"Дома и на чужбине. Записки библиотекаря со счастливой судьбой"

Светлой памяти моих родителей

26 марта 1945 года - мой первый рабочий день в Ленинке - был по-весеннему ярким. Сбегая вниз по лестнице после его окончания в раздевалку, я попала в луч солнца, и в нем вдруг все новые впечатления сплелись в одно пронзительное ощущение: это - моя счастливая судьба, я пришла сюда навсегда.

Луч солнца не обманул. На целых полвека Ленинка стала частью моей жизни, и за все это время я ни разу не посетовала на такой поворот событий.

Быть библиотекарем я не собиралась. Меня влекли литературоведение, литературная критика, художественный перевод. То, что я попала в Ленинку, - одна из причуд существовавшей в ту пору системы плановой подготовки кадров. Я училась на английском отделении филологического факультета Московского государственного университета и должна была его окончить в июне 1945 года. Но в конце декабря 1944 года нам было неожиданно объявлено, что стране остро нужны филологи, и поэтому наше обучение должно досрочно завершиться к 1 марта. Два последующих месяца прошли в свистопляске очередной зимней экзаменационной сессии, в дослушивании каких-то лекций, подчистке старых рефератов, которые начальство решило засчитать как дипломные работы, в сдаче государственных экзаменов. 1 марта я, как и мои сокурсники, стала обладательницей диплома и получила право на свободное распределение, то есть на самостоятельный поиск учреждений, нуждающихся в филологах. Найти их оказалось нелегко. Но мне повезло.

Старинный друг моих родителей - Алла Ивановна Савицкая, работавшая в Ленинке, сказала обо мне своему начальству, и вскоре я предстала перед заведующей справочно-библиографическим отделом Марией Михайловной Лозовацкой. Она осмотрела меня прекрасными, лучистыми, как у княжны Марьи Болконской, очами, задала несколько вопросов в пулеметном темпе, резко контрастировавшем со спокойным сиянием ее глаз, и объявила, что "эта (то есть моя) мордаха ей нравится". Доброжелательность ее тона не давала ни малейшего основания для лингвистических обид. Я была принята на работу библиографом по зарубежной художественной литературе.

Справочно-библиографическое искусство оказалось не просто интересным, а захватывающим делом. В нем была для меня магия тайны, магия постижения нового знания. Выполнение библиографического запроса оборачивалось открытием неизвестных мне дотоле имен и фактов мировой литературы или распутыванием какой-либо библиографической загадки, напоминающим нередко хороший детектив. К концу года работы мои литературные горизонты расширились едва ли не больше, чем за четыре с лишним года учебы в университете. Только знания, полученные на филфаке, носили канонический характер, и путь их приобретения - лекции и штудирование литературы - бывал порой нудным, а библиографические запросы чаще всего находились за пределами официальных программ и требовали дедуктивной работы мозга, исключавшей скуку.

Каждое утро я не шла в библиотеку - летела, с порога рабочей комнаты стараясь увидеть, белеет ли на моем столе бланк нового задания, а значит, и нового увлекательного путешествия в книжный мир.

Была в моих обязанностях еще одна обаятельная особенность. Для уточнения библиографических и фактографических данных нередко возникала необходимость просмотра источников de visu. Надо было заказать их из основного книгохранилища прямо на рабочий стол или самой идти туда и листать издания на месте. Конечно, я предпочитала второе. Книги там расставлялись по крепостной системе, то есть не по содержанию, а в порядке их поступления. И до чего же было интересно узнать, что соседствует с нужной тебе книгой! Иногда поражала тема, удивляли имя автора или место издания, а порой можно было встретить нечто прекрасное, дотоле тебе неизвестное. Так, однажды я наткнулась на целую коллекцию стихов Н. Гумилева, каким-то чудом избежавшую спецхрана, хотя имя автора давно уже было предано анафеме. Каюсь, усевшись на стремянку, забыв обо всем на свете, я несколько дней подряд надолго погружалась в дивный мир поэзии.

