ГЛАВНОЕ МЕНЮ ВОСПОМИНАНИЯ ТАНКИСТОВ THE RUSSIAN BATTLEFIELD |
Ария Семен Львович |
Те, кто вернулся с войны, возвращались либо фаталистами, либо с верой в Бога.
Нигде перст Судьбы не обнаруживался столь наглядно, столь жестко и неотвратимо,
как там. Мне довелось это испытать на себе, и не раз.
Зимой 1942 - 43 годов танковая бригада, в которой я имел честь тогда служить,
в боях за Моздок понесла тяжелые потери, в число которых я в данном конкретном
случае не попал. Судьба, предвидя, как я понимаю, предельно вероятное развитие
событий, тогда же приняла твердое решение перевести меня с должности механика-водителя
танка в другой, менее смертельный род войск. И срочно. И любой ценой. Это удалось
Ей не сразу, но она была тверда и упорна в достижении поставленной цели.
Сумрачным зимним днем танковая колонна, в которой следовал и наш Т-34, после
долгого марша втянулась в станицу Левокумскую. Отступавшие немцы взорвали за
собой мост через Куму, и нашим взорам, когда мы подъехали к берегу, предстала
временная бревенчатая переправа, только что наведенная саперами из того, что
Бог послал. Недоверчиво осмотрев ее, наш комбат спросил у саперного начальника:
- А танк пройдет? Двадцать пять тонн?
- Не сомневайся! - ответил тот. - Гвардейская работа! Но - по одному.
Первый танк медленно и осторожно прополз по играющему настилу. Второй - столь
же осторожно въехал, слегка отступив от осевой линии, добрался до середины и
вдруг начал у всех на глазах двигаться не через реку, а вдоль нее, а затем вместе
с мостом боком рухнул в поток, оставив на поверхности лишь ведущую "звездочку"
гусеницы. Экипаж был не без труда выловлен из ледяной воды. За водителем пришлось
нырять. Наш танк был третьим.
После энергичного мата-перемата с саперами и угроз расстрелом, комбат привел
откуда-то местного деда, взявшегося указать брод. Усадив деда на свой "виллис"
и разъяснив мне всю меру ответственности как головного, комбат велел нам следовать
за ним.
- Не особо разгоняйся, но и не отставай, - сказал он.
- Если что не так, я тебе фонариком посигналю.
И мы двинулись полевыми дорогами вдоль реки. А между тем окончательно стемнело.
Фар у нас не было с первого же боя, а даже если бы они и были, - светить нельзя
в опасении авиации. Поэтому во тьме, слегка разбавленной неверным лунным светом
из-за туч, не видя дороги, я следовал только за прыгающим синим огоньком командирского
"козлика". Колонна шла за мной.
Так проехали километров с десять. Как стало понятно впоследствии, комбат попросту
прохлопал ничтожный мосток через овраг и проскочил его, не остановившись и не
просигналив. Вследствие чего наш танк подлетел к нему на доброй скорости и со
всей своей могучей многотонной инерцией. Мосток рухнул враз и не задумываясь.
Танк с ходу ударился лобовой броней в скат оврага, перевернулся и кверху лапами
сполз на дно.
Оглушенный ударом, я обнаружил себя погребенным под грудой выпавших из "чемоданов"
76-миллиметровых снарядов, вперемежку с пулеметными дисками, инструментами,
консервами, трофейными продуктами, пилой, топором и прочим танковым имуществом.
Тонкими струйками сверху лилась кислота из перевернутых аккумуляторов. Все освещалось
зеленым зловещим светом сигнала их разрядки.
Сам я был цел, но хорошо помят. Моей первой мыслью было: я раздавил экипаж...
Дело в том, что на марше экипаж как правило, сидит не в утробе машины, а на
трансмиссии - на теплом месте позади башни, укрывшись брезентом. Однако оказалось,
что все живы, - их швырнуло при перевороте, как из катапульты, вперед на землю.
