходок, неожиданно приходивших ему в голову и нередко спасавших клиентов от грозившей кары" 41 . Насколько непредсказуемы были защитительные находки Плевако, видно из двух его выступлений, о которых в свое время ходили легенды: в защиту священника, отрешенного от сана за воровство, и старушки, укравшей жестяной чайник.

Первый случай со слов известного российского и советского адвоката Н. В. Коммодова художественно описал не менее известный следователь и литератор Л. Р. Шейнин 42 . (Спустя три десятилетия, уже в наши дни, М. Я. Лещинский, сославшись на то, что покойный Шейнин когда-то рассказал ему эту историю, дословно воспроизвел его публикацию в своем сочинении, как бы от себя).

Суть дела о проворовавшемся священнике вкратце излагали также Вересаев и Смолярчук 43 . Вина подсудимого в хищении церковных денег была доказана. Он сам в ней признался. Свидетели были все против него. Прокурор произнес убийственную для подсудимого речь. Плевако, заключивший пари с фабрикантом-меценатом С. Т. Морозовым (при свидетеле - Вл. И. Немировиче-Данченко) о том, что он вместит свою защитительную речь в одну минуту и священника оправдают, промолчал все судебное следствие, не задал никому из свидетелей ни одного вопроса. Когда же наступила его минута, он только и сказал, обратясь к присяжным с характерной для него задушевностью: "Господа присяжные заседатели! Более двадцати лет мой подзащитный отпускал вам грехи ваши. Один раз отпустите вы ему, люди русские!". Присяжные оправдали священника.

В деле о старушке, укравшей чайник, прокурор, желая заранее парализовать эффект защитительной речи Плевако, сам высказал все возможное в пользу обвиняемой (сама она бедная, кража пустяковая, жалко старушку), но подчеркнул, что собственность священна, нельзя посягать на нее, ибо ею держится все благоустройство страны, "и если позволить людям не считаться с ней, страна погибнет". Поднялся Плевако: "Много бед, много испытаний пришлось претерпеть России за ее больше чем тысячелетнее существование. Печенеги терзали ее, половцы, татары, поляки. Двунадесять языков обрушились на нее, взяли Москву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь, теперь... Старушка украла жестяной чайник ценою в 30 копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого она погибнет" 44 . Старушку оправдали.

Ряд уголовных процессов с участием Плевако обретал, главным образом, благодаря именно его выступлениям, общероссийский резонанс. Первым из них во времени был "Митрофаньевский" процесс- суд над игуменьей Серпуховского владычного монастыря Митрофанией, который вызвал интерес даже в Европе 45 . В миру баронесса Прасковья Григорьевна Розен, дочь героя Отечественной войны 1812г. и наместника на Кавказе в 1831-1837 гг., генерала от инфантерии и генерал-адъютанта Г. В. Розена, фрейлина царского двора, она в 1854 г. постриглась в монахини, ас 1861 г. владычествовала в Серпуховском монастыре. За 10 лет монастырского владычества игуменья, опираясь на свои связи и близость ко двору, наворовала посредством мошенничества и подлогов больше 700 тыс. рублей. Следствие по делу Митрофании начал в Петербурге Кони (в то время прокурор Петербургского окружного суда), а судил ее 5-15 октября 1874 г. Московский окружной суд под председательством П. А. Дейера. Плевако в качестве поверенного потерпевших стал на процессе главным обвинителем игуменьи и ее монастырских подручных. Подтвердив выводы следствия, опровергнув доводы защиты, он заявил: "Путник, идущий мимо высо-

стр. 40


ких стен владычного монастыря, набожно крестится на золотые кресты храмов и думает, что идет мимо дома Божьего, а в этом доме утренний звон подымал настоятельницу и ее слуг не на молитву, а на темные дела! Вместо храма - биржа, вместо молящегося люда- аферисты, вместо молитвы - упражнения в составлении векселей, вместо подвигов добра - приготовления к ложным показаниям; вот что скрывалось за стенами <...> Выше, выше стройте стены вверенных вам общин, чтобы миру не было видно дел, которые вы творите под покровом рясы и обители!" (2, 62-63). Суд признал игуменью Митрофанию виновной в мошенничестве и подлогах и приговорил ее к ссылке в Сибирь 46 .

На громком процессе П. П. Качки в Московском окружном суде 22-23 марта 1880 г. Плевако блеснул в более привычной для себя роли защитника подсудимой. Здесь - не в самом деле, а в сопутствующих ему обстоятельствах, - отчасти просматривался политический аспект. Дело в том, что 18- летняя дворянка Прасковья Качка была падчерицей народника-пропагандиста Н. Е. Битмида 47 и вращалась в "крамольной" среде. 15 марта 1879г. на молодежной вечеринке (сходке?) в квартире народника П. Б. Гортынского (в 1878 г. судившегося по "охотнорядскому" делу) Качка застрелила своего возлюбленного, студента Бронислава Байрашевского, и попыталась было убить себя, но не смогла. Суд квалифицировал дело как убийство из ревности.