Страж трудовой дисциплины, наш профсоюзный отдельский босс Наталия Яковлевна Достойнова, пожилая высокая дама с прямой, как у балерины, спиной и манерами, как нельзя более соответствующими ее фамилии, на мои длительные исчезновения смотрела подозрительно. Время от времени ее "прорывало": "Наташа, у вас сегодня было очень трудное разыскание? Вы так долго работали в хранении!"

Но визиты в основное хранилище притягивали не только этим. Очаровывал сам его дух: тишина, какая-то торжественность в недвижимости бесконечных рядов стеллажей с книгами и особый, неповторимый запах, нет, аромат многовековой мудрости и таланта человечества. В последующие годы, когда моя работа уже не требовала никаких просмотров de visu, если что-то выбивало меня из колеи, я бежала в хранилище и, едва переступив его порог и глотнув ни с чем не сравнимый аромат, обретала потерянное душевное равновесие.

За качеством письменных справок в отделе был установлен строгий контроль: весь их поток проходил через бдительное око Марии Михайловны Лозовацкой. Справки, не вызывающие сомнения, отправлялись на машинку. Справки "с брачком" обсуждались с исполнителем. Когда из-за загородки, отделявшей начальственный кабинет от общей рабочей комнаты, слышалось: "Одинг (это моя девичья фамилия), зайдите ко мне", душа моя уходила в пятки - жди выволочки за какой-то "ляп", ведь в остальных случаях я была просто "Наташей".

Наиболее сложные справки отбирались для просмотра консультантом - Тимофеем Ивановичем Раиновым. Это был человек энциклопедических знаний, большой ученый, сведения о нем есть в энциклопедиях. Но, каюсь, беседы его по поводу справок угнетали меня своей нудностью. Может быть, при всех талантах ему не хватало таланта педагога? Такого, какой был, например, у заведующей Центральной справочной библиотекой Антонины Николаевны Веревкиной. Она вела занятия с новыми сотрудниками по библиографическим источникам, и ее рассказы об издательских каталогах А. Ф. Базунова или Глазуновых, право же, могли соперничать с телевизионными "Загадками истории" Э. Радзинского.

Контроль над трудовой дисциплиной был также неукоснительным. Приход на работу и уход мы "отбивали" на специальной карточке. От места, где были установлены "отбивочные" машинки с часовым механизмом, до нашей рабочей комнаты путь пролегал по длинному туннелю, соединяющему старое и новое здания. Вдоль него на специальных тросах постоянно и, в отличие от сотрудников, не спеша двигался "леший" - огромный ящик для транспортировки книг. На поворотах он мрачно раскачивался, грозя зазевавшемуся травмой.

Я ежедневно "отбивалась" в 9.00 и, преодолевая туннель на предельной скорости, достигала финиша, то есть своего рабочего стола, три минуты спустя. Наталия Яковлевна Достойнова удивлялась: "Наташа, вы ежедневно приходите на рабочее место с трехминутным опозданием. Разве нельзя выходить из дома ровно на три минуты раньше?" В самом деле, всего на три минуты. Кажется, так просто. Но почему-то никак у меня это не получалось, хотя я ни разу в жизни не опоздала ни на поезд, ни в театр, ни даже на свидание.

По понедельникам Бенедикт Игнатьевич Козловский, возглавлявший комплексное библиографическое подразделение, в которое входил и наш отдел, проводил для сотрудников информации о положении на фронтах в зале заседаний - полутемной кишке с двумя окнами в торце, освещающими только первые ряды. Их обычно занимали Наталия Яковлевна и другие наиболее уважаемые и дисциплинированные личности. В руках почти каждой из них - перегоревшая электрическая лампочка, на которую натянут рваный чулок или носок. Шла интенсивная штопка - полезное соединялось с интересным и волнующим. Было в этой картине что-то и забавное, и трогательное.