Теперь командир, лейтенант Куц кричал откуда-то снаружи:
- Ария! Ты живой?
- Вроде, - отвечал я. - А как ребята?
Затем я выбрался через донный (но ставший потолочным) "десантный"
люк и осмотрелся. Зрелище было впечатляющее. Танк стоял на башне, задрав гусеницы.
Ствол пушки торчал снизу, от земли. Ни разу за всю войну я не встречал более
танка в такой противоестественной позиции. Мы молча взирали на своего поверженного
боевого Друга.
Комбат возник тут же, как черт из табакерки. Он объяснил мне по-русски все,
что обо мне думает, и приказал:
- Оставляю для буксира одну машину. К утру - чтоб мне вытащить наверх, привести
в порядок и следовать за нами. Не сделаете - расстреляю!
Что мы думаем о нем - объяснять не стали и взялись за дело. За ночь мы вырыли
дорогу наверх, буксиром перевернули свой танк сначала набок, а затем и на гусеницы
-с жутким, рвущим душу громыханием всей его начинки при каждом перевороте. Затем
мы разгрузили его от железного завала внутри и попытались завести аварийным
пуском, сжатым воздухом. И этот лучший танк второй мировой войны, после таких
передряг - завелся!
На сон и еду оставался час. С рассветом мы двинулись дальше. Первая попытка
Судьбы убрать меня с танковой службы - не удалась...
К середине дня, поднажав и успешно преодолев обозначенный брод, мы догнали свою
колонну, доложились комбату и влились в ее строй. Все четверо мы были изнурены
до предела, но больше всего досталось мне. Я неудержимо засыпал на своем водительском
месте, и мне снился идущий впереди танк. Это было опасно. Лейтенант, видя мое
состояние, остался внутри, подбадривал и то и дело толкал ногой в спину со своего
сиденья в башне. Подменить меня было некому. Командир ссылался на ничтожную
практику вождения в училище военного времени, башнер Колька Рылин и радист-пулеметчик
Верещагин вообще не обучались этому делу. Обязательная взаимозаменяемость экипажа
напрочь отсутствовала, - и они полеживали снаружи на теплом кожухе дизеля. А
я в одиночку маялся за рычагами управления, принимая к тому же на грудь поток
леденящего ветра, всасываемого ревущей за спиной турбиной вентилятора.
На первом же привале, поев каши с лендлизовой тушенкой, мы обнаружили в двигателе
течь маслопровода:
падение в овраг не обошлось без последствий. Решили, что течь незначительна,
и, плотно затянув трещинку несколькими слоями изоленты и проводом сверху, тронулись
дальше.
Еще
через полста километра случилось нечто: после краткой остановки на перекур -
двигатель не завелся. Нет, не завелся. Позвали технаря. Тот недолго полазил
внутри, попытался провернуть турбину ломиком и изрек:
- Только кретин мог рассчитывать, что такой манжет удержит масло! Оно все вытекло.
Движок ваш сдох, его заклинило...
- Что будем делать? - спросил лейтенант.
- Что будете делать вы - решит командир бригады. А танк в полевых условиях вернуть
в строй невозможно, нужно менять движок, для этого нужен стационар. Сидите пока
здесь, я доложу, завтра пришлю буксир.
Колонна ушла, мы остались в одиночестве. В голой, припорошенной снегом степи,
мела поземка. Ни деревца, ни кустика и лишь вдали, в стороне от дороги пара
приземистых сараев - полевой стан.
Сидеть в ледяном танке невозможно. Попытались соорудить подобие шалаша, набросив
брезент на пушку. Внутри для видимости тепла зажгли ведро с соляркой. Кое-как
поели. Через пару часов нас было не узнать от копоти.
- Так, - подвел итог лейтенант, - не подыхать же здесь... Идем ночевать туда,
- он махнул рукой на черневшие вдали сараи. - Труба там есть, значит есть печка.