Плевако, дав психологически мастерский анализ всего пережитого обвиняемой за ее 18 лет (сиротское детство, "физическое нездоровье", обманутая любовь), воззвал к милосердию присяжных; "Присмотритесь к этой 18-летней женщине и скажите мне, что она - зараза, которую нужно уничтожить, или зараженная, которую надо пощадить? <...> Не с ненавистью, а с любовью судите, если хотите правды. Пусть, по счастливому выражению псалмопевца, правда и милость встретятся в вашем решении, истина и любовь облобызаются!" (I, 43). Суд определил поместить Качку для лечения в больницу. Вероятно, лечение пошло ей на пользу. Спустя пять лет В. Г. Короленко видел ее на пристани в Нижнем Новгороде среди пассажиров - "нарумяненной и напудренной", жизнерадостной.

Может быть, в самом сложном для себя положении Плевако как защитник оказался на процессе Александра Бартенева в Варшавском окружном суде 7 февраля 1891 г., но именно здесь он произнес одну из самых блестящих своих речей, которая неизменно включается во все сборники образцов русского судебного красноречия. Корнет Бартенев 19 июня 1890 г. в своей квартире застрелил популярную артистку императорского Варшавского театра Марию Висновскую. Следствие установило, что убийца и его жертва любили друг друга. Бартенев ревновал Висновскую, а та не очень верила в его любовь. По словам Бартенева, подтвержденным записками Висновской, они в последний вечер договаривались уйти из жизни: он убьет ее, а потом - себя. Бартенев, однако, застрелив ее, стрелять в себя не стал. Сам факт убийства он не только не отрицал, но и добровольно сообщил о нем своему начальству сразу после случившегося.

Плевако в самом начале своей трехчасовой защитительной речи (I, 136-156) объяснил, чего добивается защита, - не оправдать подсудимого, а лишь смягчить "меру заслуженной подсудимым кары". Не позволив себе бросить малейшую тень на репутацию Висновской (хотя даже обвинитель говорил о "темных пятнах" в ее жизни), Федор Никифорович очень тонко "анатомировал" преступление Бартенева: "Бартенев весь ушел в Висновскую. Она была его жизнью, его волей, его законом. Вели она - он пожертвует жизнью <...> Но она велела ему убить ее, прежде чем убить себя. Он исполнил страшный приказ. Но едва он сделал это, он потерялся: хозяина его души не стало, не было больше той живой силы, которая по своему произволу могла толкать его на доброе и на злое". В заключение своей речи Плевако воскликнул: "О, если бы мертвые могли подавать голос по делам, их касающимся, я отдал бы дело Бартенева на суд Висновской!". Бартенев был приговорен к 8 годам каторги, но Александр III заменил ему каторгу разжалованием в рядовые.

стр. 41


Пожалуй, наибольший общественный резонанс из всех уголовных дел с участием Плевако вызвало сенсационное дело С. И. Мамонтова в Московском окружном суде с присяжными заседателями 23-31 июля 1900 года. Савва Иванович Мамонтов - промышленный магнат, главный акционер железнодорожной и двух заводских компаний, был одним из самых популярных в России меценатов. Его подмосковное имение Абрамцево в 1870- 1890-х годах было важным центром русской художественной жизни. Здесь встречались и работали И. Е. Репин, В. И. Суриков, В. А. Серов, В. М. Васнецов, В. Д. Поленов, К. С. Станиславский, Ф. И. Шаляпин. В 1885 г. Мамонтов основал на свои средства Московскую частную русскую оперу, где впервые и проявил себя как великий певец Шаляпин, а вместе с ним блистали Н. И. Забела-Врубель, Н. В. Салина, Е. А. Лосский и др. Осеню 1899г. российская общественность была шокирована известием об аресте и скором предании суду Мамонтова, двух его сыновей и брата по обвинению в растрате ("хищении и присвоении") 6 млн. рублей из средств Московско-Ярославско- Архангельской железной дороги 48 .

