Книга В. Ярхо принадлежит к числу тех, к сожалению, весьма немногочисленных работ, которые, будучи рассчитаны на широкие читательские круги, представляют интерес и для специалистов по античной литературе; читатель, даже ничего не знающий о великом греческом трагике, получит полное и ясное представление о нем. Книга В. Ярхо свидетельствует об эрудиции и добросовестности автора, о его уменье самостоятельно ставить и разрешать вопросы и излагать сложные проблемы ясно и популярно, заостряя внимание читателя на самых существенных моментах.

Несмотря на то, что тема книги, на первый взгляд, очень далека от нашей современности, автор сумел наглядно показать ту тесную связь, которая искони существовала между литературой и насущными вопросами политическими, социальными и моральными.

Книга состоит из пяти глав. Глава первая содержит в себе сжатое, но содержательное историческое введение, характеристику взглядов предшественников Эсхила (Гомера, Гесиода и лирических поэтов) на те основные вопросы, которые будут поставлены Эсхилом в его драмах, и четко изложенный очерк чрезвычайно сложного вопроса - о происхождении трагедии. Эта глава особенно важна для читателя, незнакомого с творчеством Эсхила, поскольку она направляет его внимание именно на те узловые вопросы, анализу которых посвящена книга. Во второй главе разобраны ранние трагедии Эсхила ("Просительницы", "Персы" и "Семеро против Фив"), в третьей - величайшее из известных нам произведений Эсхила - трилогия "Орестея", в четвертой - "Прикованный Прометей" (трагедия, в течение многих веков остающаяся предметом упорных дискуссий между учеными) и в пятой - фрагменты нескольких не дошедших до нас трагедий Эсхила и его сатировских драм. Эту последнюю главу следует отметить как особую заслугу автора; дело в том, что до 30-х годов творчество Эсхила в области сатировской драмы было совершенно неизвестно; только в 1933 и 1941 годах были открыты и опубликованы связные фрагменты двух сатировских драм, хотя и не очень значительные, но все же доказывающие, что представление об Эсхиле как о драматурге, изъясняющемся темным возвышенным слогом, не покрывает всего его творчества; вокруг этих фрагментов уже успела накопиться научная литера-


--------------------------------------------------------------------------------

В. Ярхо, Эсхил, Гослитиздат, М. 1958, 288 стр.



стр. 239


--------------------------------------------------------------------------------

тура, остававшаяся, однако, до сего времени распоряжении специалистом; в данной книге эти фрагменты впервые станут известны широкому читателю.

Уже из этого обзора книги по главам видно, что материал хорошо расположен и легко обозрим. Однако еще важнее распределение материала внутри каждой главы: изложение сюжета данной трагедии не отрывается от анализа ее содержания и формы. Таким образом, автору удалось избежать недостатка, нередко встречающегося в литературоведческих работах, - разрыва между анализом содержания и перечислением литературных приемов и языковых средств, сводящимся обычно в таком случае к сухому расположению их по рубрикам.

В течение долгого времени среди филологов и историков античной литературы был чрезвычайно широко распространен взгляд на древнегреческую трагедию как на воплощение идеи "рока"; проблема трагического сводилась в таком случае к безнадежности борьбы главного героя против предначертанной ему, абсолютно неотвратимой судьбы, - то есть трагедия якобы должна была служить доказательством глубоко пессимистической мысли о полном бессилии человека перед роком или "мойрой"; ряд мифов, казалось, подтверждал эту мысль, доказывая верность ее примерами осуществления "родового проклятия", которого герой пытается избежать, но которое неминуемо его настигает.

В. Ярхо горячо и весьма убедительно борется против этого распространенного воззрения; путем тщательного филологического исследования греческих терминов, соответствующих нашим понятиям судьбы и родового проклятия, ему удается доказать, что "мойра" (буквально "доля") человека, означающая тот предел жизни, который ему положен, по представлению греков, отнюдь не стесняет его воли в течение предназначенного ему времени жизни, не предопределяет его поступков и не ведет поэтому к бездеятельности и к "фатализму" в современном смысле слова. Трагический конфликт заключается, как убедительно показывает В. Ярхо, не в борьбе бессильного человека против всесильной мойры, а в неправильном решении человека и неминуемой каре за него (вспомним замечательное по своей глубине изречение Эсхила: "Свершивший - терпит").