Солома тоже наверняка осталась. У машины оставляем пост. Тебе нужно отоспаться
(он кивнул мне). Поэтому ты первым и отстоишь полтора часа - и я пришлю смену.
Зато потом всю ночь будешь кемарить.
И я остался у танка с ручным пулеметом на плече. Во тьме мучительно тянулось
время. Взад - вперед. Взад - вперед. Прислоняться нельзя - смыкаются веки. Но
ни через полтора, ни через два часа смена не появилась. Сморенные усталостью,
они, видимо, спали каменно. Дал очередь из пулемета - никакого эффекта. Нужно
было что-то делать, иначе я просто замерз бы насмерть. Да и ноги уже не держали.
Я запер танк и, спотыкаясь, побрел по заснеженной стерне в сторону сараев. С
трудом разбудив спавшего на соломе лейтенанта, сказал ему, что так не делают...
Был поднят со своего ложа угревшийся, плохо соображавший Рылин и выпровожен
с пулеметом за дверь. Не раздеваясь, я рухнул на его место и тотчас провалился
в сон.
Рылин постоял на холодном ветру - и нарушил присягу...
На рассвете мы вышли из сарая, браня проспавшего свою смену Верещагина. Глянули
на дорогу - танка нет. Нет танка. Украли.
Рылина - тоже нет. Нашли его в соседнем сарае, где он мирно спал, обняв пулемет.
Когда ему обрисовали ситуацию, он, как ужаленный, выскочил наружу, проверить.
А убедившись, сообщил, что, оказывается, придя ночью на место и обнаружив полную
пропажу объекта охраны, - вернулся и лег досыпать. На естественный вопрос, почему
всех тут же не поднял по тревоге и почему завалился в другой сарай, - объяснил,
что не хотел беспокоить...
Военные рассказа С.Л. Ария опубликованы в книге "Мозаика. Записки адвоката. Речи." Издательство "ДЕ-ЮРЕ", 2000 ISBN 5-85491-050-0 |
Эта версия, несмотря на полную ее абсурдность, полностью снимала с него немалую
вину. Поэтому он стоял на своем твердо и врал нагло, глядя нам троим в глаза.
Поскольку опровергнуть эту чушь было, кроме логики, нечем, - крайним для битья
оказывался я, бросивший свой пост часовой. И лейтенант Куц как командир, отвечающий
за все.
С тем и побрели мы по широкому кубанскому шляху, по мерзлым его колеям, с чувством
обреченности и без вещей.
Протопав в полном молчании километров десять, мы добрались до околицы обширной
станицы, где и обнаружили следы своего злосчастного танка. Оказалось, что шустрые
ремонтники, приехав ночью и найдя танк без охраны, открыли его своим ключом,
а затем и уволокли на буксире. Конечно, они видели полевой стан и понимали,
где экипаж, но решили немного пошутить...
Эта шутка, в сочетании с упорной ложью нашего боевого товарища и друга Рылина,
обошлась нам дорого. Комбриг за все наши дела приказал отдать лейтенанта Куца
и меня под трибунал и судить по всей строгости законов военного времени. Что
после недолгого следствия и было сделано.
Но это уже совсем другая и совсем не такая веселая история, после которой я
уже никогда не вернулся в танковые войска. Хотя и вынырнул из этой очередной
передряги достаточно живым.
На этом примере видно, сколько изобретательности может проявить Судьба, если
захочет перевести опекаемое Ею лицо из одного рода войск в другой. Кто, кроме
Нее, мог использовать для этой цели столь удивительное нагромождение происшествий?
Остается добавить, что через много лет после войны я попытался выяснить дальнейшие
судьбы членов моего экипажа. Но Центральный Архив Министерства обороны не располагал
такими сведениями. Они бесследно растаяли в рошлом, и лишь тени их бродят в
зарослях моей памяти...
И еще одно. Рылин сознательно принес меня в жертву, он знал, что губит меня.
Но разве не оказался он при этом слепым орудием оберегавшей меня Судьбы? Все
относительно в том обманчивом мире.
|