Процесс по делу Мамонтова вел председатель Московского окружного суда Н. В. Давыдов - авторитетный юрист, близкий друг и консультант Л. Н. Толстого, подсказавший писателю сюжеты пьес "Живой труп" и "Власть тьмы". Обвинял товарищ прокурора Московской судебной палаты П. Г. Курлов (будущий командир Отдельного корпуса жандармов). В числе свидетелей выступили писатель Н. Г. Гарин-Михайловский (автор тетралогии "Детство Темы", "Гимназисты", "Студенты", "Инженеры") и директриса Частной оперы К. С. Винтер - родная сестра оперной примадонны Т. С. Люботович и двух революционерок-народниц, каторжанок В. С. и О. С. Любатович 49 . Защищать Савву Мамонтова его друзья В. И. Суриков и В. Д. Поленов пригласили Плевако. Других обвиняемых защищали еще три корифея отечественной адвокатуры: Карабчевский, Маклаков и Шубинский.

Центральным событием процесса стала защитительная речь Плевако (II, 325-344). Федор Никифорович наметанным взглядом сразу определил слабость главного пункта обвинения. "Ведь хищение и присвоение, - говорил он, - оставляют следы: или прошлое Саввы Ивановича полно безумной роскоши, или настоящее - неправедной корысти. А мы знаем, что никто <...> не указал на это. Когда же, отыскивая присвоенное, судебная власть с быстротой, вызываемой важностью дела, вошла в его дом и стала искать незаконно награбленное богатство, она нашла 50 рублей в кармане, вышедшей из употребления железнодорожный билет, стомарковую немецкую ассигнацию". Защитник показал, сколь грандиозен и патриотичен был замысел обвиняемого проложить железную дорогу от Ярославля до Вятки, чтобы "оживить забытый Север", и как трагично, из-за "неудачного выбора" исполнителей замысла, обернулась убытками и обвалом щедро финансированная операция. Сам Мамонтов разорился. "Но рассудите, что же тут было? - вопрошал Плевако. - Преступление хищника или ошибка расчета? Грабеж или промах? Намерение вредить Ярославской дороге или страстное желание спасти ее интересы?". Заключительные слова Плевако были, как всегда, столь же находчивы, сколь эффектны: "Если верить духу времени, то - "горе побежденным!". Но пусть это мерзкое выражение повторяют язычники, хотя бы по метрике они числились православными или реформаторами. А мы скажем: "пощада несчастным!". Суд признал факт растраты. Но все подсудимые были оправданы. Газеты печатали речь Плевако, цитировали ее, комментировали: "Плевако освободил Савву Мамонтова!" 50 .

Сам Федор Никифорович объяснял секреты своих удач в качестве защитника очень просто. Первый секрет: он всегда был буквально преисполнен чувством ответственности перед своими клиентами. "Между положением прокурора и защитника - громадная разница, - говорил он на процессе Мамонтова. - За прокурором стоит молчаливый, холодный, незыблемый закон, а за спиной защитника - живые люди. Они полагаются на своих защитников, взбираются к ним на плечи и... страшно поскользнуться с такою ношей!" (II, 342). К тому же Плевако (может быть, как никто) умел

стр. 42


воздействовать на присяжных заседателей. Этот свой секрет он так объяснил В. И. Сурикову: "А ведь ты, Василий Иванович, когда пишешь свои портреты, стремишься заглянуть в душу того человека, который тебе позирует. Так вот и я стараюсь проникнуть взором в души присяжных и произношу речь так, чтобы она дошла до их сознания" 51 .

Был ли Плевако всегда убежден в безвинности своих подзащитных? Разумеется, нет. В защитительной речи по делу Александры Максименко, которая обвинялась в отравлении собственного мужа (1890г.), он прямо сказал: "Если вы спросите меня, убежден ли я в ее невиновности, я не скажу "да, убежден". Я лгать не хочу. Но я не убежден и в ее виновности <...> Когда надо выбирать между жизнью и смертью, то все сомнения должны решаться в пользу жизни" (1,223). Впрочем, заведомо неправых дел адвокат Плевако, судя по всему, избегал. Так, он отказался защищать скандально известную аферистку Софью Блювштейн, по прозвищу "Сонька - золотая ручка", и не напрасно слыл среди обвиняемых "Правыкой" 52 .

Разумеется, сила Плевако как судебного оратора заключалась не только в находчивости, эмоциональности, психологизме, но и в живописности слова. Хотя на бумаге его речи многое потеряли, они все-таки остаются выразительными. Плевако был мастер картинных сравнений (цензура: это - щипцы, которые "снимают нагар со свечи, не гася ее огня и света") 53 ; антитезы (о русском и еврее: "наша мечта - пять раз в день поесть и не затяжелеть, его - в пять дней раз и не отощать". - I, 97, 108); эффектные обращения (к тени убитого коллеги: "Товарищ, мирно спящий во гробе!"), к присяжным по делу П. П. Качки: "Раскройте ваши объятья - я отдаю ее вам!" (I, 43, 164).