Автору удается доказать свой тезис на ряде примеров. Эта мысль наиболее ярко иллюстрируется в "Орестее" - трилогии, дошедшей до нас полностью; от преступления Фиеста, соблазнившего жену своего брата Атрея, через "кровавый пир Атрея, убившего детей Фиеста, жертвоприношение Ифигении, измену Клитемнестры, убийство Агамемнона и Кассандры - до смерти Клитемнестры от руки Ореста тянется ряд поступков, из которых каждый является карой за предыдущее преступление но в то же время, будучи результатом свободного, решения, в свою очередь является новым преступлением (см. стр. 197 - 199).

В чем же состоит "ошибочность" выбора и по каким побуждениям человек приходит к нему? Эсхил; Как" показывает автор книги, дает ясный ответ на этот вопрос: неправилен тот выбор, который совершается под влиянием "гибрис" - надменности, несправедливости, желания совершить насилие над другим челове-

стр. 240


--------------------------------------------------------------------------------

ком; такому неправильному решению противопоставляется "Дика" - разумное справедливое решение, олицетворенное в дочери Зевса Дике (что по-гречески буквально и значит: справедливость). Именно это сознательное противопоставление двух понятий, имевших для грека эпохи Эсхила не отвлеченно моральное, а вполне конкретное значение, - главная мысль Эсхила.

Человек, поддавшийся "гибрис" и нарушивший закон "Дики", несет ответственность не перед абстрактным чисто моральным предписанием, а перед общим порядком всего мира, воплощенным в совершенно конкретной величине - в упорядоченном, узаконенном человеческом обществе, чтущем "Дику" (см. разбор фрагмента неизвестной трагедии, стр. 257). Таким обществом и является для Эсхила афинский полис во время того подъема, который он переживал при жизни Эсхила после греко-персидских войн; потому-то и суд над Орестом за убийство матери совершают не одни боги, а высшее афинское судилище - ареопаг, в котором боги только принимают участие, причем эти боги - уже боги младшие, дети Зевса - Аполлон и Афина.

В. Ярхо ясно показывает, как в представлении Эсхила антропоморфный образ Зевса мифологии, достаточно часто нарушавшего даже общепринятые в ту пору моральные нормы, постепенно возвышается до олицетворения разумного и справедливого порядка как во всем мире, так и в человеческом обществе - "космосе"; помощниками Зевса в устроении космоса и защиты справедливости являются Аполлон и Афина - дельфийский прорицатель и защитница Афинского государства.

Именно в этом плане Эсхил разрешает конфликт между младшими и старшими богами, детьми Зевса и безжалостными Эвменидами, наследием родового строя и его кровавых обычаев. В других трагедиях, где конфликт между насилием и справедливостью перенесен на почву столкновений между разными племенами и народами, он истолкован Эсхилом как противоположность между варварами и эллинами: в "Просительницах" жестоким египтянам, преследующим беззащитных Данаид, противопоставлен справедливый и милосердный греческий мифический царь Пеласг, не принимающий единолично решений, а обращающийся к воле своего народа; в "Персах" Ксерксу, начавшему "несправедливую войну", противостоит тень его отца Дария, порицающая его за неразумно и Несправедливо затеянный поход; Эсхилу в данном случае пришлось отступить от исторической истины, поскольку именно Дарий первым напал на Грецию. Даже в трагедии "Семеро против Фив", тоже несколько уклоняясь от фактов, Эсхил изображает войско, осаждающее Фивы, в варварском вооружении. Таким образом, чрезвычайно актуальная для эпохи Эсхила вражда между эллинами и варварами включается им также в антитезу "гибрис" - "Дика", В краткой рецензии легче поддаются изложению те ведущие мысли, которые В. Ярхо выделяет в трагедиях Эсхила, иллюстрируя их тщательно и метко подобранными примерами. Значительно труднее показать ту кропотливую работу, которую он проводит, рассматривая композицию трагедий и их литературные и языковые приемы. Однако даже неискушенный читатель может

стр. 241


--------------------------------------------------------------------------------

заметить, нисколько последовательно автор показывает постепенное развитие чисто сценических приемов Эсхила - от однолинейного действия "Просительниц" с преобладанием хоровых партий до сложного построения "Орестеи" с со драматически напряженным монологами и диалогами.