Молодых в отделе было всего двое: Инна Шерн-Борисова, остроязыкая и зоркоглазая, ставшая на всю жизнь моим другом, первым, встреченным в Ленинке, и я. Большинство остальных годилось нам в мамы и бабушки. Каждый сотрудник - со своей тематикой, каждый - увлеченный своим делом, и каждый в нем ас. Не коллектив, а сонм уникальных профессионалов. Такое окружение вызывало у меня чувство, похожее на то, что испытываешь порой в музее, - некое благоговение перед недоступным тебе совершенством.

Особой достопримечательностью справочно-библиографического отдела был центральный справочный пункт. Он обслуживал телефонные запросы и читателей научного читального зала. Одним из самых частых и любимых его посетителей был совсем еще молодой и красивый писатель-острослов Зиновий Паперный. О его приходе всему отделу становилось известно по доносившемуся с пункта дружному смеху.

Работала на этом пункте команда, о профессиональном мастерстве которой можно говорить только в превосходной степени. Валентина Васильевна Клевенская - не только ас, но и мудрец, и дипломат, один из китов, на которых несколько десятилетий держался отдел. Ирина Евгеньевна Вацадзе - за тихим голосом и бесшумностью ее движений таился костер жизнелюбивых эмоций. Маленькая, худенькая, с туго стянутыми в пучок волосами над бледненьким лицом, с крест накрест завязанным на спине огромным клетчатым платком, в непривычно по тем годам удлиненной юбке, она напоминала крошку Доррит моего обожаемого Диккенса, отчего мне всегда было приятно на нее смотреть как на живую иллюстрацию к любимой книге. Галина Борисовна Колтыпина - умная, колючая индивидуалистка, которую я чуточку побаивалась, когда меня посылали "наподхват" работать на этот пункт. Со всеми тремя позже нас свело тесное и дружное сотрудничество.

Столь уникальный и по профессиональным качествам, и по несхожей яркости индивидуальностей кадров центральный справочный пункт обладал еще одним "чудом" - картотекой скорой справки, где содержались ответы на наиболее часто повторяющиеся запросы: факты, имена, названия печатных источников и т. д. Содержание картотеки было в постоянном движении - устаревшие данные обновлялись, потерявшие актуальность - изымались, новые вливались. Жаль, что эти изменения никто никогда не фиксировал. Они могли бы дать любопытный материал для социологических исследований, отражая то, чем жили москвичи (а нередко и вся страна), что определяло интересы общества в отдельные периоды военной и послевоенной жизни.

Однако мое увлечение работой и восхищение обстановкой разделяли отнюдь не все, кто, как и я, попал в Ленинку по воле случая. Многих она тяготила, и они только ждали своего шанса для ухода в другое, привлекательное для них место. Как-то я наткнулась на свою новую подругу Инну между стеллажами центральной справочной библиотеки. Уткнув свой острый задиристый носик в колени, она горько плакала. "Инна, что случилось?!" Ответом были рыдания. Только изловчившись просунуть стакан воды под густую копну спадавших на ее личико волос, услышала ответ: "Ненавижу читателей!" Она и сбежала от них позже и нашла себя в информационной работе в области философии.

Сарра Бабенышева, в будущем один из видных и талантливых литературных критиков, каждый раз, сталкиваясь со мной у какого-нибудь стеллажа или каталожного шкафа, твердила: "Наташа, бегите отсюда, бегите немедленно, иначе вы здесь просто засохнете!" А я слушала ее и удивлялась: вот уж что казалось мне невозможным, так это засохнуть в такой интересной обстановке.

Позже я убедилась в том, что библиотечное дело в большей мере, чем любая другая профессия, не терпит индифферентного отношения. Ему либо отдают всю душу, либо бегут от него, как черт от ладана.

Проработав в Ленинке немногим больше года, я с ней рассталась - вышла замуж и уехала на время из Москвы, потом родила сына. Возможность вернуться к работе появилась лишь через два года. Возвратиться, конечно же, хотела только в Ленинку. Все советы и возможные поиски чего-то иного я отвергала с ходу.