К недостаткам ораторской манеры Плевако критики относили композиционную разбросанность и, особенно, "банальную риторику" отдельных его речей 54 . Оригинальность его дарования импонировала не всем. Поэт Д. Д. Минаев, признав еще в 1883 г., что Плевако - адвокат, "давно известный всюду, яко звезда родного зодиака", сочинил о нем хлесткую эпиграмму: "Проврется ль где-нибудь писака, // Случится ль где в трактире драка, // На суд ли явится из мрака // Воров общественных клоака, // Толкнет ли даму забияка, // Укусит ли кого собака, // Облает ли зоил-плевака, // Кто их спасает всех? - Плевако".

Иронически, хотя не без почтения ("на поле бранном слова неистовый бретер-рубака"), представлен Плевако и в "Словаре-альбоме" П. К. Мартьянова 55 .

Не любил Федора Никифоровича М. Е. Салтыков-Щедрин, который, кстати, вообще называл адвокатуру "помойной ямой". В 1882г. он так рассказывал о Плевако московскому нотариусу и литератору Н. П. Орлову (Северову): "Я встретился с ним у А. Н. Пыпина и говорю: "Правда, что вы можете поставить на голову стакан с квасом и плясать?". А он вытаращил на меня свои глазища и отвечает: "Могу!"" 56 .

По свидетельству Д. П. Маковицкого, Л. Н. Толстой в 1907 г. назвал Плевако "самым пустым человеком". Но ранее, в письме к жене, Софье Андреевне, от 2 ноября 1898 г. Лев Николаевич писал: "Плевако - даровитый и скорее приятный человек, хотя не полный, как все специалисты". По воспоминаниям П. А. Россиева, Толстой "направлял мужиков именно к Плевако: "Федор Никифорович, обелите несчастных".

В личности Плевако сочетались цельность и размашистость, разночинский нигилизм и религиозность, житейская простота и разгульное барство (он устраивал гомерические пиры на зафрахтованных им пароходах от Нижнего Новгорода до Астрахани) 57 . Добрый к малоимущим, он буквально выколачивал огромные гонорары из купцов, требуя при этом авансы. Однажды некий толстосум, не уразумев слова "аванс", осведомился, что это такое. "Задаток знаешь?" - вопросом на вопрос ответил Плевако. - "Знаю". - "Так вот аванс - тот же задаток, но в три раза больше".

Об отношении Плевако к такого рода клиентам говорит следующий факт. Купец 1-й гильдии Персиц, подал в Московский совет присяжных поверенных жалобу на то, что Федор Никифорович отказался принять его, избил и спустил с лестницы. Совет затребовал у Плевако письменное

стр. 43


объяснение. Тот объяснил, что не мог принять Персица по семейным обстоятельствам, назначил ему другой день и попросил удалиться. "Но Персиц лез в комнаты, - читаем далее в объяснении Плевако. - Тогда <...> выведенный из терпения дерзостью и нахальством Персица, я взял его за руку и повернул на выход. Персиц резко оттолкнул мою руку, но я повернул его к себе спиною, выгнал из дома нахала, захлопнул дверь и выбросил ему его шубу в вестибюль. Бить его мне не было никакой надобности" 58 . Совет оставил жалобу купца без последствий.

В товарищеском кругу, среди коллег по адвокатскому цеху Плевако пользовался репутацией "артельного человека". Его сотоварищ, укрывшийся под псевдонимом-инициалом "С", писал о нем в 1895 г.: "Он не может не вызывать к себе симпатий чертою своего неизмеримого добродушия и сердечной мягкости, которыми проникнуты насквозь отношения его к товарищам и ко всем окружающим вообще" 59 . Смолоду и до смерти он был в Москве непременным членом различных благотворительных учреждений - таких, как Общество призрения, воспитания и обучения слепых детей и Комитет для содействия устройству студенческих общежитии.

Симпатичной чертой характера Плевако была его снисходительность к завистникам и злопыхателям. На застолье по случаю 25-летия его адвокатской карьеры он приветливо чокался и с друзьями и с недругами. Когда его жена удивилась этому, Федор Никифорович с обычным своим добродушием вздохнул: "А что же мне их судить!" 60 .