Чрезвычайно интересно сделанное автором на основании точнейших подсчетов наблюдение над расположением кульминационного момента в различных трагедиях: первоначально Эсхил помешает высший момент напряжения почти точно в середине трагедии, и дальнейшем он сдвигает его все ближе к концу, овладевая полностью этим приемом в "Эвменидах"; первый тип кульминации В. Ярхо метко уподобляет группам фронтонов греческих храмов, нарастающим к середине. Вообще автор не раз привлекает для более наглядной иллюстрации своих тезисов примеры из области изобразительных искусств.

Хотя чист языковые особенности трагедий Эсхила, конечно, нельзя с достаточной ясностью показать в переводе, однако, автор пытается в известной степени дать читателю представление и об этой стороне его творчества: он приводит примеры сознательного словопроизводства от одного корня, словосложения и т. п.; наибольшее же внимание его привлекают те моменты, где Эсхил для реалистического изображения некоторых действующих лиц пользуется разговорной бытовой речью; таковы, например, жалобы кормилицы Ореста и разговор рыбаков в фрагменте сатировской драмы "Рыбаки"; перевод этого фрагмента, как и других, сделан автором книги точно и живо.

Семь трагедий Эсхила, дошедших до нас, составляют, как известно, лишь незначительную часть написанных им драм (менее одной десятой). Однако на шести из них можно, как мы видели, проследить в известной мере эволюцию его драматургии, - в раскрытии ведущих мыслей, в усложнении сюжетной линии, в построении формы хоров, диалогов и т. д. Из этого хотя и не длинного, но стройного ряда резко выпадает трагедия "Прикованный Прометей", в которой Зевс выступает в качестве несправедливого, мстительного, злобного деспота, враждебного людям и заставляющего незаслуженно страдать благодетеля людей Прометея. Вокруг этой трагедии выросла огромная литература, пытающаяся найти объяснение для такой необычной характеристики Зевса. Построено уже немало гипотез: В. Ярхо примыкает к одной из них, которая опирается на изложение мифа о столкновении между Зевсом и Прометеем, данное Платоном в диалоге "Протагор"; по этому варианту мифа Зевс как бы дополняет и совершенствует те дары, которые люди получили от Прометея; Прометей дал людям возможность создавать материальные блага, но, не зная "стыда и правды", люди не умели ими пользоваться, пока Зевс не научил их, как устроить свою жизнь в обществе и государстве; этим он победил Прометея, вынужденного признать его превосходство. Этой гипотезе, несмотря на ее остроумие, суждено, как и многим другим, остаться гипотезой: во-первых, известно по многим примерам в диалогах Платона, что он пользовался мифами весьма произвольно, дополняя и истолковывая их в своих целях; во-вторых, даже если в недо-

стр. 242


--------------------------------------------------------------------------------

шедших до нас: трагедиях о Прометее ("Прикованный Прометей" является первой частью трилогии) конфликт разрешался именно так, то все же остается непонятным, почему в первой трагедии Эсхил изобразил Зевса, будущего благодетеля человечества, таким человеконенавистником, жестоко истязающим Прометея; в-третьих, целый ряд наблюдений над композицией и стихом этой трагедии (малая роль хора, введение "сольных арий") также вызывает недоумение. Открытые до сего времени фрагменты "Освобождаемого Прометея" тоже не вносят ясности в этот вопрос. В. Ярхо проявил в изложении гипотез должную осторожность, выступая только против гипотезы Веклейна, оправдывающей Зевса.

Книга написана живо, хорошим языком и читается легко. Единственный упрек, который можно в этом отношении сделать ее автору, - это пристрастие к иностранным словам и модернизмам, которые производят впечатление ненужных вычурных придатков (например, "экспансивные способы воздействия на сограждан", стр. 41; "Эринии приводят... контрдовод", стр. 195; "в образе Прометея... поляризуется, кристаллизуется представление о нормативном герое", стр. 249; и др.). Однако такие недостатки не могут нанести ущерба тому общему благоприятному впечатлению, которое производит книга.

стр. 243