Осенью 1948 года поступила в аспирантуру при Ленинской библиотеке. Она просуществовала всего несколько лет из-за своей малой результативности. Диссертации защитили лишь немногие из окончивших ее. Причина неудач заключалась, как мне кажется, в зачаточном состоянии библиотечной науки. Мой отец, выпустивший за свою жизнь не один десяток кандидатов наук, как-то обронил, что руководитель аспиранта должен решить две главные задачи: дать аспиранту диссертабельную тему и сказать, когда исследование готово и можно или должно поставить точку. Остальное зависит уже от самого аспиранта. В случае с аспирантами Ленинки руководителям нередко оказывалась не по силам именно первая задача. Темы давались неудачные, не подкрепленные достаточным материалом, иногда на ходу по несколько раз менялись. Это очень досадно, потому что люди, шедшие в аспирантуру (такие, как Т. А. Беляева, Т. Л. Вайнер (Постремова), В. М. Владимирова и другие), были способными, и большинство из них в последующие четверть века составили кадровый костяк Ленинки.

Но вне зависимости от конечного результата для нас это были прекрасные годы. Мы были очень молоды, полны энергии, с увлечением грызли гранит наук и с не меньшим рвением пользовались свободой распорядка аспирантской жизни. Охотно занимались общественными делами, дружно отмечали собственные и общегосударственные праздники и вели бесконечные дискуссии "за жизнь". В аспирантуре я обрела, будущих друзей: Таню Вайнер, внешне - воплощение царицы Тамары в XX веке, ставшую для меня одним из самых близких и дорогих людей; Валю Владимирову- высокую, тоненькую, на вид - десятиклассницу с черным бантом в волосах (увидев ее, я никак не могла понять, как она успела в такие юные годы окончить вуз, а оказалось, что мы одногодки); Валю Зимину с лицом Аленушки с картины Васнецова и вулканическим темпераментом.

Время от времени нас мобилизовывали на защиту идеологической чистоты книжных сокровищ Ленинки: том за томом мы просматривали специализированный фонд библиотечных изданий, выискивая в них цитаты из произведений, портреты и просто упоминания имен "врагов народа". В каждое содержащее такую "крамолу" издание должна была вкладываться записка с указанием характера "вредоносности" и страниц, на которых она обнаружена. Вместе с нами работали сотрудницы фонда. Одна из них, с повышенным чувством бдительности, но с недостатком образования, во все просматриваемые ею книги вкладывала одно и то же уведомление: "Не знаю, но сомневаюсь".

Поскольку библиотека испытывала острый недостаток рабочих площадей (новые здания еще не функционировали), аспирантам было предоставлено весьма экзотическое помещение на границе корпусов "В" и "Г", за нынешним отделом комплектования, а в те времена - НЧЗ-3. Оно предназначалось первоначально для туалетов. Покореженный от выломанных стульчаков пол был замаскирован высокими этажерками, на которых мы могли хранить свои бумаги. Три кабины: для каждого курса - своя. Очень удобно! В "предбаннике", где обычно помещаются раковины и зеркала, стоял стол со стульями. Вокруг него мы частенько и собирались для разговоров "за жизнь". Все мы были или недавно замужем или на пороге, в поисках избранника. Поэтому главными темами стали семейная жизнь и романы. Далеко не сразу мы заметили, что стена, отделявшая аспирантский "экс-сортир", как мы его называли, от мужского отделения, доходила лишь до окна, которое из-за духоты в помещении было всегда приоткрыто. А за стеной, у этого же окна, сидел цензор Главлита. Первые дни он при встречах бесстрастно здоровался с нами, но постепенно взгляд его становился все пристальнее и пытливее. Еще бы! Ведь он слышал все наши истории о любовно-семейных перипетиях и пытался разгадать, героиней какой именно каждая из нас является.

Продолжение следует.