Вызывают уважение культурные запросы Плевако. "Библиотека его всеобъемлюща", - свидетельствовал писатель Россиев. Плевако дорожил своими книгами, но щедро раздавал их друзьям и знакомым "почитать", в отличие от "книжных скупцов", вроде философа В. В. Розанова, который принципиально никому не давал своих книг, говоря: "Книги не девка, нечего ей по рукам ходить". Правда, по воспоминаниям Утевского, Плевако, хоть и "был страстным любителем и собирателем книг", сам будто бы "мало читал" 61 . Смолярчук опровергал это мнение, доказывая, что читал Плевако много. Правда, он не любил беллетристику, но увлекался литературой по истории, праву, философии и даже "в командировки брал с собой" книги И. Канта, Г. Гегеля, Ф. Ницше, Куно Фишера, Георга Еллинека. Вообще, "у него было какое-то нежное и заботливое отношение к книгам - своим и чужим, - вспоминал о Плевако Утевский, сам большой книголюб. - Он любил сравнивать книги с детьми. Его глубоко возмущал вид растрепанной, порванной или загрязненной книги. Он говорил, что так же, как существует (оно действительно существовало) "Общество защиты детей от жестокого обращения", следовало бы организовать "Общество защиты книг от жестокого обращения" и у виновников такого отношения к книгам отнимать их, так же как отнимают детей у жестоко обращающихся с ними родителей или опекунов".

Федор Никифорович был не просто начитан. Его смолоду отличало редкостное сочетание исключительной памяти и наблюдательности с даром импровизации и чувством юмора, что выражалось в каскадах острот, каламбуров, эпиграмм, пародий - ив прозе, и в стихах. Его сатирический экспромт "Антифоны", сочиненный "в несколько минут", Россиев напечатал в N 2 "Исторического вестника" за 1909 год. Ряд своих фельетонов Плевако печатал в газете своего приятеля Н. П. Пастухова "Московский листок", а в 1885 г. предпринял было в Москве издание собственной газеты "Жизнь", но "предприятие не имело успеха и на десятом месяце прекратилось" 62 .

Очень широк был круг личных связей Плевако с мастерами культуры. Он общался с И. С. Тургеневым, Салтыковым- Щедриным, Львом Толстым, дружил с В. И. Суриковым, М. А. Врубелем, К. А. Коровиным, К. С. Станиславским, М.. Н. Ермоловой, Ф. И. Шаляпиным, В. А. Гольцевым и другими литераторами, художниками, артистами, с книгоиздателем И. Д. Сытиным 63 . Федор Никифорович любил все виды зрелищ от народных гуляний до элитных спектаклей, но с наибольшим удовольствием посещал два "храма искусств" в Москве - Частную русскую оперу С. И. Мамонтова и Художественный театр К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко.

стр. 44


Л. В. Собинов, прежде чем стать профессиональным певцом, служил помощником присяжного поверенного под патронажем Плевако и на одном из благотворительных концертов в доме своего патрона был представлен Ермоловой. "Она спросила меня, - вспоминал Собинов, - не собираюсь ли я петь в Большом театре?". Леонид Витальевич вскоре начал и до конца жизни (с небольшими перерывами) пел в Большом театре, весте с тем навсегда сохранив чувство уважения к своему наставнику по адвокатуре. 9 ноября 1928 г. он писал сыну Плевако Сергею Федоровичу (младшему): "Я считаю прекрасной Вашу мысль устроить вечер памяти покойного Федора Никифоровича" 64 .

Сам Федор Никифорович, носивший в разное время три фамилии, имел двух сыновей с одним именем, причем они жили и адвокатствовали в Москве одновременно: Сергей Федорович Плевако-старший (род. в 1877 г.) был его сыном от первой жены, Е. А. Филипповой, а Сергей Федорович Плевако- младший (род. в 1886 г.) - от второй жены, М. А. Демидовой. Первая жена Плевако была народной учительницей из Тверской губернии. Брак оказался неудачным и, вероятно, по вине Федора Никифоровича, который оставил жену с малолетним сыном. Во всяком случае, Сергей Федорович Плевако-старший в автобиографии даже не упомянул об отце. Зато со второй женой Федор Никифорович прожил в согласии почти 30 лет, до конца своих дней. В 1879 г. Мария Андреевна Демидова, жена фабриканта, обратилась к Плевако за юридической помощью, влюбилась в адвоката и навсегда предпочла его фабриканту 65 . Знаменитый двухтомник речей Федора Никифоровича вышел в свет на следующий год после его смерти в "Издании М. А. Плевако".

Одной из главных черт личности Плевако его биографы считают религиозность 66 . Он был глубоко верующим человеком - всю жизнь, с раннего детства и до смерти. Под свою веру в Бога он подводил даже научное обоснование. Богословский отдел в его домашней библиотеке был одним из самых богатых. Плевако не только соблюдал религиозные обряды, молился в церкви, любил крестить детей всех сословий и рангов, служил ктитором (церковным старостой) в Успенском соборе Кремля, но и пытался примирить "богохульные" взгляды Л. Н. Толстого с догматами официальной церкви, а в 1904 г. на приеме у папы римского Пия Х доказывал, что поскольку Бог один, то в мире должна быть одна вера и, следовательно, католики и православные обязаны жить в добром согласии.

Федор Никифорович Плевако умер 23 декабря 1908 г., на 67-м году жизни, в Москве. Смерть его вызвала особую скорбь, естественно, у москвичей, многие из которых считали, что в "белокаменной" есть пять главных достопримечательностей: "Царь-колокол", "Царь-пушка", Собор Василия Блаженного, Третьяковская галерея и Федор Плевако. Но откликнулась на уход Плевако из жизни вся Россия: некрологи печатались во множестве газет и журналов 67 . Газета "Раннее утро" 24 декабря 1908 г. выразилась так: "Вчера Россия потеряла своего Цицерона, а Москва - своего Златоуста".

Похоронили москвичи "своего Златоуста" при громадном стечении народа всех слоев и состояний на кладбище Скорбященского монастыря. В 30-е годы останки Плевако были перезахоронены на Ваганьковском кладбище.

Примечания

1. МУРАВЬЕВ Н. К. От редактора. - Плевако Ф. Н. Речи. Т. 1, М. 1909, с. II; С. Столичная адвокатура. М. 1895, с. 108; ВОЛЬСКИЙ А. В. Правда о Плевако (Российский государственный архив литературы и искусства- РГАЛИ, ф. 1822, on. 1, д. 555, л. 11). Своего рода "королем адвокатуры" в России считался В. Д. Спасович, но он был менее популярен, чем Плевако.

2. МАКЛАКОВ В. А. Ф. Н. Плевако. М. 1910, с. 4. Поклонники знаменитого адвоката Л. А. Куперника "прославляли" его таким стихом: "Одесский адвокат Куперник - известный всех Плевак соперник". - (Государственный архив Российской Федерации -

стр. 45


ГАРФ, ф. Р.-8420, oп. 1, д. 5, л. 11); РГАЛИ, ф. 637, oп. 1, д. 60, л. 37; ВОЛЬСКИЙ А. В. Ук. соч, л. 11.

3. См.: МАКЛАКОВ В. А. Ук. соч.; ДОБРОХОТОВ А. М. Слава и Плевако. М. 1910; ПОДГОРНЫЙ Б. А. Плевако. М. 1914; КОНИ А. Ф. Князь А. И. Урусов и Ф. Н. Плевако. - Собр. соч. в 8 т. М. 1968. Т. 5; ЛЯХОВЕЦКИЙ Л. Д. Характеристики известных русских судебных ораторов (Ф. Н. Плевако. В. М. Пржевальский. Н. П. Шубинский), СПб. 1902; СМОЛЯРЧУК В. И. Адвокат Федор Плевако. Челябинск. 1989.

4. ПЛЕВАКО Ф. Н. Речи. М. 1909-1910. Т. 1-2.

5. ПЛЕВАКО Ф. Н. Избранные речи. М. 1993.

6. На с. 539-540 сборника, изданного в 1993 г. под ред. Г. М. Резника напечатана речь Плевако о Судебных уставах 1864 г. с такой преамбулой: "Ниже печатаемая речь найдена в бумагах Федора Никифоровича уже после его кончины <...> Дорожа образцами настольных (?- Н. Т. ) речей Федора Никифоровича, сохранившихся в ничтожном количестве, мы печатаем найденный набросок". Но и сама речь, и преамбула к ней (вместе с опечаткой: "настольных", вместо "застольных") тоже перепечатаны из двухтомника 1909-1910 гг. (Т. 1, с. 345- 346).

7. См.: СМОЛЯРЧУК В. И. Адвокат Федор Плевако, с. 11-13. Менее убедительны другие версии: Ф. Н. Плевако - сын поляка и башкирки (МАКЛАКОВ В. А. Ук. соч., с. 37), "литвина и калмычки" (ПОДГОРНЫЙ Б. А. Ук. соч., с. 6-7).

8. РОССИЕВ П. А. Памяти Ф. Н. Плевако. - Исторический вестник. 1909, N 2, с. 682.

9. СМОЛЯРЧУК В. И. Ук. соч, с. 15.

10. Там же, с. 24-25.

11. ПУХТА Г.Ф. Курс римского гражданского права. Т. I. М. 1874.

12. ПЛЕВАКО Ф. Н. Речи. Т. 2, с. 209 (далее ссылки на это изд. - в тексте: римская цифра обозначает том, арабская - страницу).

13. Сб. материалов, относящихся до сословия присяжных поверенных округа Московской судебной палаты с 23 апреля 1866 по 23 апреля 1891, М. 1891, с.4; 25-летие московских присяжных поверенных. М. 1891, с. 6. В ук. соч. В. И. СМОЛЯРЧУКА (с. 53) ошибочно: 29 октября.

14. Присяжный поверенный А. И. Урусов, по данным III отделения за 1870 г., у самых неблагонадежных студентов "считался за диктатора" (ГАРФ, ф. 109, 3 эксп., 1870, д. 51, ч. 2, л. 6 об.), а в 1872 г. был уличен в "преступных сношениях" с революционерами, арестован и выслан из Москвы в захолустный латышский городишко Венден под надзор полиции, причем Александр II на полях всеподданнейшего доклада о высылке Урусова пометил: "Надеюсь, что надзор за ним будет действительный, а не мнимый" (Российский государственный исторический архив. - РГИА, ф. 1282, oп. 2, д. 320, л. 14).

15. С. Л. Клячко известен как первый переводчик на русский язык книги К. Маркса "Гражданская война во Франции". Пользовался "абсолютным доверием" И. С. Тургенева (ТУРГЕНЕВ И. С. Полн. собр. соч. и писем. В 28 т. Письма. Т. 12. Кн. 2. Л. 1967, с. 162). Н. П. Цакни - публицист, тесть И. А. Бунина.

16. ГАРФ, ф. 109. 3 эксп., 1872, д. 198, л. 1-2 об.; л. 8 об.-9.

17. Ход суда (18 мая 1878 г.) изложен в агентурном донесении от 19 мая (ГАРФ, ф. 109. 3 эксп., 1878, д. 143. ч. 2, л. 44-54).- См. об этом: МОРОЗОВ Н. А. Повести моей жизни. Т. 2. М. 1947, с. 323-327.

18. История русской адвокатуры. Т. I. М. 1914, с. 272.

19. Русская мысль, 1881, N 2, с. 28; См. Судебное дело о крестьянах с. Люторичи. - Центральный государственный исторический архив Москвы - ЦГИАМ, ф. 131 (Московская судебная палата), оп. 14, д. 801; КОНИ А. Ф. Собр. соч. Т. 5, с. 134.

20. Подробнее о ней см.: Морозовская стачка 1885г. М. 1925; МОИСЕЕНКО П. А. Воспоминания старого революционера. М. 1966.

21. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 2, с. 23.

22. Рабочее движение в России в XIX в. Т. 3. Ч. 1, М. 1952, с. 133.

23. МОИСЕЕНКО П. А. Ук. соч, с. 108.

24. МАНДЕЛЬШТАМ М. Л. 1905 год в политических процессах. Записки защитника. М. 1931, с. 101, 103, 104 (речь Плевако по этому делу не вошла в двухтомник его речей).

25. Их полные тексты были опубликованы сразу после суда: Право, 1904, N 48, с. 3319-3333.

26. "Негодяй, наглец, человек без совести", к тому же "отчаянный педераст", - читаем о нем в мемуарах Е. М. Феоктистова "За кулисами политики и литературы" (М. 1991, с. 236).

27. Там же, с. 238, 415; МИЛЮКОВ П. Н. Воспоминания. Т. I. М. 1990, с. 324; т. 2, с. 77; БОГДАНОВИЧ А. В. Три последних самодержца. М. 1990, с. 276; ПОЛОВЦОВ А. А. Дневник государственного секретаря. Т. 2. М. 1966, с. 140; Институт русской литературы. Рукописный отдел, ф. 9120, Б. 12, л. 7 (дневник Е. М. Феоктистова).

стр. 46


28. Право, 1904, N 48. с. 3333.

29. КОНИ А. Ф. Собр. соч. Т. 5, с. 124.

30. РГАЛИ, ф. 912, oп. 4, д. 168, л. 1.

31. СМОЛЯРЧУК В. И. Ук. соч., с. 208.

32. КОНИ А. Ф. Собр. соч. Т. 5, с. 124.

33. Цит. по: СМОЛЯРЧУК В. И. Ук. соч., с. 16.

34. ПОЛОВЦОВ А. А. Ук. соч. Т. 2, с. 432.

35. О дружбе Плевако с Победоносцевым см.: МАКЛАКОВ В. А. Ук. соч., с. 40; БОГДАНОВИЧ А. В. Ук. соч. с. 171; СМОЛЯРЧУК В. И. Ук. соч., с. 94-95.

36. РГАЛИ, ф. 1822, oп. 1, д. 555, л. 10.

37. МАКЛАКОВ В. А. Ук. соч., с. 47.

38. КАРАБЧЕВСКИЙ Н. П. Что глаза мои видели. Т. 2: Революция и Россия. Берлин. 1921, с. 14; МАКЛАКОВ В. А. Ук. соч., с. 49.

39. КОНИ А. Ф. Собр. соч. Т. 5, с. 124; ВЕРЕСАЕВ В. В. Невыдуманные рассказы. М. 1968, с. 131.

40. КОНИ А. Ф. Собр. соч. Т. 5, с. 124.

41. ВОСКРЕСЕНСКИЙ Н. К. Ф. Н. Плевако. - Судебная летопись. 1909, N 10, с. 3; УТЕВСКИЙ Б. С. Воспоминания юриста. М. 1989, с. 159; ШЕЙНИН Л. Р. Пари. - Огонек, 1963, N 38; ЛЕЩИНСКИЙ М. Судебные записки. М. 1995, с. 239-254.

43. ВЕРЕСАЕВ В. В. Ук. соч., с. 131; СМОЛЯРЧУК В. И. Ук. соч., с. 88.

44. ВЕРЕСАЕВ В. В. Ук. соч., с. 132.

45. См. о нем: ЗАБЕЛИНА Е. П. Дело игуменьи Митрофании. Подробный стенографический отчет. М. 1874.

46. См.: КОНИ А. Ф. Игуменья Митрофания. - Собр. соч. Т. 5, с. 64-73; Дейер П. 4. - с 1877 г. сенатор, затем обер-прокурор уголовного кассационного департамента Сената. Председательствовал на громких политических процессах С. Г. Нечаева, А. И. Ульянова, И. П. Каляева и др.

47. См. о П. П. Качке: КОРОЛЕНКО В. Г. История моего современника. М. 1965, с. 460-463 (Короленко знал и Качку, и Битмида). О Н. Е. Битмиде см.: Архив "Земли и воли" и "Народной воли". М. 1932.

48. Подробно см.: Судебные драмы. Процесс Саввы Мамонтова и др. М. 1901.

49. Пятая сестра, А. С. Малинина (урожденная Любатович) - мать Героя Советского Союза летчицы Марины Расковой.

50. Цит. по: СМОЛЯРЧУК В. И. Ук. соч., с. 202.

51. Там же, с. 203.

52. Там же, с. 115; КОЮЛЕНКО В. Г. Ук. соч., с. 836.

53. ТЕЛЕШОВ Н. Д. Записки писателя. М. 1953, с. 196.

54. ТИМОФЕЕВ А. Г. Судебное красноречие в России. СПб. 1900, с. 151, 154; УТЕВСКИЙ Е. С. Ук. соч., с. 159.

55. МИНАЕВ Д. Д. Не в бровь, а в глаз. СПб. М. 1883, с. 155; МАРТЬЯНОВ П.К. Словарь-альбом русских деятелей XIX в. СПб. 1893, с. 212.

56. САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН М. Е. Полн. собр. соч. М. 1940. Т. 15, с. 400; М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. М. 1975. Т. 2, с. 175.

57. МАКОВИЦКИЙ Д. П. У Толстого (1904-1910). Яснополянские записки. М. 1979. Кн. 2, с. 570. Плевако бывал у Толстого в Ясной Поляне; ТОЛСТОЙ Л. Н. Полн. собр. соч. М. Л. 1949. Т. 84, с. 333; РОССИЕВ П. А. Ук. соч., с. 689, 691.

58. Цит. по: СМОЛЯРЧУК В. И. Ук. соч., с. 211-212.

59. С. Столичная адвокатура, с. 106.

60. СМОЛЯРЧУК В. И. Ук. соч., с. 113.

61. УТЕВСКИЙ Б. С. Ук. соч., с. 162.

62. РОССИЕВ П. П. Ук. соч., с. 690; РГАЛИ. ф. 2712, oп. 1, д. 108, л. 22.

63. СЫТИН И. Д. Жизнь для книги. М. 1962, с. 118.

64. С 27 октября 1895 г. (РГАЛИ, ф. 864, oп. 1, д. 1005, л..1: "Свидетельство" Л. В. Собинова как помощника присяжного поверенного); Леонид Витальевич СОБИНОВ. Т. 2: Статьи, речи, высказывания. М. 1970, с. 22; РГАЛИ, ф. 864, oп. 1, д. 291, л. 1.

65. См. об этом: РГАЛИ, ф. 1822, oп. 1, д. 555, л. 27.

66. Подробно об этом см.: СМОЛЯРЧУК В. И. Ук. соч., с. 214- 215, 221.

67. РГАЛИ, ф. 1822, oп. 1, д. 555, л. 4; Некоторые некрологи собраны в РГАЛИ: ф. 637, oп. 1, д. 60, л. 37-46.

 

Опубликовано на Порталусе 31 марта 2021 года

Новинки на Порталусе:

Сегодня в трендах top-5


Ваше мнение?


КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА (нажмите для поиска): Федор Никифорович Плевако



Искали что-то другое? Поиск по Порталусу:


О Порталусе Рейтинг Каталог Авторам Реклама